Странно, почему не проходит неприятное чувство заброшенности? Ведь не раз один бывал в море. Целыми днями сидишь у разводья, стережешь, когда вынырнет нерпа, – и никого вокруг тебя нет.

Вспомнилось далекое детство. Однажды после долгих уговоров отец взял Айвангу на рыбную ловлю в пролив Пильхын. Маленькая байдара легко бежала под парусом, вода журчала у бортов. У Пильхына поставили сети, на стороне, где никто не жил. Половили, здесь и ушли на другой берег, а мальчика оставили одного. Первое время Айвангу крепился. Но ему все казалось, что за ним уже больше не вернутся. Он не выдержал и закричал. Ветер уносил крик в море, сливал его с шумом морского прибоя. Никто не слышал мальчика. Когда отец вернулся за ним, он был удивлен охрипшим голосом и заплаканным видом сына.

…Потемнел горизонт, а вельбот все еще не возвращается. Похоже, что он погнался за вторым моржом. Так и есть – слышны выстрелы. Значит, пройдет еще много времени, прежде чем охотники вернутся.

Почему чайки так беспокойно кричат? И кайры не летают. Старики говорят, что это примета надвигающейся непогоды.

Надоело сидеть. Айвангу лег животом на поросший мхом камень, пропитанный водой, как морская губка. Ветер стал сильнее. Теперь на воде уже не морщинистая рябь, а настоящие маленькие волны. Они обламывались и шипели белой пеной. Мелкие волны – самые коварные. Они слабы, чтобы поднять на свою спину вельбот. Они бьют о борт, брызжут, плещут в судно воду. А на больших волнах вельбот качает: то опускает его низко, так что неба не видать, то подкидывает под самые облака. Правда, в большую волну на берег высадиться трудно…

Как ни напрягай глаза – вельбота уже не увидеть в волнах. Облачко над Ратмановым превратилось в черную тучу и накрыло больше половины острова. Солнце переместилось влево, лучи его потускнели – все небо подернулось тонким туманным налетом, как будто на него вылили банку сгущенного молока и размазали. Не зря волновались чайки и кайры – надвигается шторм.

Айвангу приподнялся, надеясь все же разглядеть далекое суденышко. Белые барашки заполнили морской простор – разве увидишь среди них маленький белый вельбот? А ветер так шумит, что не услышать песню мотора.

У скалы вода кипела, как в котле. Отдельные брызги долетали до вершины, ложились серыми пятнами на камлейку охотника. Невидимая водяная пыль смочила мох, проведешь по нему рукой – и ладонь мокрая. Уккэнчина [2] нет, остался в охотничьем мешке в вельботе…

Порыв ветра выдул из щелей сухую каменную пыль, запорошил глаза. Айвангу потер их тыльной стороной ладони. Где-то в глубине сознания возникла черная, как туча, мысль: а вдруг не приедут за ним охотники, оставят его на камне? Ведь поднимал отец винчестер на сына… Нет, его не бросят друзья, и сам отец в первую очередь будет о нем беспокоиться.

Чтобы не видеть бушующего моря, Айвангу повернулся к берегу. Птицы забились в каменные щели, наружу торчали только их острые клювы. Ветер выхватывал из гнезда нежный пух и уносил в море. Птицам тоже нелегко в непогоду.

Большая волна ударила в скалу и окатила Айвангу с ног до головы.

На скале Сэнлун не было ни одного укромного местечка, где бы можно спрятаться от брызг. В самую большую щель поместился бы лишь горностай.

Айвангу перебрался на ту сторону, где ветер был потише. Но и там волны доставали до него, и пришлось обратно подняться на самую вершину, где окрепший ветер продувал вымокшую насквозь одежду. Айвангу не чувствовал холода, но тело сотрясала дрожь и становилась все сильнее. Чтобы унять ее, он попробовал закурить, но не мог разжечь трубку – обломал все спички.

Ветер выл, как бешеный волк, рвал пену с верхушек волн, упирался в грудь человеку, пытаясь столкнуть его со скалы. Айвангу прилег, прижался к сырому холодному камню. Мысль о том, что за ним не вернутся, укрепилась и заполнила все сознание настолько, что он не услышал шума вельбота, приблизившегося к скале.

Звук выстрела рывком поднял Айвангу с камня. Это едва не стоило ему жизни. Ветер толкнул его, и он упал, пополз по камню, но успел ухватиться за выступ.

Вельбот плясал на волнах. На бортах были подняты надставки из моржовой кожи, чтобы волны не захлестывали перегруженное суденышко.

Взглянув вниз, Айвангу понял, что вельботу не подойти вплотную к скале – его расшибет в щепки. Мотор выключили, и гребцы веслами держали вельбот на почтительном расстоянии от коварной каменной стены Сэнлуна.

– Ай-ван-гу! – сложив ладони рупором, кричал с кормы Сэйвытэгин.

– Я слу-шаю! – отозвался Айвангу, привстав на колени.

– Держись, Айвангу! – кричал Сэйвытэгин.

– Дер-жусь!

– Нам не подойти к скале! Сейчас что-нибудь придумаем!

Сэйвытэгин наклонился к сидящим в вельботе, видимо советуясь с ними.

С высоты скалы Айвангу отчетливо видел всю внутренность вельбота, куски моржового мяса и сидящих на них охотников. Вон Кэлеуги ьозится с мотором, Мынор пододвинулся вплотную к бригадиру, слушает его.

Айвангу, не отрываясь, смотрел на них. Даже дрожь неожиданно унялась. Вельботу никак невозможно подойти к скале – это совершенно исключено. Издали Айвангу не достать прыжком до вельбота… Как же быть? Что придумают там, в вельботе?

Тоска заползла в сердце, в глазах стало темно.

– Айвангу! – услышал он голос Сэйвытэгина. – Слушай меня внимательно! Нам не подойти! Мы тебе кинем ремень! Ты обвяжись им и спускайся вниз. Мы тебя вытянем на вельбот… Не бойся только. Ну, промокнешь, поглотаешь соленой воды!

Айвангу глянул на кипящую воду у подножья Сэнлуна. Его передернуло, и снова начала бить противная дрожь.

Мынор размотал круг тонкого нерпичьего ремня. Вместо груза он привязал большую железную гайку, которой крепят лопасти у подвесного мотора. Гребцы осторожно стали подводить вельбот к скале.

Трудно попасть с качающегося на волнах вельбота даже в такую большую цель, как вершина скалы Сэнлун. Мынор было попал раз, но гайка скользнула по камню и исчезла в волнах. Айвангу даже не попытался ее поймать – она пролетела далеко мимо, не было смысла ее ловить.

Гребцы подвели вельбот совсем близко к скале. Утопая ногами в свежем моржовом мясе, Мынор раскрутил над головой гайку и кинул в Айвангу. Гайка просвистела рядом, Айвангу рванулся ловить бегущую по мокрому камню змейку ремня, но она мгновенно скользнула и скрылась в волнах.

Мынор отличался терпением. Он спокойно выбрал кожаную бечеву и одобрительно крикнул другу:

– Сейчас поймаешь!

Он оказался прав. Айвангу удалось схватить ускользающую гайку. Гребцы налегли на весла и отошли от скалы. Мынор нарастил к тонкой кожаной бечеве толстый лахтачий ремень. Айвангу вытянул его и остановился в нерешительности.

– Что там медлишь? – крикнул Сэйвытэгин. – Обвязывайся!

Айвангу от дрожи никак не мог завязать узел.

Пальцы совершенно перестали слушаться. Как будто в них больше не было костей, они стали как мягкий олений волос.

– Не могу я! – в отчаянии крикнул Айвангу и упал лицом в мокрый, пропитанный соленой морской водой мох.

– Айвангу! – услышал он резкий голос отца. – Встань! Нам тоже нелегко! Слышишь, сын, встань! Вспомни, кто ты такой! Ты мужчина, Айвангу, и охотник!

Огромная волна ударила в скалу и окатила Айвангу. Ему показалось, что он уже в воде и его тянут к вельботу. Так и есть! Ремень напрягся и увлекал его вниз со скалы. Айвангу повернулся лицом к камню и попытался притормозить голыми руками. Но пальцы оставляли на камне только кровавый след, а ремень неумолимо тянул вниз, навстречу бушующим волнам.

У подножья Сэнлуна волна подхватила Айвангу, подняла и… не успела ударить о скалу. Крик утонул в волнах, в легкие хлынула вода и погасила вопль.

…Очнулся Айвангу от боли в животе. Кто-то тяжелый равномерно давил на него. Айвангу хотел попросить его прекратить это занятие, но вместо слов изо рта у него хлынула вода, и он закашлялся.

– Ожил! – услышал он обрадованный голос Мынора.

– Как же иначе, – глубокомысленно поддакнул Рыпэль.

Айвангу открыл глаза. Над ним моталось низкое темное небо, сочащееся мелким дождем. Он повернул голову и встретился глазами с отцом.

– Видишь, все хорошо, – почему-то виноватым голосом произнес Сэйвытэгин.

Айвангу моргнул и повернул голову в другую сторону. При каждом движении у него из ушей и ноздрей лилась вода, поэтому он боялся открывать рот и говорить.

Мынор продолжал давить на живот и при этом широко улыбался.

– Ты долго меня будешь мучить? – сердито спросил его Айвангу, обретя способность говорить.

– Я делаю тебе искусственное дыхание, – ответил Мынор.

– Не надо мне его. Сам умею дышать, – сказал Айвангу и сел.

Сильно болела голова. Тошнило. В животе булькала морская вода, сколько ни плевался Айвангу, во рту оставалась горечь. Но все это меркло перед ощущением огромной радости, что все обошлось, что он жив, вельбот цел. Такая же большая радость была у него, когда его, замерзающего, разбудили охотники.

– Ты прочертил воду с быстротой касатки, – сказал Рыпэль.

– Я ничего не соображал, – ответил Айвангу.

– Это Мынор и Кэлеуги так быстро тянули, – сказал Сэйвытэгин.

Огромные волны играли вельботом, то поднимая его к облакам, то опуская его между огромными валами. С пушечным гулом они разбивались о береговые скалы, о черные, изъеденные соленой водой бока Сэнлуна. Величественная скала среди волн будто уменьшилась, стала ниже ростом.

Кэлеуги завел мотор. Ныряя в волнах, тяжелый вельбот пошел по направлению к Тэпкэну. Он с натугой взбирался на водяные горы и легко скатывался с них, зарываясь носом, обдавая брызгами сидящих в вельботе охотников.

Берега, которые только утром выглядели зелено, светло, радостно, потемнели, помрачнели и хмуро смотрели на проходящий вельбот.

Тэпкэн открылся мачтами радиостанции. Они торчали над низкой косой навстречу мелкому дождю, упираясь вершинами в облака. Яранги походили на нагромождение черных камней, выброшенных прибоем из морской глубины. Дым прибивался к земле и низко стлался над ощерившейся волнами лагуной. Редкие деревянные дома серыми пятнами выделялись среди черноты. Белая полоса пенного прибоя охватывала всю ширину галечного взморья. На берегу стояли люди.

Вельбот шел на малом ходу. Кэлеуги выключил мотор. Все взялись за весла, а бригадир опустил за корму длинное кормовое весло и удерживал судно поперек волны.

Мынор встал на нос и кинул на берег тонкую кожаную бечеву с грузилом – гайкой. Танат бросился в пену прибоя и поймал гайку. Он был одет в длинные непромокаемые нерпичьи торбаса, и вода ему была не страшна. Танат вытянул тонкую бечеву, затем толстый ременный канат.

Началась выгрузка моржового мяса.

Когда все мясо было переправлено на берег, Мынор вытравил ременный канат подлиннее, чтобы побольше народу могло ухватиться за него на берегу. Сэйвытэгин привстал на корме, приготовившись поймать самую высокую волну и на ней въехать на берег. Она появилась среди других волн, отличаясь бурной, кипящей вершиной. Волка приняла на крутую спину тяжелый вельбот с такой легкостью, будто это была простая деревянная щепка.

– То-гок! – крикнул Сэйвытэгин.

– То-гок! – подхватили все на берегу и побежали вверх по галечной гряде, вытягивая за канат вельбот, помогая волне.

Волна откатилась назад, и вельбот остался на песчаном берегу, темном от воды. Охотники попрыгали на песок и ухватили за борта судно, чтобы быстрее оттащить его подальше от вала, который, шипя, уже надвигался на берег. Один Айвангу остался сидеть в вельботе. Он выбрался, когда судно вытащили на безопасное от прибоя расстояние.

Добычу поделили быстро, унесли в кожаных мешках мясо.

Айвангу устало брел по селению и громко отвечал на приветствия встречных. Не очень складной получилась сегодняшняя охота, но все же он побывал в море! Пусть он доставил лишь хлопоты своим товарищам, но он еще приноровится.

Сэйвытэгин догнал его. Отец молча пошел вслед за сыном, глядя, как тот ковыляет на коленях, переваливается, как нерпа на льду.

В ярангу ввалились шумно, обрадовав Росхинаут. Она уже сварила еду, и не успели мужчины скинуть мокрую одежду, как на низеньком столике появилась дымящаяся моржатина.

Отец сел на китовый позвонок и задумался. Он тер кулаками голову, затылок, лоб и кряхтел.

– Послушай, сын, – вдруг произнес он каким-то глухим незнакомым голосом, – не могу я так больше! Сиди лучше дома… Я чуть не умер от страха за тебя! Не надо тебе в море, Айвангу! Не надо! Посмотри на мои руки. Они еще сильные, прокормят тебя и мать Росхинаут. Сын, я не хочу тебя терять!

Айвангу испуганно глянул на отца. Из узких глазных щелок его текли слезы и падали на горячее моржовое мясо.

Айвангу растерялся. Он положил обратно в блюдо мясо и пробормотал:

– Хорошо, отец.

Он никогда не видел отца таким.

После того как ушел пароход, в Тэпкэне стало пусто, словно в яранге после отъезда многочисленных и веселых гостей. На берегу высились горы ящиков, бочек, мешков, каменного угля. Мальчишки играли в игры, которые они увидели в фильмах, привезенных пароходом. Почему-то все картины рисовали жизнь далекой замли кровожадной и воинственной. Люди стреляли, убивали друг друга с помощью винтовки и другого оружия.

Айвангу смотрел подряд все кинокартины и выходил из темного зала с головной болью, оглушенный; мысли мешались, как после долгого и обильного пьянства.

– Я Кастусь Калиновский! – кричал мальчишка, выглядывая из-за угла склада с обструганной палкой наподобие кривой сабли в руках.

– Я Чапаев! – объявлял другой и ложился на землю с большой пустой консервной банкой, которая изображала у него пулемет. – Тра-та-та-та-та-та! – трясся мальчишка, а его друзья валились перед ним, «пораженные» обилием горячего свинца.

Первые дни жители Тэпкэна смотрели картины молча, сосредоточенно, фильмы были немые, титры написаны по-русски, слова мелькали быстро, и самый грамотный коренной житель Тэпкэна не мог поспеть за ними. Скоро во время демонстрации картины в стрекоте аппарата уже слышались рассуждения зрителей:

– Нам бы пулемет на лежбище моржей!

– С такого бы парохода (имелся в виду военный корабль) на китов охотиться! Сколько пушек, как зубов у волка!

Айвангу пошел разыскивать Белова, чтобы расспросить его, откуда берется столько народу, если на экране убивают тысячами.

В последнее время в Тэпкэне каждый год начинали что-нибудь строить. Сейчас полярники воздвигали ветродвигатель, а невдалеке от него с прошлого года стоял домик, предназначенный для типографии – места, где будут печатать газету. Десять человек едва поднимали один ящик, в котором лежали машины для печатания газеты. Таких ящиков было несколько. Но особенный интерес вызывал эскимос Алим, умеющий делать газету. Он работал в Анадырской типографии, где обучился новому не только для него, но и для всех жителей Северо-Востока делу.

Алим сидел на разбитом ящике и курил трубку. Эскимос был очень худой, у него были удивительно черные руки со следами въевшейся типографской краски.

– Етти! – поздоровался он, обнажив большие желтые зубы.

– Я пришел, – ответил Айвангу и спросил: – А где Белов?

– Скоро придет, – ответил Алим.

Эскимос хорошо говорил по-чукотски.

– Все сделали? – спросил Айвангу, кивнув на домик.

– Готово, – ответил Алим. – Сегодня будем пробовать, а к воскресенью выпустим первый номер газеты.

Белов появился неожиданно. Он обрадовался, увидев Айвангу.

– Вот хорошо, что ты пришел! Ты поможешь нам!

– Как я могу вам помочь? – Айвангу усмехнулся и поглядел на свои ноги.

– Поможешь! – уверенно сказал Белов. – А пока, друзья, могу сообщить вам, что утвердили название газеты. Простое, хорошее название: «Советский Тэпкэн». Алим, ты бы показал Айвангу типографию. Ему будет интересно.

Алим выколотил о ящик трубку, продул ее и позвал:

– Пойдем, Айвангу.

Домик состоял из маленьких сеней и большой комнаты. В углу комнаты стояла большая машина с огромным колесом. К окну были повернуты широкие ящики со множеством ячеек, заполненных крохотными буковками.

– Неужели из таких маленьких буковок будете делать газету? – спросил Айвангу.

– Да, – коротко ответил Алим, – из них.

– Сколько же времени на это потребуется?

Алим молча взял какую-то железную вещичку, загнутую углом, поколдовал над ячейками и объявил:

– Вот и твое имя готово.

– Покажи! – заинтересовался Айвангу.

Но полоска черного металла, составленная из букв, которые с трудом можно было разглядеть, не произвела впечатления на него.

Алим помазал краской набор и оттиснул его на бумажном лоскуте.

– Ай-ван-гу! – медленно прочитал Айвангу свое имя и воскликнул: – Правда, это я!

Странно и непривычно было видеть собственное имя прикрепленным к белой бумаге настоящими печатными буквами, которыми заполняются страницы книг, газет, журналов. В который уже раз перечитывал Айвангу свое имя и, наконец, решился попросить:

– Можно, я его возьму?

– Бери, конечно, – ответил Алим и великодушно предложил: – Хочешь, я тебе еще напечатаю?

– Не надо, – скромно отказался Айвангу. – Мне одного хватит.

Вошел Белов. На его щеке чернело масляное пятно, руки были в краске.

– Слушай, Айвангу, – обратился он к парню, который продолжал разглядывать напечатанное имя. – Через несколько дней выходит первый номер нашей газеты. Там будет чукотская страница, и ты должен помочь нам ее перевести.

– Но я никогда не переводил, – с сомнением ответил Айвангу.

– Вот и хорошо! – обрадовался Белов. – Если позвать Кымыргина, он опять начнет нести отсебятину. Давай договоримся так: я напишу статью, а ты вечером заходи ко мне, и мы займемся переводом.

Вечером по дороге к Белову Айвангу вспомнил его замечание о переводчике Кымыргине. Дело было в прошлом году на сессии районного Совета. Пряжкин сделал длинный доклад, начав его, как полагается, с международного обзора. Когда с депутатов, одетых в меховые рубахи, в жарко натопленном зале сходил десятый пот, он, наконец, добрался до существа вопроса.

Кымыргин говорил намного короче председателя райисполкома. Он ни словом не коснулся международного положения, вскользь упомянул, что где-то в далеких странах есть бедные и голодные люди. Айвангу очень хорошо помнил его речь. Кымыргин сказал: «Председатель Пряжкин говорит, что мы должны выполнять план по заготовке пушнины, но он не подумал, что без капканов наши охотники как без рук. И что это за привычка звать нас все время вперед, будто мы малые дети и не знаем, что идти вперед всегда лучше, чем назад?.. Но не надо на него обижаться. Он неплохой человек, можно сказать, даже щедрый. В избытке доброты он много обещает, но, если даже сбудется половина того, что он наговорил, будет хорошо… Вы все отлично знаете тундру и море, а Пряжкин не знает. Вы все прожили много лет, добывая пропитание своими руками, а Пряжкин получает зарплату…»

Речь Пряжкина в переводе Кымыргина очень понравилась депутатам. Некоторые в перерыве подходили к нему и в порыве благодарности крепко пожимали руку. Разумеется, Кымыргину, а не Пряжкину. Председатель заподозрил что-то неладное и потребовал проверить перевод.

– Друг, может, зайдешь? – услышал Айвангу возле пекарни знакомый голос Пашкова.

– Не могу, – отказался он, – к Белову иду. Газету будем делать.

– Газету делать? – переспросил пекарь.

– Да, – ответил Айвангу и заковылял дальше.

Упираясь руками о ступени крыльца, он поднялся к двери и постучал тивичгыном.

– Заходи, заходи! – радушно встретил его Белов. – Вот сюда проходи. Садись на этот стул. Помочь тебе?

– Садиться на стул я научился, – с улыбкой ответил Айвангу и ловко взобрался на сиденье.

– Сначала попьем чаю, – объявил Белов, – без этого напитка работа не пойдет.

Чай, видимо, был приготовлен заранее. Белов отодвинул бумаги, во множестве разложенные на столе, в один угол, а на другом постелил старую газету, поставил две большие кружки и колотый сахар в жестяной консервной банке.

– Должен тебе сказать, Айвангу, что я в газетном деле такой же новичок, как и ты, – признался Белов, – но очень люблю это дело. От всех должностей отказался, даже немного поругался с крайкомом, но все же добился своего – теперь я редактор чукотской газеты «Советский Тэпкэн»… Давай подумаем, о чем напишем в нашей газете. Как ты думаешь?

– Коо [3], – односложно ответил Айвангу, не ожидавший такого вопроса.

– Ну, а что бы хотелось тебе прочитать самому?

– Коо, – мотнул головой Айвангу.

– Я тебе серьезно говорю, а ты закокал! – обиделся Белов.

Айвангу пожал плечами: что он мог ответить, если он над этим никогда не задумывался?

– Хорошо, – уже другим голосом сказал Белов. – Вот ты получил газету, развернул ее… Правда, нашу газету не надо будет развертывать – всего две страницы. И что же ты ждешь от нее, что ты хочешь оттуда узнать, а?

– Петр Яковлевич, – мягко, немного виноватым голосом произнес Айвангу, – можно, я не буду отвечать на этот вопрос?

Белов вздохнул и залпом допил остывший чай. Он убрал со стола кружки, сахар и придвинул бумаги.

– Вот у меня здесь набросана статья, – он достал несколько листочков. – Вроде обращения к жителям нашего района. Давай начнем с нее. Ты прямо переводи и пиши вот на этом листке. Только покрупнее, чтобы Алим мог разобрать.

Айвангу взял ручку, окунул перо в чернильницу и довольно легко перевел первую фразу. Она была простая и понятная: «Товарищи, вы сегодня читаете первый номер нашей районной газеты». Дальше пошло труднее. А на словах «свободный народ строит социализм» Айвангу безнадежно застрял.

– Я не могу перевести это, – устало произнес он.

– Почему? Как по-чукотски «народ»? «Варат»? А «свободный»?

– От чего свободный? – спросил Айвангу.

– Вообще свободный, – ответил Белов. – Разве нет такого слова на чукотском языке – «свободный»?

– Даже много таких слов, – ответил Айвангу. – Есть женщина, освободившаяся от мужа, человек, свободный от забот, сорвавшаяся с цепи собака – тоже свободная, – и все это разные слова, а общего нет.

Белов задумался. Потом стал вслух рассуждать:

– «Сорвавшийся с цепи народ», конечно, не подойдет; «свободный от забот» – тоже не подходит… Давай пиши так: «Народ, свободный от цепей эксплуатации».

– Нельзя с цепями, все равно получится «сорвавшийся с цепи», – возразил Айвангу, – лучше напишем: «рабочий народ».

– Ладно, так и быть, пусть будет «рабочий народ».

До поздней ночи сидели Белов и Айвангу. С большим трудом они все же перевели статью, потом заметку об успехах зверобоев эскимосского колхоза.

Дул легкий ветерок с моря, когда Айвангу вышел от Белова. Он спустился к воде и сел на холодную, покрытую соленой росой гальку. Волны тихо плескались у берега, в прозрачной воде висели медузы, как парашютисты из кинофильма.

Ночи еще не стали темными, но солнце скрывалось за линию, где вода смыкалась с небом, окрашиваясь в удивительный цвет. Никаких звуков, кроме плеска воды и шуршащей гальки.

В груди Айвангу росла радость. Он смотрел вдаль и улыбался. Ему казалось, что и море улыбается, раскрывая свои могучие объятия.

Когда на горизонте проклюнулся первый луч, Айвангу встал. Он шел мимо гор ящиков, бочек, мешков, покрытых толстым брезентом. Откуда-то появился сторож, старик Рыпэль. Он глухо закашлялся и недовольно проворчал:

– Разбудил старика. Идешь, всю гальку ворошишь.

– Ничего, старик, днем выспишься, – весело ответил Айвангу.

– А ты-то что ходишь среди ночи?

– Газету делал, – коротко ответил Айвангу.

Рано утром, проводив вельботы на охоту, Айвангу поспешил в типографию. Селение только начинало просыпаться. Потянулись дымы над ярангами и редкими домами. На полярной станции затарахтел двигатель электростанции, питающей рацию. Обленившиеся и зажиревшие за лето собаки с хрустом зевали и потягивались. Солнце, оторвавшись от воды, поднималось медленно, тени еще были длинные.

Дверь в типографию была заперта. Айвангу заглянул в окна – пусто, одни кассы и дремлющая печатная машина.

Для убедительности Айвангу обошел домик кругом, потом уселся на разбитый ящик. Сегодня он провожал охотников без того чувства щемящей тоски, которая его охватывала всякий раз, когда на вельботах заводили моторы и суда уплывали от берега, взяв курс на пролив. Сказал же Белов, что газеты – это такое дело, с которого начиналась партия большевиков. Вчера Петр Яковлевич много рассказывал о больших газетах «Правда», «Известия», «Тихоокеанская звезда». Конечно, охотником быть хорошо и почетно. Но кому-то надо работать в газете, переводить статьи на чукотский язык.

Не все хорошо говорят по-русски, да и сам Айвангу многих слов не понимает. А когда закончили работу и Белов начал читать стихи, Айвангу вовсе перестал различать слова. Но певучесть поэтической речи увлекла его. Он попросил повторить:

Еще раз продекламировал Белов и перевел: где-то на Чукотке, в его лесном краю растет дерево. Не такое, из которого делают полозья для нарт: у него древесина слабая. Дереву хочется спать, оно засыпано снегом, будто одето в шаманскую кухлянку.

Над головой промчалась утиная стая. Кто-то кинул эплыкытэт – ловушку, и птица, оплетенная бечевой, глухо ударилась о землю. Теперь, при южном ветре, нельзя стрелять по уткам – на Инчоунской косе собирается лежбище моржей. Не успело наступить лето и уже кончается… А где-то есть вечное лето, и люди там никогда не видят блеска снега. Велика земля людей! Отовсюду будут приходить вести, чтобы встать ровными рядами-строчками на страницу газеты «Советский Тэпкэн»… Как птицы. Они только родятся здесь, а всю долгую зиму живут в жарких странах. Первыми они приносят весть о наступающем тепле, о лете. Газета, как птица, такая же легкая, быстрая.

Айвангу глянул на селение. Ряды яранг убегают к высокой горе, на которой стоял красный домик маяка. Когда наступят темные ночи, зажжется электрический луч и будет светить морю, редким домам и многочисленным ярангам Тэпкэна. Говорят, настанет такое время, когда чукчи перейдут в дома, будут спать на кроватях, посуду класть на столы и живой огонь костров запрут в каменный мешок – печку.

Айвангу представил, как бы он жил в настоящем доме. Неудобств много. Каждый раз надо взбираться на стул. Нормальный здоровый человек может запросто сесть, а ему надо влезать на сиденье. Даже открыть дверь ему трудно. Нет, яранга как раз для таких, как он, – для безногих.

Почему они так долго не идут? Вон уже безумный Гэмалькот, пугливо озираясь, понес игрушечные вельботы на лагуну.

– Какомэй! Ты уже здесь? – услышал он голос Алима.

– Жду вас, – ответил Айвангу.

Белов показался издалека. Он нес туго набитый портфель.

Алим отомкнул висячий замок на двери и пропустил вперед Айвангу и Белова.

– Сейчас будем набирать, – объявил Белов и передал Алиму листки бумаги.

Алим облачился в синий халат, а волосы убрал под черный берет. Он пристроился у кассы, важно взял в левую руку верстатку и занялся работой, поминутно взглядывая в листок, приколотый шилом к углу ящика.

Айвангу подтащил пустой ящик и встал рядом, следя за ловкими движениями рук наборщика. Алим работал сосредоточенно, движения его рук были изящные, красивые. Он чувствовал на себе взгляд Айвангу и изо всех сил старался. Скоро у наборщика из-под засаленного края черного берета выступили капельки пота.

Айвангу спустился с ящика – нехорошо мешать работающему.

Белов сидел за большим столом, обитым оцинкованным железом, и что-то опять писал.

– Надо сделать кое-какие исправления, – объяснил он Айвангу.

Спустя некоторое время Алим положил на стол брусок набора, перевязанный шпагатом. Айвангу наклонился над ним, пытаясь прочитать. Ничего не получалось: буквы были какие-то чужие, похожие на иностранные. Айвангу с опаской поглядел на Алима. Эскимос продолжал невозмутимо работать, как будто все шло как нужно.

– Посмотри, что он сделал. Наверное, ошибся, – шепнул Айвангу Белову и кивнул на набор, лежащий на цинковом столе.

– Сейчас поглядим. – Белов подошел к столу. Он быстро пробежал глазами строчки и с недоумением посмотрел на Айвангу.

– Где тут ошибка?

– Не знаю, – Айвангу замялся. – Может быть, ее и нет, но буквы не русские.

Белов вдруг расхохотался. Алим прекратил работу, положил верстатку и подошел.

– Опечатка? – озабоченно спросил он.

– Да нет, – сквозь смех сказал Белов. – Вот Айвангу говорит, что ты не по-русски набираешь.

Алим молча улыбнулся, откуда-то из кармана халата вытащил зеркало и поднес к набору.

– Гляди! – сказал он Айвангу.

В зеркале буквы стали нормальными и легко читались, как если бы они отпечатались на бумаге.

– Я догадался, в чем дело! – вместе со всеми засмеялся Айвангу. – Белая бумага – как зеркало! Понятно!

Один за другим ложились на стол столбцы газетного набора. До обеда Алим успел набрать половину газеты, оттиснуть гранки. Одной из первых была оттиснута гранка со статьей, переведенной Айвангу. Алим подал длинный лоскут бумаги, где внизу, чуть покрупнее, черными буквами было напечатано: «Гэйилыльэтлин Айвангу» – «Переводил Айвангу».