Задача нашей авиационной группы, получившей дополнительно еще три полка, состояла в том, чтобы надежно прикрыть войска 6-й армии с воздуха. Нам, таким образом, предстояло действовать на главном направлении.
      Ставка утвердила этот план. Началась подготовка к операции. Во всех частях прошли партийные собрания. Мы призывали коммунистов показать в боях личный пример мужества и мастерства. Представители авиационных частей побывали на командных пунктах стрелковых дивизий, в танковых и кавалерийских корпусах, обсудили порядок взаимодействия, уточнили сигналы. Бомбардировщики отметили цели, которые им надо было уничтожить на переднем крае и в глубине обороны противника.
      Части и соединения, участвовавшие в наступлении на Харьков, имели незначительный перевес над противником в живой силе, полуторное превосходство в артиллерии и минометах. Танков у нас тоже насчитывалось несколько больше, чем у немцев, но многие оказались легкими, со слабой броней. По авиации обе стороны имели соотношение сил примерно рапное. Правда, у гитлеровцев было больше бомбардировщиков.
      Наши воздушные разведчики начали действовать задолго до начала операции. Нам удалось установить, что противник в районе Харькова тоже готовит наступательную операцию под кодовым названием "Фридерикус". Намечалась она на 18 мая. Из районов Балаклеи и Славянск - Краматорск гитлеровцы намечали двумя сходящимися ударами ликвидировать наш Барвенковский выступ и подготовить плацдарм для дальнейшего продвижения на восток.
      Но мы упредили фашистов. 12 апреля после часовой артиллерийской и авиационной подготовки советские войска перешли в наступление. Ударные группировки Юго-Западного фронта при поддержке авиации прорвали оборону 6-й немецкой армии. За три дня ожесточенных боев они продвинулись на обоих направлениях на двадцать пять - тридцать километров. Для гитлеровской группировки создалась тяжелая обстановка.
      В начальный период боев генерал Горбацевич с оперативной группой находился на КП командующего 6-й армией и оттуда руководил действиями авиации. Кик только вражеская оборона была прорвана и сухопутные войска двинулись вперед, он возвратился в свой штаб.
      - Пошла пехота!-сказал он, поблескивая глазами. - Наши соколы неплохо поработали.
      Боевая обстановка требовала наращивания ударов с воздуха по отступающему противнику и усиления прикрытия своих наземных войск. Генерал тут же связался по телефону с командирами истребительных полков и категорически потребовал:
      - Ни одна бомба не должна упасть на пехоту! Потом он позвонил в штабы бомбардировочных частей. Узнав, что там боевая работа ни на минуту не
      ослабевает, одобрительно заметил:
      - Так и действуйте!
      В воздухе шли жестокие бои. Противник бросил против наших войск крупные силы бомбардировщиков. Советским летчикам пришлось в первый день делать по шесть-семь вылетов.
      Наступление развивалось успешно. Тут бы следовало ввести в прорыв подвижные соединения для завершения окружения фашистских войск в районе Харькова. Но по ряду причин этого не было сделано. Танковые корпуса задержались в мостах сосредоточения. Их прикрывали с воздуха истребители нашей ударной группы. Позже такая медлительность привела к роковым последствиям. Наступавшие части стали выдыхаться и замедлили темп продвижения. Инициатива была утрачена. Противник, подтянув пехотную и две танковые дивизии, изменил соотношение сил в свою пользу.
      Один из наших танковых корпусов вошел в прорыв только утром 17 мая, то есть с большим опозданием. Выгодный момент был упущен. Мощная группировка фашистских войск в составе восьми пехотных, двух танковых и одной моторизованной дивизий в то же утро перешла в наступление из района Славянок, Краматорск против 9-й армии Южного фронта. Нашей 57-й армии, располагавшейся правее нее, пришлось сдерживать напор пяти пехотных дивизий противника. С воздуха наступающих поддерживали крупные соединения 4-го воздушного флота Германии.
      Выдержать такой удар 9-я и 57-я армии не смогли. Фронт обороны оказался широким, сил явно недоставало.
      17 мая в восьмом часу утра наблюдатели доложили:
      - Со стороны Славянска идет большая группа фашистских бомбардировщиков.
      Горбацевич тотчас же связался по телефону с командирами истребительных полков.
      - Всем воздух! - отдал он приказ.
      Вражеские бомбардировщики шли группами на разных высотах, без непосредственного сопровождения.
      С командного пункта было хорошо видно, как наши истребители врезались в строй "юнкерсов". Я впервые стал очевидцем такой грандиозной схватки в воздухе. Где свои, где чужие - разобрать невозможно. С высоты доносился надсадный гул моторов, слышались дробная трескотня пулеметов и гулкое уханье бортовых пушек.
      Смелый удар советских летчиков ошеломил противника. Побросав бомбы куда попало, "юнкерсы" стали поворачивать на запад. Преследуя их, истребители заметили, что в полосе 9-й армии немцы прорвали фронт. Вражеские танки двигались вдоль Северного Донца в направлении города Изюм. Полученные сведения я доложил генералу А. М. Городянскому.
      - Сообщите об этом в штаб ВВС Юго-Западного фронта, - попросил наш командарм.
      Трубку взял начальник штаба генерал Саковнин. Выслушав, помолчал, недоверчиво, как мне показалось, промолвил:
      - Хорошо, проверим.
      И действительно, спустя несколию минут Саковнип позвонил начальнику штаба нашей группы Комарову:
      - Путают что-то ваши летуны. Не может быть, чтобы на Изюм шли танки противника.
      Во второй половине дня генерал прилетел сам.
      - Откуда вы взяли, что фронт прорван? - строго спросил он.
      - Летчики доложили, - отвечаю ему.
      - Глаза у страха велики,- стоял на своем Саковнин. - Маршал сказал: "Паники не поднимать". Это же повторил и товарищ Хрущев.
      Но вскоре генерал убедился, что наши летчики были правы. Гитлеровцы действительно прорвали фронт в полосе 9-й армии, а их танки, как и докладывали экипажи, прикрываясь справа Северным Донцом, устремились к Изюму.
      Оборона оказалась неглубокой, средств для борьбы с авиацией противника не хватало. Все это в конечном итоге предопределило весьма невыгодное для нас развитие событий. К исходу 18 мая противник продвинулся на север на 40-50 километров, достиг Северного Донца и не только поставил в тяжелое положение тылы нашей 6-й армии, но и создал угрозу окружения всей группировке войск, действовавших на барвенковском плацдарме.
      В связи с этим не безопасно было оставлять авиацию на аэродроме, находившемся вблизи Большой Камышевахи. Я приехал туда к вечеру 17 мая. Люди еще не знали, что танки противника прошли в четырех километрах восточное и могут в любой момент повернуть сюда. Было принято решение перебазировать полк на аэродромы Бригадировка и Сватово, находившиеся за рекой Северный Донец, а по пути нанести штурмовой удар по противнику.
      Командовал частью невысокий черноглазый татарин Фаткулин. Он был храбрым и горячим человеком. Недавно летчики, возглавляемые им, отличились во время отражения массированного налета фашистов.
      Узнав, что аэродрому грозит опасность, Фаткулин гневно сверкнул чуть раскосыми глазами и, сплюнув, зло выругался. Потом махнул рукой, крикнул: "По самолетам!" - и помчался к своей машине, на бегу надевая шлемофон.
      Когда летчики поднялись в воздух, меня окружили техники и механики:
      - А как нам быть?
      - Надо вооружиться, друзья, и организованно отходить в Бригадировку, за Северный Донец.
      Назначили командира группы, наметили маршрут следования и дали необходимые указания по боевому обеспечению. Сборы были недолгими. Вскоре колонна двинулась в путь.
      Неподалеку от аэродрома дислоцировалась авиационная база. Она не входила непосредственно в нашу группу, но мы не могли оставить ее людей на произвол судьбы и предупредили руководство об опасности. Позже я узнал, что отступление в спешке все-таки не обошлось без потерь.
      Снимался с позиций и соседний артиллерийский полк. Меня приятно удивили спокойствие и рассудительность командира. Он быстро отдавал исчерпывающие распоряжения и всем видом своим вселял уверенность в благополучном исходе передислокации. Солдаты и их начальники без суеты и паники изготовили орудия в исходное положение и организованно, словно на учениях, двинулись к переправе. Мне подумалось тогда: "Если бы все наши командиры имели вот такое же самообладание, мы избежали бы многих неприятностей..."
      Немцы, по-видимому, стянули авиацию с других участков фронта, потому что число бомбардировочных налетов увеличилось. Особенно часто они бомбили Изюм, где находились наш штаб и железнодорожный узел. Во время одного из таких налетов начальник особого отдела, телефонистка и я вынуждены были остаться в помещении, чтобы держать связь с частями. Время от времени мы делали запросы об обстановке и настроении личного состава.
      Бомба ударила в угол здания. Из окоп со звоном посыпались стекла, с потолков обвалилась штукатурка. И вдруг телефонный звонок.
      - Товарищ бригадный комиссар, вы еще живы? -Это спрашивала Зина, девушка с коммутатора.
      - Все в порядке.
      - И я держусь, хотя и страшно.
      Минут через пять Зина снова позвонила:
      - Товарищ комиссар, вы не ушли?
      - Как можно? В случае чего, мы вас обязательно предупредим, - успокоил я девушку.
      Воинский долг был для нее выше страха. Когда закончился налет, мы пошли в коммутаторную и поблагодарили мужественную связистку. Бомбежка была для ней первым боевым испытанием, и она его выдержала.
      Следует вообще сказать, что многие девушки-фронтовички проявляли большое самообладание. Вот хотя бы такой случай. К нашему штабу примыкал тенистый фруктовый сад, изрытый щелями для укрытия. Под одним из деревьев, в капонире, стояла радиостанция, с помощью которой поддерживалась связь с вылетавшими на боевые задания самолетами. На станции дежурила радистка Аня, белокурая, миловидная девчушка, когда гитлеровцы совершили очередной налет. Одна из бомб разорвалась неподалеку от машины с радиоаппаратурой. Мы поспешили туда и увидели потрясающую картину: придерживая здоровой рукой перебитую кисть, Аня продолжала вести связь с нашими самолетами.
      Девушку немедленно отправили в госпиталь. Я позвонил туда и попросил главного хирурга сделать все возможное, чтобы оставить героиню в солдатском строю.
      - К сожалению, - ответил он, - мы пока не научились делать чудеса. Жаль девушку, но ампутация кисти неизбежна...
      По правому берету Северного Донца немцы подошли к Изюму. Ночью мы переправились на противоположный берег реки и остановились в двух-трех километрах от него, на аэродроме Половинкино, где взлетно-посадочная полоса была выложена кирпичом. Случилось так, что я снова оказался у Северного Донца и видел, как, теснимые противником, наши бойцы переправлялись вплавь. Некоторые были без оружия и не знали, где находится их часть и что с нею. Такую удручающую обстановку я не видел с самого начала войны.
      Все ли зависело от бойцов, что отступали в сторону Половинкино? Нет, упрекать только их было бы крайне несправедливо. Пехота так же, как и летчики, дралась самоотверженно. Но у нас с каждым дном все меньше оставалось боевых самолетов и экипажей, а в наземных войсках - резервов. Силы таяли, а о пополнении не могло быть и речи. Почему? В чем тут просчет? Над этими вопросами задумывались многие командиры и политработники.
      В один из таких безрадостных дней я выехал в Сватово, где находился штаб Юго-Западного фронта, охранявшийся с воздуха истребительным авиаполком. Разыскав члена Военного совета Н. С. Хрущева, я обратился к нему:
      - Никита Сергеевич! Полк Фаткулина у нас измотался до крайности. Прикажите заменить его на время истребительным полком, который прикрывает штаб фронта.
      Хрущев при мне изложил кому-то мою просьбу по телефону и после разговора с ним отклонил мою просьбу:
      - Не надо этого делать. К полку привык начальник штаба фронта. Пусть он здесь и остается.
      Какая странная, почти патриархальная мотивировка: "Начальник штаба привык..."
      Так я и уехал ни с чем. Надежда хоть на время получить подмогу и на денек-другой дать передышку фаткулинцам не оправдалась.
      Обстановка сложилась тяжелая. Все приходилось решать быстро, оперативно: времени на обдумывание необходимых планов и мероприятий, соответствующих быстро меняющимся событиям, не было. Дни и ночи перемешались. Мы с трудом выкраивали минуты, чтобы наскоро перекусить или забыться тревожным сном в какой-нибудь машине или на траве, под кустом.
      Неудача под Харьковом тяжело отразилась на настроении людей. Они знали, что в окружении остались тысячи бойцов и командиров, что фронт оказался открытым ва многие десятки километров. Поэтому мы старались сделать все, чтобы воины не пали духом, не поддались панике, обеспечивали организованный отход.
      Мало кто из непосредственных участников боев знал истинную причину срыва Харьковской операции. В ее разработке и организации были допущены серьезные просчеты. Не на высоте оказалась и разведка. Этот промах стоил нам 5 тысяч убитых, свыше 70 тысяч без вести пропавших, не говоря уже о том, что мы утратили инициативу и позволили фашистскому командованию занять выгодные рубежи для последующего наступления в глубь страны.
      Командующего 9-й армией генерал-лейтенанта Ф. М. Харитонова обвинили в том, что он не мог предотвратить прорыв на своем участке фронта. Его сняли с должности.
      Я видел генерала в палатке на восточном берегу Северного Донца. Общение с ним было запрещено. Когда разобрались и убедились, что в харьковской трагедии повинен не только Харитонов, его вновь назначили командующим, на этот раз 6-й армией. Вновь встретиться нам довелось в районе Каратояк на Воронежском фронте. Позже я узнал, что Харитонов умер.
      В конце июня под Воронеж прилетел из Подмосковья на новых "аэрокобрах" истребительный полк. Из машины, приземлившейся первой, вылез невысокого роста летчик и, поправив шлемофон, представился генералу Горбацевичу:
      - Командир 153-го полка майор Миронов. Прибыл в ваше распоряжение. - Он сделал шаг в сторону и молодецки щелкнул каблуками маленьких сапог.
      Выслушав его, Горбацевич чуть заметно улыбнулся. Меня тоже удивил моложавый вид командира полка. Казалось, закончит доклад этот молоденький майор с ясными, доверчивыми глазами, пухлыми щеками и ямочкой на подбородке, озорно свистнет и бросится вприпрыжку бежать. Его хрупкая, мальчишеская фигура никак не вязалась с такой солидной должностью.
      Но потом, когда мы познакомились поближе, узнали его на деле, убедились, насколько обманчивым оказалось первое впечатление. Сергей Иванович Миронов был храбрый летчик и талантливый командир. Спокойный и мягкий по натуре, он никогда ни на кого не кричал, умел по-хорошему уладить любой инцидент. Летчики любили его, шли за ним, как говорят, в огонь и в воду.
      С. И. Миронов еще в период борьбы с финнами стал Героем Советского Союза, а впоследствии генерал-полковником авиации, командовал крупными соединениями, занимал должность заместителя Главнокомандующего Военно-Воздушными Силами страны по боевой подготовке.
      Полк, с которым прибыл майор Миронов на Воронежский фронт, состоял из опытных, обстрелянных бойцов. Все они участвовали в обороне Ленинграда, их подвиги были отмечены правительственными наградами.
      Мы с Горбацевичем объяснили командиру и комиссару полка старшему батальонному комиссару Сорокину обстановку, попросили их быстрее привести часть в боевую готовность. А обстановка была нелегкой: немцы рвались на восток, к Волге.
      - Мы готовы, товарищ командующий, - спокойно доложил Миронов. - Разрешите завтра всем полком сделать облет района?
      - Пожалуйста, - разрешил генерал.
      А через день полк уже сопровождал большую группу "бостонов", вылетевших на бомбежку вражеской танковой колонны южнее Воронежа.
      Горбацевич улетел в штаб, а я на некоторое время еще остался здесь и оказался свидетелем большого воздушного сражения, разыгравшегося над древним русским городом. Более ста самолетов противника совершили на Воронеж звездный налет. В числе других авиационных частей отважно бились с врагом и летчики полка Миронова.
      Небольшой группе фашистских бомбардировщиков удалось прорваться к аэродрому и разбросать вместе с фугасками множество маленьких фосфорных бомб, которые горели белым ослепительным пламенем. На борьбу с ними бросились солдаты. Они быстро потушили их землей, заровнял и воронки, и к моменту возвращения истребителей полоса была восстановлена.
      Возбужденный боем, легкой походкой подошел к нам Миронов и доложил:
      - Наши вернулись без потерь, а немцы многих недосчитаются.
      Наземные подразделения выловили выбросившихся с парашютами вражеских летчиков, штурманов и стрелков-радистов. Их оказалось более семидесяти. Налет на Воронеж дорого обошелся фашистам. Из наших же пострадал только командир эскадрильи Макаренков. Осколком вражеского снаряда ему раздробило руку.
      Поздравить героев с крупной победой под Воронежем снова прилетел генерал Горбацевич. Он приказал построить весь летный состав, сердечно поблагодарил за храбрость и мужество, каждому летчику пожал руку, а Сергея Ивановича при всех троекратно поцеловал.
      О подвиге летчиков-истребителей Миронова я в тот же день сообщил политработникам частей нашей группы н попросил их донести эту радостную весть до всех авиаторов.
      Слава о мироновском полке гремела по всему фронту. Его летчики дрались под Воронежем три месяца, нанося по врагу один удар сокрушительнее другого.
      Воевал в 153-м полку командир эскадрильи Петр Семенович Кирсанов, ставший впоследствии генералом, работником Главного штаба ВВС. Идет, бывало, по аэродрому, высокий, стройный, и вызывает невольное восхищение. Спокойный, покладистый по характеру, он был храбр в бою- и пользовался большим уважением у летчиков. Под Воронежем он увеличил свой боевой счет на шесть сбитых вражеских машин.
      Боевое крещение Кирсанов принял под Ленинградом в три часа утра 22 июня 1941 года. Там же он сбил первый фашистский самолет, и там же его постигло несчастье, едва не закончившееся судом военного трибунала.
      Во главе шестерки истребителей Кирсанов вылетел на сопровождение бомбардировщиков, получивших задачу нанести удар по станции Сиверская. Отбомбились, проводили боевых друзей до аэродрома и взяли курс домой. Подлетают к Неве, а по ней стелется туман. Повернули обратно. И там погода не лучше. Попробовали пробиться вниз - не удалось: туман опустился до самой земли. Радиосвязи между самолетами тогда еще не было, и шестерка рассыпалась. Горючее на исходе. Что делать?
      Кирсанов оставил самолет, приземлился на каком-то болоте и только на седьмые сутки кружным путем через Ярославль и Рыбинск добрался до своей части. Его тут же к ответу: как, да что, да почему? Совсем недавно всем шестерым летчикам выдали партийные билеты. И вот пожалуйста: погубили боевые машины.
      - Но что же мне оставалось делать? - защищался комэск.
      Все знали: в подобных условиях иного выбора, как покинуть самолет, не оставалось. Тем не менее ведущею решили наказать, ибо одновременная потеря шести машин - большой урон для потрепанного в боях полка. До трибунала дело не дошло, но с должности командира эскадрильи Кирсанова сняли. Так, разжалованным, он и прибыл к нам под Воронеж.
      Майор Миронов сразу же восстановил прибывшего летчика в прежней должности, и не ошибся. Кирсановская эскадрилья была одной из лучших в полку.
      Однажды группа истребителей во главе с Кирсановым встретилась над переправой через Дон с семнадцатью фашистскими самолетами. В числе их было восемь "мессершмиттов". Комэск первым навязал противнику бой. И закрутилась над русской рекой карусель. Итог ей подвели пехотинцы. Они сообщили в полк: сбиты три "юнкерса", два Ме-109.
      В этом бою особенно отличился старший лейтенант Алексей Смирнов. Он уничтожил два вражеских самолета. Но и его не миновал огонь. Пришлось прыгать с парашютом.
      Приземлился он между нашими и немецкими позициями, на ничейной полосе. Возможно, парню пришлось бы туго, не окажись поблизости танковой бригады. Командир распорядился немедленно послать к попавшему в беду летчику три бронированные машины. Гвардейцы вызволили Алексея и три дня держали в гостях. Потом на танке доставили в полк, где его ожидала награда - орден Ленина. Позже Алексей Смирнов стал дважды Героем Советского Союза.
      Был у Кирсанова заместитель - Саша Авдеев. В одном из воздушных боев он сошелся с немецким истребителем на лобовых. Фашист оказался не из робкого десятка, с курса не свернул...
      - Своими глазами видел, - рассказывал Кирсанов, - как два самолета устремились навстречу друг другу. Удар. Взрыв... И объятые огнем куски машин рухнули на землю.
      Отважному летчику Авдееву посмертно присвоили звание Героя Советского Союза.
      И еще об одной схватке эскадрильи Кирсанова над Воронежем. Шестерка его истребителей встретилась с двадцатью восьмью "мессершмиттами". Нашим пришлось нелегко: против одного советского истребителя почти пять вражеских. И все же кирсановцы не отступили. Одного "мессера" свалил на землю командир. Но и его самолет порядком потрепали. Снарядом повредило маслосистему, и мотор заклинился. Пришлось садиться в поле.
      Ожесточенные бои в воздухе шли непрерывно, и мы несли немалые потери. В полках оставалось по десять - пятнадцать самолетов. Командирам и комиссарам, как и в начале войны, приходилось бороться за сохранность каждой машины. За намеренную поломку боевой техники мы беспощадно наказывали злоумышленников, а некоторых предавали суду. А такие случаи хоть и редко, но, к сожалению, бывали.
      Помню, пришлось судить капитана Н. Когда полк начал нести потери, летчика объял страх. Взлетит, бывало, вместе со всеми, а минут через пять - семь производит вынужденную посадку. Приходит и докладывает:
      - Мотор отказал...
      Поверили раз, другой. А когда вновь получилась такая история, я приказал инженеру Белоусову тщательно осмотреть самолет.
      Почему закралось сомнение? Мне и раньше доводилось встречаться с этим человеком. Как только разговор заходил о боевом задании - он тотчас же менялся в лице, губы начинали дрожать.
      "Может, капитан трусит?" - подумал я. Так оно и оказалось. Комиссия выехала на место вынужденной посадки машины, тщательно осмотрела все ее узлы. Потом подняли, запустили мотор. Работал он нормально.
      - Что вы теперь скажете?
      Н. промолчал, виновато опустив голову.
      Трибунал разжаловал капитана в рядовые и направил в штрафной батальон.
      Этот случай послужил предметом большого разговора на совещании с летным составом. Должен сказать, что впоследствии подобное не повторялось. Командиры экипажей служили образцом выполнения воинского долга, показывали пример мужества и отваги.
      В поддержании дисциплины, высокого политико-морального состояния в авиационных частях огромную роль играли военные комиссары. Они были, как правило, первоклассными летчиками, отличными бойцами. Храбрость комиссару, как говорится, по штату положена. Не может он призывать к отваге и героизму, если сам не обладает такими качествами. Комиссары были душой солдат, их честью и совестью, цементировали армейские ряды, вносили в них дух высокой идейности, непоколебимой стойкости, беззаветной верности святому делу защиты Родины. Неспроста же гитлеровское командование стремилось истреблять комиссаров в первую очередь.
      Уже после нашей победы я прочитал в одном из документов, обнаруженных в фашистских военных архивах, о распоряжении Гитлера. Он выступал на совещании высшего командного состава немецкой армии, состоявшемся 30 марта 1941 года. Учитывая роль, которую играют в Красной Армии военные комиссары, фюрер приказал уничтожать их в будущей войне беспощадно. Предлагалось не рассматривать советских политработников как военнопленных, а немедленно передавать СД (службе безопасности) или расстреливать на месте.
      12 мая 1941 года была издана официальная директива верховного командования германских сухопутных сил, в которой говорилось: "Политические руководители в войсках не считаются пленными и должны уничтожаться самое позднее в транзитных лагерях, в тыл не эвакуируются..."
      Однажды мимо нашего аэродрома, находившегося вблизи города Изюм, проходила большая колонна отступающих войск. На привале я встретился со старшим политруком, заместителем командира стрелкового полка но политической части. Разговорились. Он был до крайности изможден и производил такое впечатление, будто ею только что выпустили из заключения.
      - Вы не ошиблись, - ответил он на мой вопрос. - Сидел в фашистском концентрационном лагере.
      - Как вы попали туда? - спросил я его.
      - Не добровольно, конечно, - горько усмехнулся старший политрук. Захватили в бессознательном состоянии на поле боя, а когда очнулся, вижу-колючая проволока. Хорошо, что звездочек не было, приняли за командира. Иначе висеть бы мне на первом же дереве. А пуля во всех случаях была обеспечена.
      - Как же вам удалось вырваться?
      - А что мне оставалось делать? Нашего брата Гитлер не жалует. Чем, думаю, у стенки или рва быть расстрелянным - лучше уж пусть убьют при побеге. Терять мне было нечего. Я совершил побег и, как видите, жив.
      Вскоре колонна поднялась. Ушел вместе со всеми и старший политрук, и я подумал: "Жизнь потрепала человека так, что от пего остались кожа да кости. А дух все-таки не сломила. Комиссарская, партийная закваска живуча".
      В один из июльских дней 1942 года авиация пашей группы должна была нанести несколько бомбардировочных ударов перед фронтом 40-й армии в районе Воронежа. Для координации действий на командный пункт армии, располагавшийся северо-восточнее города, ранним утром выехал со своим адъютантом генерал Горбацевич. Вслед за ними приехал туда и я.
      Около семи часов утра окрестности огласились могучим гулом. На задание пошла первая группа бомбардировщиков. Горбацевич, его адъютант и представитель штаба 2-й воздушной армии вышли на опушку леса. Неожиданно из-за деревьев выскочила пара Ме-109. Послышался резкий свист, на земле четырежды взметнулось пламя, вздыбились фонтаны земли и дыма.
      Я стоял метрах в ста от Горбацевича и видел, как он взмахнул руками и упал на землю. Подбежал к нему. Бледное, перекошенное страданием лицо. Глаза закрыты. Губы что-то невнятно шепчут. Мы повернули его, чтобы осмотреть раду. Гимнастерка на спине густо пропиталась кровью.
      Тотчас же вызвали врача, но помощь не потребовалась: генерал скончался.
      Гибель Горбацевича тяжело переживали все авиаторы нашей группы. Не стало замечательного командира и большого жизнелюба. Гроб с его телом в тот же день, доставили самолетом в Мичуринск и с воинскими почестями предали земле рядом с могилой великого преобразователя природы. Состоялся митинг. Прозвучал прощальный залп. И тут же в воздухе появилась группа самолетов, ведомая командиром 153-го полка С. И. Мироновым. Пройдя над местом похорон генерала на малой высоте, истребители взмыли ввысь, и в небе троекратно прозвучал пушечно-пулеметный салют. Бойцы воздушного фронта отдали последние почести своему любимому командиру.
      Ненависть к фашистским убийцам была настолько велика, что мы сразу после траурного митинга решили подготовить к боевому вылету все бомбардировочные части, находившиеся в нашем распоряжении. Смерть командира звала к святому мщению. Мощный удар по врагу с воздуха был лучшим ответом за тяжелую утрату.
      Вскоре после гибели Горбацевича ударные группы были расформированы. На базе нашей была создана 244-я авиационная дивизия. Работы прибавилось, потому что на первых порах мне пришлось совмещать две должности: командира и его заместителя по политической части.
      Однажды во второй половине дня мне позвонил командующий 2-й воздушной армией генерал С. А. Красовский:
      - В Касторной разгружаются немецкие эшелоны. Я посылаю туда группу пикировщиков. Прошу прикрыть их истребителями.
      - Хорошо, будет сделано, - ответил я командарму.
      У нас в резерве были две готовые к вылету девятки бомбардировщиков. Эшелоны на выгрузке - цель заманчивая, и нельзя было упускать столь удобный случай, чтобы нанести противнику наибольший урон. Словом, на задание ушли истребители и бомбардировщики дивизии.
      Бомбометание было удачным. Один эшелон с боеприпасами взлетел на воздух, два загорелись. Весь железнодорожный узел охватило пламенем. Наши самолеты благополучно вернулись на свои базы. Соседи же недосчитались четырех бомбардировщиков.
      Вечером по буквопечатающему аппарату СТ-35 получаю приказ за подписью Красовского: "...Рытов, желая усилить удар по немцам, дополнительно послал две девятки бомбардировщиков, чем ослабил истребительное прикрытие... Рытову объявить выговор".
      Вот те раз, думаю. Хотел сделать лучше, а заработал взыскание. Спустя некоторое время Красовский звонит по телефону.
      - Ну что, получил?
      - Получил, - отвечаю.
      - Не огорчайся, - успокоил он.- Это для назидания. Понял? - Генерал рассмеялся и добавил: - Кстати, приказ я послал только тебе...
      Внезапный массированный танковый удар врага вызвал растерянность в рядах защитников Ростова. Части и соединения Южного и Юго-Западного фронтов начали отступать.
      Неподалеку от одного из наших аэродромов, в широкой балке, где предполагалось наступление танков противника, сосредоточилась рота фугасных огнеметов. Похожие на чугунные самовары, они были врыты в землю и подготовлены к бою. Надо заметить, что гитлеровцы боялись этого грозного оружия. И не случайно: под струями зажигающей смеси танки горели, как спичечные коробки.
      Вопреки предположениям немцы пошли не по самой балке, а по ее гребню. Бессильные отразить этот натиск стали и огня, огнеметчики покинули траншеи.
      Когда наши войска оставили Ростов, мы получили приказ Верховного Главнокомандующего, в котором говорилось, что дальнейшее отступление смерти подобно, что Красная Армия в состоянии не только остановить врага, но и разгромить его, вышвырнуть за пределы Родины. Приказ повелевал железной рукой навести порядок и дисциплину в армейских рядах, беспощадно расправляться с трусами и паникерами, стать непреодолимой стеной на пути фашистов, проявлять в бою храбрость, мужество, не жалеть сил и самой жизни в борьбе с захватчиками.