9

Порт-Ройял расположен на оконечности узкой косы, вдающейся далеко в море, подобно вытянутой руке. Рейд представляет собой довольно глубокую бухту с прозрачной, как горный хрусталь, водой. Якорь устремился ко дну, распугивая многочисленные стайки рыб самой пестрой окраски. Они так и прыскали от него в разные стороны, будто осколки разлетевшегося вдребезги зеркала. Но вот, наконец, проскрежетало в клюзах последнее звено якорной цепи, и зазубренные черные лапы прочно впились в коралловую поросль, обильно усеявшую красными пятнами ровное песчаное дно лагуны.

Доки и причалы выглядели со стороны ничуть не менее внушительными, чем портовые сооружения в Бристоле. На сотни метров вдоль берега тянулись пакгаузы и штабеля разнообразных товаров. Знакомая мне с раннего детства картина с той лишь разницей, что здесь погрузкой и разгрузкой пришвартованных у пирса судов занимались исключительно рабы. Их полуобнаженные чернокожие тела истекали потом, отливая матовым блеском в солнечных лучах. Женщины трудились наравне с мужчинами. Они точно так же таскали на плечах тяжелые мешки и ящики, перекатывали бочки или с величавой грацией несли на увенчанных разноцветными тюрбанами головах огромные корзины.

Сразу за портом раскинулся большой город, поднимавшийся уступами по склонам пологого холма вплоть до самой вершины. Убогие деревянные хижины сплошь и рядом соседствовали с добротными белокаменными зданиями с черепичными крышами. При этом все они лепились друг к другу почти так же тесно, как пчелиные соты.

— Томас, это моя сестра, мисс Нэнси, — буркнул Джозеф, усаживая меня на заднее сиденье прибывшего за нами экипажа. — Отвезешь ее прямо в «Источник», а я до вечера задержусь по делам в городе. Понятно?

Он небрежно шлепнул ладонью по крупу левую пристяжную и удалился, не оглянувшись и даже не заметив, что испугавшаяся лошадь шарахнулась в сторону, чуть не сбив с ног коренника.

— С вами все в порядке, мисс Нэнси? — участливо осведомился кучер, бросив взгляд на мое побледневшее лицо. — Может, вы лошадок боитесь?

— Все нормально, Томас. Спасибо за заботу.

Тот кивнул, вполне удовлетворенный тем, что я не пострадала, и подозвал мальчишку-негритенка, чтобы тот придержал коней. Сам же слез с козел и принялся грузить наш багаж, с необыкновенной легкостью, будто играючи, ворочая в одиночку тяжеленные сундуки, для переноски каждого из которых потребовались услуги двух носильщиков. Я невольно залюбовалась его статью: он был настоящим великаном — могучим, широкоплечим, с бугрящимися под кожей мышцами. Покончив с погрузкой, он забрался обратно на козлы, щелкнул кнутом, и мы тронулись в путь.

Дорога в глубь острова пролегала по гребню песчаной косы, круто обрывающемуся вниз сразу за обочинами. По правую руку тянулась до самого горизонта полоска песчаного пляжа, на которую накатывались нескончаемой чередой бледно-зеленые волны Карибского моря, а по левую открывалась великолепная панорама спокойных вод лагуны, отражающих небесную голубизну. Смотреть бы и любоваться, вот только лошади в упряжке попались какие-то чересчур нервные и пугливые. Пристяжная неожиданно заржала и вздыбилась, заставив коренную шарахнуться в сторону. Коляску сильно тряхнуло и занесло так, что правое переднее колесо оказалось в опасной близости от осыпавшейся кромки. Я изо всех сил вцепилась в сиденье, с трепетом ожидая, что в следующее мгновение мы все свалимся под откос. По счастью, Томас не растерялся и не выпустил вожжи, благодаря чему, а также своей исполинской силе, сумел, после короткой борьбы, обуздать заартачившихся лошадей.

Переведя дыхание, я оглянулась, желая понять, что же все-таки их напугало. Сначала я решила, что вижу вязанку поленьев, выпавшую из проезжавшей повозки, однако, приглядевшись, заметила какое-то странное, беспорядочное шевеление и в ужасе содрогнулась. Очевидно, произошел несчастный случай, но каким же жестоким должен быть человек, переехавший живое существо и бросивший искалеченную божью тварь подыхать прямо на дороге!

Пострадавшее животное покрывал такой толстый слой пыли и грязи пополам с песком, что я не смогла определить на глаз его породу. Для собаки слишком крупное, для осла или мула, пожалуй, мелковато. Я велела Томасу остановиться, но тот и ухом не повел. Тогда я дернула его за рукав, а когда он опять не среагировал, разозлилась и больно стукнула кулаком по спине. Кучер вздрогнул и повернулся ко мне:

— Что такое, мисс?

— Оно еще живое! Останови лошадей, быть может, мы сумеем чем-то помочь.

— Нет, мисс Нэнси, — покачал головой Томас.

Он взмахнул кнутом, а я снова высунулась из коляски. То, что я приняла с первого взгляда за дрова, затем за раненое домашнее животное, оказалось человеком, а что-то, показавшееся мне сучками, ошейником и шерстью, лохмотьями некогда покрывавшей ее тело одежды. Да-да, ее, ибо несчастная была женщиной, если только можно так назвать обтянутый неопределенного цвета кожей скелет. Я отворила дверцу экипажа, собираясь выпрыгнуть на ходу и броситься на помощь, но Томас перегнулся через мое плечо и решительно захлопнул створку.

— Она старая и скоро сама умрет, — объяснил он снисходительным тоном, как бы давая понять, что мои благие намерения здесь неуместны. — От рабов-отказников все равно никакого проку. Вон их сколько!

Он повел рукояткой хлыста, указывая на разбросанные тут и там по склону тела, напоминавшие выброшенные на берег штормом бревна. Ни одно из них не подавало признаков жизни. Томас пожал плечами, окинул их равнодушным взором, отвернулся и тронул лошадей. Для него подобное зрелище было в порядке вещей, меня же мое первое столкновение с бесчеловечной действительностью, лежащей в основе того, что Адам Брум называл земным раем, взволновало и потрясло до глубины души. Так вот каков этот рай, словно чудовищный и ненасытный червь каждодневно пожирающий тела и души созидающих его обитателей преисподней!

Я не отрывала слезящихся, покрасневших глаз от умирающей старухи, пока та не превратилась в черное пятнышко на добела выжженной тропическим солнцем ленте дороги.

10

Томас гнал экипаж по пыльному проселку, то и дело подстегивая лошадей. По левую сторону раскинулись возделанные поля, по правую — стеной высились деревья, сплошь перевитые лианами и густо обросшие мхом. За лесом уже не было видно моря, и только отдаленный рокот прибоя напоминал о его существовании.

— Все это принадлежит вашему отцу, мисс Нэнси, — сообщил Томас, обводя широким жестом цветущую равнину, простиравшуюся от обочины до отрогов туманных гор на горизонте.

Вся обрабатываемая земля была разбита на правильные квадраты, похожие на клетки шахматной доски. После уборки сахарного тростника тоже остается стерня, только здесь, в отличие от английских полей, срезанные стебли толщиной в руку достигают колена. Возникает странное ощущение, что попал на ферму, принадлежащую какому-то гигантскому существу. А еще неубранный тростник существенно превосходит высотой обычный человеческий рост. Рубщики и их подручные работают методично и слаженно, как муравьи. Сочные верхушки стеблей тут же увязываются, сносятся на границу делянки и укладываются в ожидающие повозки.

Я не заметила и намека на изгородь, которая отделяла бы плантации от дороги, да и сама усадьба оказалась неогороженной. Воротами на въезде служили два высоких каменных столба, соединенных железной аркой с выбитой на ней большими буквами надписью: «Источник». Название обрамляли фонтанирующие ключи, навеки застывшие в серебристом металле. Прямая, как стрела, подъездная аллея проходила под сенью высоких пальм. Их ветвистые кроны с огромными кожистыми листьями напоминали широко раскинутые крылья баклана, сохнущего на солнце после очередного нырка. Томас слегка понукнул лошадей, и те бодро застучали копытами по направлению к дому.

Лужайку, на которой он стоял, отделяло от других приусадебных строений полукольцо высоких итальянских сосен. За деревьями виднелись окутанные клубами белого дыма и пара цеха по выварке сахарного тростника, окруженные скопищем разномастных лачуг, крытых тростником и пальмовыми листьями, в которых ютились рабы. Сразу за поместьем начиналась возвышенность, вздымавшаяся гигантскими уступами к подножию горной гряды, ощетинившейся высокими скалами и остроконечными пиками, вершины которых скрывались в дымке тумана и рваных клочьях облаков.

По сравнению с резиденциями других плантаторов, господский дом в «Источнике» выглядел довольно скромно и, будучи деревянным и всего лишь двухэтажным, считался старомодным. Однако построен он был со вкусом и расположен таким образом, чтобы улавливать малейшее дуновение ветра. В нем безошибочно угадывались пристрастия покойного отец, неизменно предпочитавшего комфорт переменчивой моде. Живя в Англии, он ненавидел сквозняки и любил наш прежний дом за тесную близость с соседними, благодаря чему его проще было отапливать. Переехав за город, отец часто сетовал, что в новом доме всюду дует, как в сарае, и он постоянно мерзнет. Здесь же, на Ямайке, основная проблема состоит в том, чтобы создать и сохранить в жилище прохладу. Следует признать, что это ему удалось. Большие окна были постоянно открыты, и по всем комнатам гулял ветерок, колебля тонкие муслиновые занавески. Опоясывающая дом по периметру широкая крытая веранда отбрасывала достаточно тени, чтобы прямые солнечные лучи не проникали внутрь. При воспоминании об отце у меня защипало в глазах.

Перед распахнутыми настежь створками дверей парадного подъезда на мраморных ступенях лестницы стоял, широко расставив ноги и выпятив грудь колесом, коренастый коротышка, очевидно ожидающий моего прибытия. Главный надсмотрщик плантации мистер Дьюк чем-то напоминал задиристого петуха. На его бледной, гладко выбритой физиономии с маленьким узким ртом и выпученной нижней губой совершенно отсутствовал загар. В правой руке он держал небрежно свернутую плеть с черной рукояткой, оплетенной выделанной змеиной кожей.

Он даже не шелохнулся, когда коляска остановилась, и двинулся мне навстречу только после того, как Томас помог мне выйти. Приблизившись, Дьюк стянул с головы пропитанную потом широкополую треуголку, под которой обнаружилась довольно внушительная шевелюра блестящих темных волос, обильно смазанных каким-то жирным маслянистым средством с неприятно резким запахом. Темно-серые глаза смотрели на мир с каким-то странным выражением. Позже я узнала, что у него прогрессирующая близорукость.

— Мисс Кингтон! — воскликнул надсмотрщик, протянув мне руку, прежде чем я успела подняться по ступеням. Его ладонь была мягкой и влажной; свежие пятна пота расплывались под мышками поверх застарелых высохших пятен. — Добро пожаловать в «Источник»! Надеюсь, путешествие не очень вас утомило? Хотя, в любом случае, вы наверняка устали с дороги и нуждаетесь в отдыхе. Пойдемте!

Он подхватил меня под руку и чуть ли не силком потащил за собой к парадному, у которого волшебным образом материализовались две женщины. Они стояли по обе стороны от дверей, неподвижные и безмолвные, как кариатиды. Одна постарше, другая совсем молоденькая. На обеих какие-то бесформенные балахоны из выцветшей голубой ткани. Несомненное сходство между ними наводило на мысль, что это мать и дочь, хотя цвет кожи последней отличался гораздо более светлым оттенком. Высокие, длинноногие, замершие в одинаковой позе, они выглядели зеркальным отражением друг друга.

— Филлис, Минерва, — Дьюк перевел взгляд со старшей на младшую, — это ваша новая хозяйка. — Как бы невзначай он встряхнул рукоять и хлестко щелкнул развернувшейся плетью по голенищу сапога. Женщины вздрогнули и непроизвольно сжались. — Хорошенько присматривайте за ней, иначе поплатитесь собственной шкурой!

— Да, господин, — в один голос ответили обе, смиренно потупившись и не смея поднять на него глаз.

Плеть снова щелкнула, но уже не так громко.

— Заносите сундуки в дом! — властно распорядился Дьюк и прикрикнул на разгружавшего коляску Томаса: — А ты что там копаешься, ленивый ублюдок?! Шевелись, если не хочешь схлопотать пару горячих! Прошу прощения, мисс, — повернулся он ко мне, с преувеличенной вежливостью прикоснувшись пальцами к полям своей засаленной треуголки, — но сейчас у меня неотложные дела. Вы пока освежитесь, отдохните, а ближе к вечеру почту за честь лично показать вам ваши владения.

Отвесив короткий поклон, надсмотрщик важно прошествовал мимо меня и начал спускаться по лестнице. Его одежда давно нуждалась в стирке, от него немилосердно разило потом, но сапогам мог бы позавидовать сам Бо Нэш, распорядитель танцев в Бате. Отполированные до зеркального блеска, с щегольскими отворотами и высокими каблуками, подбитыми металлическими подковками, звонко цокающими по мраморным ступеням, они служили предметом особой гордости мистера Дьюка.

Я осталась с моими новыми служанками, которые провели меня по череде смежных комнат — просторных, светлых и хорошо проветриваемых. Переходя из помещения в помещение, я с изумлением узнавала предметы из обстановки нашего бывшего дома в Бристоле. Так вот куда подевалась вся старая мебель! Маленькая зеленая ящерка прошмыгнула по свежевыбеленной стене, на которой висел большой портрет отца. Под ним столик светлого мрамора, стоявший когда-то в холле на первом этаже, а на нем огромная китайская ваза, с верхом наполненная сочными плодами манго, гуавы и апельсинового дерева. Мне казалось, что я сплю и вижу удивительный сон.

Потом Филлис отвела меня наверх и показала приготовленные для меня покои: большую прохладную комнату с натертым до блеска паркетным полом. В углу под муслиновым пологом стояла необъятных размеров кровать, а рядом с ней на туалетном столике — уже наполненный теплой водой фаянсовый умывальник и лавандовое мыло, терпкий аромат которого напомнил мне о покинутом доме. Я смыла с лица и рук дорожную пыль, а Филлис заботливо вытерла меня мягким полотенцем. Умывшись, я изъявила желание полежать, но наотрез отказалась от ее услуг, когда она кинулась меня раздевать, вежливо объяснив, что некоторые вещи предпочитаю делать самостоятельно. С облегчением скинув верхнее платье, я в одной рубашке забралась под тонкий, полупрозрачный полог.

Наверное, я задремала, потому что, открыв глаза, обнаружила, что в комнате стало заметно темнее и прохладнее. А еще со всех сторон доносился какой-то незнакомый стрекочущий звук — не очень громкий, но неумолчный и чрезвычайно назойливый. Должно быть, он меня и разбудил. Откинув полог, я увидела младшую служанку, Минерву. Она терпеливо дожидалась моего пробуждения, а на столике рядом с кроватью стоял принесенный ею поднос с фруктами, свежеиспеченным пшеничным хлебом и кувшином холодной ключевой воды. Я с улыбкой поблагодарила ее, но не услышала в ответ ни слова. И в глаза мне смотреть она почему-то избегала. Пока я ела, Минерва разложила на постели свежее платье, после чего отошла к стене и застыла молчаливым изваянием, потупившись и сложив руки за спиной. Но стоило мне отодвинуть столик и подняться на ноги, как она тут же вышла из оцепенения и опрометью бросилась помогать мне одеться.

— Что это за странный звук? — спросила я.

Похоже, мой вопрос ее удивил, и она не сразу нашлась с ответом.

— Цикады, мисс. Это всего лишь цикады, — сообразила наконец служанка, поняв, что я имею в виду. — Насекомые такие с крылышками. Они трутся ими вот так, — изобразила она своими шоколадными ладошками, — отсюда и шум.

— Скрипят, как мускатные орехи на терке, — поморщилась я, с удовлетворением отметив, что мое замечание вызвало некое подобие улыбки у нее на губах.

— Мистер Дьюк ожидает вас внизу, мисс, — сообщила Минерва, у которой, к моему удивлению, оказался безупречный мелодичный контральто [19], и поспешно добавила: — Если вы уже готовы, конечно.

Старший надсмотрщик нетерпеливо расхаживал по веранде с неизменной плеткой в руках. Короткую рабочую куртку он сменил на длинный коричневый сюртук, такой же поношенный и грязный. Во дворе я опять услышала новые звуки, более громкие, чем скрип цикад. Я поинтересовалась что это такое.

— Лягушки, мисс Кингтон, — скривился Дьюк. -Это еще цветочки, а вот после захода солнца они по-настоящему разойдутся. Так голосят, что оглохнуть впору! Теперь, когда вы отдохнули, самое время осмотреть ваши владения. Начнем, пожалуй, оттуда, — указал он на мельницу, расположенную на небольшом пригорке. — Там мы измельчаем сахарный тростник.

К мельнице тянулась вереница повозок, влекомых парными упряжками серых длинноухих мулов. На каждой, словно огромные стога сена, громоздились горы аккуратно уложенных тростниковых связок. Несколько десятков рабов занимались разгрузкой. Они по цепочке передавали связку за связкой, пока те не достигали устрашающего вида вертикальных металлических жерновов, с легкостью перемалывавших толстые стволы в мелкое крошево. Выделяющийся при этом сок стекал по специальному желобу прямиком в расположенный ниже выварочный цех.

— Эй, там! Куда смотришь, бездельник! — Плеть в руках Дьюка ожила, змеей обвившись вокруг спины одного из чернокожих в цепочке, уронившего переданную ему вязанку. Бедняга не посмел даже пикнуть, хотя я ясно видела, что железный наконечник плетки прорвал его рубаху и глубоко впился в тело. — Нам нельзя терять ни минуты, — пояснил надсмотрщик, как ни в чем не бывало повернувшись ко мне. — Тростник необходимо перемалывать сразу после рубки, иначе сахар может не выкристаллизоваться. — Он сложил плеть и сунул ее под мышку. — Только она и помогает вправлять им мозги. Тем, конечно, у кого они есть, — рассмеялся он собственной шутке. — Рядом с этими монстрами, — кивнул Дьюк на скрежещущие жернова, — безмозглые быстро умнеют. Ежели затянет, враз руку оттяпает. Потому и держим поблизости эту штуку, — указал он на висящий рядом с жерновами мачете [20] и снова расхохотался. — На размоле даже самые ленивые и тупоголовые быстро усваивают, как себя вести.

Жернова крутились двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю на протяжении всего сезона уборки сахарного тростника и ежеминутно требовали пищи, которую им безостановочно скармливала целая армия рабов, вынужденных трудиться до седьмого пота по приказу хозяина и под страхом наказания плетью.

После мельницы он повел меня в цех для выварки и на ходу пустился в пояснения:

— Сок необходимо довести до кипения не позднее чем через двадцать минут после выжимки. В противном случае, он начинает бродить и превращается в патоку. Сок поступает сверху по особому желобу и разливается в большие медные чаны. Еще мы добавляем туда немного лайма [21] для лучшей кристаллизации.

Чаны оказались просто гигантскими, равно как и топки под ними, в которых непрерывно пылал огонь, поддерживаемый толстыми поленьями и отходами от размола, доставляемыми в цех по другому желобу. Я не решилась зайти внутрь: уже на пороге в лицо пахнуло таким нестерпимым жаром, что у меня перехватило дыхание. В тумане горячих испарений, подобно призракам, двигались мужские и женские фигуры, вооруженные медными шумовками с длинными черенками, которыми они снимали пенку с кипящей жидкости.

— Пенка и патока сливаются в отдельные емкости и в дальнейшем используются для производства рома. Процесс выварки также не прекращается в течение всего сезона, и пламя в топках ревет круглосуточно. Несчастные случаи считаются обычным делом и часто приводят к смертельному исходу. Кипящий сахарный сироп липнет к коже и до костей разъедает плоть. На последней стадии кристаллизации загустевший сироп разливается в формы. После охлаждения из них извлекают сахарные головы, ставят на них клеймо «Источника» и отправляют в Бристоль для продажи или рафинирования. — Закончив лекцию, Дьюк с самодовольным видом повернулся ко мне, ожидая, вероятно, похвалы или хотя бы одобрения с моей стороны.

Я же смотрела на него в упор и не могла вымолвить ни слова — так меня трясло от всего увиденного и услышанного. Так вот на чем основано благосостояние семейства Кингтонов! Впервые в жизни мне стало по-настоящему стыдно за то, что я тоже ношу эту фамилию. Прежде я как-то не задумывалась, откуда берется сахар, и уж точно не имела ни малейшего представления, в каких адских условиях вынуждены пребывать производящие его люди.

Следующим этапом экскурсии стало посещение невольничьей деревни. Жалкие хижины на одну-две комнаты, крытые тростниковой соломой и пальмовыми листьями.