– Нормально, – сказал Парис.

– Это еда так себе. – Нена кивнула на его тарелку. – Но с едой в здешних местах вообще туго, и она от этого намного лучше делается. По крайней мере, так кажется.

Парис издал странный звук.

– Хотите еще жаркого или чего-нибудь?

– Мне нормально.

– Прошу прощения, мисс... – окликнула Нену дама за соседним столиком, которой не терпелось получить счет и продолжить путь в Лас-Вегас.

– Может быть, яблочный пирог? – Нена, не обращая внимания на даму, общалась с Парисом. – Нельзя же вам уйти, не съев ни кусочка. Может, хотя бы мороженого?

Нене было известно, что она совсем не красавица и не секс-бомба. В каком-нибудь Нью-Йорке она не выделялась бы из толпы обычных курочек, разгуливающих по авеню, оттесняемых на второй план теми, кто поэффектнее: женщинами, которых кормит их красота. Но здесь, в Барстоу, Нена решила, что она, в смысле внешности, очень даже ничего. И вполне сумеет удостоиться шлепка по заднице от любого шофера-дальнобойщика, полагающего, что его шалости включены в стоимость заказа.

Так что, при всем при том, она бы не прочь была постараться, чтобы этот рассеянный, но чертовски симпатичный негр, которого она обслуживала, хотя бы раз взглянул на нее нормально.

– Я на самом деле... – начал Парис.

– Мисс!.. – оборвала его нетерпеливая дама. Вик, стоявший за грилем, понял, в чем дело:

– Нена, ты что, не видишь, что у тебя клиенты? Пойди займись.

– Да иду! – прокричала она в ответ. – Я вас и с первого раза очень хорошо услышала. – Нена выписала счет, вырвала листок из блокнота и придвинула Парису. – Вы, это... берегите себя, ладно?

Парис не возражал.

Направляясь к Нетерпеливой Даме, Нена увидела, что Парис взял счет и двинулся к стойке. Она смотрела, как он удаляется, и это означало, что ее шанс упущен, как случалось уже много-много раз.

Вик обогнул стойку и подошел к кассе. Вик был тут вроде бы за главного и составлял вместе с Неной весь персонал кафе "Кухня Кэти". Кафе могло бы взять кого-нибудь в помощь – лишнюю официантку, которая выбивала бы чеки, пока Вик готовит. Но у Вика на роже было написано, что он жмется нанимать кого-то еще и что он лучше положит бабки себе в карман, чем пустит их на ветер.

Вик взял у Париса счет, пробил чек.

Парис посмотрел на свое бедро. В районе бедра на его "ливайсах" – с тех пор как он побаюкал бывшего соседа по комнате – помещалось крупное, жирное, прежде красное, а теперь бурое кровяно-мозговое пятно. Это единственное, что осталось от Бадди – хорошо заметная клякса, которую никто не замечал, потому что она была похожа на след от пищи, на засохшую краску или на новый чумовой дизайн одежды. Бадди и в смерти остался тем, кем был в жизни, – анонимом.

– Восемь семьдесят пять, – сказал Вик, так злобно сказал, как будто за время, которое Парис без толку проторчал в кабинке, он обязан был сожрать еще чего-нибудь на пару долларов. – С бензином – двадцать четыре пятнадцать.

Парис запустил руку в карман и достал бумажник. Туман, в котором он пребывал, мигом рассеялся, и в образовавшуюся брешь хлынула реальность. Бумажник был пуст. У Париса не было денег. Быстро ощупав себя руками, Парис лишний раз убедился в том, что и так уже знал: он банкрот.

– У меня нет денег, – тихо сказал Парис.

– Что, простите?

– У меня нет денег, – повторил Парис, на этот раз громче, чтобы Вик услышал.

– У вас нет денег? Как это, у вас нет денег?

Парис вспомнил, как, сматываясь из Лос-Анджелеса, засовывал в рюкзак вместе с кассетой одежду.

– Я уезжал в спешке. У меня при себе ничего нет.

– А кредитная карта? А чек?

– У меня нет...

– Денег у него, понимаешь, нету. Ага. Сказал тоже. Залил мой бензин, нажрался, а потом очухался – бабок у него нет.

– Я очень спешил. Я думал...

Что Парис думал, Вика не интересовало даже в самых общих чертах.

– У тебя чего в голове? Достали меня – прикатят, загрузятся, а потом дурака валять начинают.

– Я не валяю дурака.

– Не валяешь дурака, тогда плати. – Вик сжал кулаки. Раздался хруст костяшек – будто пистолет зарядили. – И чем быстрей, тем лучше.

Опущенное "а иначе" произносить и не требовалось.

Парис даже смутно, а тем более отчетливо, не мог припомнить знакомых, которые запрыгали бы от счастья, предложи им дать кому-то взаймы. Нависший над Парисом взгляд Вика вовсе не помогал нащупывать какие-либо пути выхода из тупика.

– Я не... Мне тут не у кого денег взять.

Вик ничего на это не ответил. Вик запустил руку под прилавок, а когда вытащил, в ней была бейсбольная бита. Щербатая, потертая бита. С какими-то красными пятнами. Видно, хорошо уже послужила. Очень хорошо.

Время пришло. Парис сделал было попытку уладить дела самостоятельно. Но дубина, нетерпеливо заворочавшаяся в руках Вика, доходчиво разъяснила Парису, что происходит. Пора звонить.

Под предельно бдительным, негодующим, увесистым, как деревянный дрын, взглядом Вика Парис дошел до телефона, взял трубку и набрал десятизначный номер, начинающийся с междугородного кода 714.

Где-то в Ирвайне зазвонил телефон. Трубку взял мужчина.

– Алло? – сказал он.

С заднего плана, с другого конца провода, из города, расположенного в часе езды, до притихшего Париса донесся глухой шум бейсбольного матча по телевизору. До него донесся также стрекот газонокосилки – соседи подстригали траву. Звуки пригородов. Они были мучительны – эти мелкие свербящие напоминания о местах, которые Парис хотел забыть раз и навсегда. Звать к телефону отца было тоже мучительно, потому что сейчас – не в пример другим случаям, когда он взывал к папе о помощи, – сейчас он никакой помощи не хотел; на этот раз он осознавал, до чего докатился. Больнее Парису будет только в том случае, если Вик начнет долбить ему по голове своей деревяшкой.

– Привет, – проговорил Парис в трубку. Секунду спустя:

– Ну, – это все, что папа имел сказать в ответ. Потом наступила долгая пауза. Сплошной бейсбол. И газонокосилка.

– Что происходит? – спросил Парис.

– Ничего особенного, – ответил отец Париса. – Жара стоит.

– Да. Это точно.

– Она еще постоит, жара-то.

– Сейчас сезон такой, понимаешь? Жара еще долго не спадет.

Они были как двое незнакомых людей, дамы без кавалеров, неуклюже танцующие в паре – за неимением партнеров, а если найдется, с кем еще потанцевать, они сейчас же разойдутся.

Отец Париса:

– Знаешь, так смешно, я читал, что в прошлом году, когда случился этот эффект "Эль Ниньо", температура была – по-моему, писали, она была что-то на два градуса ниже средней. А теперь, это по-мооооо-ооооооооо...

Парису показалось, что отец распылился там на мелкие брызги. Тоскливые подробности, потоки неинтересной и ненужной информации вместо нормального диалога. В любой другой раз Парис перетерпел бы и это, он умел терпеть. В любой другой раз. Но сейчас у него времени не было. Пора подносить прошение.

– Пап, мне нужны деньги, – выпалил Парис. Говорить иначе Парис, цепеневший и горячившийся одновременно, был не способен. И он повторил, чтоб уж наверняка: – Мне нужны деньги, пап, – даже не думая, что говорит.

Думал же он вот о чем: если удастся выпутаться из этой заварухи, то ничего подобного с ним больше никогда не произойдет. Туда, где он сейчас оказался, его завела привычка срезать углы, а с этих пор он будет надрываться до седьмого пота, или как там еще говорится насчет тяжелой работы. Мораль такова: отныне и впредь его ждет долгий, тяжкий, изнурительный путь по целине. Это, все это: тебя травят и терроризируют наемные голливудские киллеры, на тебя пялится, точно кот на воробышка, какой-то жлоб из полупустыни, – все это было как звонок будильника. Громкий и резкий, да, конечно, – но если ты проспал всю жизнь, то тебе и нужен такой звонок будильника, который...

Реплика отца не дала окрепнуть очередной мысли Париса.

– Что... Как-как?..

– Мы с мамой подумали...

– Что...

– Так больше не может продолжаться, Парис. Так бо...

– Что ты сказал?

– Нет смысла в таком... Я сказал "нет".

Нет?

– Мы не... Так не может больше продолжаться.

Он сказал "нет"?

– Каждый раз... У тебя все не слава богу, сынок. Мы не можем больше чуть что посылать тебе деньги на разные пустяки.

Тут Парис чуть не расхохотался. В самом деле. Все прежние ситуации, все прежние проблемы, с которыми он обращался к родителям – деньги на покрытие его счетов, чек, чтобы заплатить за телефон, – без этого всего Парис мог бы и обойтись. Но сейчас, единственный раз, когда он действительно, действительно нуждался в их помощи, последний раз, когда он в ней нуждался, мама с папой дали ему отлуп, как какому-нибудь придурковатому нищему с лос-анджелесских обочин.

– Учись выпутываться сам, сынок. Воспринимай это как урок, а не как наказание. Мы хотим преподать тебе урок, вот и все.

Парис посмотрел на Вика. Вик посмотрел на Париса. В жилистой руке Вика заворочалась бейсбольная бита. Вик был готов преподать Парису все уроки, какие надо.

– Нам уже давно следовало это сделать. Пройдет время, и ты поймешь.

Что произошло? Может быть, воздух превратился в липкую массу, поднимающуюся в жаркие дни с улиц Лос-Анджелеса? Похоже на то, решил Парис. А чем еще можно объяснить, что так тяжело дышать? Какое еще есть объяснение тому, что каждую мысль приходится как будто вытягивать из патоки?

– Папа, мне нужна помощь.

– Нужно учиться помогать себе самому.

– Ты не понимаешь...

– Вот ты так говоришь, а я ведь тоже молодым был.

– Я попал в беду.

– Тебе станут нипочем все беды, если ты поверишь в себя. – Отец Париса говорил так, словно только сегодня получил диплом высших курсов прикладного морализаторства.

И снова Вик стиснул в кулаке биту. В воздухе запахло катастрофой.

– Папа... Папа, я пропал.

– Это тебе сейчас так кажется, а потом, спустя какое-то время, ты и сам будешь рад, что мы пошли на это. Ты будешь рад, вот увидишь.

Парис послал последнюю мольбу. Она прозвучала как предсмертный хрип.

– Папа...

– Я с тобой попозже поговорю... Передам маме, что ты звонил. Пока, Парис.

"Пока". Парис не припоминал чего-либо звучавшего настолько бесповоротно. Парис повесил трубку. Парис обернулся к Вику. Парис сказал:

– Тут... одна проблема.

Взгляд Вика означал: "Тем лучше". Дубина заерзала в ладони Вика. Хрясь!

Мистер Башир подошел к телефону:

– Гастроном "двадцать четыре, семь". Чем могу служить?

– Мистер Башир, это Парис.

– Парис! – В голосе Башира послышалось огромное облегчение. Потом огромное беспокойство: – Ты как? Я очень за тебя тревожусь. Я подозреваю, что ты попал в очень и очень серьезную беду.

"Да уж это как пить дать", – хмыкнул про себя Парис.

– Да, я тут истратился слегка. Снял мало, и вообще. А потом вспомнил, что ну, это... последнюю зарплату не получил.

– Да, да. Она у меня. Я буду хранить ее до твоего возвращения.

– Да, это хорошо. Я думал, может, вы смогли бы послать мне какую-то часть. – Запнулся. – Мне это... надо.

– Где ты, мой друг?

– Место называется "Фактория". В Барстоу. Тут "Вестерн юнион".

– Хорошо, договорились. Я пойду на ближайший узел и пошлю тебе деньги, как только смогу.

Голос Париса вспорхнул на маленьких, робких крылышках надежды:

– Спасибо, мистер Башир. Огромное спасибо. Я ваш должник.

Парис повесил трубку. Парис Вику:

– Мой бывший шеф, он высылает деньги.

Нена сказала Парису:

– Может, выпьешь еще коки, пока ждешь?

Вик сжал дубину, будто опасаясь, что ее не удастся пустить в ход.

– А платить он как будет?

– Добавка бесплатно, Вик. При двух долларах за стакан это нормально.

Парис улыбнулся Нене, благодаря ее за находчивость и за то, что она крутит мозги шефу ради него.

Нена тоже улыбнулась Парису, довольная, что ее наконец заметили.

– Куча, накрытая простыней, и нога торчит, вот и все, – говорила Брайс. – Вот каким я в первый раз увидела труп: куча, накрытая простыней, и нога торчит, посреди Мелроуз. Как там зовут этого фотографа из старых, который всю эту фигню черно-белую делал, а? Мотоцикл столкнулся с пикапом – такая херня. А если сталкиваются мотоцикл и пикап, мотоциклу всегда хреново приходится. Ну и вот, тот парень лежал мертвый на улице, только это был уже не парень, а куча, накрытая простыней, и нога торчит. А я стою, смотрю и думаю: да-а, значит, это и есть – мертвым быть? Я ничего не почувствовала. Ни о чем не задумалась. А чего думать о какой-то куче, накрытой простыней? Уиджи – вот как звали фотографа. Спорим, ты не думал, что меня такие вещи интересуют. У меня ведь не только сиськи и жопа. Он, знаешь, чем занимался: снимал трупы, но он их по-особенному снимал. Такие клевые фотки делал. Тела, висящие на заборе, высовывающиеся из мусорных контейнеров. Ноги, торчащие из-под простыней. В таком духе. Ну вот, значит, смерть это не так серьезно, и я решила попробовать, увидеть вблизи. Убедиться, что это все ерунда. Пришла домой и камнем раздолбала голову своему псу. В хлам расколошматила. Кровь повсюду, мозги. Родители не сильно обрадовались. Стали таскать меня по врачам, психиатрам, начались всякие расспросы и докапывания, вроде со мной что-то не так. Вроде у меня проблема. Типа... Короче, родители не сильно обрадовались, но я как бы уже врубилась – пес, камень и все эти дела. Наверно, поэтому я теперь так и живу. Убивай сколько хочешь, а родители тебе не указ. Это как носиться по дому с ножницами – родители тебе запрещают, но это первое, что ты делаешь, когда у тебя заводится собственное жилье. Разве не так? Я, во всяком случае, сделала это в первую очередь.

В ответ юный актер, подобранный Брайс на автобусной остановке и пяливший ее в этот момент на заднем сиденье "навигатора" – упиваясь (в одиночку) своей мужской мощью, – спросил:

– Ты как, крошка? Тебе хорошо? Хороший у тебя мужчина?

У Брайс зазвонил телефон.

Брайс взяла трубку.

Он на секунду спустился на землю:

– Не отвечай, крошка.

– Заткнись, – отрезала Брайс. В трубку: – Алло?

– Алло? Мисс Леди? Это мистер Башир, директор гастронома "двадцать четыре, семь".

Брайс слезла с актера:

– Да, Башир, малыш.

Юный актер потянулся к ней:

– Положи трубку. Я кончаю.

Точь-в-точь как атакующая змея, Брайс занесла руку и отвесила юному актеру затрещину. Тот ошарашено заскулил.

– Заткнись, я сказала! – И обратилась к Баширу голосом вишневого пирога: – Я думала о тебе. А ты обо мне думал? Ну, скажи, что думал.

– Д-да, я думал о тебе. Я хотел позвонить тебе и...

– Я трогаю себя, папуля. А ты трогаешь себя?

– Ух-х-х, нет. Я, честно говоря, нет. Видишь ли, я хотел сказать тебе, что мне звонил Парис.

– Мне нужно кончать раз в день, ты в курсе?

– Нет, я не в курсе.

– Раз в день как минимум. – Брайс бросила на захныкавшего актера взгляд, ударивший больней оплеухи. – Это не значит, что меня каждый день трахать нужно, это значит, что я кончать каждый день должна.

– Мисс Леди, пожалуйста...

– Черт, да я, если б могла, вообще бы ни с кем... не сношалась. Я, как говорится, против прибора ничего не имею. Только против обладателя.

Юный актер снова заныл, но тут же осекся, побоявшись получить еще оплеуху.

– Честно говоря, Башир, я и сама на все руки мастерица. – Она запустила средний палец левой руки в промежность. – Делаешь, как тебе хочется, и всегда отлично выходит.

К среднему пальцу присоединился указательный.

– Но ты, папочка, – ты мог бы помочь мне заново запасть на мужчин.

– Я... Парис... – С кончика носа Башира капал пот. – Мне звонил Парис.

– Я поняла. Парис, бедняжка. Где он?

– В городе Барстоу. Просит выслать ему денег.

– Ну, не делай этого, дурачок.

– Но ему надо...

– Если ты вышлешь ему денег, он уедет, не дождавшись меня. А я страшно хочу повидать Париса. – В голосе Брайс слышалась печаль, торжественность и беспрекословность.

Потом добавилось возбуждение:

– А как только с ним повидаюсь, я смогу вернуться и буду с тобой.

– Будешь со... Он сказал, что находится в точке под названием "Фактория". – Мистер Башир растолковал Брайс все детали. Все детали, которые могли помочь ей поскорее добраться до Барстоу и вернуться обратно. – Его машина сразу в глаза бросается, "гремлин" – знаешь? Зеленый.

– До скорого, папочка.

Брайс убрала телефон.

Юный актер шлепнулся на голую задницу посреди улицы. Он сидел со спущенными штанами и смотрел вслед удаляющемуся "навигатору" Брайс. И по-прежнему скулил.

Мистер Башир шепотом повторял слова Брайс: "А как только с ним повидаюсь, я смогу вернуться и буду с тобой". Он повторял эти слова снова и снова и каждый раз слышал их будто впервые.

Мистер Башир сделал несколько глубоких вздохов.

Он взял трубку, набрал номер. На другом конце ответила женщина.

– Алло, Марта? – сказал мистер Башир. – Скажи детям, что я люблю их. Я не вернусь домой.

Дэймонд подошел к телефону:

– Да, чего?

– Да, чего? – передразнила Брайс. – Это что, вежливо? Не понимаю, как ты еще с такими манерами всех клиентов не распугал.

– Сука сдуревшая, твою мать!

Тут Брайс решила разобраться:

– Я тебе, кажется, говорила, чтоб ты не называл меня сдуревшей?

– Мать честная. Черт возьми, подруга. Расслабься. Есть там у тебя какие-нибудь новости, или что?

– Кое-какие есть. Он в Барстоу. Я вышла на след.

– Где гарантия, что он не занырнет?

– Никуда он не денется. Он там застрял. У него "гремлин". Мне уже становится жаль мальчонку.

– Найди его, подруга. Найди и разберись с ним как полагается.

Брайс, игриво:

– Может быть. Посмотрю, как буду себя чувствовать, когда доберусь до места.

– Как ты... Черт побери, сука! Я плачу те...

В трубке раздались гудки. Дэймонд выронил трубку:

– Совсем свихнулась, сука!

Дэймонд долго жевал губу изнутри. На диване напротив него разместилась новая партия девочек. Хотя они и были новенькими, но уже понимали: сейчас лучше не вмешиваться.

Тут Дэймонд опять схватился за трубку. За трубку сотового. Хотя здесь же, на столе, имелся стационарный телефон, Дэймонд всегда пользовался сотовым, потому что пользоваться сотовым это куда более понтово.

Набирая номер, Дэймонд крикнул:

– Как звать?

Одна из девиц начала отвечать. Дэймонд оборвал ее:

– Да не тебя, сука. Сисястую – как звать?

– Шаронда, – ответила сисястая.

– Так, Шаронда, как только я поговорю по телефону, я подгребу к тебе и займусь твоей жопой.

Шаронда пожала плечами. Потом откинулась на спинку дивана и развела ноги.

Омар подошел к телефону.

– Алло? – сказал он.

– Омар, где вы, бля?

Омар сразу узнал Дэймонда.

– Мы с Кенни по дороге в "Роско", собрались пожрать.

– Ага, как же. Перебьетесь. Вы на работе. Мне надо, чтоб вы с Кенни гнали в Барстоу.

– В Барстоу? – Омар свернул к обочине, притормозил.

– Сука Брайс вышла на малого, который уволок мой товар.

– Что там насчет Барстоу? – спросил Кенни у Омара.

Омар отмахнулся от него и сказал Дэймонду:

– Значит, за дело взялась Брайс. Пусть она и кончает.

– Не доверяю я этой шлюхе. Мне надо, чтоб вы сели ей на хвост. Чтоб вы ее проконтролировали. У малого "гремлин" или что-то типа того. Так что садитесь ей на хвост, а то...

– Что там Барстоу? – снова спросил Кенни.

Омар:

– Заткнись, макака!

Дэймонд:

– Ты чего сказал?

– Это Кенни, шеф! Это я Кенни сказал!

– Так, живо снимайтесь, поняли?

Омар решился задать нескромный вопрос:

– Шеф, а что, если, ну... вы понимаете... что, если Брайс не выполнит задание? Вдруг она не сделает то, что нужно? Тогда...

– Тогда засадите пару пуль ей в жопу. Хватит уже динамить меня, ублюдки. Не сделает как надо, закатайте ее в асфальт, бля!

– Но... ведь это Брайс.

– Да плевать мне, хоть у нее там целка бронированная. Не выполнит задание – ей кранты.

Омар услышал короткие гудки. Кенни за свое:

– Что там насчет Барстоу?

– Я скажу тебе, что там насчет Барстоу: серьезный геморрой наклевывается. Очень серьезный.

– К сожалению, пока ничего.

Никакого сожаления клерк в кассе "Вестерн юнион" не испытывал. Он испытывал раздражение на Париса, который то и дело спрашивал, не получены ли на его имя деньги. Клерк был низенького роста, мог бы даже за школьника сойти. Но в таком городе, как Барстоу, у парня если и были какие-то перспективы, то весьма ограниченные, поэтому он уж наверняка горбатился на вторую жену и едва наскребал на жилье в автофургоне.

Клерк настоятельно предложил Парису:

– Почему бы вам не вернуться в ресторан? Когда придут деньги, я вас найду.

Парису явно не везло на знакомства в "Фактории". Он оставил клерка и поковылял в сторону "Кухни Кэти". Между двумя этими пунктами находились двери. Двери выводили на улицу, к "гремлину", который стоял там заправленный. Парис не был звездой автогонок, но тут ему стало интересно, как быстро можно проскочить через несколько дверей, добежать до машины, завести ее и умчаться, пока этот жирный ублюдок Вик не успел и дернуться в его сторону.

Рука Париса оказалась в кармане, где лежали ключи от "гремлина". Он стоял, уставившись на двери, как будто они звали его к себе.

И тут его окликнул Вик:

– Эй! Иди сюда.

Парис повиновался.

– Ты ведь не думаешь свинтить, а?

– Нет...

– А может, думаешь?

– Нет, нет, что вы!

Вик по-прежнему сжимал в руках биту. Парису было очевидно, что Вик не расставался с ней с тех пор, как первый раз взял в руки. Как будто это был орган, в котором детина сконцентрировал все свое паскудство, всю бдительность, да еще и непрерывно накачивал его своей злобой.

Вик:

– Где бабки?

– Мой бывший шеф... он сказал, что вышлет. Я не знаю, в чем де... Обещал выслать. – Парис старательно выговаривал слова, будто его существование зависело от того, насколько внятно он все изложит. Вик замочит его рано или поздно – если он не умотает отсюда, – пока наемные убийцы от шоу-бизнеса не выпустили ему кишки. – Послушай, я обещаю вернуть деньги. Ей-богу! Но мне нужно отсюда убраться.

– Вам всем кажется, что можно кое-чего отхватить на халяву, а?

– Нет...

– Вечно вы думаете, что на вас все само свалится. – Вик был до того увлечен, что не слышал Париса. Его уши были наглухо забиты собственными тирадами, обжигающими, как раскаленные угли, он разглагольствовал перед Парисом как перед ропщущей толпой. – Такие, как я, вкалывают, а такие, как ты, пьянствуют и трахаются с утра до ночи.

– Что ты говоришь? Не надо, дружище. Ты не прав.

– Какой я тебе дружище? Ты мне зубы не заговаривай, бесполезно.

– Ты ненормальный, ты в курсе?

Бита зашевелилась в руках Вика. Уличать Вика в ненормальности было не очень благоразумно. До Париса это дошло слишком поздно.

– Не трожь его! – Нена бросилась между Виком и будущей жертвой его гнева. – Я заплачу за него, идет? Сколько, двадцать долларов? Вот! – Нена вытащила деньги из кармана, где хранила сдачу, и бросила купюру на прилавок.

Вик тут же схватил ее, скомкал и швырнул в девушку. Деньги попали Нене в лицо.

– С какой стати тебе за него платить? Этих халявщиков, которые на пособии жируют, учить надо.

– На пособии жируют... – начал Парис.

Вик не дал ему договорить: выкинув вперед руку, схватил за рубашку и потянул ее вместе с Парисом в сторону двери.

– А ну-ка, выйдем наружу. – Вик аж вспотел от злобы. Даже предвкушение оргазма не вызвало бы у него такого бешеного возбуждения. – Я вытрясу из тебя мои деньги – до последнего цента.

Парис дергался и извивался, пытаясь высвободиться. Безуспешно.

Вик занес биту, чтобы слегка усмирить Париса, слегка проучить его за съеденную пищу, залитый в бак бензин и неимение денег. Он занес ее, готовый наконец дать волю своему сладостному гневу и начать долбить, крушить, молотить дубинкой, – мстить за белых парней, которых повсюду опускают.

Укрыться от удара было невозможно, увернуться тоже, так что Парис в страхе наскочил на Вика. Он обхватил детину руками, насколько это позволяли габариты Вика. Сплетясь, они покатились по столам: сила столкновения вырвала из рук Вика биту.

Женщины за столиками заголосили. Мужчины искали, откуда получше видно.

Парис с Виком катались по полу, сшибали мебель, расшвыривали тарелки с едой, каждый пытался взять верх. Вику это удалось очень быстро. Бой был жесток и велся не по правилам. Бойцовских качеств Париса хватило только на то, чтобы получать удары кулаками в живот, коленями в пах, серии отработанных ударов по голове. Единственная доступная ему защитная техника состояла в том, чтобы свернуться в клубок и поглощать удары, на манер черной дыры, которая поглощает свет, – пока его и этой возможности не лишили. В распоряжении Париса остался единственный маневр – улечься на кафель и истекать кровью. Он его быстро и умело выполнил.

Вик поднялся, выкатив грудь. Взял дубинку, с удовольствием ощутив деревяшку в кулаке. Наклонился над Парисом.

Вик не стал ничего говорить.

Он просто занес биту над головой, обхватив ее обеими руками, готовый приступить к долгожданному развлечению. Готовый избавить этот мир от очередного лентяя, раздолбая, неумехи, халявщика, чернозадого...

Звук разнесся по всей "Кухне Кэти", пролетел по всей "Фактории" и достиг сувенирной лавки. Даже клерк "Вестерн юнион" поднял голову. Это не был звук деревяшки, молотящей плоть. Это был звук металла, раскалывающего череп.

Вик осел на пол, навалившись на Париса всем телом – этакое грубошерстное одеяло.

Парис открыл глаза, огляделся.

Над ним, сжимая в руках стальной раздаточный автомат для салфеток, с которого свисали волосы и кожа, стояла Нена.

Вокруг эпицентра события сжималось кольцо зевак.

Нена потрясла раздаточным автоматом:

– Не двигаться! – Это прозвучало настолько же угрожающе, как если бы она размахивала пистолетом 45-го калибра. Количество убитых при отступлении она, похоже, уже подсчитала. – Всем оставаться на местах!

Зеваки расселись по местам.

Парис выбрался из-под Вика. У него – измордованного Виком, измордованного в очередной раз жизнью – кружилась голова. Он поковылял к официантке. Она прикрыла его, и – раздаточный автомат готов был пойти в ход при малейшей провокации – они начали отходить к дверям.

Нена остановилась. Подскочила к кассовому аппарату, с налета выдвинула ящик, выгребла из него деньги – раздаточный автомат все это время был наготове, как бы подначивая: "Ну, вперед, ублюдки. Только рыпнетесь у меня".

Никто не рыпнулся. Никто не пикнул. Никто не мог поверить своим глазам.

Парис с Неной вышли через дверь.

– Тачка есть? – спросила Нена.

Парис похромал к "гремлину", дожидавшемуся его возле насосов, неуклюже открыл дверь. Происходило это все очень быстро.

Нене хотелось еще быстрее. Она толкнула Париса за руль, обежала машину и села рядом.

– Гони, – сказала она.

Парис сунул ключ в зажигание, завел мотор и унесся прочь, сильно давя ногой на педаль, так что "Фактория" вскоре превратилась в маленькую фитюльку в зеркале заднего обзора.

Парис попытался в буквальном смысле встряхнуться.

Нену, не выпускавшую из рук раздаточный автомат, колотило от возбуждения.

– Не, ну ты представляешь! Вот это да!

Париса нагоняли сцены и эпизоды недавнего прошлого. Вик. Вик с битой. Вика глушит Нена. Нена отпускает себе кое-какое выходное пособие.

– Что ты сделала? – спросил Парис.

Нена, по-прежнему в возбуждении:

– У меня в первый раз такое.

– Что ты, черт возьми, сделала?

– Да врезала ему, вот что. Вломила ему разок хорошенько. – Она посмотрела на салфетницу, которую по-прежнему сжимала в руках. – Ух ты. Да тут кровища. Ну, я же не могла его убить, а? Не, не могла.

До Париса наконец дошло. "Гремлин" начало мотать из стороны в сторону, заклинившие колеса вынесли его на грунтовую обочину.

Как только машина остановилась – даже раньше:

– Вылезай!

– Ты чего...

– Вылезай из машины!

– Нет.

Парис распахнул дверцу и обежал машину. Распахнул дверцу пассажира. Схватил девушку обеими руками. Отодрал ее от сиденья.

– Вылезай!

Нена сунула правую руку под форменный передник, достала выкидной нож и, открыв его отработанным движением, поднесла лезвие к тому месту, где подбородок Париса сходился с шеей. То, что в этом месте находится, называется яремная вена. Нена была по меньшей мере огорчена.

– Я не дала разнести тебе башку, и вот твоя благодарность? Да? ВОТ ТВОЯ БЛАГОДАРНОСТЬ!

– П-п-прости, – сказал Парис мягко и тихо, будто боясь разбудить спящего питбуля, который может, проснувшись, перегрызть ему глотку.

Они постояли с минуту, между ними был нож, на одном конце которого – рука Нены, на другом – жизнь Париса.

По дороге мчались машины. Даже не притормаживая. В Лас-Вегасе их ждали казино, так что женщина на обочине, которая вот-вот пустит мужчине кровь, вряд ли могла обратить на себя внимание.