– Локэ со своим стойбищем кочевал последние годы в зажатой горами долине реки Маленьких Зайчиков И если бы не началось промышленное освоение этого района, ему бы еще на многие годы хватило места для кочевки…

Рассказывая, Савелий Михайлович поминутно смотрел в окошко, и по выражению его лица Праву догадался, что эти места хорошо знакомы секретарю обкома. Давно проплыли лесистые сопки, похожие с высоты на плохо остриженные головы, и теперь виднелись оголенные склоны сопок и гор. Однообразная чернота скал оживлялась многочисленными речушками, еще полноводными от талой весенней воды, блеском озерных зеркал. С севера по отрогам белели снежные заплаты.

Самолет догонял весну, которая с каждым днем уходила все дальше на север.

Из пилотской кабины вышел летчик и сказал:

– Через двадцать минут пересечем долину реки Омваам и выйдем на долину Маленьких Зайчиков.

Вскоре под крылом показался поселок.

Самолет мягко коснулся колесами галечного грунта и покатил по земле.

Спускаясь по металлической стремянке, Праву оглядывал встречающих, надеясь увидеть среди них брата. Но Еттытегина в толпе не было.

Пожилой, высокого роста чукча в черном костюме и летних кожаных торбазах подошел к Савелию Михайловичу.

– Здравствуйте, Ринтытегин! – поздоровался с ним секретарь обкома.

– Кого и чего привез, Савелий Михайлович? – спросил Ринтытегин, пытливо оглядывая приезжих.

– Заведующего красной ярангой; Праву, знакомьтесь, председатель сельского Совета Ринтытегин… А вот и председатель колхоза – Елизавета Андреевна Личко…

Праву не успевал пожимать протянутые руки и, как бывает, когда знакомишься сразу со многими людьми, никого не запомнил, кроме Ринтытегина и председателя Личко.

Ринтытегин внимательно оглядел Праву.

– Какая специальность? – спросил он.

Праву растерялся от неожиданного вопроса и, помедлив, ответил:

– Заведующий красной ярангой.

– Это должность, – пояснил председатель сельсовета, – а что умеешь делать?

– Я историк, – сказал Праву. – Специализировался по первобытному обществу, поэтому и попросился в ваш колхоз.

– Ясно, – сказал Ринтытегин и крикнул: – Володькин! Бери своего начальника! Устрой его!

К Праву подошел тщедушный паренек в огромных резиновых сапогах.

– Амын еттык![5] – поздоровался Володькин.

Странно было слышать от белобрысого паренька чукотскую речь.

– Учитель красной яранги Сергей Володькин, – представился парень, и его меланхоличные глаза лукаво блеснули. – Выпускник Ленинградского университета. Филолог.

– Вот здорово! – обрадовался Праву. – Я только оттуда, из Ленинграда. С исторического!

– Нымэлкин![6] – на ломаном чукотском языке выразил Сергей Володькин удовольствие от знакомства и взял чемодан Праву.

Молодые люди направились в поселок.

Несколько домиков, прижавшись к реке, стояли кучкой, образуя неправильный круг. Посередине высился большой дом с красным флагом на крыльце.

– Резиденция Ринтытегина, – объяснил Володькин, показывая флаг. – Сельский Совет. Оригинал! Когда его выбрали председателем, он первым делом отправился в Анадырь и оттуда на самолете привез полный гарнитур китайской мебели – кресла, стулья, письменные столы. Я пробовал его критиковать за излишества, а он мне: «Советская власть должна быть достойно оформлена!» Но в общем неплохой дядя…

– А женщина?

Володькин непонимающе посмотрел на Праву.

– С женщинами здесь худо, – со вздохом сожаления сказал он.

– Я говорю о председателе колхоза, – покраснев, уточнил Праву. – Как она сюда попала? Почему в тундровом колхозе председатель женщина?

– Сам не понимаю, – пожал плечами Володькин. – Женщина трагической судьбы. Говорят, ушла от мужа-алкоголика, двое детей у нее… А вот и мой дворец! – весело сообщил Володькин и толкнул ногой хлипкую дверь.

В комнате Володькина было грязно и неуютно. У стены стояла продавленная кровать, застланная новым пушистым одеялом. На столе, на газетном листе красовались пустые консервные банки, полбуханки зачерствелого хлеба, окурки. Пол не метен. В углу – жестяной рукомойник, под ним грязный таз, полный мыльной воды.

– Вот здесь мы поставим твою кровать, – сказал Володькин. – Места хватит. Когда я сюда приехал, столько было пустующих домов, выбирай любой. А сейчас острый жилищный кризис… Елизавета Андреевна ездила на строительство комбината просить, чтобы поставили несколько домов. Обещали…

Праву, не дождавшись, пока словоохотливый учитель заговорит о стойбище Локэ, спросил:

– Далеко отсюда стойбище Локэ?

– Рядом, – ответил Володькин. – За Гылмимылом. Это горячие источники. Отличное место для купания. Доктор Вээмнэу утверждает, что они имеют необыкновенную лечебную силу. Она отправила образцы в лабораторию… Наташа Вээмнэу, пожалуй, самый интересный человек во всем нашем Торвагыргыне… Послушай, Николай, тут даже есть бывший деятель Временного правительства. Правда! Финансист. Сейчас бухгалтер у Елизаветы Андреевны…

– Ты был в стойбище? – спросил Праву, улучив Момент, когда Володькин на секунду умолк.

– Не был, – мотнул головой Сергей. – Ринтытегин что-то мудрит. Говорит, не надо их беспокоить… Есть у нас еще один деятель – Геллерштейн. Завхоз колхоза. Тот все тащит к себе в дом. Привез даже холодильник! Чудак! Это все равно, что в Экваториальной Африке завести меховую шубу!.

Сергей Володькин уже перешел к милиционеру Гырголтагину, как в дверь постучали.

– Сергей, иди в сельсовет!

– Это Наташа, – шепнул Володькин и крикнул: – Доктор! Заходите! Вместе пойдем. У меня гость.

В комнату вошла высокая девушка.

На Праву глянули большие черные глаза. Он почему-то смутился. Из-под наспех накинутого пальто у девушки виднелись полы белого халата.

– Доктор Наташа, заведующий красной ярангой Николай Праву, – церемонно представил друг другу молодых людей Володькин.

В тесной комнате сельсовета набилось столько людей, что за спинами не видно было говорящего. Праву по голосу узнал Савелия Михайловича.

Секретарь обкома говорил о строительстве горного комбината, о помощи, которую будет оказывать промышленность оленеводам.

– Теперь о стойбище Локэ, – сказал Савелий Михайлович. – Со мной сегодня прилетел заведующий красной ярангой товарищ Праву. Где он, кстати?

– Он здесь! – громко сказал Володькин и принялся энергично пробираться вперед, ведя за собой Праву.

– Николай Праву в этом году закончил исторический факультет Ленинградского университета, – продолжал Савелий Михайлович. – Вдумайтесь, товарищи, в этот факт. К чему я это говорю? А к тому, что стойбище Локэ намного отстало от нынешней Чукотки, и нужно много терпения и такта, чтобы этих людей повернуть к нашей жизни. С одной стороны – чукча с высшим образованием, советский интеллигент, а с другой – шаман. У меня просьба к руководству колхоза и председателю сельского Совета Ринтытегину: помогите товарищу Праву в его научной работе… А вас, в свою очередь, Николай, прошу помогать здешним товарищам. Ваши знания должны служить людям…

После собрания, когда люди вышли на улицу покурить, Ринтытегин спросил Савелия Михайловича:

– Не поедете в стойбище?

– Думаю, что ни к чему, – ответил секретарь обкома. – Не знаю, как вы на это смотрите, но я советовал бы не очень их пока беспокоить. Пусть понемногу привыкают. Никаких экскурсий…

Праву понял, что заблудился. Он сел на кочку, развязал торбаза и разулся. Сено, положенное внутрь, свалялось, превратилось в твердые комки. Праву повертел их в руке и выбросил.

Солнце стояло высоко, и было по-настоящему жарко. На Праву под летней кухлянкой с коротким волосом была надета рубашка. Брюки из нерпичьей кожи. Эту одежду Праву с трудом достал в Торвагыргыне.

Вчера их вместе с Володькиным вызвали в правление. Они вошли в комнату и предстали перед Ринтытегином и Елизаветой Андреевной.

– Как устроилась красная яранга? – спросил Ринтытегин.

– Живет у меня, – ответил Володькин.

– Дружно живете?

– Не ссорились еще, – отвечал Володькин.

– А ты что молчишь, историк? – обратился Ринтытегин к Праву.

Праву послышалась в голосе председателя сельсовета ирония, и он мрачно произнес:

– Пока не вижу помощи.

– Какая тебе нужна помощь, говори, – удивленно сказал Ринтытегин.

– Мне необходимо посетить стойбище Локэ, – сказал Праву.

Вмешалась Елизавета Андреевна:

– У нас сейчас транспорта нет. Мы даже не можем отправить красную ярангу в тундру – не на чем. Потерпите, придут трактора, тогда снарядим вас, – сказала она. – А пока разворачивайте культурную работу в поселке.

– Мне нужно в стойбище Локэ, – упрямо повторил Праву.

– Послушай, историк, – раздраженно сказал Ринтытегин. – Тебе сказали подождать. Некому даже проводить тебя туда. Все по горло заняты.

– Выходит, я бездельник?

– Никто пока этого не говорил.

Ринтытегин рассердился и сильно сопел, опираясь руками о стол.

– Я пойду один, – заявил Праву.

Ему не ответили.

Целый день Праву собирал чукотскую одежду. Он полагал, что не следует появляться в стойбище в европейском костюме.

Однако в одном Праву просчитался. Чукотская одежда оказалась слишком теплой. Кроме того, штаны из нерпичьей кожи владелец, видно, давно не надевал. Они ссохлись, в Праву едва натянул их на ноги. Ходить в таких штанах было нелегко.

Солнце палило, как на юге. Праву стянул с себя кухлянку и блаженно растянулся на траве.

Праву вырос в прибрежном селении. Там никогда не было так тепло. Дыхание холодного моря студило лучи солнца, и даже в самый ясный и тихий день было прохладно. А здесь вполне можно раздеться до трусиков. По дороге Праву пробовал воду в озерцах – она была теплая, как в реке Оредеж под Ленинградом.

Лежа на мягкой траве, Праву соображал, как идти дальше. Зря не послушался совета Володькина выйти сначала на строящуюся дорогу и уже оттуда шагать в стойбище. А теперь попробуй угадай в этом хаосе ущелий, плато и речушек, которая из них ведет к Гылмимылу.

Он сел и огляделся. Позади него была сопка. Он решил с ее вершины обозреть окрестность. Держа в руках кухлянку, Праву полез по камням. Достигнув вершины, он разочарованно опустился на камень; за неширокой долиной виднелась опять точно такая же сопка.

По солнцу ориентироваться было бессмысленно. В это время года оно почти целый день висит над горизонтом, и компаса нет. Без травяной подстилки в подошвах идти было больно, острые камни впивались в ноги. Лучше надел бы сапоги. И вообще, напрасно затеял этот маскарад. Куда легче в пути куртка из водонепроницаемой ткани… Ругая себя, Праву спустился в долину и решил идти по течению небольшой речушки, весело прыгающей по камням.

Вчера вечером Праву отправил в Ленинград большое письмо своему учителю, профессору Быстрову, специалисту по первобытному обществу. Праву писал о найденном стойбище, о том, что неожиданно открылась возможность в натуре изучить многие отжившие формы человеческого общества эпохи разложения первобытнообщинного строя…

Праву шел по солнечному берегу и мечтал. Он уже видел свою статью, напечатанную в научном журнале… Кто знает, может быть, даже появится монография «Стойбище Локэ» с подзаголовком: «К вопросу о родовом обществе у чукчей»….

Слева неожиданно открылся пологий спуск, заросший яркой травой и пестрыми цветами. На нем паслось оленье стадо. От волнения Праву остановился. Вот оно, стойбище! Пусть пока не видно яранг, но стадо несомненно принадлежит этим людям, на века отставшим на пользу науки от своих соплеменников.

Праву торопливо напялил на себя кухлянку.

Коравье и Инэнли, по давно установившемуся правилу, пасли вместе. Отел в стаде прошел благополучно. Когда родились телята, все стадо перегнали под защиту гор, в ущелье, прорытое бурными и мутными водами реки Маленьких Зайчиков. Туда же переместилось стойбище. Но эта предосторожность оказалась излишней. Солнце с каждым днем набирало силу, весна шла ровно, и зима ни разу не возвратилась. Падеж был очень незначительный. Пастухи зорко охраняли стадо, и волки не решались близко подходить к оленям.

В стойбище было неспокойно, и Коравье был бы рад бывать подольше в стаде, если бы не Росмунта. Мивит и Арэнкав не отказались от намерения сделать Коравье главой стойбища. За уговорами следовали угрозы. Но оба приближенных покойного Локэ находились в растерянности, и это не ускользало от внимательных глаз Коравье. Дряхлый Эльгар не знал отдыха. Никогда еще в стойбище не обращались так часто к богам, чтобы советоваться с ними по каждому поводу.

Поднимаясь на вершины гор, пастухи видели черную ленту строящейся дороги, горящие вокруг нее костры, и уши их слышали гул машин.

Коравье сегодня собирался сходить в стойбище. Надо наломать дров для костра – нельзя оставлять Росмунту без очага. Правда, дрова это женское дело, но что поделать, если ей тяжело. Не станет же Коравье губить будущего сына из-за двух-трех вязанок. В других ярангах есть старшие женщины, а у них с Росмунтой никого, так что приходится ей помогать и, презрев мужское самолюбие, заниматься иногда женскими делами.

– Смотри, человек к нам идет, – сказал Инэнли, отрывая Коравье от мыслей о доме.

На склон карабкался человек, одетый в кухлянку. По тому, как он неуверенно ступал по каменистой осыпи, легко было догадаться – ему непривычны горы, окружившие долину Маленьких Зайчиков.

– Кто бы это мог быть? – задумчиво сказал Инэнли.

– Должно, опять из тех уговаривателей, которые к нам во время таяния снегов приезжали, – предположил Коравье.

– Что с ним делать?

– Все же он гость, – неуверенно произнес Коравье. – Может, ему нужна помощь?

– И что они хотят? – зло сказал Инэнли. – Мы их не трогаем, ну и пусть нас не трогают. Почему есть такие люди, которым не нравится жизнь других и они добиваются, чтобы обязательно было по-ихнему?

Праву подошел и приветливо улыбнулся, ожидая, что, по обычаю, пастухи будут приветствовать путника. Но пастухи молча переминались с ноги на ногу и посматривали друг на друга.

– Етти, – наконец нерешительно произнес Коравье.

– Тыетык, – ответил Праву. – Заблудился я.

– Мы тебе покажем дорогу, – с готовностью предложил Коравье. – Скажи, куда ты идешь.

– В стойбище Локэ.

– Куда? – переспросил Коравье.

– К нам он идет, – неприязненно сказал Инэнли. – Что тебе нужно в нашем стойбище? Почему ты не идешь туда, откуда пришел?

– Ого! – притворно удивился Праву. – Хороши обычаи в вашем стойбище. Не успели разглядеть гостя, как уже гоните!

Инэнли смутился и отошел в сторону, сердито уставившись в землю.

– Не обижайтесь на моего друга, – примирительно сказал Коравье. – Как тут по-другому встречать, когда все, кто к нам приходит, вмешиваются в нашу жизнь. Разве мы плохо живем?

– Я пришел к вам совсем не для того, чтобы вмешиваться и учить вас, как жить, – сказал Праву. – Наоборот, я хотел бы поучиться у вас и узнать вашу жизнь.

– Такому гостю в нашем стойбище будут рады, – солидно кивнул Коравье. – Мое имя Коравье.

– Я тебя знаю, – сказал Праву. – А меня зовут Праву.

– Откуда ты меня знаешь? – удивился Коравье.

– От брата Еттытегина. Он мне в письме написал, – сказав это, Праву спохватился: вряд ли Коравье представляет, что такое письмо. Но пастух, видимо, догадался. Приветливое выражение лица сменилось отчужденностью, и он сухо сказал:

– Я иду в стойбище. Можешь пойти со мной.

Шагая рядом с необычным гостем, Коравье удивленно размышлял, как это молодой парень Еттытегин, побывавший у него весной, сумел так быстро нанести на бумагу его имя? Ведь при Коравье он ничего такого подозрительного не делал.

– Брат мне писал, что ты гостеприимный человек, – сказал Праву.

Коравье понял намек и повел гостя в свою ярангу, которая стояла посреди стойбища.

Стараясь не привлекать к себе внимания, Праву не оглядывался, хотя чувствовал за спиной пытливые взгляды.

Пока Росмунта готовила еду, Праву рассматривал ярангу и с удовлетворением отмечал про себя, что в ней нет ничего лишнего, чуждого подлинной чукотской архитектуре яранги. Жаль, что не взял фотоаппарат. Тут можно таких снимков наделать для «Атласа сибирских народностей»!..

– Хорошая у вас яранга, – сказал Праву, почувствовав неловкость оттого, что все время молчит и только глазеет по сторонам.

Коравье был польщен. Он сам своими руками выстроил ярангу, когда женился, и хотел, чтобы она выглядела не хуже, чем у других.

– Рэтэм почти новый, – сказал Коравье. – Еще не успел потемнеть от копоти, поэтому и в чоттагине светло.

– Хорошо живешь, – сказал Праву.

– Когда человек здоров и у него в яранге сытно, отчего не быть довольным жизнью? – кивнул в знак согласия Коравье.

Росмунта поставила кэмэны, наполненные вареной олениной. Мужчины придвинулись, Коравье вытащил нож. У Праву с собой был всего-навсего небольшой перочинный ножик с несколькими лезвиями. Но не сидеть же попусту перед аппетитными кусками вареного мяса. И он полез в карман.

– Какой интересный ножик! – восхитился Коравье, глядя, как Праву, в поисках подходящего лезвия, раскрывает складной нож.

– В Ленинграде купил, – похвастался Праву.

– Что ты сказал? – насторожился Коравье.

– Я назвал место, где приобрел этот нож, – пояснил Праву, кляня себя за неосторожность.

– Там делают такие ножи? – спросил Коравье.

Праву не сразу ответил. Он мучительно искал выход из неловкого положения, в какое сам себя поставил. Подцепив кусок еще теплого мяса, Праву захватил его губами и ловко отрезал. Пусть Коравье видит, что гость ест, как настоящий человек.

– Хочешь иметь такой ножик? – спросил Праву.

– А как же ты? – смутился и обрадовался Коравье. – Тогда в обмен возьми мой!

– Это тебе подарок.

Коравье не находил себе места от радости.

– Есть же умелые люди на свете! – приговаривал он, разглядывая ножик. – Сработать такую вещь, должно быть, нелегко! Смотри, Росмунта! Как красиво сделано. Роди сына, и я ему передам подарок Праву.

После еды Праву выразил желание пройтись но стойбищу. Коравье замялся.

– Разве нельзя? – спросил Праву.

– Ходить можно, но тебе будет плохо, – ответил Коравье. – В нашем стойбище не любят чужих людей. Никто не позовет тебя в ярангу.

– Ничего, – сказал Праву. – Пойдем так. Я хочу посмотреть, как люди живут.

Коравье и Праву шли вдоль ряда яранг. Берег слегка клонился к реке, и создавалось впечатление, будто яранги остановились в стремительном беге к воде. Ветер дул от реки, и дымки над крышами усиливали сходство. За стойбищем подъем становился круче и переходил в склон горы, кончающейся остроконечной вершиной, запутавшейся в облаках. Кольцо окрестных гор очерчивало горизонт – мир, в котором жили эти люди. Праву вспомнил далекое детское представление о видимом мире. Все, что находилась за линией смыка земли и неба, казалось ему нереальным, выдумкой взрослых людей. Это представление оказалось настолько сильным, что даже впоследствии он часто ловил себя на том, что испытывает какое-то внутреннее сопротивление, когда приходилось вообразить жизнь людей, находящихся за пределами видимого.

Входы в яранги были плотно занавешены лоскутами старого рэтэма. На улице ни души. Если бы не дымки над крышами, можно было подумать, что стойбище вымерло.

– Корав! – послышался повелительный голос из одной яранги.

Голос прозвучал так неожиданно в тишине, что Праву вздрогнул и остановился.

– Корав, иди сюда! – повторил голос.

– Я пойду, – в замешательстве сказал Коравье. – Меня зовут старейшины стойбища.

Праву повернул обратно. Он видел, как Коравье скрылся за замшевой дверной занавесью большой яранги.

Праву вдруг вспомнил, ради чего он, собственно, пришел в стойбище, и горько усмехнулся. Сегодня это не нужно ни ему, ни тем более жителям стойбища Локэ. Когда путники идут по тундре и кто-нибудь отстает – долг остальных помочь отстающему.

Росмунта вопросительно глянула на вернувшегося Праву.

– Коравье позвали в ярангу старейшин стойбища, – успокоил ее Праву.

В яранге старейшин Мивит и Арэнкав накинулись на Коравье.

– Зачем привел соглядатая?

– Ты не один здесь живешь…

– Почему бы тебе не пойти жить к ним, если так любишь общаться с чужаками?

Приподнялся полог, и показалась лохматая голова Эльгара.

– Хорошо все же он сделал, что отказался стать мудрейшим. Случись это – несдобровать бы нашему стойбищу.

– Но этот человек пришел только для того, чтобы познать древние обычаи, утерянные колхозными чукчами, – пытался оправдаться Коравье.

– Пусть он уходит! – гневно сказал Арэнкав. – Лисой забирается к нам. Хвалит наши обычаи, а в душе плюется и ругается. Нарядился в чукотскую одежду… Это худший! Другие открыто приходят и уговаривают, как Ринтытегин. А этот хочет взять хитростью. Это переодетый русский!

– Да не русский он, – слабо защищался Коравье. – По-нашему ест и говорит. Вот ножик даже мне подарил…

Нож был хорош! Руки Арэнкава невольно потянулись к нему, но тут закричал Эльгар:

– Не прикасайся! Я чувствую в этом ноже колдовскую силу!

– Если ты не забыл наказов мудрейшего, – строго сказал Арэнкав, – ступай и скажи гостю, чтобы уходил из нашего стойбища. Отдай ему нож. А потом возвращайся вместе с Росмунтой, и Эльгар очистит вас от злого духа… Мы заботимся о твоей семье, о будущем твоего сына…

Раздираемый противоречивыми чувствами, Коравье шел к дому. Гость сидел в чоттагине и мирно беседовал с Росмунтой.

– Вот бери нож, – сказал Коравье. – И уходи. Мы разные с тобой люди. Наши жизненные дороги идут по разным склонам.

Праву удивленно посмотрел на Коравье. Перед ним был совсем другой человек, от радушного любознательного пастуха ничего не осталось. И Праву показалось, что он увидел старого идола, вырезанного из дерева и хранящегося в Этнографическом музее в Ленинграде. Ему стало жутко. Стоило больших усилий встать и с достоинством попрощаться. Он спросил дорогу на строящийся комбинат. Коравье проводил его до перевала и оттуда показал на чернеющую ленту дороги.

– Иди по ней, – сказал он.

После стойбища Локэ у Праву было ощущение, что он попал в другой мир. Не верилось, что рядом с этими башенными кранами, с бульдозерами, автомашинами, веселыми песнями из репродуктора находится стойбище, где люди живут в далеком прошлом.

Еттытегин встретил брата радостно и тотчас же вызвался показать строящийся комбинат.

– Только тебе нужно переодеться, – поморщился Еттытегин, оглядев поношенную кухлянку Праву.

Еттытегин гордился им: шутка ли – историк! Ни у кого на всей Чукотке нет такого брата! Только почему он такой мрачный? Ничего не сказал по поводу новой столовой. Еттытегин ее тоже строил. А какая здесь мебель? Вся алюминиевая, даже стулья.

– Здесь будет клуб, – увлеченно объяснял Еттытегин, ведя Праву по улице строящегося поселка. – А дальше школа, трехэтажная. На берегу озера построим настоящий стадион… Послушай, Праву, тут у нас записывали на покупку автомашин, так я тоже попросил меня включить. Только еще не знаю, «Волгу» или «Москвича» брать. Как ты думаешь?

– Что? – очнулся Праву. – Автомобиль? Хорошее дело…

– Достроят дорогу – буду к тебе в Торвагыргын ездить на выходной, размечтался Еттытегин. – Отсюда всего сорок километров! В полчаса можно докатить!

– Как мне быстрее добраться до Торвагыргына? – спросил Праву не слушая.

– Ты уже собираешься домой? – разочарованно протянул Еттытегин.

– Надо мне, – ответил Праву.

– Я тебе даже рудник не показал.

– Успею еще посмотреть.

– Тогда лучше всего доехать на попутной до перевала Подумай, а оттуда рукой подать – восемнадцать километров…

Светлой ночью Праву пришел в колхозный поселок. На улице не было ни души. Лишь собаки встретили его ленивым лаем и, почуяв своего, улеглись обратно под завалинки. Подойдя к домику, Праву услышал голоса из раскрытого окна. У Володькина была гостья. Праву узнал голос Наташи Вээмнэу.

– Некоторые медицинские работники утверждают, что чукчи предрасположены к туберкулезу. А по-моему, ничего подобного. Средний объем грудной клетки и легких у чукчей даже несколько больше, чем у европейцев… Все дело в бытовых условиях… Мы еще посмотрим… В интернатах можно невооруженным глазом увидеть, какие там здоровые дети! Я уверена, что будущие поколения чукчей, выросшие в новых условиях, будут сильно отличаться по физическому облику от своих дедов…

– Для вас главное физический облик и здоровье, – перебил Володькин. – А для нас с Праву – духовное здоровье людей.

Убедившись, что Володькин и Наташа не собираются расходиться, Праву решил нарушить их научный спор и вошел в комнату.

– Вот ты наконец появился! – крикнул Володькин. – Ринтытегин уже грозился отправить за тобой спасательную экспедицию.

– А что меня спасать? – мрачно отозвался Праву.

– Где был? – спросил Володькин.

– В стойбище Локэ и на комбинате, – ответил Праву, скидывая кухлянку. – Устал.

Наташа насмешливо смотрела на Праву. Он уловил насмешку.

– Ну, мне пора идти стать, – заторопилась Наташа. – Покойной ночи, ребята.

– Умная девушка, – с уважением сказал Володькин, проводив ее до двери. – Есть хочешь? Чай в термосе, могу сварить мясо.

– Давай чаю, – сказал Праву, освобождаясь от торбазов.

Володькин быстро накрыл стол, смахнув крошки с газетного листа.

Праву пил жадно, обжигаясь. Володькин сидел на кровати, свесив ноги, и наблюдал за ним.

– Что-нибудь случилось? – спросил Володькин.

Праву отставил стакан.

– Послушай, Сергей, – глухо сказал он. – Я не смогу заниматься научными наблюдениями над ними. Не смогу. Они люди, мои соплеменники! Пока не увижу их такими, как я, у меня не хватит решимости смотреть на них как на объекты изучения. Эти люди в большом несчастье. Они заблудились на дороге жизни… Им надо помочь. Умно, тактично. Здесь голой агитацией ничего не сделать. Только отпугнешь их и ожесточишь против себя. И дурак же я был! Радовался – вот люди, которых можно спокойно наблюдать, изучать, писать диссертацию… Как я мог?..

Володькин слушал с изумлением. Потом встал.

– Давай-ка спать, – сказал он. – Завтра поговорим.