Моментально забываю о преследовании бошей - мной овладевает огромное желание добраться домой как можно быстрее. Два немецких аэроплана заходят на меня в атаку на расстоянии 500 ярдов. Я решил не выяснять, сколько ещё машин находится за ними. До меня дошло, в какую изумительную западню меня завели неопытность и глупость. Это были гонки на выживание.
      По пути домой мне довелось пережить целую гамму чувств. Я верил в то, что немецкие самолёты не слишком хороши и что у нас есть возможность оторваться от них в любой момент. Когда я оглядывался назад и убеждался, что они настигают меня, несмотря на все мои маневры, то проникался своего рода восхищением перед их отточенным умением летать, смешанным с невыразимым презрением к суждениям инструкторов, якобы знавших всё о немецких аэропланах. Я кабрировал, пикировал, штопорил и маневрировал скоростью. Они разгадывали каждый маневр и продолжали настигать меня. На какое-то мгновение я оказался в выгодной позиции и решил выжать из неё всё. Резко изменив курс, стал карабкаться вверх. После тридцати минут, полностью посвящённых попыткам стряхнуть с хвоста моих преследователей, я выполз из "укрытия" и с удовольствием направился домой. На поле два добрых старых друга ждали моего возвращения. Какую тревогу им довелось бы пережить, узнай они в какую передрягу я попал!
      "Привет, Рик! Какого чёрта ты не подождал нас?" - осведомился Дуг Кэмпбелл, когда я выбирался из машины. - "Мы преследовали тебя по всей Франции, пытаясь нагнать!"
      "Эдди, куда ты пропал, после того как мы потеряли тебя в облаках?" спросил Чарли Чэмпмен, с интересом разглядывая меня и опираясь на мою занесённую ногу. - "Мы дома почти полчаса!" Вот оно что: кажется, за мной гнались два американских, а вовсе не немецких, пилота.
      С четверть секунды я сосредоточенно раздумывал. Затем оттолкнул Чэпмена и спрыгнул с машины.
      "Просто мне показалось, что я заметил боша над немецкой территорией и вернулся проверить это" - бодро ответил я, - "но, наверное, я ошибся".
      Глава 4. Моя первая победа над "гансом"
      Следует отметить, что моя подготовка к воздушным схваткам происходила последовательно. Оглядываясь назад с высоты сегодняшнего дня, можно сказать: мне повезло столкнуться почти со всеми разновидностями опасностей, которые могут подстерегать военного лётчика, до того, как мною был сделан хотя бы один выстрел по врагу. Мне кажется - подобная удача редка. Пилот значительно получше меня начал головокружительную карьеру и счёт его побед открылся в первом вылете к линии фронта. То был блестящий успешный старт, мгновенно принесший ему славу. Но с самого начала пилот лишь "снимал пенку" и не был знаком со "снятым молоком" авиации. Однажды пенка сошла и первая же порция молока поставила точку в его карьере.
      Несмотря на то, что в течение нескольких недель начало моей боевой карьеры сопровождалось разочарованиями, даже этот этап принес значительную пользу, результатами которой я воспользовался позже. Теперь можно заявить со всей ответственностью: одержи я первую победу во время первых вылетов к линии фронта - мне бы никогда не пережить дюжины боёв. Каждая обманутая надежда преподносила мне серьёзный урок, который, в конечном итоге, оплачивался сторицей вдесятеро. Если бы кто-нибудь из моих соперников прошёл через подобную школу разочарований, так раздражавших меня, то, возможно, он, а не я, рассказывал бы теперь дома своим друзьям о сериях побед над врагом.
      Апрель во Франции очень похож на апрель где бы то ни было. Дожди и пасмурная погода налетают внезапно и вылеты становятся полностью непредсказуемыми. 29 апреля 1918 года мы проснулись в шесть часов и высунули наши головы из дверей для быстрого осмотра мрачных небес. Последние три или четыре дня постоянно лил дождь. Патрули не взлетали с аэродрома. Если бы они и поднимались в небо, то не обнаружили бы поблизости никаких самолётов противника, так как ни один из них не был замечен над линией фронта вдоль нашего сектора.
      Около полудня наши надежды стало питать выглянувшее солнце. В тот день я был назначен в патруль и с трёх часов я наблюдал у ангаров как небо постепенно проясняется. Капитан Холл и я должны были дежурить в "тревожной" группе аэродрома до шести часов вечера. Ровно в пять капитан Холл принял телефонный звонок из французского штаба в Бомоне (Beaumont): вражеская двухместная машина только что пересекла наши линии и летит к югу над их головами.
      Мы с капитаном находились на поле в лётных костюмах, а наши машины стояли друг рядом с другом, развёрнутые против ветра. За минуту мы вскочили в них и наши механики раскручивали пропеллеры. Именно в это время к нам подбежал сержант, дежуривший на телефоне, и попросил капитана Холла задержать вылет, пока не прибудет майор. Он собирался сопровождать нас и должен был появиться на поле через две минуты.
      Пока сержант передавал сообщение, я осматривал небо на севере и вдруг заметил крошечное пятнышко на фоне туч над Форе де ля Рейн (Fort de la Reine), оторое я принял за вражеский самолёт. А вот майора видно не было. Наши двигатели постепенно набирали обороты, всё было готово. Указав Джимми Холлу (Jimmy Hall) на дальнюю крапинку, я умолял его взлететь пока мы не потеряли из виду нашу лёгкую добычу. Если мы станем дожидаться майора, то можем её упустить.
      К моей радости капитан Холл уступил и немедленно приказал парням убрать из-под колёс колодки. Мотор его самолёта взвыл, он добавил газ, и через мгновение наши машины стремительно покатились по полю. Почти крылом к крылу мы взлетели и, быстро набирая высоту, взяли курс на нашего боша.
      Через пять минут мы были над линией наблюдательных аэростатов, растянувшейся приблизительно в двух милях за линией фронта. Я находился по правую сторону от Джимми и справа по курсу в направлении Понт-а-Мусона по-прежнему мог различать нашу неожиданную жертву. Изо всех сил я пытался заставить капитана повернуть к ней, но хотя я покачивал крыльями, бросался из стороны в сторону и всячески старался обратить его внимание на цель, столь заметную для меня, он тупо продолжал лететь строго на север.
      Я решил пойти на боша в одиночку, тем более, что капитан, очевидно, был весьма великодушен, предоставляя мне свободу действий. Соответствено, я резко отвернул от Холла и через пять минут нагнал врага, ловко заняв идеальную позицию и укрываясь прямо под его хвостом. Это была большая трёхместная машина, и стволы её пулемётов торчали назад над моей головой. Держа пальцы рядом с гашетками, я приготовился к броску вверх и резко взял ручку на себя. Я поднимался до тех пор, пока не смог перемещать прицелы по всей длине фюзеляжа. Неожиданно я остановил их на чём-то очень знакомом. Под каждым крылом ярко выделялась круглая французская кокарда! До этого момента я был настолько уверен, что это та самая немецкая машина, которую засекли во французском штабе, что даже не обращал внимания на её принадлежность.
      Совершенно разочарованный собой, я круто виражнул в сторону от своего последнего просчёта, получив некоторое удовлетворение хотя бы от того, что крайне удивил и напугал трёх французов на борту аэроплана, которые даже не подозревали о моём близком присутствии, пока не увидели, как я стремительно пролетаю рядом. В любом случае, мне удалось подкрасться к ним незаметно, и будь они бошами, я смог бы без труда сбить их. Но теперь будет втройне сложнее увидеться с Джимми и объяснить ему, почему я оставил его для того, чтобы отлучиться на пять миль под хвост совершенно безобидного трёхместного союзника. Я осмотрелся, чтобы установить приблизительное местонахождение Джимми.
      Он прыгал практически посредине плотного заграждения чёрных снардных разрывов над немецкими позициями, находясь на полпути к Сен-Мийелю и в миле или двух от линии фронта над гансами. Несомненно, он ожидал, когда же я обнаружу свою ошибку и догоню его, а пока он восхитительно проводил время в обществе зенитчиков, выполняя петли, бочки, скользя на крыло и штопоря прямо над их головами и выказывая презрение к ним. Наконец, в долгом грациозном пике он вышел из зоны огня "Арчи" и, пристроившись рядом с моей машиной, стал покачивать крыльями, словно смеясь надо мной, а затем внезапно повернул назад к Понт-а-Мусону.
      Я не мог понять, знает ли он о присутствии немецкой машины в этом районе или нет. Но когда он стал менять направление полёта и развернулся к солнцу, я последовал близко за ним, понимая резонность подобного маневра. Я постоянно осматривал небо во всех направлениях.
      Да! От северной части Понт-а-Мусона в нашем направлении летел истребитель. Он находился на высоте, примерно равной нашей. В тот же миг, когда я увидел его, то узнал в нём ганса по знакомым очертаниям их нового "Пфальца" (Pfalz). Более того, моя уверенность в Джеймсе Нормане Холле была такова, что я знал: он не мог допустить ошибки. А он по прежнему набирал высоту, точно сохраняя позицию между сиянием солнца и приближающимся самолётом. Я же буквально вцепился в Холла. Ганс неуклонно сближался, не подозревая о грозящей опасности, так как мы полностью находились на фоне солнца.
      С первым же пике машины Джимми, я оказался рядом. Мы располагали преимуществом по высоте над противником по крайней мере в тысячу футов, и нас было двое на одного. Он мог уйти от нас в пикировании, так как "Пфальц" превосходен в этом маневре, в то время как наши более скороподъёмные "Ньюпоры" обладали маленькой забавной привычкой избавляться от обшивки при слишком неистовом нырянии через воздух. Шансов удрать у боша не было. Его единственным спасением могло стать пикирование к своей территории.
      Все эти мысли пронеслись в моём сознании подобно вспышке, и я мгновенно определил для себя тактику предстоящего боя. Пока ганс заходит в атаку, я, сохраняя высоту, буду держаться с другой стороны "Пфальца", отрезая ему путь к отступлению. Прежде, чем я изменил курс, германский пилот заметил, как я выхожу из лучей солнца. Холл находился почти в половине расстояния до него, когда тот задрал нос и стал бешенно набирать высоту. Я пропустил его и оказался с другой стороны как раз в тот момент, когда Холл открыл огонь. Не думаю, что бош вообще заметил "Ньюпор" Холла.
      Удивлёный появлением нового соперника - Холла - прямо по курсу, пилот "Пфальца" мгновенно отказался от идеи ввязываться в бой и, заложив правый вираж, направился домой, в точности как я и ожидал. В мгновение ока я повис у него на хвосте. Снижаемся на полном газу. Холл приближается где-то сзади меня. От страха бош даже не пытается маневрировать или выполнять эволюции. Он убегает как перепуганный кролик, подобно тому, как я убегал от Кэмпбелла. С каждым мгновением я приближаюсь к нему, прочно удерживая прицелы на месте пилота.
      На расстоянии 150 ярдов я нажимаю гашетки. Трассирующие пули протягивают огненную полосу к хвосту "Пфальца". Слегка поднимаю нос аэроплана, за которым, словно струя воды из садового шланга поднимается и огненный росчерк. Ещё немного - и он утыкается в кабину пилота. "Пфальц" резко меняет курс, что свидетельствует: его рули более не управляются рукой человека. С высоты 2000 футов над позициями противника я совершаю безрассудное пикирование, наблюдая за полётом вражеской машины. Слегка виражнув влево, "Пфальц" некоторое время разворачивается в южном направлении, а ещё через минуту врезается в землю прямо на окраине леса в миле от линии фронта на своей территории. Я сбил свой первый вражеский аэроплан, не будучи сам даже обстрелян!
      Холл находился сразу за мной. Он, несомненно, был так же рад нашему успеху, ведь он вытанцовывал своей машиной невероятные маневры. А потом до меня дошло, что старый друг "Арчи" снова взялся за работу. Мы находились не более, чем в двух милях от немецких противовоздушных батарей, и они устроили вокруг нас шквал из шрапнели. Я был вполне готов считать дело законченным и отправиться домой, но капитан Холл обдуманно вернулся в зону заградительного огня, и я последовал за ним по пятам. Нас приветствовал пулемётный и ружейный огонь из траншей и я - следует признать - быстренько выбрался оттуда без лишних задержек, но Холл продолжал выполнять фигуры высшего пилотажа над их головами ещё десять минут, превосходя всяческую акробатику, которую взбешённым бошам когда-либо приходилось видеть над своими мирными аэродромами.
      Джимми израсходовал свой азарт примерно в то же время, когда гансы израсходовали все доступные боеприпасы, и мы счастливо направились домой. Устремившись вниз к нашему полю крылом к крылу, мы произвели быструю посадку и подкатили наши машины к ангарам. Затем выпрыгнули из них и побежали друг к другу, протягивая руки для первого обмена поздравлениями. А потом заметили пилотов эскадрильи и механиков, несущихся к нам через аэродром со всех концов. Они уже знали новости, когда мы ещё увёртывались от шрапнели, и торопились поприветствовать наше возвращение. До того как я вернулся домой, французы по телефону подтвердили мою первую победу. Во всей моей машине не было ни единого пулевого отверстия.
      В том, чтобы принимать поздравления с победой в воздушном бою от твоей эскадрильи есть особенное удовольствие. Для пилота они стоят большего, чем аплодисменты всего остального мира. Они означают, что ты получил признание людей, которые делят с тобой опасения, устремления, испытания и опасности воздушного боя. И с каждой победой приходит обновление и упрочнение отношений, связующих воедино этих братьев по оружию. В мире нет братства сильнее, чем братство лётчиков-истребителей этой большой войны. Ещё не нашёлся человек, который достиг значительного успеха, сбивая аэропланы противника, и был бы при этом испорчен победами или искренними поздравлениями своих товарищей. Если бы это его испортило, он не смог бы одерживать победы длительное время, ведь даже малая толика тщеславия фатальна в воздушном бою. Недоверие к себе - вот скорее та черта, которой многие авиаторы обязаны своим долгим существованием.
      С большой признательностью я принял тёплые поздравления от Лафбери, которого я всегда почитал за семнадцать побед, и от Дуга Кэмпбелла с Аланом Винслоу, которые сбили первые машины, занесенные в счёт побед американской эскадрильи, и от многих других представителей 94-ой эскадрильи, принимавших участие в войне значительно дольше меня. Мне льстило быть принятым в славную когорту победителей этой эскадрильи. Они ещё увидят, как старая 94-я опередит все американске эскадрильи по числу побед над гансами.
      На следующий день я был уведомлен, что генерал Жерар (Gerard) французский командующий Шестой Армией, приказал наградить капитана Холла и меня от имени правительства Франции за одержанную победу. Мы тогда действовали совместно с этим соединением французских вооруженных сил. Каждый из нас был представлен к награждению Военным Крестом с пальмовой ветвью (Croix de Guerre), что и было одобрено нашим правительством [Значок пальмовой ветви не был неотъемлемым атрибутом французского Военного Креста. Его прикрепляли к орденской ленте в знак повторного награждения этим орденом. Иногда количество "пальм" превышало десяток. Возможно, французское правительство, вручив Рикенбэкеру Крест с "пальмой", хотело таким образом подчеркнуть, насколько оно ценит заслуги американских авиаторов. - прим.пер.]. Но в то время офицеры армии США не имели права принимать награды иностранных правительств, поэтому церемония награждения прошла без нас. Награды удостоились капитан Холл и я, в связи с тем, что, согласно французским правилам, отмечались оба пилота, одержавшие групповую победу.
      По правде говоря, охваченный чрезвычайным возбуждением от первой победы, я закрыл глаза на то, что мои смертельные выстрелы настигли другого авиатора. К тому же, если бы я делал это сам, то - в этом я не сомневался - снова совершил бы какой-нибудь просчет, который в корне изменил бы ситуацию. Победу принесло присутствие капитана Холла, если уж не его пули, и оно же подарило мне то восхитительное чувство уверенности в себе, которое впоследствии позволило мне успешно справиться с подобной ситуацией в одиночку.
      Глава 5. Джимми Мейсснер раздевает крылья
      Если бы кто-нибудь увидел записи в моём дневнике, датированные апрелем, то у него могло бы сложиться нелестное мнение о той области Франции, в которой располагалась наша эскадрилья. "Дождь и грязь!", "Погода - дрянь!", "Сегодня погода нелётная!" - вот лишь некоторые выдержки. Кого-либо из пилотов или приписного состава нашей эскадрильи сложно восхитить описаниями романтизма этой части La Belle France. Деревни мрачные и грязные. Каждый хозяин гордится размерами и зловонием навозной кучи, неизменно украшающей дворик перед входом в дом. Тротуары отсутствуют вовсе. Улицы заполнены липкой жижей и даже городам побольше трудно чем-либо заинтересовать американца. Беззаветная любовь к собственной стране - самый луший сувенир, который достаётся американскому солдату после визита в эти города в районе Вогезов и реки Мёз (Meuse).
      Наше раздражение усугублялось ещё и тем, что каждый день, потерянный из-за плохой погоды, ронял престиж американской авиации в глазах союзников. За плечами британцев и французов было более трёх лёт воздушной войны, и ветераны их эскадрилий посматривали на американских пилотов с недоумением и этаким вежливым пренебрежением. Они поверили в историю с двадцатью тысячами аэропланов, доставка которых была обещана к апрелю. И вот он апрель, а мы летаем на слабо оснащённых машинах, которые нам посчастливилось выклянчить у французов и англичан. Наши пилоты не проходили подготовку под началом ветеранов, как это происходило у британцев, а наши методы были новыми и неопробованными. Вероятно, союзники не ставили под сомнение нашу решительность и боевой дух, но каждый из нас чувствовал: нам необходимо показать этим опытным эскадрильям, что мы можем тягаться с ними в любой области авиации даже на таких плохоньких машинах - лишь бы была возможность летать. А дождь всё не прекращался!
      На следующий день после того, как я сбил первую машину врага, мы не могли осуществлять патрулирование из-за тумана. В полдень на аэродром прибыла группа американских газетчиков узнать, что я чувствую после того, как сбил самолёт другого авиатора. Они сфотографировали меня, сделали краткие записи и наконец попросили меня выполнить небольшой полёт над аэродромом и показать несколько фигур высшего пилотажа. Погода, в общем, не накладывала строгих ограничений для подобного показа, поэтому я с удовольствием согласился и полчаса вертелся, закладывал петли и нырял вокруг облаков на высоте около тысячи футов над аэродромом. Но видимость была настолько плохой, что я не мог различить земли в миле от поля.
      Первого мая майор Лафбери совершил со мной небольшую вылазку на ганса, которая закончилась курьёзным фиаско. Лаф в то время был прикреплён к 94-й не в качестве боевого офицера, а как пилот-инструктор. Он был американским асом из асов - нашим самым выдающимся лётчиком. Его длительный и успешный опыт воздушных боёв казался нам - молодым авиаторам - самым грандиозным достижением, и каждый из нас почитал за честь принять участие в совместном с ним вылете.
      В пять часов пополудни мы болтали и курили, сидя у ангаров, когда зазвонил телефон и майору Лафбери сообщили, что из Монсека (Montsec) прямо над Сен-Мийелем замечен немецкий аэроплан. Лафбери повесил трубку, и, самоуверенно ухмыльнувшись, стал облачаться в лётный костюм. Полагая,что затевается нечто, я быстро подошёл к нему и поинтересовался, можно ли вылететь с ним.
      - Когда ты думаешь вылетать? - спросил Лафбери.
      - Тогда же, когда и Вы! - ответил я.
      Мой ответ явно польстил майору, так как он хрюкнул своим привычным смешком и сказал: "Поехали". Я был рад возможности сопровождать Лафбери куда бы то ни было и натянул лётную одежду так же быстро, как и он. Пока мы шли к "Ньюпорам", он сказал, что нам предстоит достать боша. От меня требовалось лишь следовать за ним и держать глаза открытыми.
      Мы пролетели над Монсеком через полчаса, так и не обнаружив присутствия ганса. Хотя день был погожим, мы могли засечь появление в секторе вражеского самолёта по разрывам французских зенитных снарядов. После очередного прохода над немецкими позициями Лафбери повернул домой, взяв курс на Понт-а-Мусон. Мы прошли точно над городом на высоте 6 000 футов. Неожиданно Лафбери камнем бросился вниз. Я немедленно вошёл в пике и присоединился к горячей погоне, полагая, что он заметил внизу противника. Но через минуту для меня стало очевидным, что майор попал в переплёт. Пропеллер его машины остановился, а он беспокойно осматривался и кружил в поисках подходящей площадки для посадки.
      Следуя за ним на небольшом расстоянии, я мог видеть как он "посыпался" на довольно приличное поле к югу от Понт-а-Мусона. Его машина мягко плюхнулась в грязь, пробежала несколько футов, а затем, к моему изумлению, воткнулась носом в землю, постояла в нерешительности хвостом в небо секунду или две и, когда я пролетал над ней на высоте сотни футов, спокойненько улеглась на спину вверх тормашками. Бьюсь об заклад, Лафбери изысканно выругался, увидев меня, планирующим мимо.
      Вернувшись назад, я стал свидетелем потрясающего зрелища: майор на четвереньках выбирался по грязюке. Перемазанной рукой он помахал мне - с ним всё в порядке. Я прибавил скорость и поспешил домой, чтобы выслать помощь. Его машина кувыркнулась менее, чем в трёх милях от позиций противника.
      Майор Хаффер лично отметил по моему описанию точное расположение "panne" места аварии, и, запрыгнув в автомобиль, укатил в указанную мною точку. Там он обнаружил Лафбери, который совершенно не пострадал в результате вынужденной посадки, если не считать лёгкой царапины вдоль носа. Взорвался один из цилиндров, но ему хватило высоты, чтобы спланировать и приземлиться, оставшись незамеченным противником.
      Это случилось на следующий день после того, как лейтенант Джимми Мейсснер (Jimmy Meissner) из Бруклина пережил другой тяжёлый инцидент с "Ньюпором". Около полудня его с лейтенантом Дэвисом (Davis) выслали для прикрытия французского наблюдательного самолёта, который должен был сфотографировать вражеские позиции за Понт-а-Мусоном. Машина аэрофотосъёмки снизилась на семь или восемь тысяч футов и спокойно приступила к делу, оставив заботы о своей безопасности двум американским пилотам в четырёх или пяти тысячах футов выше.
      Внезапно Джимми Мейснер обнаружил два истребителя "Альбатрос" почти над собой, заходящих со стороны солнца. Они уже начали атаку и, пикируя на "Ньюпоры", открыли огонь.
      Джимми выполнил быстрый маневр и повис над ближайшим "Альбатросом". Так как преимущество по высоте теперь было у Джимми, он не преминул воспользоваться им, мгновенно свалившись на хвост противника, выпуская длинные очереди из пулемёта и пикируя за убегающим гансом. Но пилот "Альбатроса" знал толк в подобных играх и, прежде, чем Мейсснер смог догнать его, бросил машину в штопор, который не только превратил его машину в трудноуязвимую мишень, но и почти убедил Джимми в том, что самолёт ганса потерял управление.
      Тем не менее, Джимми доводилось слышать истории о подобных уловках. Он решил пристроиться за вращающимся "Альбатросом" и увидеть конец схватки. Соответственно, на полном газу он устремился в безудержное пике. Одну тысячу, две тысячи, три тысячи футов он продолжает преследование, не обращая внимание ни на что, кроме выбранной цели, вращающейся перидически перед прицелом. Наконец он выпускает очередь, незамедлительно принесшую результат. Из "Альбатроса" вырывается клуб дыма, за которым появляется масса языков пламени. Одна из трассирующих пуль, выпущенных Мейсснером, попала в бак с горючим вражеской машины. Отважный победитель "выдёргивает" "Ньюпор" и осматривается удовлётворённым взглядом.
      Едва ли не в тысяче футов под ним находятся окопы противника. С разных сторон пулемёты и мелкокалиберные "Арчи" ведут огонь. Он презрительно ухмыляется и ищет "Ньюпор" лейтенанта Дэвиса и другой "Альбатрос". Не видно никого. Наверняка они по другому борту. Всего один взгляд налево - и седце Джимми подступает к горлу.
      Его левое верхнее крыло по всей длине осталось без перкаля! А когда он с ужасом вглядывается в другое крыло, то видит, что и его обшивка начинает отрываться от передней кромки крыла и хлопает на ветру. Преследование в пикировании было столь стремительным, что давление набегающего потока воздуха сорвало тонкий перкаль с обоих верхних крыльев. Без этих поддерживающих поверхностей его аэроплан рухнет камнем. Так как на кону стояла его жизнь, Мейсснеру было всё равно - падать на германской территории или на своей. Позже он признался, что всегда мечтал о военных похоронах. Итак, он сбрасывает скорость и, осторожно развернув шатающуюся машину, летит к французской территории.
      Снизив обороты двигателя до минимально допустимых и управляя искалеченным самолётом с максимальной деликатностью, Мейсснеру удалось добраться до нейтральной полосы, а затем и перетянуть через американские траншеи. Он не решался менять ни направления, ни скорости. Менее чем через полмили его машина спланировала к земле и развалилась на части. Мейсснер выкарабкался из-под обломков и осторожно ощупал себя всего, чтобы убедиться: он по-прежнему реален и находится среди живых.
      Такой была кульминация первой победы Джеймса Мейсснера и четвёртой на общем счету эскадрильи. Мейсснер выжил, чтобы неоднократно повторить свой успех и прибавить новый блеск к лучам славы нашей эскадрильи. Но подобная удача в смертельной ситуации редко улыбалась пилотам на фронте.
      И снова весть о победе опередила победителя. Когда час или два спустя Мейсснер прибыл на аэродром на автомобиле, там уже находились американские фотографы и газетчики, которые стали умолять его позировать для снимка. Словно смущённый школьник, Джимми отталкивал их, восклицая: "Никто кроме меня не видел как упала горящая машина. Это ещё требует подтверждения". Каково же было его удивление, когда он узнал, что с французского наблюдательного поста наблюдали за ходом всего боя и уже сообщили по телефону не только результаты схватки, но и указали место, где Мейсснер совершил вынужденную посадку. Понадобилось наше вмешательство, чтобы заставить сбитого с толку пилота стать перед камерой. За последующие полгода это стало обычаем, с которым познакомилось большинство пилотов 94-ой.
      Но наша радость была недолгой. Позже в тот же день капитан Петерсон вернулся с патрулирования над позициями противника и привёл домой двух из троих компаньонов, которые вылетели с ним. Мы все выбрались на поле, чтобы узнать новости. Петерсону удалось поджечь ещё один вражеский аэроплан. Этим он увеличил количество побед эскадрильи в тот день до двух, а общий счёт довёл до пяти. Но во время боя, в котором наша четвёрка пилотов атаковала пять монопланов "Пфальц", капитан Петерсон заметил, как один из его "Ньюпоров" стремительно пронёсся мимо, объятый пламенем. Быстро собрав вокруг себя патруль, он всмотрелся в их обозначения. Не хватало Чарли Чэпмена! В наличии все, кроме хорошо известной машины Чэпмена.
      Тогда Петерсон припомнил, что Чэпмен вывалился из общей свалки, чтобы атаковать двухместный немецкий самолёт, находившийся ниже. Позже остальные пилоты восполнили недостававшие детали схватки. Не успел Чэпмен войти в пике, как у него на хвосте оказалась одна из машин противника. Чэпмен развернулся, чтобы перехватить преследователя и таким образом стал отличной мишенью для огня двухместника. Вспыхнувшее от первой же очереди, разгоревшееся пламя очень быстро разнесло ветром по всему аэроплану.
      То была наша первая боевая потеря, которую мы тяжело переживали. Чарли Чэпмен был одним из любимцев нашей маленькой шайки, и каждому из нас было больно осознавать, что нам больше никогда не увидеть его жизнерадостной добродушной улыбки. Поверьте, мы приняли близко к сердцу ужас его гибели. Никакая из возможных смертей не страшит пилота так, как падение в горящем самолёте. Позже один из наших наиболее известных друзей разбился насмерть, выпрыгнув за борт, лишь бы избежать медленной пытки сожжения заживо.
      Одним из самых забавных парней, которых направил в нашу эскадрилью всеведущий штаб воздушных сил, был некто, кого мы назовём "Т.С." ("T.S."). Для всех окружающих он был источником постоянных недоразумений, связанных подчас с непреодолимым желанием передать его в руки противника, где бы он имел возможность позабавить своими "шутками" лагери для пленных. Мы назовём его Т.С., потому что на самом деле у него другое имя. Т.С. попал к нам в начале учебного сезона и был немедленно квалифицирован как пилот, который боится своего предназначения. Он был откровенным трусом и даже не скрывал этого от окружающих. Эта прямолинейность ставила нас в тупик. Так же как и он, мы боялись пуль и войны, но всё же мы определённо стыдились признаться в этом. Но Т.С. не видел смысла в том, чтобы притворяться ханжой, когда речь идёт о смертельной возможности быть сбитым в небе. И в самом деле, требовалось определённое усилие, чтобы удержать Т.С. на стартовой отметке, когда возникала необходимость в патрулировании над вражескими позициями. Этот большой здоровяк был великолепным пилотом и всегда пребывал в добром здравии и отличном расположении духа. Но при этом испытывал неприязнь к пушкам и снарядам.
      Впервые Т.С. обмишулился, когда его назначили в "тревожное" дежурство на аэродроме. Все патрули находились в воздухе, и он должен был находиться в готовности на случай экстренного вызова. Сержант, принимавший телефонные сообщения, прибежал в ангар и обнаружил там наш бесстыжий резерв:
      - Кто дежурит сегодня днём? - осведомился посыльный.
      - Должно быть, я, - ответил лейтенант Т.С., апатично рассматривая не в меру пытливого сержанта, - чем могу Вам служить?
      - В окрестностях Сен-Мийеля отмечено появление над нашими окопами двух вражеских аэропланов. Это двухместные машины, высланные немцами для наблюдения за нашими позициями.
      Сержант отдал честь и отступил в сторону, так как обычно после подобных разведдонесений затевалась суетливая круговерть.
      Но Т.С. даже глазом не повёл. Он смерил сержанта взглядом и, наконец, тоном, не терпящим возражения, медленно произнёс: "Ну что же, пусть продолжают наблюдение! Если Вы полагаете, что я полечу туда, рискуя быть сбитым, то Вы заблуждаетесь!"
      Когда позже его опросил командир, лейтенант, ничтоже сумняшеся, повторил своё заявление. "Меня до смерти пугает сама мысль о том, чтобы подставляться под огонь "Арчи" и вообще всего, что летает над линией фронта" - признался он, - "и я не собираюсь ввязываться в это, если у меня есть такая возможность. Здесь полно парней, которым наплевать на себя - вот кого Вы должны посылать на задания".