Анакуль встретил Ушакова возле деревянного дома.
– Я видел корабль, – оказал он.
– Какой корабль? Пароход? – удивленно спросил Ушаков, чувствуя нарастающее волнение: не успели улететь самолеты, как появился корабль… Может быть, это тот самый, на котором должны привезти новую школу, радиостанцию и оборудование для метеостанции?
– Это не пароход, – ответил Анакуль. – Маленький корабль, похожий на те шхуны, которые приходили к мистеру Томсону в бухту Провидения.
– Но я не видел, какие корабли приходили к Томсону, – пожал плечами Ушаков.
– Зато я видел, – сказал Анакуль. – И даже на одним из них плавал все лето.
– Так где же ты видел корабль? – уже заинтересованно спросил Ушаков.
– Вон за тем мысом, – показал Анакуль. – Он медленно проплыл вдоль берега, а потом ушел в открытое море. – Думаю, это американский корабль.
– Интересно, – задумчиво проронил Ушаков. – Что ему надо здесь?
– Они всегда хотят пушнину, моржовый клык и китовый ус, – сказал Анакуль. – И дают за него дурную веселящую воду.
Однако Ушакова появление корабля беспокоило по другой причине. Возможно, что канадские или американские власти все еще считают нерешенным вопрос о принадлежности острова Врангеля Советской России. Еще до экспедиции Ушаков посвятил немало времени знакомству с документами, отчетами путешественников, посещавших остров Врангеля, и знал, что, например, группа Уэллса в 1924 году не хотела подчиняться требованию о выселении и их пришлось почти насильно выдворять с острова канонерской лодкой «Красный Октябрь» под командованием капитана Давыдова.
Поговорив с Анакулем, Ушаков поднялся к себе и предупредил Савенко и Скурихина о появлении подозрительного корабля.
Вечером того же дня в кают-компании деревянного дома собрали охотников. Оказалось, что корабль видели и другие эскимосы. Он крейсировал вдоль западного побережья, уходил к северу, к острову Геральд.
– Вы должны знать, что есть плохие люди, которые хотят забрать эту землю себе, – сказал Ушаков притихшим эскимосам. Для них появление шхуны у побережья ничего особенного не означало, кроме еще одной лишней возможности поторговать и, быть может, если посчастливится, добыть бутылку дурной веселящей воды. – Потому я всем вам говорю: если кто-нибудь из вас заметит подозрительное судно, немедленно сообщите мне. Если увидите на берегу чужих людей, вы также должны поставить меня в известность, а если будет возможность, привезти подозрительного человека в селение. У каждого из вас есть оружие. И вы должны защищать родную советскую землю…
Намеченную очередную поездку на север для наблюдения над молодыми гусиными стаями пришлось отложить.
В поселок приехал Аналько. Обычно он сразу же приходил в деревянный дом рассказать о делах в своем охотничьем хозяйстве, но на этот раз он почему-то не спешил. Ушаков, увидев у Анакуля жестяную коробку из-под американского трубочного табака «Принц Альберт», спросил:
– Откуда у тебя этот табак?
– Аналько подарил, – простодушно ответил Анакуль.
– А он где взял?
Анакуль замялся. Тогда Ушаков сам пошел разыскивать Аналько. Обнаружил его в яранге Старцева. Шаман пил с хозяином дешевое виски. Он не успел спрятать бутылку, когда в проеме двери выросла фигура русского умилыка.
– Здравствуй, Аналько, – первым, вопреки обычаю, поздоровался Ушаков. Полагалось приветствовать входящего. – Почему ко мне не идешь?
– Да я только-только собрался, – поспешно ответил Аналько. – Иду!
– Нет, теперь можешь не торопиться, – остановил его Ушаков. – Вон еще сколько недопитого.
– Хотите? – подобострастно предложил Старцев.
– Вы прекрасно знаете, что я этого не люблю! – строго заметил ему Ушаков. – И вас предупреждал…
– Вы меня предупреждали, чтобы я не угощал эскимосов, – ухмыляясь, заплетающимся языком произнес Старцев. – Но ничего не было сказано о том случае, если эскимос будет угощать меня.
– Откуда виски?
Шаман растерялся. Ушаков знал, что соврать для эскимоса почти невозможно, и спокойно ждал ответа.
– На корабле добыл, – ответил Аналько, пряча глаза.
– На каком корабле?
– К нашему становищу подходил американский корабль, вот я и купил на нем… – смущенно признался Аналько. – Совсем немного торговал: табак да виски…
– Ты нарушил советский закон, Аналько, – строго сказал Ушаков. – Ты не должен был отдавать наш советский товар американцам. Я могу наказать тебя за это!
– Да я не знал, что нельзя! – испуганно воскликнул Аналько. – Я совсем немного… Я больше не буду!
– Что за корабль?
– Я сказал – американский, – с готовностью ответил Аналько.
– Откуда ты знаешь, что он американский?
– Как же не знать! – усмехнулся Аналько. – Всю жизнь с ними дело имею и американский разговор понимаю.
И действительно, среди жителей Урилыка знатоков американского разговора, как они называли английский, было много. Некоторые из них, как Аналько, нанимались на лето матросами на промысловые суда и доплывали до больших городов на западном побережье, а иные даже добирались и до Гавайских островов.
Аналько пришел на следующий день совершенно трезвый, но вчерашняя смущенность и виноватость еще угадывалась на его хитроватом лице. Из беседы с ним Ушаков понял, что капитан корабля хорошо знал побережье острова и, по всей видимости, бывал здесь и раньше.
– Но товару у них маловато, – с явным презрением заметил Аналько, угощаясь сладким чаем со сгущенным молоком. – Да и на торговых людей они мало похожи. Очень много спрашивали о тебе, умилык, и летающих лодках.
– Ну и что ты сказал?
– Я им про тебя сказал правду, – гордо заявил Аналько. – Прежде всего я сказал о том, какой ты богатый, что у тебя столько товаров, сколько не поместится на десяти таких кораблях, как у них. Но главное, я сказал, что ты победил здешних Тугныгаков и обратил их в свою большевистскую веру!
– Чем они еще интересовались?
– Они спрашивали, нет ли у тебя металлической проволоки, с помощью которой ловят издали летящие слова… Я им сказал, что всякой проволоки у тебя много, а что касается ловли слов, то в этом ты настолько преуспел, что держишь большой запас в толстых книгах.
Американцев, видимо, интересовало, имелось ли в поселении радио.
Любопытно, какой вывод они сделали из объяснений Аналько? Но то, что это не простое торговое судно, случайно оказавшееся в высоких широтах, в этом сомнения не было. И вдруг снова подумалось: нет ли на корабле самого Вильялмура Стефансона? Ушаков понимал, что это почти нереально – шхуна-то не канадская, американская, как уверяют эскимосы, и все же мысль о Стефансоне не давала ему покоя, словно какая-то навязчивая идея… Об этом канадце и его деятельности он вообще много думал, еще на материке изучал его исследовательские работы…
– И еще выспрашивали они про летающие лодки, – продолжал Аналько, почувствовав интерес умилыка к американскому кораблю. – Они хотели узнать, как часто эти лодки навещают остров.
– И что ты оказал?
– Я им сказал, что летающие лодки бывают у нас каждое лето…
В общем-то, это было правдой. В прошлом году гидроплан был на пароходе «Ставрополь», и в этом в бухте садились самолеты… Прошлым и этим летом. Все верно. Это должно убедить непрошеных гостей в том, что на острове живут и работают люди, которые имеют связь с материком.
Но, по всей видимости, на корабле думали совсем не так, как начальник острова Врангеля Ушаков.
Шхуна появилась через несколько дней со стороны западного мыса и нагло бросила якорь в створе бухты.
Это было рано утром, как раз в то время, когда Ушаков совершал свою привычную прогулку. На своем месте сидел и Анакуль и неотрывно смотрел на стоящий на якоре корабль.
– Давно он здесь? – спросил Ушаков, кивнув в сторону моря.
– Когда я пришел сюда, корабль уже был, – ответил Анакуль. – Должно быть, они пришли ночью, в темноте.
Он протянул Ушакову бинокль.
На корме хорошо был виден американский флаг. Значит, эскимосы не ошиблись.
– Ну что ж, – сказал Ушаков, возвращая бинокль. – Придется потолковать с ними.
Анакуль вопросительно взглянул на умилыка.
– Мы сейчас снарядим вельбот, поедем и скажем, что им тут делать нечего, – пояснил Ушаков.
Взяли вельбот Тагью. Он был еще крепкий и легко скользил по воде под ударами весел, на которых сидели Кивьяна и Анакуль.
Корабль, издали представлявшийся покинутым и пустынным, вблизи оказался довольно многолюдным. Вдоль всего борта стояли матросы и молча наблюдали за приближающимся вельботом.
На капитанском мостике появился человек. Он был одет в толстый свитер домашней вязки, мешковатые штаны, высокие сапоги. На голове вместо ожидаемой форменной фуражки красовалась вязаная шапочка. Человек держал в руках курительную трубку. Он отдал какое-то короткое распоряжение, и люди на вельботе увидели, как матросы начали спускать парадный трап.
Вельбот подошел к шхуне. Она так низко сидела в воде, что трап, тем более парадный, был не нужен. Но раз матросы подали его, то пришлось им воспользоваться.
– Павлов идет со мной, – сказал Ушаков. – Остальным оставаться в вельботе.
– Как с оружием? – Скурихин кивнул на охотничьи винчестеры.
– Думаю, что до этого у нас не дойдет, – ответил Ушаков. – А в общем, смотрите по обстоятельствам.
В инструкциях, которыми располагал начальник экспедиции, такая ситуация не предвиделась, поэтому Ушаков действовал так, как диктовала ему совесть гражданина Советской Республики и здравый смысл. Павлов довольно прилично знал английский язык и должен был переводить.
Ступив на борт, Ушаков достал из кармана заранее заготовленную бумагу и начал читать:
– Именем Советской Республики я, начальник острова Врангеля и острова Геральд, а также прилегающих к этому району островов Ледовитого океана Георгий Алексеевич Ушаков, категорически заявляю о неправомочности нахождения вашего корабля в территориальных водах Советской Республики. От имени нашего правительства я требую покинуть наши берега. Кроме того, по нашим сведениям, вы вели незаконную торговлю с местным населением, что также является грубым нарушением международных правил!
Кем был этот человек, который внимательно выслушал произнесенный на русском языке и переведенный на английский протест? Капитаном, руководителем экспедиции, владельцем судна, представителем американских властей? Кто бы он ни был, для Ушакова это был человек, который нарушил неприкосновенность границ Советской Республики, проявил неуважение к его стране и народу.
Вынув изо рта трубку, американец сказал, обращаясь к Павлову:
– Передайте губернатору острова, что я приношу извинения лично от моего имени, потому что, кроме меня, никто не виноват в том, что мы невольно нарушили границы вашего государства…
Он ждал, пока Павлов переводил, посасывая трубку, и внимательно разглядывал Ушакова и его спутника.
– Однако существуют правила свободного мореплавания, которые в случае неблагоприятных условий разрешают судам искать убежища в любой гавани, – продолжал американец. – Мы прибыли сюда не для того, чтобы ссориться, и, прежде чем покинуть ваши берега, повинуясь справедливому требованию, мне бы хотелось пригласить вас на чашку кофе.
Немного поколебавшись, Ушаков кивнул в знак согласия и вместе с Павловым последовал за американцем в небольшую кают-компанию, прилегающую к камбузу, где за плитой стоял негр-кок.
Сев за стол, покрытый клеенчатой скатертью, Ушаков огляделся. Чистота и относительный порядок на корабле явно указывали на то, что это отнюдь не торговая шхуна или промысловое судно, заблудившееся в ледовитом море. Да и сам этот загадочный человек не был похож на заурядного спиртовоза, отправившегося к побережью Чукотского полуострова в поисках легкой наживы.
– Позвольте узнать ваше имя? – спросил Ушаков.
Легкая улыбка тронула невозмутимое лицо американца, но он довольно быстро ответил:
– Называйте меня просто мистер Смит.
– Это ваше судно, мистер Смит?
– Считайте, что мое…
– Оно принадлежит вам лично?
– Не кажется ли вам, господин Ушаков, что вы меня допрашиваете?
– Не забывайте, мистер Смит, что я имею на это полное право, а также право арестовать вас здесь вместе с кораблем. – Ушаков произнес эти слова внешне спокойно, но с достаточной твердостью.
Ему все время казалось, что этот человек понимает русский язык. Но как в этом убедиться? Но в конце концов, не все ли равно? Если он не хочет признаваться, то это его личное дело.
– Господин Ушаков, кажется, мы сошлись на том, что покинем ваши берега, согласно вашему требованию. – На этот раз улыбка Смита была широкой, но за ней явно проступало замешательство и беспокойство. – Я просто любопытный человек, если можно так выразиться, путешественник-любитель. Да, судно принадлежит мне, и я его снарядил на свои деньги. Мне нравится Арктика, ее просторы и суровая красота, но на этот раз меня подвела моя географическая неграмотность…
Негр-кок, одетый в белую куртку, подал на подносе ароматный кофе и бисквиты.
– Немного бренди? Или ликеру? – Смит открыл маленьким ключиком настенный шкафчик, в котором блеснул десяток бутылок с красочными этикетками.
Ушаков и Павлов переглянулись.
– Нет, спасибо, – ответил Ушаков.
– Я был уверен, что остров необитаем, – после некоторого молчания сказал Смит. – Последняя американо-канадская экспедиция покинула остров в двадцать четвертом году…
– Она была снята отсюда нашей канонерской лодкой под командованием капитана Давыдова, – напомнил Ушаков.
– Да, да, я что-то читал об этом, – кивнул Смит. – Но мне кажется, что споры относительно принадлежности острова России еще не закончились.
– Наше правительство дало соответствующие разъяснения всем заинтересованным странам о том, что остров Врангеля, равно как и соседний остров Геральд, а также другие земли, которые будут открыты в этом районе, находятся под юрисдикцией Советского государства…
Ушаков видел, что Павлов испытывает затруднения при переводе, но ничем не мог помочь ему. Правда, утешением было то, что Смит как будто все понимал…
– Как регулярно вы связываетесь с материком? – вежливо, почти вкрадчиво спросил Смит. – Есть ли у вас радиостанция?
– Извините, мистер Смит, но здесь вопросы задаю я, – в тон ему, с улыбкой ответил Ушаков.
– О, в таком случае прошу прощения! Позвольте мне предложить вам помощь, скажем, в свежих овощах, фруктах… Я знаю, как тяжело в долгой зимовке без этого.
– Благодарю вас, мистер Смит, – ответил Ушаков. – Мы обеспечены всем необходимым, и в достаточном количестве. В том числе и свежими овощами.
Прежде чем переводить, Павлов удивленно посмотрел на начальника.
– Да, да, в том числе и свежими овощами, зеленью, – еще раз с нажимом подтвердил Ушаков.
– Может быть, что-то еще? – продолжал настаивать мистер Смит.
– Нет, спасибо, – решительно произнес Ушаков и встал, давая понять хозяину, что больше он беседовать не намерен. – Хотел бы предупредить вас самым строгим образом: если вы попытаетесь уклониться от исполнения предписания и будете продолжать незаконное пребывание в территориальных водах Советской Республики, а также заниматься незаконной торговлей с местным населением, то я оставляю за собой право принять соответствующие меры.
– О, господин губернатор! – торопливо, едва выслушав перевод, ответил мистер Смит. – Мы немедленно снимаемся с якоря и отплываем к нашим берегам, в море Бофорта!
– Ну и прекрасно! – весело заключил Ушаков и, сделав вид, что не заметил протянутой на прощание руки, стал спускаться в вельбот, где их встречали Кивьяна, Анакуль и Скурихин.
Вельбот отчалил от корабля и взял курс на берег.
Когда Ушаков спрыгнул на прибрежную гальку, то услышал, как на шхуне заработал двигатель. Посмотрев в бинокль на корабль и увидев на борту мистера Смита, снова подумал, кто же он на самом деле?
Кивьяна, Анакуль и Скурихин, просидевшие в вельботе все время, пока Ушаков и Павлов были на шхуне, рассказали, что матросы общались с ними весьма сдержанно. Обычно в таких случаях люди с кораблей старались выторговать что-нибудь прямо с борта, предлагая обменный товар.
– Может быть, они меня стеснялись, – предположил Скурихин. – Пытались со мной по-американски заговаривать, но я ихнего языка не разумею. Анакуль мне переводил.
– Ну и что они спрашивали? – спросил Ушаков, наблюдая, как шхуна выбирала якорь, медленно разворачивалась, ложась на курс.
– Ерунду всякую, – ответил Скурихин. – Женат ли, кто жена, туземка или белая, чем занимаюсь на острове… Да, и еще спросили – велик ли гарнизон. Сначала мы не поняли, потом догадались, о чем речь. Анакуль так перевел: сколько на острове вооруженного люду. Ну, и мы ответили, что около сотни… Вы уж извините, Георгий Алексеевич, малость преувеличили.
– Ничего, – одобряюще сказал Ушаков. – Глядите, уходят все-таки! Уходят! Признали силу нашей Советской власти!
Ожидая появления новых судов, Ушаков организовал круглосуточное наблюдение за морем. И Анакуль теперь не только высматривал лахтака, но и следил за горизонтом – не появится ли какой-нибудь подозрительный корабль.
Но кораблей больше не было.
Вместо них к берегу все чаще подходили льды, и с каждым днем все явственнее чувствовалось приближение холодов, новой зимы, новой полярной ночи.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Давно ли взгляд ласкали зеленые склоны ближних холмов, а сегодня они уже покрыты толстым слоем снега, и говорливый ручеек окован голубым льдом. Но окно еще чисто, и можно видеть, как студеный ветер плетет снежные кружева, и они, извиваясь, как живые, ползут в тундру, к горным хребтам, занавешенным белой непроницаемой пеленой зимнего тумана.
В комнате тепло, уютно, горит лампа с зеленым абажуром, мягко шуршит по бумаге карандаш:
«Опорными точками наметить два астрономических пункта: один в бухте Роджерс, определенный Давыдовым в 1924 году, а второй в бухте Сомнительной, на мысе Томас, определенный экипажем «Вайгача» в 1911 году. Работу распределить в следующем порядке:
1) обойти с маршрутной съемкой вокруг всего острова, приняв за исходную точку астрономический пункт Давыдова в бухте Роджерс;
2) приняв за исходную точку тот же пункт, дойти до северной горной гряды и повернуть на запад, пройти вдоль гряды весь остров, перевалить южную гряду в ее западной части и выйти к астрономическому пункту «Вайгача» на мысе Томас;
3) взяв за исходную точку астрономический пункт «Вайгача», долинами пройти посредине южной гряды до исходной точки в бухте Роджерс, увязавшись примерно на середине пути с астрономическим пунктом Давыдова в бухте Сомнительной…»[12]
Восьмого октября около десяти утра две упряжки отъехали от поселения. Погода оставляла желать лучшего, но откладывать поездку дальше нельзя. Да и дожидаться хорошей погоды на острове Врангеля, как уяснил для себя Ушаков, – значит просидеть безвыездно большую часть времени. К тому же надо было воспользоваться оставшимися светлыми днями, тем более что санный путь уже установился, снег плотный, еще не иссушенный зимними лютыми холодами. Было и еще одно немаловажное обстоятельство: как раз в октябре со льда на берег выходят белые медведи. Это обещало успешную охоту и давало возможность не запасаться большим количеством собачьего корма.
Готовя эту поездку, Ушаков тщательно анализировал уроки прошлого года, учитывал опыт зимних экспедиций Нынешняя поездка отличалась еще и тем, что в некоторых пунктах по пути следования были уже обжитые охотничьи становища, в которых можно переждать непогоду, починить одежду и отдохнуть. Прошло чуть больше года, но остров уже можно было считать устойчиво населенным, и, насколько Ушаков знал, никто из эскимосов не собирался в ближайшее время отсюда уезжать. Наоборот, большинство считали, что поселились здесь навсегда и, как пел в своей новой песне Таян, «нашли свою потерянную родину».
Собаки в начале пути бежали ходко, словно соскучившись по постромкам, хотя трудно предположить, что им нравилась эта изнурительная, выматывающая последние силы работа. Но перед самой поездкой, когда они выли, скулили, выражая свое нетерпение и явное желание скорее отправиться в путь, сомнение закрадывалось в душу – а может быть, и впрямь эта работа им в сладость?
Правда, если посмотреть с точки зрения какого-нибудь благополучного жителя теплого климата на Ушакова, на его нетерпение, желание скорее пуститься в долгую, трудную дорогу, большая часть которой будет проходить в метели, в снежных шквалах, при обжигающем морозе, когда его ждут ночи в промерзшей насквозь палатке, опасность голода, – его радость трудно понять.
И все-таки правда: Ушаков радовался началу пути, тому, что наконец-то все приготовления, все сомнения позади, а впереди – дорога в неизвестное, дорога в новое.
С наступлением зимы и приближением полярной ночи Ушаков почувствовал себя спокойнее и увереннее. Кто теперь отважится посетить арктический остров, расположенный в Ледовитом океане в окружении непроходимых льдов? Такого безумца не сыскать во всем мире! Сама природа как бы создавала преграду и условия для спокойного проведения намеченных исследовательских работ.
Ловя короткие затишья, Ушаков пытался взять несколько азимутов. Для этого останавливали собак, закрепляли нарты с помощью остолов – палок с железными наконечниками. Павлов становился так, чтобы защитить наблюдателя и прибор от летящего снега и шквальных порывов ветра. Несколько раз случалось, что рвалась нить диоптрии, и ремонт приходилось делать лежа в снегу, коченеющими от стужи руками.
Знакомый скалистый мыс Гаваи не дал возможности продолжать путь вдоль морского берега. Пришлось менять направление, сворачивать на север, чтобы лощиной обогнуть торчащий, как страж, мыс и снова выйти на побережье, где на границе между морем и сушей пролегла относительно ровная полоса нартовой дороги. Кроме того, у моря всегда можно набрать плавник для походной печки. От него в палатке тепло, и керосин экономится.
Уже в кромешной темноте удалось достичь морского берега.
Теперь задача – поставить палатку. Ветер вырывал ее из рук, полотнище, только что недвижно лежавшее на нарте, становилось словно одушевленным, пыталось высвободиться и улететь в прибрежную полынью.
Наконец палатка поставлена. Оттяжки пришлось привязать к выкопанным из-под снега бревнам – так надежнее. Собаки улеглись, наевшись вдоволь копальхена.
Пока Павлов занимался стряпней, готовил обильный по здешним условиям ужин, состоящий из макаронного супа с гусятиной, пельменей и чая со сгущенным молоком, Ушаков записывал в дневник впечатления первого дня путешествия. Они были более пространны, нежели последующие, и на страницы отмеченной фирменным знаком ученической тетради средней школы города Харбина ложились ровные, аккуратные карандашные строчки.
Спать было тепло и удобно, хотя к утру все тепло из палатки выветрилось. Но спальный мешок, сшитый Нанехак, и два слоя оленьих шкур хорошо защищали от холода.
Вставший пораньше Павлов затопил печку, поставил чайник, набитый кусками наколотого охотничьим ножом льда, и, дождавшись, когда проснется начальник, сказал, что пойдет посмотреть нет ли на берегу следов какого-нибудь зверя.
Ушаков остался в палатке, чувствуя, как она постепенно наполняется теплом от разгорающейся печурки. Вылезать из мешка не хотелось, и он позволил себе еще немного понежиться.
Ветер трепал палатку, словно стараясь оторвать ее от земли, по брезенту шуршал снег. Погода была самой что ни на есть островной: метелистой и морозной. Вдруг он услышал выстрел. В одно мгновение выскользнул из спального мешка, оделся и выбрался наружу.
Недалеко от палатки стоял Павлов и, размахивая руками, пытался что-то прокричать Ушакову.
Ветер относил его слова, но все же удалось наконец разобрать знакомое, возбуждающее сердце охотника слово:
– Медведи!
Ушаков осмотрелся и в снежной круговерти едва сумел разглядеть зверей. Это была медведица с двумя детенышами.
В пылу охотничьего азарта совершенно забыли о палатке с топящейся печкой. И когда они с Павловым, усталые, но счастливые первой зимней добычей, возвратились в лагерь, чайник был полон льда: огонь погас.
Снова разожгли печку и поставили кастрюлю со свежим мясом.
– Не знаю, как это называется, – задумчиво проговорил Павлов поздним вечером, когда печка уже прогорела, палатка наполнилась блаженным теплом и они с Ушаковым, сытые и довольные, уже собирались спать, – но мне кажется, что настоящее мужское счастье в такой вот жизни.
– Это мы с тобой так думаем, – усмехнулся Ушаков. – А сколько людей считают нас дураками или безумцами?
– Но они никогда не видели здешней красоты, не слушали тишины, – ответил Павлов. – Иногда мне кажется, что утренняя тишина на острове Врангеля лучше всякой музыки.
– Но ведь здесь не всегда тихо, – возразил Ушаков. – Вот сейчас, похоже, пурга усиливается, и неизвестно еще, сколько дней нам придется сидеть в палатке.
– Это верно, – кивнул Павлов, забираясь в свой спальный мешок. – А что нам? Не привыкать. Пересидим и эту пургу.
Ночью Ушаков проснулся от яростного шума ветра. Брезент палатки больше не трепыхался – видно, его основательно завалило снегом. Он зажег свечу и осветил свое временное жилище – брезент прогнулся, и изнутри на него нарос толстый слой белого, переливающегося радугой инея. Пламя свечи колебалось, потрескивало, грозя погаснуть. Найдя для светильника относительно безопасное место, Ушаков достал книгу и принялся читать.
Это был довольно потрепанный, видавший виды пушкинский томик «Руслана и Людмилы». И хотя Ушаков наизусть знал всю поэму, он любил ее перечитывать. Вместе с восхищением стихами в памяти Ушакова неизменно всплывали картины детства, проведенного в глухой дальневосточной деревушке, где вытянулись в ряд чуть более полутора десятка изб, срубленных из когда-то розовой, но ныне посеревшей от времени и непогоды даурской лиственницы. Солнце вставало из-за зубчатых вершин хребта, носящего местное название – Чурки, а садилось на западе, за полосой расположенных на увалах пашен и раскинувшихся на многие километры окрест непроходимых болот. Мальчишкой Георгий Ушаков сполна познал нелегкую жизнь хлебороба на трудной дальневосточной земле. Его отец, еще не старый, частенько болел, надломленный непосильным трудом. «Изробился» – так говорили о нем сердобольные соседки. В те дни, когда казак Алексей Ушаков лежал у себя в избе, семья его горевала: недужится их единственному кормильцу, не дай бог, если что случится… Только маленький Егорка радовался тому, что отец дома. В такие дни отец доставал из кованого сундука самое ценное свое богатство – книгу великого Пушкина «Руслан и Людмила».
В старом, потрепанном томике не хватало многих страниц, но Алексей Ушаков знал наизусть всю поэму и порой так увлекался «чтением», что не утруждал себя и не переворачивал страницы. В ткань «Руслана и Людмилы» вплетались строчки из иных пушкинских стихотворений, а возможно, и стихи совсем других поэтов. Но это были воистину волшебные вечера, уносящие Егорку в дальние страны, в поднебесье, в мрачные подземелья. Рождалась поначалу смутная, а потом все более крепнущая мечта о том, чтобы самому научиться читать, познать удивительное таинство знаков, открывающих врата в прекрасный волшебный мир, в чудесные увлекательные путешествия…
Первые азы грамоты Егорка получил от своего отца, а вместо букваря была книга «Руслан и Людмила».
Наверное, в этом была своя удача, и начало грамоты и знакомство с прекрасными творениями Пушкина связывались воедино с памятью о родной деревне, о друзьях и близких, с памятью об отчем доме, о матери, об отце…
И каждый раз, беря в руки свою «походную» книгу, Ушаков как бы возвращался в родную деревню, к истокам своей мечты о большой, на всю жизнь, дороге по неизведанным землям.
Вот почему, прислушиваясь к вою ветра и сухому шороху летящего снега по стенам палатки, Ушаков невольно думал: а не Черномор ли это водит своей метельной бородой по затерянному в беспредельных снежных пространствах хрупкому убежищу человека?
На пятый день вроде бы немного стихло, и решено было отправиться дальше. Перед тем как вызволить из-под снега занесенную по самый верх палатку, Ушаков на своем схематическом плане дал название этой пади – Вьюжная. Хотя справедливости ради можно отметить, что такого названия вполне заслуживал весь остров Врангеля.
Начало пути осложнялось тем, что надо было подниматься вверх, одолевая сыпучий снег, порой чуть ли не до плеч проваливаясь в сугробы и снежные надувы. Особенно доставалось собакам, но преданные и безотказные чукотские лайки самоотверженно карабкались по сорокапятиградусному уклону, таща за собой тяжело груженные нарты.
Почти три часа продолжался этот изнурительный подъем, и когда, уже на вершине, Ушаков глянул на одометр – велосипедное колесо, с помощью которого измерялось пройденное расстояние, – он не удивился: они прошли всего лишь четыре километра.
Стало полегче, дорога выровнялась. Она привела к замерзшему руслу реки. Сверившись с картой Берри, Ушаков обнаружил, что в устье ее обозначен остров Скелетон. Объяснялось это название тем, что во времена Берри на этом песчаном островке лежал обглоданный песцами скелет гренландского кита. Когда нарты подъехали к этому приметному месту, оказалось, что от скелета осталась лишь одна лопатка, странно возвышающаяся над покрытым льдом морем.
Похоже, что погода наконец-то решила смилостивиться над путешественниками. Показалось уже порядком снизившееся над горизонтом солнце, небо очистилось от облаков, оставив лишь клочья белого тумана на вершинах гор.