Истерические личности живут в псевдореальности, и мы можем выявить это в различных областях. Вопрос подлинности представляет для них центральную проблему, так как является внутренним отражением их бегства от реальности в «роль». Религия воспринимается ими легко, при этом вера для них необязательна и они посещают церковь из чистого прагматизма, потому что так принято. Для них показное важнее истинного, им достаточно соблюдать внешнюю форму. Мысль о том, что раскаяние и исповедь избавляют от грехов и поэтому можно снова стать невинным, как новорожденный, кажется им прекрасной. Для них характерно представление о своем, персональном Боге, который в их понимании является любящим отцом, который иногда дает указания. Они во многом остаются по-детски незрелыми, наивными и верящими в чудеса, обольщаются различными предсказаниями и обещаниями выздоровления. Они готовы оказать помощь другим, если это не требует какого-либо напряжения и серьезных усилий с их стороны. Они становятся приверженцами различных сект, удовлетворяющих их потребности в сенсациях. Как пациенты психотерапевта они отдают предпочтение гипнозу, который в мгновение ока разрешает их трудности без приложения их собственных усилий. Касательно этики они имеют сходные наивно-необязательные установки. Возможность найти «козла отпущения» и свалить свою вину на другого используется ими очень широко. Из-за того, что им не свойственны самостоятельность суждений и самокритика, они редко учатся на своих ошибках. В какой-то степени истерическая конституция свойственна всем людям как проявление частичной фиксации на ранних фазах развития с новыми для данной личности задачами и страхами. Об этом напоминают нам подобные детским процессы проецирования собственных или коллективных недостатков и чувства вины на других, что может приобретать большое значение. Здесь особенно хорошо работает проекция по типу «поиска врага», так как враги способствуют уменьшению или снятию собственной вины. Каждый народ, религиозная община и раса проявляют тенденцию проецировать на других то, что они признают неподходящим для себя. Бессовестные властители раздувают эту готовность к проекции и используют ее в политических и идеологических целях. Такая неконтролируемая тенденция является ничем иным, как психодинамической основой разжигания и окончательного развязывания войн, расовой ненависти и религиозной вражды. Стремление освободиться от прошлого, отягощенного чувством вины, есть всеобщая человеческая потребность. В противоположность депрессивным личностям, склонным винить во всем себя, истерики забывают или отрицают свою вину. Своеобразие немецкого языка состоит в обозначении преступления (проступка) как чего-то временного (vergehen – «проходить», sichvergehen gegen – «нарушать законы», das Vergehen – «проступок, преступление»). Не означает ли это в нравственном смысле преходящий характер наших поступков? Во всяком случае, для истериков такое истолкование весьма приемлемо. Как родители и воспитатели личности с истерическим развитием отличаются восторженностью и увлеченностью, они обладают большой суггестивной силой, что придает их детям чувство того, что жизнь прекрасна и бесценна. В своих эмоциональных симпатиях они скорее спонтанны, чем гармоничны. Дети считают, что родители любят их, гордятся и восторгаются ими; родительский дом отличается атмосферой гостеприимства, дети, по крайней мере, до той поры, пока они не распознают того, что таится за внешне благополучным фасадом, считают, что многие им завидуют. При истерической структуре личности родителей трудности заключаются в недостатке последовательности в воспитании; баловство и запреты резко сменяют друг друга, что затрудняет для ребенка ориентацию в окружающем. Он не знает, с какими замечаниями он должен считаться, ибо поведение взрослых больше обусловлено настроением, а не объективными факторами. Он вовлекают детей в атмосферу «апрельского климата», что хаотизирует их и вызывает у них неуверенность. Часто такие родители пробуждают в детях ложные или несбыточные ожидания. Когда они проявляют недовольство ребенком или запрещают ему что-либо, то одновременно дают неопределенное обещание исполнить его желания в будущем, «когда ты станешь немного старше»; их отказы и запреты не сопровождаются необходимыми разъяснениями и непонятны для ребенка; каждый отказ или запрет в таких случаях связан для ребенка с ожиданием вознаграждения. Они пробуждают в детях опасные ожидания удивительного, сказочного будущего, поддерживают в них иллюзорные желания и представления вместо того, чтобы направлять их на реальное восприятие действительности. Они не дают детям правильного руководства и умений для дальнейшего жизненного пути, благоразумных наставлений и необходимого опыта, и позже это приводит к жизненным разочарованиям. С одной стороны, они привязывают к себе ребенка, с другой – внезапно отталкивают его от себя. Когда им предъявляют претензии, они ссылаются на жизненные трудности и призывают к ответственности, когда требуется понимание проблем ребенка, они оставляют его одного, не понимая, что доброе слово, сказанное во время, стоит больше последующих клятв в любви. Они не переносят, когда их критикуют дети, принимая это как личную обиду и лишь увеличивая тем самым число совершаемых ими ошибок. В отличие от лиц с навязчивым развитием, они действуют, руководствуясь не претензиями на власть и собственную непогрешимость, а тщеславием и уязвленным самолюбием. Если они призывают детей к ответу, то при этом говорят не столько о проступке ребенка, сколько о том, как они жертвуют собой ради ребенка, как о нем заботятся, так что дети испытывают вину за свою неблагодарность. Опасной является их склонность воспитывать в детях демонстративность: дети должны все делать для того, чтобы прославить родителей, и не вправе разочаровывать их даже тогда, когда их лишают родительской любви. При этом возрастает опасность того, что ребенок начнет злоупотреблять навязанной ему ролью. Отчасти это связано с тем, что ребенок начинает злоупотреблять впечатлением, которое он производит, а также заменяет собственные неудовлетворенные желания выполнением желаний других (при этом я вспоминаю приведенный выше пример с манекенщицей). В политике истерические личности охотно представляют либеральные или революционные партии не в последнюю очередь из-за жажды сенсаций, а также в связи с некоторой неудовлетворенностью и неопределенными ожиданиями будущего. Они, однако, отнюдь не такие жестокие и бескомпромиссные революционеры, как шизоиды. Истерики иногда очень наивно верят в прогресс, надеясь, что новое уже тем хорошо, что оно отличается от настоящего. Этим они отличаются от лиц с навязчивым развитием, которые держатся за старое только потому, что оно известно и апробировано. Таким политиком истерического формата, по представлению Андре Моруа, был Бенджамин Дизраэли. Будучи политиками, они являются также вдохновенными, увлекающимися ораторами, которые много и охотно обещают своим слушателям. Среди них часто встречаются натуры, склонные к лидерству, имеющие новые подходы и намечающие новые пути, но пренебрегающие рутинной, мелочной работой для претворения в жизнь своих идей. Они могут соблазнять и совращать своих избирателей, используя их для выполнения своих тайных желаний. В основе этих «высоких игр» лежит принцип «после нас хоть потоп». Они не жалеют о том, что произошло, часто напоминая игроков, ставящих ва-банк. Рискуя, они не разочаровываются при проигрыше и все начинают сначала, напоминая «ваньку-встаньку». В социальных областях им подходят все профессии, которые требуют персонифицированного отношения, гибкого реагирования, мгновенной оценки ситуации, маневренности, умения наладить доброжелательные контакты, способности приспособиться к быстро меняющимся обстоятельствам – короче говоря, они предупредительны и любезны там, где могут быть быстро реализованы их желания. Сюда относятся все виды деятельности, где они могут представительствовать, где сан и звание предпочтительнее должности, так как символизируют почет и награды; причем они идентифицируют себя с высоким саном и званием. При этом сан и должность для них связаны не столько с исполнением обязанностей и долгом, как у навязчивых личностей, сколько с теми возможностями, которые могут возвысить их личность и сделать ее блистательной. Особенно их привлекают ордена и титулы. Им подходит любая деятельность, при которой их способность к установлению контактов и потребность в межчеловеческих отношениях соответствуют задаче удивить и обрадовать публику. Будучи представителями фирмы или продавцами, они обладают большой силой внушения и сбывают покупателю залежалый товар, представляя это как необыкновенно удачную покупку и заставляя покупателя приобрести, к примеру, галстук, как будто это главная часть одежды. Они всегда занимают то место, где могут поразить окружающих своей привлекательностью, представительностью, ловкостью и показной целеустремленностью. Их привлекают все профессии, которые соответствуют их неопределенным упованиям на то, чтобы попасть в высший свет, и которым сопутствует рек лама и упоминания об их достоинствах: фотомодели, манекенщицы, мастера по украшениям и украшательству, организаторы гостиничного обслуживания – все это подходящие для истериков занятия. В своей работе они проявляют больше персональных, чем деловых качеств, и там, где их личные качества востребованы, они справляются со своими обязанностями. При соответствующей одаренности они могут сублимировать в искусство, прежде всего изобразительное и хореографическое, свои задатки и свойства, свои фантазии и желания, силу своего воображения, способность к самовыражению и радость от перевоплощения. Старость и смерть, в конечном итоге, являются неизбежной реальностью нашей жизни, которую мы не можем отодвинуть надолго. Из-за неумения воспринимать реальность и склонять голову перед необходимостью истерические личности склонны как можно более длительное время закрывать глаза на эту реальность. Старость и смерть совершенно естественны, от них нельзя уклониться – с этим они согласны, но относят, по преимуществу, к другим, а не к самим себе. В связи с этим они пытаются, по возможности, поддерживать иллюзию вечной молодости и считают, что перед ними простирается безграничное будущее, богатое неожиданными возможностями. Особенно чувствительны они к тем методикам и практическим советам, которые соответствуют их стремлению остаться молодыми, и к учениям, касающимся продолжения жизни после смерти и дальнейшего существования их личности. Наиболее частым следствием их попыток ускользнуть от собственной смерти является несвоевременное составление завещания и беспорядок в делах, что часто приводит к хаосу. В старости под давлением приближающейся смерти у них нередко наступает внезапное, кажущееся радикальным изменение поведения, напоминающее о выражении «Junge Hure, alte Betschwester» («В юности – блудница, в старости – святоша»). Правда, при глубоком рассмотрении оказывается, что такие изменения вряд ли подлинны. Они с трудом понимают достоинства и преимущества возраста и к тому же имеют способность переосмысливать свое прошлое и жить воспоминаниями, реконструируя их желательным для себя образом – так, чтобы играть в них главную роль. Некоторые из них, однако, находят в себе силы придать своему уходу с жизненной сцены характер впечатляющего зрелища величия смерти. Искусство во всех его формах является преимущественным увлечением истерических личностей. Их творчество, несомненно, носит черты их личности. Иногда они склонны к настоящему эксгибиционизму; они пишут прекрасные письма и автобиографии, в которых с пылкостью приукрашают себя. Красочность, оригинальность и живость являются их сильными сторонами. Формальная сторона дела для них часто не имеет значения. Им свойственно грезить наяву, что может представлять для них угрозу, так как их фантазии не находят применения в реальной жизни. Скорее напротив. Мир фантазий и желаний отдаляет их от действительности, и только деятели искусства в своем творчестве стремятся изобразить этот мир и тем установить связь с реальностью. Сновидения истериков, отражая их структурно-специфическую проблематику, представляют часто наивную форму исполнения желаний и носят в чем-то иллюзионистский характер, поскольку в них происходит пренебрежение законами реальности, так что они близки к сказкам. Потенциальное разрешение существующих проблем реализуется во сне – спасаясь от безысходной ситуации, здесь можно улететь или, обретя магические способности, внезапно погрузиться в воду и избежать катастрофы. Вытесненный в глубину подсознания страх нередко выявляется в сновидениях, когда земля внезапно проваливается под ногами или человек вдруг оказывается перед пропастью (ситуация, отраженная в картине, изображающей всадника на дне моря). Их сны большей частью цветные, подвижные, полные событий; многие из них запоминаются. Достаточно часто во сне решаются сложные задачи, державшие долгое время в напряжении или возлагавшиеся ранее на других. Попытка определить линию возрастания истерических личностных особенностей от здоровых людей с отдельными истерическими чертами характера до легких и тяжелых расстройств этой структуры дает следующие градации: жизнерадостно-импульсивные, эгоистичные и напористые – люди с нарциссическими потребностями к самоутверждению и желанием быть в центре внимания – лица с чрезмерной напористостью и влечением к контактам – папенькины доченьки и маменькины сыночки, которые никак не могут оторваться от «семейного романа» – истерическая лживость – театральность и бегство от реальности вплоть до афер – «вечные подростки» – лица без четкой женской или мужской личностной структуры, не воспринявшие своей половой роли, нередко с гомосексуальными склонностями – так называемые «кастраты»: женщины с деструктивными тенденциями мужененавистничества и мужчины типа «донжуанов», чье поведение определяется жаждой мести женщинам – фобии – тяжелые истерические картины болезни с психотической и соматической симптоматикой, которая не может быть связана с поражением каких-либо органов или систем – лица с предпочтительно экстремальными проявлениями (признаки истерического паралича). Здоровые люди с истерическими чертами в личностной структуре с радостью идут на риск, предприимчивы, всегда готовы к восприятию нового; они гибки, пластичны, жизнерадостны, блестящи, увлекают других своим жизнелюбием и спонтанностью, готовы все испытать и склонны к импровизации. Они заводилы в компаниях, никогда не скучают, им всегда «чего-то не хватает», они любят все начинания и полны оптимистических ожиданий и представлений о жизни. Каждое начало содержит для них все шансы на успех, таит в себе волшебство, как упомянуто в эпиграфе к этой главе. Они во все привносят движение, сотрясают застоялые, устаревшие догмы, преодолевая их с помощью большой силы убеждения и сознательно используя свою привлекательность. Они ничего не воспринимают серьезно, за исключением, быть может, самих себя, потому что "Я" для них – единственная реальность в жизни. Им свойственны сильные импульсы самоутверждения, и они более способны вносить в ситуацию динамическое начало, нежели терпеливо, планомерно и выносливо добиваться результата. Однако именно их нетерпеливость, их любопытство и неотягощенность прошлым иногда дают им шанс видеть и охватывать то, что недоступно другим, и тем самым расширять границы нашего познания и наших возможностей. Они смотрят на жизнь с отвагой и своенравием авантюристов, и смысл жизни для них заключается в том, чтобы она была богатой, интенсивной и изобильной.

 
      Четыре основных формы страха ставят перед нами общечеловеческие проблемы, которые все мы вынуждены разрешать. Каждый из нас встречается со страхом перед самоотдачей в его различных формах, которые, в общем, являются ощущением угрозы нашему существованию, нашему личностному пространству или целостности нашей личности. Каждая попытка открыть душу, довериться другому, каждая симпатия и любовь таят в себе угрозу, так как делают нас ранимыми и менее защищенными, как будто мы отдаем другому частицу нас самих. Поэтому всякий страх перед самоотдачей, самоотвержением связан со страхом утраты собственного "Я". Каждый встречается также со страхом перед становлением "Я", перед индивидуализацией, который в разнообразных формах встречается как общеизвестный страх одиночества. Процесс индивидуализации означает попытку спастись от поглощающей всеобщности и возвыситься над нею. Чем больше мы существуем сами по себе, тем больше отдаляемся от других, и тем больше индивидууму угрожает изоляция. Каждый встречается также со страхом перед преходящим характером нашего существования, перед неизбежностью приближающегося конца и его внезапностью. Чем больше мы держимся за жизнь и пытаемся сохранить ее, тем больше расширяется этот страх, принимающий разнообразные формы всеобщего страха перед переменами. И наконец, каждый из нас встречается со страхом перед необходимостью, перед суровостью и строгостью окончательного, который при всем разнообразии форм является общим страхом перед неуклонностью законов и сложившихся установок. Чем больше мы стремимся к неограниченной свободе, тем больше страшимся, последовательности и реальности с ее определенными границами. Таковы основополагающие страхи нашего существования, столь важные для нашего зрелого развития, которые нельзя миновать и которые мстят нам за наши попытки их уменьшить или обойтись множеством маленьких банальных страхов. Эти невротические страхи могут быть практически преодолены, и, в конечном счете, от них можно избавиться тогда, когда мы проанализируем и узнаем, какой же страх лежит в их основе. Невротические страхи исполняют функцию замещения и обезвреживания, и вместе с тем они карикатурно искажают основной страх существования (экзистенциальный страх). При этом невротические страхи мучительны, они угнетают личность и кажутся лишенными смысла. Мы должны рассматривать их как сигнал тревоги, как указание на то, что наш образ жизни в чем-то неправилен и что в замещенном, скрытом от сознания страхе кроется что-то, что необходимо истолковать. Встреча с большим (экзистенциальным) страхом является одним из аспектов духовной зрелости; перенос его на замещающие невротические страхи не только тормозит или парализует нашу деятельность, но и отвлекает от разрешения важнейших задач нашей жизни, свидетельствующих о нашей принадлежности к человечеству. Таким образом, страх в описанных основных формах имеет важное значение: он не только является одним из способов уберечься от зла, но служит фактором нашего интеллектуального развития. Пережив и преодолев большой страх, мы всегда предъявляем новые требования к жизни; в восприятии страха и попытке его преодолеть выявляются новые возможности каждого человека. Преодоление страха – это победа, которая делает нас сильнее, каждое уклонение от борьбы – это поражение, ослабляющее и уязвляющее нас. Из биографических примеров мы видим, что наш страх имеет предысторию и историю развития. Размеры, интенсивность и объекты страха взрослых всегда являются видоизменением наших детских страхов. Человек со счастливым, полноценным детством, если он не сталкивается с исключительными, меняющими его участь факторами, в состоянии переработать страх, который является для него не источником заболевания, а стабильным фундаментом личности. Если кто-то подавляет соответствующие раннему детскому возрасту страхи и психологические трудности или окружающие не оказывают ребенку, испытывающему эти страхи, должной помощи, в более позднем возрасте такой страх переживается как более травмирующий и подавляющий личность, так как он активизируется старыми, непереработанными страхами из прошлого данной личности. Эти соображения могут помочь при проведении различных форм психотерапии. Помощь возможна даже при тяжелых, непереносимых страхах, масштаб которых не может быть осмыслен, если мы не попытаемся понять их как повторение детских страхов, оставленных без соответствующей поддержки. И тогда мы вновь получим силы, которых недоставало, для того чтобы обрести доверие, надежду, понимание и мужество. Когда Рильке однажды сказал о людях: «Стремись вновь познать свое детство, и тогда неосознанное и удивительное богатство, заложенное в полном предчувствий, темном и бесконечном начале жизни, пополнит твой лексикон», – это были по-настоящему исполненные глубокого смысла слова. Но, к сожалению, такое встречается нечасто: начало жизни больше темно, чем богато, больше тягостно, чем полно предчувствий, больше расстраивает, чем одаривает чудом. Однако в таких случаях можно получить психологическую помощь, которая заключается в психотерапевтическом процессе обратного развертывания прошлого с целью необходимого его переосмысления и переработки для освобождения от повреждений, полученных в процессе искажения детского развития. Взаимная встреча нашей предрасположенности с внешним миром в том широком смысле, какой мы вкладываем в постнатальные средовые факторы, и есть то, что мы называем нашей судьбой или участью. Эта наша судьба начинает формироваться с детства и ведет свое начало от него как от первоначальной матрицы, с которой начинается развитие жизни. Однако именно психотерапия имеет возможность многое из того, что мы ранее воспринимали как нашу участь, расценить как следствие вредного воздействия окружающей среды, с тем чтобы, переосмыслив и оценив эти патогенные воздействия, улучшить нашу жизнь. Важно знать, что раннее воздействие каждого общества имеет решающее значение для формирования личности. Пренебрежение средовыми факторами или их недооценка особенно недопустимы в связи с тем, что для раннего детского возраста родители являются главными персонами, которые не только обслуживают ребенка, но и осуществляют его связь с внешним миром. Социопсихологическое воздействие на ребенка вначале косвенным образом оказывают его родители – своими социальными установками, авторитетом, работой, отношением к религии, сексу и т. д., поэтому неправильное или ошибочное поведение родителей всегда выявляется в образцах социальной критики, которые с той или иной степенью сдержанности передают детям родители как представители определенного общества, определенной культуры, определенного общественного класса и определенной идеологии. С другой стороны, общество, государство и т. д. должны анализировать четыре основные формы страха, и их ответ, нередко оскорбительный, зависит от господствующей идеологии. С четырьмя основными формами страха, с его четырьмя импульсами или требованиями связаны всеобщие, имеющие силу закона и принципиальные суждения, которыми нельзя пренебречь и которые от носятся к нашей экзистенции. В связи с этим представляется, что мы всегда имеем четыре принципиальные возможности ответа на жизненную ситуацию, на межчеловеческие отношения, задачи или требования, которые мы регулируем одним из четырех способов: мы можем их распознать и от них дистанцироваться; мы можем с ними охотно идентифицироваться; мы можем их воспринимать как закономерность или, в соответствии с нашими желаниями, пытаться их преобразовать. Каждая важная задача, каждое решение, каждая серьезная встреча между людьми, каждое происшествие, имеющее для них судьбоносное значение, потенциально содержит в себе все четыре изложенных выше возможности. Они используются в зависимости от ситуации и нашей предрасположенности. Наши решения, по крайней мере, включают в себя эти возможности и несут в себе черты нашей биографии, наших жизненных установок. Однако не только это – часто межличностные отношения требуют от нас практически одновременного взаимопроникновения и применения всех четырех импульсов. Возьмем для примера процесс воспитания и обучения: он требует от воспитателя терпеливого, иногда изнурительного соблюдения дистанции, которое не обходимо для того, чтобы ребенок осознал и отстоял свою самостоятельность; при этом требуется также любящее отношение к ребенку, для того чтобы он доверял воспитателю и чувствовал, что его понимают. Воспитателю необходимо проявлять и здоровую жесткость и последовательность, чтобы приучить ребенка к порядку, а также доверие и уважение к самостоятельности ребенка, стремясь влиять на его желания и избегать при этом отчуждения. Такая точность и полнота реагирования ограничена нашими возможностями, так как людям свойственны несовершенство и неточность. Представляется, однако, важным, чтобы индивидуальная ограниченность не затрудняла способность воспринимать всеобщее. Каждый из нас имеет в качестве основы прирожденную сомато-психическую конституцию, среду, оказывающую на нас влияние, индивидуальный опыт и приобретенные способы поведения, свою жизненную историю, которые формируют характер, индивидуальные возможности и границы своего несовершенства и своей односторонности. Каждый из нас пытается утвердить свои границы и свою единичность и по возможности плодотворно ими пользоваться, так как знает, что всеобщность для него недоступна. Каждый из нас демонстрирует преобладание одной из четырех установок, проявляющееся в одном из четырех видов импульсов, в котором он наиболее совершенен. Другие стремятся присоединиться к всеобщности, потому что знают, что совершенство недостижимо и что наиболее плодотворная реализация собственных способностей возможна лишь вовне. Они отказываются в большинстве своих проявлений от тех возможностей, которые заключаются в последовательном совершенствовании того, что заключено в их собственных границах, и стремятся интегрироваться с чуждым и отдаленным от них существованием, тем самым, обновляясь и совершенствуясь. Совершенство и полнота существования являются недостижимым человеческим идеалом, к которому мы стремимся приблизиться. Четыре основных стремления имеют прикладной характер: мы всегда пытаемся остаться верными самим себе, защитить нашу индивидуальность, уменьшить зависимость, расширить свои знания, понять окружающий мир и по возможности избавиться от страха. Мы всегда пытаемся сделать свое "Я" более свободным, устанавливая межчеловеческие связи в форме чуткой любви и самоотдачи, в расширяющей наши пределы трансцендентирующей самоотверженности и озабоченности. Мы всегда пытаемся все, что кажется нам истинным, добрым и желанным, признать вечным, мы используем эти признанные нами ценности для противостояния кратковременным, изменяющимся влияниям, которые хотят разрушить или поколе бать эти ценности, пытаемся придерживаться тех закономерностей и того порядка, которые считаем необходимыми, и защищаем их. И, наконец, мы хотим свободы, которая утверждает постоянную изменчивость жизни и аполлонийский или дионисийский образ жизни в противоположность тем желаниям, которые направлены на отстаивание совершенства и страшатся перемен; оба эти стремления пребывают в нашей душе. И мы всегда хотим, как шизоиды, которые боятся утраты собственного "Я", отстраниться от чрезмерной близости человеческих контактов, как депрессивные, из страха перед отделением и одиночеством, – оставаться зависимыми, как личности с навязчивостями, из страха перед переменами и преходящим, – цепляться за привычное и, наконец, как истерики – стремиться к передовому из страха перед необходимостью и окончательностью и в попытке их предотвратить. Все это приводит каждого из нас к уклонению от тех или иных требований жизни, что делает наши человеческие качества фрагментарными. Это также означает, что две противоположные личностные структуры инстинктивно привлекают, оказывают влияние и дополняют друг друга. Так и в гипнотическом воздействии нас привлекает тот факт, что оно активизирует то, что мы в себе предчувствуем, но не можем реализовать, и подавляет то, что требуется изжить или преодолеть. Представляется, что противоположный по структуре личностный тип привлекает нас возможностью установления целостности, расширения нашей индивидуальной ограниченности и односторонности, что составляет важную часть полового очарования. В этом смысле поддерживают, взаимодополняют и привлекают друг друга, с одной стороны, шизоиды и конституционально депрессивные, и с другой – лица с навязчивым развитием и истерические личности. Быть может, здесь действует бессознательное влечение к взаимному дополнению, выражающееся в желании найти партнера, в котором есть то, чего нам недостает? Или в таком соединении мы видим возможность освободиться от оков роковой структурной определенности нашей личности? В любом случае, в антиномической привлекательности противоположных типов заключается шанс на такое дополнение. Однако теперь, когда мы готовы воспринять существование другого и хотим его по-настоящему понять, мы надеемся этого «другого» открыть и развить в себе самом. Правда, в реальной жизни, по большей части, все выглядит иначе: каждый пытается привлечь другого на свою сторону, сделать его, по возможности, похожим на себя самого, что приводит не к творческому взаимодействию, но к ожесточенной борьбе друг с другом. Или возникает безнадежное непонимание другого в связи с нашей неготовностью переучиваться или стремлением оценивать поведение другого по собственному масштабу, что для другого не приемлемо. Взаимная инстинктивная привлекательность шизоидных и депрессивных партнеров имеет следующие основания: шизоиды чувствуют готовность любить и способность к любви депрессивных личностей, их жертвенность, их сочувственную заботливость и их умение знать свое место. В общем, они чувствуют, что им представляется шанс освободиться от изолированности, возможность с помощью партнера испытать то, чего не было в его жизни ранее, – чувство доверия и взаимной поддержки. Так устанавливается то, как будто гипнотическое притяжение, которое чувствуют шизоиды по отношению к депрессивным личностям и благодаря которому они готовы сосуществовать с ними, не изменяя при этом собственных привычек и собственного развития.