- Прощай, Иван Логннович, и ты, Кузьма Дмитрич. Думаю, встретимся еще не раз: воевать бок о бок придется.
      Машина двинулась в Старую Руссу.
      В штаб 11-й армии прибыл я к вечеру и представился командующему генерал-лейтенанту В. И. Морозову. Вид у пего был крайне усталый, под глазами набрякли отечные мешки. Чувствовалось: человек до предела измотан.
      Я знал, что положение в 11-й армии тяжелое, что она под ударами превосходящих сил противника отступает и несет большие потери в людях н технике. Это подтвердил и сам Морозов, на минуту оторвавшийся от непрерывно звонивших телефонов.
      Он вышел из-за стола, дружески положил руку на мое плечо и, глядя усталыми глазами, сказал:
      - Извините, дорогой. Потерпите до завтра. Сейчас некогда. Правый фланг в беде...
      На следующий день я приехал в деревню Муры и познакомился с командующим ВВС 11-и армии Чумаковым. Когда-то он командовал кавалерийским соединением, потом переквалифицировался, стал авиатором.
      - Машин мало, да и летчиков не густо, - сказал он. - Имея превосходство в боевой технике, гитлеровцы наглеют - гоняются чуть ли не за каждой полуторкой. А недавно налетели на армейский штаб ВВС... Эх, побольше бы силенок, взмахнул рукой Чумаков и, резко опустив ее, добавил:-Развернулись бы в небе наши орлики.
      Мы договорились: Чумаков берет на себя связь с командующим армией и его штабом, поддерживает контакт с наземными войсками, организует взаимодействие авиации с пехотой. Я организую всю боевую и политико-воспитательную работу на аэродромах, держу его в курсе всей жизни частей.
      В состав ВВС армии входили: управление 7-й авиационной дивизии (командир полковник Петров, начальник политотдела полковник Ивлев); 57-я авиадивизия в Крестцах (командир Катичев, начальник политотдела Маржерин); 62-й штурмовой полк (командир Сарагадзе, комиссар Варфоломеев); 243-й штурмовой полк (командир Воробьев, комиссар Дьяченко); 41-й истребительный авиационный полк (командир Лысенко, комиссар Пономарев).
      В большинстве своем это были обескровленные в предыдущих боях части, в которых, как сказал Чумаков, "машин мало, да и летчиков не густо". Чтобы сконцентрировать, слить силы воедино, мы решили приблизить полки к штабу армии.
      - Хоть и маленький кулак, - заметил Чумаков, - но всегда наготове. Бензин, масло и боеприпасы пока есть: благо, что на базовых аэродромах перед войной создали солидный запас.
      Спустя несколько дней гитлеровцы снова совершили налет на наш штаб. Оставаться на старом месте было нельзя: "юнкерсы" и "мессершмитты" не отвяжутся до тех пор, пока не сровняют штаб с землей. Да и местные жители вместе с нами в какой-то мере опасности подвергались.
      Посоветовались мы с Чумаковым и решили перебраться подальше от населенных пунктов. Начальник связи майор Соиин выбрал место в овраге, между станциями Лычково и Белый Бор, где были уже подготовлены землянки. Машины рассредоточили рядом, в лесочке. Лучшее место для штаба трудно найти: с воздуха землянок почти и не видно, характерных ориентиров, за которые обычно цеплялась вражеская авиация, поблизости не было.
      По долю задерживаться здесь не пришлось. Однажды сидим мы с командующим, обедаем. Сквозь узенькое оконце землянки пробивается нежный луч заходящую солнца. Кругом тишина. Вражеская авиация не тревожила. Давно я не испытывал такого спокойствия. В последние дни мне приходилось мною ездить по аэродромам: в одном месте не подвезли продукты питания, в другом - не оказалось боеприпасов к очередному вылету, в третьем - бытовые неполадки. А комиссару, как известно, до всего есть дело. Все эти хлопоты основательно вымотали, и хотелось часа два-три отдохнуть.
      - Ты поспи, Андрей Герасимович,-закончив обед, сказал Чумаков, - а я пойду к оперативникам.
      Только прислонил я голову к свернутой валиком кожанке, раздался звонок. Снимаю трубку и узнаю по голосу Василия Ивановича Морозова:
      - Где вы сейчас находитесь? Я объяснил.
      - А вы знаете, что в Белом Бору танки противника?
      Сон как рукой сняло: Белый Бор совсем рядом.
      - Быстро сворачивайтесь и переезжайте на новое место, - распорядился командующий армией. - Мы тоже отходим.
      Посыльный позвал Чумакова.
      - Что случилось, Андрей Герасимович?
      - Немецкие танки в Белом Бору.
      - Не может быть, - не поверил он.
      - Морозов звонил.
      - А черт! Опять переезжать, - выругался Чумаков и тотчас же выбежал на улицу.
      Объявили тревогу. Все пришло в движение. Заурчали машины, началась погрузка штабного имущества. Когда все закончили, Чумаков иронически бросил:
      - Научились быстро собираться для драпа... Когда это кончится? Раньше думал: ну отступим до Западной Двины - и все. Дальше немцу ходу не дадим. Но вот оставили и этот рубеж. Значит, надеялся, решено задержаться на старой границе, где-то у Пскова, Острова. Уж тут-то враг наверняка сломает себе шею. Но нет, снова идем на восток. Сколько можно? На запад-то когда пойдем, а, комиссар?
      - Дай срок, пойдем. И так пойдем, что фашисты не успеют унести ноги...
      В восьми километрах от Белого Бора, на аэродроме Гостевщина, стояла эскадрилья 41-го истребительного полка. С комэском Борисом Бородой я был близко знаком, знал его как спокойного, рассудительного человека и храброго бойца, награжденного двумя орденами Ленина. Летчики под стать командиру, такие же отважные, но к ночным действиям не готовы. А на землю уже спустились сумерки. Надо было что-то предпринимать.
      Посоветовавшись с командующим, мы решили штаб отправить, а сами остались. Чумаков выехал на аэродром, я задержался перед Белым Бором. К селению, где остановились немецкие танки, послал на автомашине группу солдат во главе с капитаном Алексеевым.
      - Займите где-либо у Белого Бора позицию в кустарнике и наблюдайте. Если немцы ночью будут выдвигаться по этой дороге, дайте знать. Сигнал - две зеленые ракеты.
      С командующим мы условились так: летчики в готовности номер один будут сидеть в самолетах, и как только от Алексеева последует сигнал, мы немедленно дублируем его, и эскадрилья поднимается в воздух.
      Рядом со мной начальник связи майор Сонин. Он глаз не спускает с участка, где находится Алексеев с бойцами.
      - Молчат фашисты, - негромко говорит спокойный, как всегда, Сонин. - Ночью не привыкли воевать. Боятся.
      Короткая летняя ночь пролетела быстро. Забрезжил рассвет. Вскоре загудел аэродром. Из засады возвратился Алексеев.
      - Все правильно, товарищ полковой комиссар, - доложил он. - Я сам был на окраине деревни и видел несколько десятков немецких танков. Ударить бы по ним хорошенько.
      Мы поспешили на аэродром. Командир поставил летчикам задачу:
      - Посадка в пункте X. Чтобы перелет не был холостым, по пути проштурмуйте в Белом Бору немецкие танки. Алексеев говорит, стоят как на параде. Бот и устройте им фейерверк.
      Налет был неожиданным. Все случилось так, как мы предполагали. Фашисты выскакивали из домов полуодетыми, многие тут же падали, сраженные свинцовыми очередями истребителей. Бомбы разорвались в гуще машин со свастикой на бортах.
      В Семеновщину, где остановился наш штаб, приехал командующий ВВС генерал-лейтенант авиации П. Ф. Жигарев. Лицо серое, глаза покраснели от недосыпания. Павла Федоровича я знал еще в 1936 году по совместной работе в Орше. Потом мы вместе были в Китае. И вот снова неожиданная встреча.
      Командующий был доволен боевой работой летчиков и объявил им благодарность.
      - Вот как надо бить фашистов, комиссар! - потирал он руки и, погрозив на запад, повторил мои слова: - Дай срок...
      После краткого служебного разговора он попросил:
      - Будь добр, Андрей Герасимович, распорядись насчет обеда. Со вчерашнего дня ничего в рот не брал. Езжу с аэродрома на аэродром, из штаба в штаб.
      После обеда я предложил Павлу Федоровичу отдохнуть.
      - Что ты, - замахал он руками. - Какой там отдых... В это время в воздухе появилась группа наших дальних бомбардировщиков. Шли они с запада в плотном строю, без сопровождения истребителей.
      - А если нападут "мессершмитты"?-спросил я Жигарева. - Неужели нет резерва?
      - Наивный ты человек, - резко оборвал он. - Где взять истребителей? Не оголять же подступы к Москве.
      - Но ведь экипажи дальних бомбардировщиков - ночники. Почему же они летают в светлое время?
      Житарев доверительно рассказал мне о трудностях с техническим обеспечением авиационных частей. В первые месяцы войны мы понесли большие потери в самолетах. В заключение он заметил:
      - Но Государственный Комитет Обороны уже принял необходимые меры. Самолетов будет достаточно. И самых совершенных. Скоро убедитесь в этом сами.
      За первый месяц войны мы получили довольно ясное представление о действиях фашистской авиации. Увидели также свои слабые и сильные стороны.
      Когда на нашем участке фронта наступило кратковременное затишье, мы собрались в штабе ВВС 11-й армии, чтобы поговорить о своих насущных делах, проанализировать тактику фашистской авиации, обсудить, как лучше с ней вести борьбу. К этому времени у нас был уже опыт, добытый, правда, ценой больших потерь в людях и технике.
      На совещание пригласили командиров частей и соединений, военных комиссаров, офицеров штабов. Были здесь летчики и штурманы, отличившиеся в боях с фашистской авиацией.
      Состоялся полезный разговор, который позволил нам выработать практические рекомендации для ведения более успешной борьбы с врагом. Выступления товарищей касались главным образом тактических приемов, используемых гитлеровской авиацией. И это закономерно: но зная сильных и слабых сторон противника, нельзя найти надежных средств защиты против него. А нам пока приходилось обороняться, прикрывать с воздуха свои наземные войска.
      В наших полках осталось по три-пять боевых машин. Жизнь заставила нас учиться воевать не числом, а умением.
      Что же показал опыт первого месяца войны? Как действовала авиация противника? Какой она придерживалась тактики?
      По данным разведотдела Прибалтийского Особого военного округа, гитлеровцы в первый день войны произвели на нашем участке фронта около пятисот самолето-вылетов. Прежде всего они подвергли ожесточенной бомбардировке аэродромы. В частности, на один из них было совершено семь налетов, каждый из которых продолжался не менее сорока минут. В ряде районов фашисты выбросили воздушные десанты, стремясь нарушить связь и дезорганизовать работу таких крупных железнодорожных узлов, как Псков, Остров, Опочка.
      На нашем Северо-Западном направлении действовал 1-й воздушный флот противника. Он насчитывал более тысячи самолетов различных типов. Многие вражеские бомбардировщики и истребители превосходили наших по летно-техническим характеристикам.
      Но дело тут не только в технике и ее количестве. К моменту нападения фашистской Германии на Советский Союз се летчики приобрели немалый опыт в войне с западноевропейскими государствами, освоили целый арсенал тактических приемов, научились взаимодействовать как между собой, так и с наземными войсками. Умалять выучку и подготовленность противника - значило бы погрешить против истины. На первых порах мы изучали его тактику, чтобы потом, основываясь на опыте, выработать свою, более гибкую и совершенную.
      Для фашистской авиации прежде всего характерно было стремление к внезапным ударам. Особенно заметно это проявлялось в действиях истребителей.
      Гитлеровцы редко вступали в бой с нашими летчиками, если у них не было численного превосходства. Они предпочитали воровской прием - атаковывать одиночные самолеты, особенно те, которые заходят на посадку. Риска для себя тут почти нет, а успеха добиться можно. Ведь атакуемый не только лишен свободы маневра, но и обезоружен, поскольку расстрелял все боеприпасы.
      Осторожность и хитрость очень необходимы на войне. Но в этом тактическом приеме фашистов, пожалуй, больше трусости. Ведь и огонь они открывали, как правило, с пятисот - семисот метров. Этим и объясняется слабая эффективность их стрельбы. Лишь в исключительных случаях "мессеры" сближались с целью на сто - пятьдесят метров.
      Если наши летчики в первый же день боев совершили несколько таранов, что является высшим проявлением мужества и отваги, то гитлеровцы, кажется, за всю войну не совершили ни одного такого подвига. Боялись они и лобовых атак, отворачивали при встрече, становясь удобной мишенью для наших истребителей.
      Когда завязывались групповые бои, пара или тройка вражеских истребителей сразу же отделялась, уходила вверх и выжидала там. Как только от нашей группы отрывался одиночный самолет или выходил из боя подбитый, они бросались на него.
      Наши бомбардировщики ходили на боевые задания чаще всею без прикрытия. Если же они шли в сопровождении, то противник стремился большей частью сил сковать истребителей, а меньшими атаковать ударную группу.
      Были случаи, когда неприятель пропускал наших бомбардировщиков, прикрытых истребителями, к объекту и атаковывал их лишь на обратном пути. Видимо, здесь тоже делалась ставка на внезапный удар и на то, что паши летчики полностью израсходовали боеприпасы.
      Излюбленным приемом гитлеровцев было нанесение бомбовых ударов с разных направлений. Их "мессеры", появляясь над объектом, первыми старались сковать боем наших истребителей, оттянуть в сторону и дать возможность своим бомбардировщикам беспрепятственно нанести прицельный удар.
      Фашисты часто прибегали к хитрости: уходили в сторону солнца, чтобы затруднить преследование, имитировали падение с пуском дыма, умело использовали для маскировки лесные массивы при полетах на малых высотах и облака в воздушном бою.
      К началу войны большинство наших аэродромов были или совсем не защищены, или очень слабо прикрыты средствами противовоздушной обороны. Пользуясь этим, вражеские бомбардировщики налетали на них почти безнаказанно. Такое положение длилось, правда, недолго. Для защиты аэродромов мы мобилизовали все имеющиеся у нас огневые средства, в том числе пулеметы, снятые с неисправных самолетов.
      Базовые аэродромы, расположенные в Прибалтике, были защищены несколько лучше. Поэтому гитлеровцы старались наносить по ним комбинированные удары с воздуха. Они налетали, как правило, тремя группами: первая подавляла огонь средств ПВО, вторая бомбила основные объекты, третья уничтожала оставшиеся цели и фотографировала результаты бомбометания.
      Радиолокационных станций тогда не было. Самолеты обнаруживались визуально. Поэтому фашисты старались нападать на наши объекты со стороны солнца или из-за облаков.
      Выступая на совещании, некоторые товарищи указывали и на такую хитрость вражеских летчиков, как стремление наносить удары с тыла, подход к объекту на большой высоте и планирование на цель с приглушенными моторами. Правда, эти тактические приемы нельзя считать чисто немецкими. С самого начала войны они широко использовались и советскими авиаторами.
      Гитлеровцы часто прибегали и к так называемым изнуряющим полетам. В течение суток они через определенные промежутки времени посылали к нашим аэродромам одиночные самолеты, и мы вынуждены были нести постоянное дежурство в воздухе: ведь вслед за одиночками нередко появлялись большие группы вражеских бомбардировщиков.
      На совещании были вскрыты и слабые стороны боевой деятельности вражеской авиации. Гитлеровские летчики мало заботились о разнообразии способов борьбы, в каждом полете использовали одни и те же тактические приемы.
      Взять, к примеру, воздушную разведку. Немцы вели ее непрерывно, с рассвета до наступления темноты, но действовали по шаблону. Летали по одним и тем же маршрутам, над целью появлялись в одно и то же время.
      Разгадав приемы, используемые противником, паши летчики стали искать и находить наиболее эффективные методы противодействия. Немецкой пунктуальности, граничащей с шаблоном, они противопоставили творчество, поиски новых способов боевого использования авиации. Совещание позволило обобщить все эти новинки, явилось новым шагом в разработке пашей авиационной тактики. Обогатив летчиков и штурманов свежими знаниями и опытом, оно заметно повысило их творческую активность.
      За три месяца непрерывных боев авиация 11-й армии понесла потери. Горько было сознавать, что от полнокровных боевых полков остались по существу номера да наименования. Утешало одно: фашисты потеряли самолетов значительно больше, чем мы. Кроме того, наши летчики уничтожили немало живой силы и техники противника.
      Рассчитывать на скорое получение новых самолетов мы не могли. Довольствовались уцелевшими машинами. Но их, как уже говорилось, было очень мало. "Безлошадные" летчики не давали проходу ни командиру, ни мне: "Когда наконец нам дадут крылья? Когда будем воевать?"
      Приехал я как-то в 38-й истребительный полк. Его командир Борис Сиднев за обедом спросил недовольным голосом:
      - Что это вы у нас свалку устроили? Если старый самолет, обязательно его нам спихивают!
      - Значит, доверяем вам и вашим летчикам, - успокаивающе ответил я. Уверен, что и на таких машинах вы сможете неплохо воевать.
      - Не надо шутить, товарищ комиссар, - слегка заикаясь, возразил Сиднев. Я говорю серьезно. Моторы на машинах, как худые самовары, тянут плохо, часто отказывают. Вы бы послушали, как матерят их летчики...
      - Другие и таким были бы рады, да им не дают. Сами видите, какая обстановка. Нет пока новых самолетов.
      Сиднев был прекрасным летчиком и опытным командиром. Я понимал его состояние. Дай ему сейчас новые машины - он и черту рога сломит. Но где их взять?
      Следивший за нашим разговором комиссар полка согласился со мной:
      - Потолкуем об этом с летчиками, разъясним обстановку. Надеюсь, поймут.
      Я не шутил, с похвалой отозвавшись о летчиках 38-го полка. Они на старых самолетах отважно громили врага. Не зря этой части одной из первых присвоили гвардейское звание. Не случайно Сиднев вскоре получил повышение в должности стал командиром 6-й смешанной авиадивизии. Комиссаром к нему назначили Героя Советского Союза Таряника.
      Мне рассказали тогда потрясающий факт. Жаль, что за давностью лет я запамятовал фамилию летчика, проявившего исключительное мужество и самообладание.
      Вернулся этот летчик с боевого задания, кое-как зарулил самолет на стоянку, а вылезти из кабины не может. Подбежали к нему товарищи, вытащили его, а у него кровь но ноге течет. Медицинская сестра осторожно стащила сапог, разрезала штанину, забинтовала ногу и распорядилась:
      - В санчасть!
      - В какую санчасть?! - запротестовал летчик. - Чуть царапнет, и сразу в санчасть!
      - Хороша царапина! - укоризненно бросила сестра.- Полсапога кровищи натекло.
      - Преувеличиваешь, сестренка, - не унимался летчик. - Лучше найди побыстрее жгут, чтобы ногу перетянуть. А то мне снова лететь надо.
      Раненого, конечно, отправили в санчасть. Но его поведение не было манерничаньем или рисовкой.
      Он действительно рвался в бой, считая свою рану пустячной.
      Поскольку самолетный парк пополнялся очень слабо, приходилось беречь как зеницу ока каждую машину. И крепко доставалось тем, кто допускал поломки.
      А такие случаи были. Некоторые летчики по халатности допускали ошибки в расчетах и сажали самолет вне аэродрома, на "живот", и машина надолго выходила из строя. После тщательного разбора происшествия с виновника строго взыскивали, вплоть до разжалования ею в рядовые и отправки в штрафной батальон.
      Но одно дело небрежность, недисциплинированность, и совсем другое недостаточная подготовка. Поэтому, повышая требовательность к летному и техническому составу, командование дивизии проявляло большую заботу и об организации планомерной боевой учебы в частях. Проводились летные и технические конференции, на которых обсуждались самые разнообразные вопросы: тактика воздушного боя, наиболее эффективные методы нанесения штурмовых и бомбардировочных ударов, приемы меткой воздушной стрельбы, культура обслуживания самолетов и оружия в боевых условиях. Накопленный и боях опыт мы стремились сделать достоянием всего личного состава. С докладами выступали наиболее отличившиеся летчики, штурманы, воздушные стрелки, инженеры, техники и другие авиационные специалисты.
      Конференции давали очень многое. Они расширяли кругозор людей, вооружали их опытом, которого нам не хватало в самом начале войны.
      Первое время успешному выполнению боевых заданий серьезно мешала несогласованность в действиях истребителей и бомбардировщиков. Чтобы устранить этот недостаток, мы проводили беседы с летчиками, разборы полетов. Но особенно полезными оказались взаимные визиты летчиков - истребителей и бомбардировщиков. Они позволили друзьям по оружию глубже изучить авиационную технику, четче отработать сигналы взаимодействия в воздухе.
      Чтобы показать, какая крепкая дружба установилась между ними, приведу одно из писем летчиков-бомбардировщиков, датированное сентябрем 1941 года:
      "Летчикам-истребителям 744 ИАП от летного состава 38 СБП - братский привет!
      Товарищи летчики! Защищая Родину, мы на своих бомбардировщиках сбросили не одну сотню бомб на головы озверевшей фашистской банды...
      Враг бросает все новые и новые силы, но все они находят могилу на нашей земле. В своем письме передаем вам большое спасибо за ваше отличное взаимодействии с нашими бомбардировщиками. Мы не имеем потерь от фашистских истребителей. Эта заслуга принадлежит вам.
      Мы видели, как 7 сентября вы, пикируя, подавляли зенитные орудия и пулеметы противника. Такое взаимодействие дает нам возможность громить врага с малыми потерями. Летчики просили передать вашему командованию, что вы свою задачу выполняете отлично.
      По поручению летного состава:
      Командир 38 СБП капитан Матюшин,
      Военком старший политрук Руденко,
      Секретарь партбюро политрук Иванов".
      В действиях нашей авиации появилось много нового. Внимательно изучая противника, мы старались противопоставить его тактике свою, более гибкую и совершенную. А некоторые новшества мы просто вынуждены были вводить: по-прежнему не хватало самолетов.
      Вскоре поступило несколько приказов Народного комиссара обороны об использовании авиации в бою. Смысл их сводился к тому, чтобы расширить диапазон боевого применения самолетов, повысить их эффективность в борьбе с танками и мотопехотой противника.
      Каждому истребителю, вылетающему на боевое задание, вменялось в обязанность брать с собой 100 килограммов бомб. На "лавочкиных" стали устанавливать бомбодержатели. Бомбовую нагрузку для штурмовиков определили 600 килограммов. Все это заметно повысило эффективность наших ударов с воздуха.
      Менялась и тактика борьбы. Штурмовикам, например, установили малую высоту бомбометания, обеспечивающую наиболее вероятное поражение вражеских объектов.
      Вначале все эти новшества вызывали у летчиков недовольство. Истребители говорили: мы призваны бороться с воздушным противником, а нас заставляют бомбить его войска. Штурмовики сетовали: зачем такая малая высота? Нас могут сбивать из обычного стрелкового оружия.
      В какой-то мере они были, конечно, правы. Но условия войны вынуждали нас отказаться от многих прежних приемов использования авиации, заставляли изыскивать новые, ранее неизвестные формы борьбы с врагом.
      Однако одними приказами настроение людей не изменишь. Нужно доказать им необходимость тех или иных мер. На партийных и комсомольских собраниях, в беседах мы разъясняли летчикам и штурманам значение нововведений, призывали их усердно учиться вести воздушный бой и атаковывать наземные войска противника.
      В августе 1941 года был издан приказ Народного комиссара обороны СССР о порядке награждения летного состава ВВС за хорошую боевую работу. В нем говорилось, что летчикам-истребителям за каждый сбитый в воздушном бою самолет противника выплачивается денежная награда в размере тысячи рублей. За три и шесть сбитых машин отличившийся награждался орденом, а за девять ему присваивалось звание Героя Советского Союза.
      Особенно поощрялась штурмовка истребителями вражеских войск. За двадцать пять таких боевых вылетов летчик получал три тысячи рублей и представлялся к правительственной награде, за сорок штурмовок - пять тысяч рублей и удостаивался звания Героя Советского Союза.
      В первые месяцы войны советская авиация редко наносила удары по вражеским аэродромам. Не хватало самолетов. Но такой способ борьбы был весьма эффективен, и следовало заинтересовать летчиков в его использовании. Приказ наркома определял различные степени вознаграждения за уничтожение самолетов противника на его аэродромах. Так, за тридцать пять дневных или двадцать ночных боевых вылетов истребитель награждался пятью тысячами рублей и представлялся к званию Героя Советского Союза.
      Соответствующие награды предусматривались также для экипажей бомбардировочной и штурмовой авиации.
      Приказ не оставлял без внимания командиров и комиссаров авиационных полков и эскадрилий, подчиненные которых добивались в боях наибольших успехов. Они также представлялись к правительственным наградам.
      Различные поощрения предусматривались за сбережение материальной части и обеспечение безаварийности полетов. Технический состав, например, получал три тысячи рублей за безупречную подготовку каждых ста самолето-вылетов. Руководящему инженерному составу в таких случаях выдавалось 25 процентов денежною вознаграждения.
      Приказ Наркома обороны был широко обсужден во всех частях и подразделениях. Он вызвал повышение боевой активности у летного и технического состава, сыграл в ту тяжелую пору огромную мобилизующую роль.
      Боевую деятельность авиации обеспечивали многие специальные службы, в том числе тыловые подразделения. Они тоже требовали к себе постоянного внимания.
      Особенно много хлопот выпало на долю автомобилистов. От западной границы мы прошли уже сотни километров но бездорожью, но ни разу не получали ни запасных частей, ни резины. Машины серьезно износились, часто ломались. В подвозе продуктов и боеприпасов случались перебои.
      Однажды, например, 58-й полк пикирующих бомбардировщиков не вылетел на боевое задание только потому, что на аэродром вовремя не подвезли взрыватели.
      Стали разбираться.
      - А что я могу сделать, - пожаловался команд и р автороты, - если у нас на ходу только две автомашины? Резина - одни лоскуты, ремонтные фонды давным-давно израсходованы.
      Пришли к ремонтникам. Видим, ребята трудятся в поте лица, чтобы хотя на немного продлить жизнь машинам. А все-таки мы попросили их удвоить усилия, на примере 58-го полка убедили, что надо работать еще энергичнее.
      - А разве мы не стараемся? - заявили ремонтники.- Если надо, ночами будем работать. Только ведь палкой деталь не заменишь.
      Мы посоветовали командиру автороты направить группу шоферов в ближайшие селения. Возможно, где-либо окажутся брошенные машины или мастерские.
      Пока занимались делами автороты, наступил вечер. Возвращаться на аэродром было поздно, решили остаться ночевать. После ужина собрали шоферов и ремонтников, чтобы потолковать с ними. Честно говоря, мы, политработники, все внимание уделяли летному и техническому составу, дни и ночи проводили на аэродромах, а в тыловых подразделениях бывали редко. А ведь от работавших там людей зависело очень многое. Теперь меня обрадовал случай поговорить с ними по душам.
      Шоферы и ремонтники собрались в сарае. Зажгли коптилку. Разрешили курить. Я попросил красноармейцев и младших командиров откровенно говорить обо всем, что наболело на душе.
      Вначале люди молчали, видимо, стеснялись, а может быть, и побаивались начальства, которое не баловало их своими посещениями. Но постепенно осмелели, разговорились, и беседа затянулась допоздна.
      - До войны мы много слышали о силе нашей армии, - сказал сидевший в углу солдат. - У нас, мол, все есть, пусть только сунутся враги - крепко дадим прикурить. А что же сейчас получается? Отходим и отходим... Когда-то наши самолеты через полюс летали, рекорды ставили. А где они теперь? Раз, два и обчелся.
      - То же и с танками! - поддержал его сидевшим рядом солдат. - У немца их вон сколько, а у нас... Да и бороться с ними нечем. Бутылкой и винтовкой их не возьмешь...
      Я не перебивал бойцов, пусть выскажутся. Ведь самое главное - знать настроение людей. Потом легче будет вести с ними политработу.
      - Раньше в газетах писали, - донесся из темноты все тот же голос, - что тыл у нас крепкий. А почему же в деревнях уже сейчас голодают?
      - Кто тебе сказал, что голодают? - раздался чей-то недовольный басок. Чего провокацию разводишь?
      - А я не развожу, - невозмутимо ответил первый. - На вот, почитай, что мне пишут из колхоза.
      - Значит, ваш колхоз никудышный. Видать, и сам ты от работы отлынивал.
      Послышался смешок.
      Замполит базы ерзал на скамейке, словно под ним были рассыпаны горячие угли. Не ожидал он от своих солдат таких речей.
      Я старался как мог подробнее отвечать на вопросы и не замалчивать наших трудностей. Люди любят правду, какой бы горькой она ни была. Они не переносят фальши, тем более на войне. Рассказал о вероломстве фашистской Германии, нарушившей договор, о причинах временных успехов противника и наших неудач, о потерях, понесенных советской авиацией, о трудностях, переживаемых страной. Но еще подробнее говорил о героизме и стойкости советских людей, не жалеющих в борьбе с врагом ни крови своей, ни жизни.
      - Речь, товарищи, идет о жизни и смерти Советского государства, о нашей с вами судьбе. И мы победим врага, чего бы это нам ни стоило! - твердо заявил в заключение.
      Из разговора с бойцами выяснилось, что многие вообще не читали газет с тех пор, как началась война, а радио слушали урывками. О событиях на фронте и в тылу они знали по слухам, в которых тогда не было недостатка.
      Красноармейцы и сержанты остались довольны беседой. Все путаное и противоречивое теперь выяснили. А главное, они прониклись уверенностью в том, что отступление Красной Армии - явление временное, что наши удары по врагу с каждым днем усиливаются, что в тылу у противника разгорается пламя партизанской борьбы и в войне должен наступить перелом.
      - А как скоро он наступит, будет зависеть от нас с вами, товарищи, сказал я, - от нашей выдержки и самоотверженности. Враг коварен и силен, но мы все равно его одолеем. Русские прусских не только бивали, по и в Берлине бывали, а пруссакам Москвы не видать как своих ушей.