– Сколько вам лет? – спросил я.

Он не спускал глаз с пистолета у меня в руке.

Послушайте, мистер… В кассе не так уж много, но берите все. Я шума не подниму.

Не нужны мне ваши грязные деньги. Сколько вам лет? Сорок два года, – удивленно ответил он. Я прищелкнул языком:

– А жаль… Вы бы прожили еще лет двадцать, а то и все тридцать – если бы потрудились быть повежливее.

Он ничего не понял.

– Я убью вас, – сказал я, – единственно из-за этой марки в четыре цента, да еще из-за ментоловых леденцов.

О ментоловых леденцах он и понятия не имел, но при упоминании о марке побледнел. Его лицо задергалось от отчаяния.

Вы – сумасшедший! Вы не сможете убить меня из-за такой ерунды!

– Да нет, смогу.

Что я и сделал.

Когда доктор Бриллер сообщил мне о том, что мне осталось жить всего четыре месяца, я был поражен:

– Вы уверены, что не спутали рентгеновские снимки? Может быть мой оказался по ошибке не в той пачке?…

Он покачал головой:

– Я провел повторное обследование. В медицине такая предосторожность необходима.

Это случилось во второй половине дня. Я с надеждой подумал о том, что лучше бы мой смертный час пришелся на утреннее время: было бы веселее.

– В подобных случаях, – продолжал Бриллер, – перед врачом встает проблема выбора: сразу же сообщать все пациенту или нет? Лично я предупреждаю своих больных заблаговременно. Это позволяет им вовремя закончить свои дела и, как бы это выразиться, немного посумасбродничать. – Он подвинул к себе лист бумаги.

– К тому же я пишу книгу. Могли бы вы сказать, чему собираетесь посвятить оставшееся вам время жизни?

– Я, право, не знаю. Новость для меня несколько неожиданная, вы понимаете…

– Конечно, – ответил Бриллер. – Дело терпит. Но если примете решение, предупредите меня, ладно? В моей книге речь пойдет о том, как люди распоряжаются временем, когда точно знают срок своей смерти.

Он скомкал бумагу.

– Зайдите недели через две-три. Таким образом мы сможем проследить за развитием ваших склонностей.

Он проводил меня до дверей.

– Я описал уже двадцать два случая, вроде вашего. – Его глаза загорелись. – Убежден, что это будет бестселлер!

До сих пор я жил, в общем, недурно, хотя и без особого блеска: ничего не приносил в мир и ничего не забирал у него… Больше всего я ценил покой. Жизнь и без того сложная штука, чтобы еще вмешиваться в чужие дела.

Так что же мне все-таки делать в оставшиеся от моей скромной жизни четыре месяца?

Не помню, как долго я бродил, размышляя над этим, пока не оказался у перекинутого через озеро моста. Вдали раздавалась музыка и звуки начинающегося циркового представления.

Вскоре я шел по аккуратной аллее, уставленной на радость детям рекламными щитами. Добравшись до центрального входа в балаган, я увидел сидящего в высокой будке безучастного ко всему кассира.

К нему подошел добродушный пожилой мужчина в сопровождении двух маленьких девочек и протянул несколько картонных прямоугольников, судя по всему – благотворительных билетов.

Кассир быстро проглядел лежавший перед ним лист бумаги. Его лицо сделалось подчеркнуто строгим, он глянул на мужчину и девочек взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Затем с полной невозмутимостью разорвал поданные билеты в мелкие клочки и пустил их по ветру.

– Билеты ваши гроша ломаного не стоят, – сказал он.

Мужчина покраснел.

– Я вас не понимаю.

– Вам оставили афиши, а вы их не вывесили, – отрезал контролер. – Вали отсюда, голь перекатная!

Девочки с удивлением посмотрели на отца. Что он ответит?

Мужчина не двинулся с места, хотя побледнел от бешенства. Казалось, он сейчас что-то скажет, но взгляд его останови детях. Он закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями и произнес:

– Пойдемте, доченьки. Пора домой.

Он зашагал по аллее, и девочки смущено и молча последовали за ним.

Я подошел к кассиру:

– Зачем вы это сделали?

Он глянул на меня:

– А вам какое дело?

– Самое непосредственное.

Он несколько растерялся.

– Дело в том, что они не вывесили афиши. За две недели до прибытия цирка мы отправляем в город ребят с афишами о нашем представлении. Они предлагают их повсюду, в магазинах, в лавках, в аптеках, где они должны висеть на виду до прибытия труппы и во время гастролей. Вместо оплаты оставляют два-три благотворительных билета. Но мало кто догадывается, что мы проверяем развеску. Если к нашему прибытию афиш на месте нет, благотворительные билеты аннулируются.

– Понятно, – ответил я. – И вы, не отходя от кассы, разрываете их в клочья прямо на глазах у детей. Вполне возможно, что этот мужчина снял ваши афиши в своей лавке чуть раньше срока, или билеты дал ему кто-нибудь другой.

– Это не имеет значения. Билеты недействительны.

– Формально, вы, возможно, и правы. Но неужели вы не понимаете, что вы наделали? Унизили отца на глазах его детей. Нанесли такой удар по самолюбию, который ни он, ни они никогда уже не забудут. Что вы на это скажете?

– Вы что, легавый?

– Нет, я не из полиции. Для детей в таком возрасте их отец – лучший в мире, он самый сильный, самый смелый. Но вот какой-то тип оплевал их отца, а тот ничего не ответил.

– Я разорвал благотворительные билеты. Почему бы ему не купить обычные? Да и кто вы такой, в конце концов? Из муниципальных, что ли?

– Нет, в муниципалитете я не служу. Вы вполне могли сказать: «К сожалению, мистер, ваши билеты недействительны» и объяснить все, как подобает воспитанному человеку.

– Ну, во-первых, за воспитанность мне не платят, – кассир оскалил свои желтые зубы. – А во-вторых, мне нравится рвать благотворительные билеты. Доставляет огромное удовольствие. И вообще, мистер, будьте любезны и проваливайте отсюда, пока я сам не помог вам это сделать.

Приехали, подумал я. Вот один из тех людей, которые пользуются своей крохотной властью, чтобы изобразить из себя Цезаря. Жестокое животное, лишенное отзывчивости и обреченное всю свою жизнь причинять другим боль. Эту тварь следовало стереть с лица земли.

Я купил пистолет тридцать второго калибра и коробку патронов. Семьи и близких у меня не было, а жить мне осталось всего четыре месяца.

Солнце клонилось к озеру, когда я вернулся на автобусе к балагану. Я посмотрел в конец аллеи. Кассир по-прежнему восседал в своей будке.

Как мне подойти к нему? Как выстрелить? Вопрос разрешился сам собой: я увидел, как к кассе подошел сменщик, и кассир, закурив сигарету, неторопливо отправился по аллее к берегу озера.

Я настиг его на повороте, у зарослей кустов. Место было пустынное, хотя шум балагана явственно сюда доносился.

Он услышал мои шаги и обернулся. На его лице появилась недобрая ухмылка, и он нарочито почесался. Потом увидел мой пистолет, и глаза его полезли на лоб.

– Сколько вам лет? – спросил я.

– Эй, мистер, – быстро заговорил он. – У меня в кармане и десятки нет…

– Сколько вам лет? – повторил я.

Он нервно заморгал.

– Тридцать два года.

Я печально покачал головой.

– Вы могли бы прожить до семидесяти. Представьте себе: еще тридцать – сорок лет, если бы вы позаботились быть человечнее.

Он побледнел.

– Вы спятили?

– Возможно.

Я нажал на курок.

Выстрел прозвучал негромко и совсем не так, как я ожидал; к тому же он потерялся в шуме балагана.

Кассир согнулся и как сноп повалился на землю. Он был мертв.

Я присел на ближайшую скамейку и стал ждать полицию. Прошло пять минут, потом десять. Казалось, выстрела никто не услышал.

Я вдруг почувствовал, что чертовски голоден. С самого утра ничего не ел, и перспектива провести еще полдня в полицейском участке за допросом показалась мне невыносимой. К тому же у меня разболелась голова. Я вырвал из записной книжки листок и написал:

«Можно простить сорвавшуюся с языка грубость. Но жизнь, исполненная жестокости и хамства, непростительна. Этот человек заслужил свою смерть».

Я хотел подписаться, но решил, что сойдут и инициалы. Мне не хотелось, чтобы меня арестовали, прежде чем я поужинаю и приму таблетку аспирина.

Я сложил листок и сунул его в нагрудный карман мертвого кассира.

На обратном пути я никого не встретил. Я зашел к Вешлеру, лучший ресторан города. Вообще-то его цены мне не по карману, но на этот раз я позволил себе раскошелиться.

После ужина я подумал, что небольшая вечерняя прогулка на автобусе не причинит мне зла. Мне нравились автобусные поездки по городу, тем более что вскоре свобода моих передвижений будет весьма ограниченной.

Водитель автобуса был очень нетерпелив и, казалось, видел в пассажирах своих личных врагов. Впрочем, давки в автобусе не было и стоял очень милый вечер.

На Шестьдесят восьмой улице у тротуара ждала хрупкая маленькая старушка с седыми волосами. Чертыхнувшись, водитель остановил автобус и открыл двери. Старушка улыбнулась и слегка поклонилась сидящим в автобусе. Она поставила ногу на нижнюю ступеньку: было очевидно, что ее жизнь состоит скорее из неторопливых прогулок, чем из поездок на автобусе.

– Ну-с, – грубо прикрикнул водитель. – До вечера будем подниматься?

Старушка покраснела и, задыхаясь, сказала:

– Извините, пожалуйста.

Она протянула ему купюру в пять долларов.

– Мелочи нет что ли? – прорычал водитель, вперив в нее ненавидящий взгляд.

Она зарделась еще больше.

– Кажется, нет. Сейчас посмотрю…

Водитель явно обогнал расписание и торопиться ему было некуда. Чувствовалось, что ему очень нравится сама ситуация.

Старушка отыскала монету в двадцать пять центов и смущенно протянула ему.

– В кассу! – отрубил водитель.

Она быстро опустила монету в специальный ящик. Водитель газанул да так неожиданно, что старушка чуть не упала. С огромным трудом она удержалась.

Она бросила на пассажиров умоляющий взгляд – как будто ей было неловко за то, что не сумела быстро подняться в автобус, сразу найти монету и к тому же чуть не упала. На лице ее застыла жалкая улыбка.

На подъезде к Восьмидесятой улице она нажала кнопку звонка, поднялась и подошла к передней двери.

Водитель остановил автобус и недовольно посмотрел на нее.

– Вон задняя дверь. Вы когда-нибудь научитесь правильно выходить?

Выходить действительно принято в заднюю дверь, особенно когда автобус переполнен. Но сейчас в нем не было и десятка пассажиров, которые мирно читали свои газеты без малейшего намерения выходить.

Старушка побледнела, повернулась и вышла через заднюю дверь. Вечер для нее был явно испорчен. Вряд ли она часто выходила из дома, так что сегодняшняя поездка запомнится ей надолго.

Я доехал до кольца.

На конечной остановке я остался один. Водитель развернул автобус и остановился. Место было пустынное, плохо освещенное. На остановке никого не было. Водитель бросил взгляд на часы, закурил, а потом обернулся ко мне:

– Если надумали ехать обратно, мистер, платите за билет еще четверть доллара. Нечего тут на холяву раскатываться.

Я встал с места и неспеша подошел к кабине.

– Послушайте, сколько вам лет?

– Это вас не касается, – ответил он грубо.

– Вероятно, около тридцати пяти. Могли бы пожить еще лет тридцать, а то и больше…

Я вынул пистолет. Сигарета выпала из его рта.

– Берите деньги, – сказал он.

– Деньги мне не нужны. Я думаю сейчас о старухе, которую вы обидели, о многих других женщинах, о беззлобных и безропотных мужчинах, о веселых ребятишках. Знайте, что вы – преступник. Вашим преступлениям нет никакого оправдания. Ваше существование бессмысленно.

После чего я выстрелил.

Потом сел и стал ждать. Прошло минут десять, а я все сидел наедине с убитым. И вдруг почувствовал, что невероятно хочу спать. Просто безумно. Не лучше ли сперва проспаться как следует, а потом сдаваться полиции?

Я написал на листке бумаги, что меня заставило убить водителя, подписался инициалами и, как обычно, положил убитому в карман.

Прогулявшись километра два, я поймал такси и поехал домой. Заснул глубоким сном, видел приятные и даже веселые сны, проснулся около девяти утра.

Приняв душ и сытно позавтракав, я выбрал свой лучший костюм. Потом вспомнил, что уже два месяца не платил по счету за телефон. Я выписал чек, положил его в конверт, надписал адрес. Заметил, что у меня кончились почтовые марки, и решил зайти перед полицейским участком на почту.

По пути я сообразил, что марки продают в аптеке за углом, как раз по пути. Раньше я сюда не ходил. Хозяин, одетый в белый халат, сидел и читал вслух газету, рассыльный его слушал. На мой приход он не обратил внимания.

– На листке бумаги нашли отпечатки пальцев, – сказал он. – Его почерк известен, инициалы тоже. Почему же полиция медлит?

Рассыльный пожал плечами.

– На кой черт отпечатки, если убийца не найден? И что толку от почерка, если его не с чем сравнить? И хотел бы я знать, сколько тысяч горожан имеют инициалы «Л. Т.»?

– Ну, я пошел, – добавил он минуту спустя.

Аптекарь углубился в газету. Я кашлянул. Он перевернул страницу и поднял голову.

– Слушаю.

– Мне, пожалуйста, марку за четыре цента.

Лицо у него стало таким, будто я ткнул ему кулаком в бок. Он пристально поглядел на меня с полминуты, поднялся со стула и медленно направился в другой конец аптеки.

Я пошел было за ним, но что-то отвлекло мое внимание. Вскоре я почувствовал спиной его тяжелый взгляд и обернулся.

Аптекарь стоял в другом конце аптеки, пренебрежительно сжимая между пальцами марку в четыре цента.

– Вы что, думаете, что я сам ее вам принесу?

– Спасибо.

Я занялся своим кофе.

– Вы действительно не рассердились? – настойчиво спросила официантка.

– Ну что вы, что вы! Ничуть.

Она взяла газету, что лежала на соседнем пустом столике.

– Прошу вас! Можете почитать за кофе. Бесплатный подарок от нашего ресторана…

Когда официантка отошла от меня, я заметил, что кассирша смотрит на нее округлившимися глазами.

– Что с тобой, Мейбл?

Мейбл с опаской оглянулась:

Никогда не знаешь, с кем имеешь дело. В нынешние времена лучше быть вежливым.

Я читал, прихлебывая кофе. Одна заметка меня особенно заинтересовала. Некий мужчина накалил на плите горсть монет и бросил их детям, обходившим дома в канун Праздника всех святых. Суд приговорил его к жалкому штрафу в двадцать долларов.

Я записал его имя и адрес.

Доктор Бриллер закончил осмотр.

– Можете одеваться, мистер Тернер.

Я взял рубашку.

– Не появилось ли со времени моего последнего визита какое-нибудь чудодейственное лекарство?

Он добродушно рассмеялся.

– Кажется, еще нет…

Он посмотрел на меня, что-то вспоминая:

– Кстати, вы решили, как проведете оставшееся вам время? Решение было принято, но я предпочел ответить:

– Еще нет.

Казалось, он встревожился.

– Лучше было бы что-нибудь решить… Вам остается всего три месяца. Обязательно сообщите мне, как только надумаете.

Пока я одевался, Бриллер присел в кресло и развернул оставленную на столе газету.

– Занятный убийца, не правда ли? Он перевернул страницу.

– Но больше всего, пожалуй, меня удивляет реакция публики. Вы читали письма, которые публикуют сейчас газеты?

– Нет.

– Его убийства пользуются почти всеобщим одобрением. Некоторые читатели готовы предоставить убийце необходимые фамилии и адреса.

Надо бы выписать эту газету, подумал я.

– Кроме того, – продолжал Бриллер, – волна вежливости, как цунами, затопила город.

Я застегнул пиджак.

– Мне прийти через две недели?

Он отложил газету.

– Да. И постарайтесь смириться со своей судьбой. Все мы когда-нибудь умрем.

Да, но день собственной смерти был ему неизвестен и располагался где-то за пределами обозримого будущего.

Доктор Бриллер принимал меня вечером: было около десяти, когда я вышел из автобуса и направился в сторону дома.

Не дойдя до угла, я услышал выстрел. Повернул на Милдинг-Лейн и увидел на пустом тротуаре невысокого мужчину с пистолетом, склонившегося над мертвым телом.

Я подошел ближе.

– Бог мой, да ведь это полицейский! – воскликнул я.

Мужчина поднял голову.

– Мой поступок может показаться чрезмерным, но он разговаривал со мной совершенно неприемлемым образом…

– Понятно, – сказал я.

– Я оставил машину поблизости. А фараон поджидал, когда я вернусь к ней. Оказалось, что я забыл взять водительские права. Я бы, конечно, не пошел на эту крайнюю меру, если бы он ограничился обычным внушением. Ибо я виновен и полностью это признаю. Но он допустил оскорбительные выпады, в недопустимом тоне выразился о моих умственных способностях и внешнем виде, высказал нелепое предположение, не украл ли я этот автомобиль, а под конец, верите ли, позволил себе усомниться в том, законнорожденный ли я…

От волнения я прикрыл глаза.

«Как он смел! Поверьте мне, моя мать была просто ангел. Ангел!»

Я вспомнил, как тоже нарушил когда-то правила уличного движения, правда, при переходе дороги. Я бы согласился на выговор и даже на штраф, но полицейский счел за лучшее произнести проповедь, сдобренную ругательствами и насмешками – и все это на глазах у любопытствующих пешеходов. Да, это было унизительно.

Мужчина посмотрел на пистолет в своей руке.

– Я купил его сегодня: думал воспользоваться им после беседы с нашим водопроводчиком. Вот уж кто действительно хам.

– Водопроводчики неисправимы, – подтвердил я.

Мужчина вздохнул:

– Теперь, вероятно, мне следует сдаться полиции.

Он посмотрел на меня, потом кашлянул.

– Или лучше написать пару слов? Знаете, я читал в газете…

Я предложил ему листок из записной книжки.

Он написал несколько строк, подписался своими инициалами и заткнул бумажку между пуговицами на форме полицейского. Мужчина вернул мне записную книжку:

– Надо бы и мне обзавестись такой.

Он распахнул дверцу машины.

– Не позволите ли подбросить вас к дому?

– Благодарю вас. Сегодня изумительный вечер: я бы предпочел прогуляться.

Какой милый и симпатичный человек! Когда он отъезжал, я не мог удержаться от доброй улыбки.

Жаль только, что в наше время таких мало.