Дел у Акимова было немало, и все-таки он хорошо справлялся со своими обязанностями. В Китае он находился с 1925 года, участвовал в гражданской войне. За героизм, проявленный в боях, Советское правительство наградило его в 1927 году орденом Красного Знамени. Акимов свободно владел китайским языком и хорошо знал местные обычаи.
      Начальник базы обеспечил нас всем необходимым на дальнейший путь, но меня, человека, впервые попавшего в Китай, интересовало многое другое. Ведь здесь нам предстояло жить и работать. А Акимов хорошо знал эту страну, побывал во многих городах, встречался с некоторыми руководящими деятелями.
      Много интересного начальник базы рассказал, в частности, о Чан Кай-ши и его жене, о продажности правящей клики. Он одобрительно отозвался о действиях 8-й Национально-революционной армии, которой командовал Чжу Дэ, разъяснил, какие взаимоотношения сложились в данный момент между коммунистической партией я гоминданом.
      Пора уже было уходить. Но Акимов продолжал говорить.. Чувствовалось, что его очень обрадовала встреча с соотечественником.
      - Да, я же не сказал вам самого главного, - вдруг вспомнил при расставании Владимир Михайлович. - Вы о Курдюмове слышали?
      - Слышал. Вы имеете в виду командира эскадрильи?
      - Совершенно точно. Так он погиб.
      - Как погиб? - вырвалось у меня. - В бою?
      - В том-то и дело, что нет. При посадке сгорел вместе с самолетом.
      Это сообщение сильно встревожило меня. Курдюмов был опытным командиром. Не случайно ему доверили возглавить первую группу советских летчиков-добровольцев, направлявшихся в Китай.
      - Как же это случилось? - спросил я у Акимова.
      - На китайской трассе, - ответил Акимов, - аэродромы находятся на значительном расстоянии друг от друга. Поэтому сбор группы после взлета нужно производить очень быстро, а садиться обычно с ходу. Иначе может не хватить горючего. Как опытный летчик, Курдюмов предусмотрел это. Но другого он не учел - меньшей плотности воздуха на тех аэродромах, которые расположены высоко в горах. Привычная посадочная скорость здесь оказывается высокой. Курдюмов забыл об этом. Его самолет выкатился за пределы полосы, перевернулся и сгорел.
      "Какая нелепость, - подумал я. - Долететь от Брянска до Китая, преодолеть столько трудностей и вдруг погибнуть, не вступая в бой?!"
      Да и остальных летчиков эта трагедия, видимо, травмировала морально. Надо было поскорее с ними увидеться.
      На следующее утро наша группа вылетела на двух самолетах СБ: на одном - мы с Рычаговым, на другом - Благовещенский и Смирнов, Приземлились на аэродроме в Наньчане, где базировалась эскадрилья наших истребителей.
      Обстановка там оказалась невеселой. Летчики ходили мрачные, злые. Как раз в тот день их серьезно потрепали японцы. Два человека погибли. Сказывалось отсутствие командира. Воздушные бои без него проходили вяло, неорганизованно. Летчики, не имея боевого опыта, действовали как кому вздумается...
      Заместителем командира эскадрильи являлся Сизов. Но в той тяжелой обстановке он не захотел брать на себя всю полноту ответственности, категорически отказывался от командования.
      Люди в этом подразделении подобрались хорошие. Селезнев, Панюшкин, Демидов, Пунтус, Ремизов, Жукоцкий, Казаченко, Конев, Панин, Вешкин - вот первые советские бойцы, пришедшие на помощь китайскому народу. Они прибыли сюда добровольно, все, как один, горели желанием драться с японскими захватчиками. Но после нелепой смерти командира эскадрильи многие из них приуныли. Тяготило летчиков и то, что им все время приходилось воевать с численно превосходящим противником. Одному советскому истребителю противостояло, как правило, пять - семь японских.
      Вражеская авиация производила налеты на Нанкин по нескольку раз в день. В них участвовало иногда по сто и более самолетов. Постоянное боевое напряжение выматывало летчиков.
      Душевный надлом - явление опасное. Нужно было как можно быстрее изменить настроение людей, укрепить у них веру в свои силы.
      Вечером мы собрали всех летчиков в столовой. Сели они за столы и понуро опустили головы. Ни шуток, ни смеха. Видимо, ожидали, что прибывшее начальство учинит сейчас разнос. Но этого не случилось.
      Коротко сказав о себе, Рычагов представил Благовещенского и меня. Смотрю: летчики один за другим начали поднимать головы, в глазах появились огоньки. Большинство авиаторов по газетным статьям хорошо знали героя испанской войны Павла Васильевича Рычагова, и, конечно же, каждому лестно было видеть его рядом с собой. Это ободрило людей.
      - Говорят, у вас тут на первых порах не все гладко получалось, - намекнул Рычагов на недавнее поражение в воздушном бою с японцами. - Вешать нос не стоит. На войне всякое бывает. Меня над Мадридом однажды так рубанули, что до сих пор помню...
      Вижу, начало положено, душевный контакт с людьми устанавливается. Можно вступать в разговор и мне.
      - Герой Советского Союза майор Рычагов, - пред ставил я Павла Васильевича, - назначен командующим советской авиацией в Китае. Товарищу Благовещенскому приказано командовать группой истребителей, а мне- вступить в должность военного комиссара. Теперь давайте откровенно побеседуем. Что у вас тут делается, чем вы занимаетесь, как деретесь с японцами?
      Выступать начали как бы нехотя. Потом разоткровенничались. Вспоминали удачные и неудачные вылеты, вскрывали причины недостатков в боевой работе, вносили дельные предложения, выстраданные в первых неравных боях с врагом.
      - Пулеметы у нас неплохие, - сказал летчик Паша Панин. - Надо бы только централизовать управление огнем.
      - Может быть, оружейникам дать задание, - предложил Рычагов. - Но работать они должны под руководством опытного летчика.
      Из-за переднего стола поднялся кряжистый с окладистой бородой пилот. Размаха его плеч, пожалуй, хватило бы на двоих - до того здоров! Разгладив бороду, он кратко изрек:
      - Подмогу бы нам...
      - Как ваша фамилия? - поинтересовался Рычагов.
      - Пунтус, - ответил летчик и добавил: - Иван Пунтус.
      - Да вам ли, товарищ Пунтус, просить подмогу? Одна борода небось ужас на японцев наводит. Ребята засмеялись. Рычагов продолжал:
      - Мы понимаем, что обстановка серьезная. У японцев численное превосходство в авиации. С этим фактом нельзя не считаться. Забегая вперед, скажу: подмога, как выразился товарищ Пунтус, скоро будет. Вам довелось, друзья, вынести на своих плечах основную тяжесть первых воздушных боев. За это вам большое спасибо. Но давайте подумаем, как лучше бить врага при нынешнем соотношении сил.
      Рассказ Павла Васильевича о воздушных боях в Испании, факты, когда советские летчики подкрепляли мужество искусной тактикой и выходили победителями в неравных поединках с франкистской авиацией, окончательно утвердили собравшихся в мысли: не так страшен черт, как его малюют.
      - Наши самолеты не только не уступают японским, но по маневру даже превосходят их, - подчеркнул Рычагов. - Значит, дело в нас самих, в нашей отваге, в нашей смекалке. А главное, товарищи, - боевая выручка. Держитесь старого суворовского правила: "Сам погибай, а товарища выручай". И тогда нам никакой враг не страшен.
      Авиационный атташе в Китае П. Ф. Жигарев перед этим собранием рассказал мне об одном примечательном эпизоде, который как раз подтверждал мысль, высказанную Павлом Васильевичем Рычаговым. Японцы только что вступили в Нанкин. Нашим авиаторам пришлось срочно перелететь в Наньчан. Враг был совсем рядом, а на машине летчика Жукоцкого оказался неисправным мотор. Не оставлять же самолет противнику! Летчик нервничает: вот-вот нагрянут японцы.
      Механик Никольский успокаивает:
      - Ничего, отремонтируем, успеем.
      - Ну хорошо, я-то улечу. А ты?
      - Обо мне не беспокойтесь. Переплыву реку- и к своим.
      - Э нет. Так не пойдет. Полетим вместе.
      - Но самолет-то одноместный...
      - Ничего, что-нибудь придумаем, - заверил летчик. Когда мотор был отремонтирован, Жукоцкий приказал механику снять аккумулятор, вместо него втиснул своего боевого товарища и на глазах у приближавшихся к аэродрому японских солдат поднялся в воздух. Вскоре они были в Аньцине - ближайшем аэродроме от Нань-чана.
      - Вот вам пример воинской смекалки, истинной боевой дружбы и взаимной выручки, - сказал я на собрании летчикам.
      Зал одобрительно загудел. После некоторой паузы я продолжал:
      - Вы приехали помогать китайскому народу по своей доброй воле. В Союзе с вами беседовали. Но я еще раз хочу напомнить: кто чувствует за собой слабину, боится драться с японцами - пусть заявит об этом открыто. Это будет только на пользу делу.
      Установилось тягостное молчание. Улыбки, озарявшие липа летчиков, как ветром сдуло.
      - Есть такие? - громко спросил Рычагов. Никто не проронил ни слова.
      - Ну, так мы и думали. Вопросы будут?
      - Все ясно, - ответили с передних рядов. После перерыва Алексей Сергеевич Благовещенский составил боевой расчет на завтрашний вылет. В три часа утра он был уже на аэродроме, чтобы лично проследить за подготовкой экипажей и самолетов к бою. Через час эскадрилья под его командованием поднялась в воздух.
      Во время разбора одного из боевых вылетов Благовещенский сказал:
      - Противник сам дает нам козырь в руки. Глупо было бы не воспользоваться этим.
      Дело в том, что японцы действовали всегда по шаблону. Их бомбардировщики придерживались обычно крупных линейных ориентиров, в частности больших рек. Этому правилу они не изменили даже после того, как мы их однажды здорово пощипали. Они потеряли тогда свыше десятка своих машин.
      На второй же день, получив с постов наблюдения сведения о появлении самолетов противника, группа наших истребителей во главе с Благовещенским вылетела им навстречу. Накануне, основываясь на опыте боев в Испании, Рычагов подчеркнул, что ничто так не ошеломляет противника, как внезапность.
      Все было разработано детально: маршрут полета, тактика боя, способы взаимной поддержки и выручки. Чтобы не обнаружить себя до времени, самолеты должны были идти над малонаселенной местностью. В районе предполагаемой встречи следовало быстро развернуться и Ударить со стороны солнца в хвост японской колонны. Причем истребителям рекомендовалось идти не общим строем, как практиковалось до этого, а небольшими группами в несколько ярусов.
      Этот замысел блестяще оправдал себя. Атака получилась внезапной. Специально выделенная группа летчиков связала боем истребителей сопровождения противника, остальные ринулись на бомбардировщиков. Бой с самого начала принял стремительный, маневренный характер.
      Не выдержав удара, японские бомбовозы побросали груз куда попало и повернули обратно.
      Наши истребители начали преследование. Один из летчиков настолько увлекся погоней, что на обратный путь ему не хватило горючего. Пришлось садиться на залитое водой рисовое поле. Помогли китайские крестьяне. Они привели несколько быков, зацепили самолет веревками и вытащили его на твердый грунт.
      Японцы потеряли в этот день пятнадцать бомбардировщиков и четыреистребителя. Два наших самолета тоже были подбиты, но летчики выпрыгнули с парашютами и к вечеру прибыли в свою часть.
      Алексею Сергеевичу Благовещенскому довелось драться в этом бою с лидером японских истребителей. Вдоль фюзеляжа самолета самурайского аса тянулись красные полосы. Благовещенский сразу же обратил на них внимание и, не раздумывая, атаковал размалеванного хищника. Однако тот сумел сманеврировать, уклониться от прицельной очереди из пулемета. Сделав разворот, он сам пошел в атаку. Ему, видимо, хотелось ударить по Благовещенскому сзади. Но наш летчик был начеку. Выполнив крутой вираж, он описал в небе кривую и точно вышел в хвост флагману. Позиция оказалась благоприятной. Короткая очередь вспорола обшивку неприятельского истребителя, но он продолжал держаться в воздухе.
      Японские летчики, заметив, что их ведущий в беде, кинулись на помощь. Теперь пришлось защищаться Благовещенскому и на время отступить от полосатой машины. Двое наших товарищей отсекли огнем японцев, теснивших Алексея Сергеевича.
      - Такая меня досада взяла, - рассказывал потом Благовещенский, - что я готов был винтом рубануть полосатого дьявола. Дважды по нему стрелял, а он живой. Улучив момент, когда мы снова оказались один на один, я бросился на лидера сверху, сбоку и выпустил весь оставшийся боезапас. Очередь пришлась по кабине.
      Благовещенский проследил, как тот, круто планируя, снизился над квадратами залитого водой рисового поля и при посадке перевернулся вверх колесами.
      Под вечер мы с врачом приехали к месту падения японского самолета. Сквозь остекление кабины увидели мертвого японского летчика. Он висел на привязных ремнях вниз головой.
      На следующий день в японских газетах в траурной рамке был опубликован портрет сбитого аса и подробной описание его былых заслуг.
      Благовещенский тоже пострадал в этом бою. Пуля чиркнула его в левый бок. Разбитой оказалась и приборная доска. Спасла Алексея Сергеевича бронеспинка, установленная им накануне вылета.
      Летчики прониклись к Благовещенскому уважением. В их глазах он выглядел королем воздуха. Они увидели в нем не только распорядительного командира, но и отважного бойца, сразившего славу и гордость японской авиации.
      Вечером к нам прибыл представитель китайского командования.
      - Ай ка-ла-со, ай ка-ла-со, - прикладывая руку к сердцу, повторял он, имея в виду сбитого флагмана.
      Китаец вручил Благовещенскому какой-то подарок и шелковый цветастый халат. Надев его и подпоясавшись кушаком, Алексей Сергеевич прохаживался по комнате и шутливо говорил:
      - Ну, чем я теперь не мандарин, а?
      Бой явился внушительной демонстрацией возросшей мощи советской авиации. Мы собрали летчиков, обстоятельно поговорили по существу выполненного задания, отметили наиболее отличившихся. Будь это в другой обстановке, мы наверняка выпустили бы листовки, боевые листки. Но здесь такие вещи не рекомендовались.
      Ссылаясь на недомогание, Машкин снова уклонился от вылета. Машкин - не настоящая его фамилия, но будем называть его так, потому что в дальнейшем этот человек неузнаваемо изменился, стал хорошим бойцом...
      Благовещенский собрал летчиков и поставил вопрос прямо:
      - Что будем делать с Машкиным? Вы знаете, он и раньше не проявлял боевой активности. А однажды бросил товарища в бою, и тот погиб... Судите сами. Как скажете - так тому и быть.
      Руководить собранием Алексей Сергеевич поручил мне.
      Мы могли решить этот вопрос без всяких дебатов. Порядки, установленные воинскими уставами в Красной Армии, поддерживались и здесь. Командир мог своей властью вынести Машкину приговор, которого тот заслуживал. Но мы решили поступить по-другому. Важно было в дальнейшем начисто исключить подобные факты и." жизни нашего коллектива.
      Машкии сидел, низко опустив голову, не смея поднять глаз на своих товарищей и командиров. Лицо его побледнело. Время от времени он доставал из кармана платок и зачем-то вытирал сухой лоб. Тонкие губы были плотно сжаты. Кое-кто смотрел на него с состраданием, другие с брезгливостью. В последнее время многие не подавали ему руки.
      - Кто, товарищи, хочет выступить? - обратился я к летчикам.
      Желающие нашлись не сразу. Нелегко было говорить о человеке, с которым еще совсем недавно люди дружили, вместе учились, делили горе и радости волонтерской жизни в чужой стране.
      Наконец в задних рядах поднялась рука, и человек вышел вперед. Это был Иван Селезнев, один из лучших воздушных бойцов.
      - Машкина я знаю давно. Парень он вроде бы неплохой, компанейский. А вот, поди ты, на испытании кишка не выдержала. Трусоватость я замечал за ним с самого начала. Все почему-то старался спрятаться за спины других. Правда, в первые дни я и сам робел. Помню, однажды вернулся из боя-машина как решето. Здорово ее располосовали японцы. Посмотрелся в зеркало и не узнал себя. Губы искусаны, глаза ошалелые.
      Летчики заулыбались.
      - Ас вами, скажите, не было такого? - спросил Селезнев. - Тоже было. Ведь японцев-то каждый раз оказывалось в три, а то и в пять раз больше. Но потом мы взяли себя в руки и, видит бог, воюем не плохо.
      - Бог-то бог,- заметил кто-то,- да сам не будь плох.
      - Это я к слову, - махнул рукой Селезнев и сурово посмотрел на Машкина. На его совести смерть товарища. Мы летаем, деремся с японцами, рискуем жизнью, а Машкина, видите ли, "тошнит в воздухе". Между прочим, врач, Петр Миронович Журавлев, обследовал его драгоценное здоровье. Никаких признаков недомогания. Надо вещи называть своими именами: Машкин - трус.
      Я посмотрел на виновника нашего собрания. Последнее слово Селезнева передернуло его, будто удар по щеке.
      Затем выступил бородатый летчик, который на первом собрании просил подмогу. С легкой руки остряков словечко это прикипело к нему. С тех пор товарищи называли его Подмогой.
      - С Машкиным, - произнес он, растягивая слова, - я не только в бой не пойду, но и на земле рядом не сяду...
      И он с шумом отодвинул стул. Поднялся задорный, с веснушчатым лицом Кудымов:
      - Мы прибыли помогать китайскому народу в его борьбе с японскими захватчиками. Это важное дело нам доверила Родина. Некоторые товарищи сложили голову на этой многострадальной земле. И вот в нашей семье урод. Можно ли терпеть его? Нет. Вон его из наших боевых рядов! Пусть не позорит доброе имя советского человека.
      Гневно, с болью в душе говорили ребята. Чувствовалось, что они тяжело переживают проступок летчика, бросившего тень на всю группу.
      Наконец слово предоставили Машкину. На бледных щеках его появились багровые пятна. Не поднимая головы, он нервно теребил дрожащими пальцами металлическую застежку-"молнию". Потом глубоко вздохнул, будто грудь его до этого была стиснута железными обручами, и еле слышно вымолвил:
      - Виноват я перед вами... Сам не пойму, что приключилось со мной? Тошнит в воздухе, и все тут... Но я не предатель! - возвысил он голос. - Возьму себя в руки... Пусть лучше погибну, чем носить такой позор.
      - Жертвы твоей нам не надо. Без тебя справимся, - выкрикнул кто-то из зала. Машкин сел.
      - Кто имеет предложение? - обратился я к присутствующим.
      - Предложение одно: отправить его обратно, - поднялся летчик, сидевший рядом с бородатым Пунтусом. - Да бумагу такую послать, чтоб знали, что он за летун.
      Мнение было единодушным. Разговор на собрании еще больше сплотил летчиков, заставил каждого глубже осознать святой смысл боевого братства.
      На другой день мы отправили Машкина. Только не на родину, а в тыл, переучивать китайских летчиков. Шел он к самолету сгорбившись, ни на кого не глядя. А в это время его товарищи по тревоге бежали к своим истребителям: в небе Китая снова появился враг.
      С первых же дней пребывания в Китае я, как политработник, прежде всего решил подробно познакомиться с людьми, узнать, как они живут, в чем нуждаются, что их волнует. Рычагову и Благовещенскому некогда было заниматься этими вопросами: большую часть времени они уделяли боевой подготовке. К тому же сами летали на задания.
      Работа осложнялась тем, что не было никаких документов, даже списков людей, не то что их личных дел или характеристик. Поэтому приходилось целыми днями торчать на аэродроме, беседовать с летчиками и техниками, наблюдать за их работой. Так постепенно складывалось мнение о каждом человеке в отдельности.
      Жили мы, руководители, вместе с подчиненными. Питались тоже из одного котла.
      Прежде всего мы столкнулись с хлебной проблемой. Местные жители питались преимущественно рисом, о хлебе понятия не имели и, естественно, не знали, как его выпекать. А русский человек, как известно, не привык жить без хлеба, тем более воевать.
      И вот вечером собрался маленький "военный совет". Вопрос один: как наладить выпечку хлеба? Никто из нас раньше даже не задумывался над этим. Теперь же это было очень важным делом. Прикидывали, советовались. Наконец выяснили, что спасти положение может только Петр Миронович Журавлев.
      - Давай, дорогой Петр Миронович, шей себе белый колпак, вооружайся мешалкой и колдуй. За совместительство награждать будем особо, - пошутил Рычагов.
      Тут же сочинили полуофициальный приказ. Он гласил: "Врачу группы Петру Мироновичу Журавлеву вменяется в обязанность в трехдневный срок овладеть искусством хлебопечения. Всему личному составу предлагается оказывать хлебопеку П. М. Журавлеву всяческое содействие в этом сложнейшем и труднейшем деле.
      Приказ вступает в силу в 24.00 по местному времени (далее следовала дата).
      Командующий П. Рычагов, Военный комиссар А. Рытов".
      Все это было, конечно, шуткой. Однако выпечку хлеба вскоре наладили, и надо было видеть, как заулыбались авиаторы, впервые увидев на столах душистые, только что вынутые из печи, румяные караваи пшеничного хлеба.
      Летчики жили в клубном помещении, а технический состав - в домиках на аэродроме. Клуб представлял собой довольно благоустроенное здание. Там был зрительный зал, небольшая столовая, несколько комнат, по-видимому, для любителей уединения. Рядом с клубом бассейн для купания. От пыли наше жилье защищали большой забор и сад. Метрах в пятидесяти протекала река. Рыбы в ней видимо-невидимо. Если бы не война - лучшие условия для отдыха и придумать трудно. Но мы этими благами почти не пользовались: с рассвета дотемна находились на аэродроме.
      Нас тщательно охраняли вежливые и предупредительные полицейские. Одеты они были в черные мундиры, у каждого на боку висел здоровенный маузер в деревянной кобуре. Мы не раз видели, как наши охранники задерживали людей, переступивших запретную черту. С нарушителем поступали просто: брали за шиворот и дубасили по спине. После такой "разъяснительной" работы наступало умиротворение. Нарушитель усердно кланялся полицейским за науку, прижимал руки к сердцу, а потом опрометью кидался прочь, сверкая голыми пятками.
      Для связи с командованием китайской армии и обеспечения боевой работы к нам был прикомандирован полковник Чжан, в свое время окончивший Борисоглебскую авиационную школу и там же изучивший русский язык. Это был высокий, худощавый человек с черными выразительными глазами. Относился он к нам очень вежливо, старался выполнить все наши просьбы.
      На аэродроме, где базировались наши истребители, стояли и американские самолеты. Янки жили замкнуто, мы с ними, по существу, не общались.
      Однажды Благовещенский высказал предложение, что было бы неплохо организовать совместный бой. Сил для мощного удара по японской авиации у нас не хватало, и мы попросили полковника Чжана сходить к американцам и переговорить с ними по этому вопросу.
      Полковник ушел, возвратился часа через два. По его виду мы сразу же догадались, что миссия закончилась неудачей.
      - Американцы спросили, - сказал Чжан, - сколько им заплатят? Я ответил: столько же, сколько русским...
      "За здорово живешь мы воевать не будем. Пусть воюют русские", - закончили переговоры янки.
      Дня через два американцы отбыли через Кантон домой, и мы остались на аэродроме одни. Наконец-то получили возможность рассредоточить свои самолеты и вообще навести должный порядок. Главная роль тут принадлежала Благовещенскому. Он был неистощим на выдумку и боевую сметку. Энергия в нем била через край. В короткий срок он сумел взять группу в свои руки, укрепить дисциплину. От былого хныканья летчиков не осталось и следа. Все выглядели подтянутыми, деловитыми.
      Авторитет Алексея Сергеевича был непререкаем. Благовещенский прекрасно знал самолет, виртуозно владел им, показывал личный пример храбрости и отваги в бою. Носил он вязаный свитер, серую замшевую куртку, которую в одном из боев японцы основательно продырявили. Механик Паша Резцов хотел починить ее, но Алексей Сергеевич отказался:
      - Что ты, милый! С заплатой я буду ходить как оборванец, а тут боевая отметина. Чувствуешь разницу? - и весело рассмеялся.
      У Благовещенского были широкие, как у запорожца, штаны. Когда мы однажды спросили, почему он отдает предпочтение такой моде, Алексей Сергеевич на полном серьезе ответил:
      - Чтобы подчиненные не видели, как у меня дрожат колени, когда бывает страшно.
      Он всегда искал что-то новое, рациональное и, когда находил, твердо проводил его в жизнь. Так, по его приказу с самолетов сняли аккумуляторы, а моторы стали запускать наземными средствами.
      - К чему возить лишний груз? В бою аккумулятор - обуза.
      По его же указанию в кабину каждого самолета поставили бронеспинку. Это намного усилило живучесть машин и надежно предохраняло летчиков от пуль. На ручке управления своего самолета Алексей Сергеевич сделал, кроме того, кнопочный спуск пулеметов.
      Чтобы предотвратить внезапное воздушное нападение противника, летчики с утра до вечера находились с парашютами у своих самолетов. Здесь же хлопотали техники и механики. Самолет Благовещенского стоял рядом с с командным пунктом. Достаточно было поступить сигналу о появлении противника, как на вышке взвивался синий флаг, означающий тревогу. Алексей Сергеевич взлетал обычно первым, за ним поднимались остальные.
      Наньчанский аэродром был очень просторным. Самолеты не выруливали на стартовую линию, а начинали разбег с любого места, где стояли. Это экономило драгоценное время.
      Никаких радиосредств на самолетах и на земле в то время не было. Поэтому управление группой в бою осуществлялось такими сигналами, как покачивание крыльями. Предварительно они четко определялись на земле. Инициативе, смекалке летчика отводилась главная роль. Но при всех условиях командир строжайше требовал одного: не отставать от товарищей, защищать друг друга. Это правило было возведено в закон, и кто его нарушал - подвергался суровому осуждению.
      Из-за дальних горных хребтов поднялось багровое солнце. На небе ни облачка.
      - Денек будет жарким, - произнес Сергей Смирнов, направляясь вместе с Борисом Хлястичем на самолетную стоянку.
      Летчики всего лишь два дня назад прибыли из Союза, поэтому не успели еще по-настоящему ознакомиться с обстановкой. В боевых вылетах они пока не участвовали. Накануне Благовещенский лично вводил их в курс дела, рассказывал о тактике действий японской авиации, дал немало советов.
      Сергея Смирнова он знал по совместной учебе и работе и был уверен, что тот в бою не подведет. Хлястича, в свою очередь, как смелого и инициативного летчика рекомендовал Рычагов, с которым он служил в Киевском военном округе.
      - Давай, Сережа, крепко держаться друг друга, - попросил Хлястич.
      - На меня можешь положиться, - заверил его Смирнов.
      ...Синий флаг на вышке взвился около одиннадцати часов. Тотчас же из помещения КП выбежали два механика и разложили на земле большое полотнище стрелу, указывающую направление, откуда ожидается противник. Экипажам не надо теряться в догадке. Курс полета противника известен.
      По сообщению постов противовоздушной обороны, на высоте 3500-4000 метров шла большая группа бомбардировщиков, сопровождаемых истребителями. Их путь лежал к нашему аэродрому. В предыдущих боях наши истребители порядком потрепали японцев, и теперь они, видимо, были намерены расквитаться с нами.
      Но внезапного удара не получилось. Сигнал об опасности был получен заранее, и все наши истребители быстро поднялись в воздух. Ушли в бой и Смирнов с Хлястичем. Самолеты разделились на две группы и, набрав высоту, барражировали каждая в своем районе.
      Техники и механики укрылись на старом китайском кладбище, расположенном на небольшом удалении от аэродрома. Оттуда хорошо были видны наши самолеты.
      Прошло минут пятнадцать. С востока показалась первая колонна японских бомбардировщиков в составе девяти самолетов. Летели они довольно плотным строем, как на параде. Боевой порядок - клин звеньев. Впереди, с боков и сзади шли истребители сопровождения.
      Я уже говорил, что японцы не особенно утруждали себя разнообразием тактических приемов. Действовали они, как правило, по шаблону. Иногда приходили двумя группами и наносили удар с двух направлений, преимущественно со стороны солнца. Истребители сопровождения занимали некоторое превышение над бомбардировщиками. Изредка на высоте тысяча метров над основной колонной барражировала резервная группа истребителей. Вот и вся "премудрость" японских авиаторов.
      Наши летчики быстро разгадали эту нехитрую комбинацию и разработали такие способы противодействия, которые сводили на нет усилия японского командования.
      Так было и в этот раз. Пропустив колонну вражеских бомбардировщиков несколько вперед, специально выделенные истребители зашли им в хвост со стороны солнца и, используя преимущество в высоте, нанесли довольно ощутимый удар. Два бомбовоза загорелись и, оставляя за собой смрадный дым, потянули вниз. Упали они где-то за сопками.
      Вторая группа наших "ястребков" с двух сторон атаковала японские истребители. Правда, у противника было двойное численное превосходство, но это не помешало нашим сразу же поджечь один самурайский самолет. Парадный строй распался, и в небе закружилась такая карусель, что разобрать, где свои, где чужие, стало невозможно.
      Нескольким вражеским самолетам удалось прорваться к аэродрому. Но там стояли только два неисправных истребителя.
      У наших авиаторов было и еще одно преимущество. Они дрались над своей территорией. Если самолет подобьют, летчик мог выброситься с парашютом. Кроме того, они меньше расходовали горючего. Японцы же должны были экономить бензин на обратный путь. Вот почему они, покрутившись в воздухе минут пятнадцать, начали выходить из боя. Тут-то наши и начали их бить. Японцы потеряли в этом бою шесть бомбардировщиков и три истребителя. А у нас не вернулся с задания Коля Смирнов. Сергею Смирнову слегка поцарапало руку.
      Мы осмотрели боевые машины. Многие из них были просто изрешечены. Как только они держались в воздухе! Техники немедленно приступили к ремонту самолетов.
      Этот вылет показал, что японцев можно бить меньшими силами. Да еще как! Летчики убедились также в том, что наши истребители на виражах гораздо маневреннее японских.
      В честь одержанной нами победы китайские руководители решили устроить праздничный ужин. Из авиакомитета прибыл генерал Чжо. Наш повар блеснул своим кулинарным мастерством - испек аппетитные пышки. На столе появились закуски, фрукты, вино.