Либо, решил Маркус, этот Парис переодевался здесь, либо он надеется стать единственным в Америке продавцом ночного универсама, к которому девушки приходят в подсобку. Нашлось еще какое-то барахло, но пленки не было. Записей позднего Яна Джермана не было.

Зато была фотография. Парень с красоткой – полунегритянкой, полуазиаткой – стоят, взявшись за руки, на границе города и пустыни, перед обведенным золотой каемкой щитом с красными и синими буквами на белом фоне: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЛЕГЕНДАРНЫЙ ЛАС-ВЕГАС, ШТАТ НЕВАДА. Маркус показал бирку Баширу:

– Это он?

– Да, да. Это Парис. – Виновато: – Мне все же не следовало допускать вас до его личных вещей.

– Могу заверить, что ваша помощь будет отмечена и вознаграждена правительством Соединенных Штатов, – взволнованно тявкнул Джей, окончательно вжившийся в свою маленькую роль полицейского.

– Заткнись, – сказал Маркус Джею. И Баширу: – Вы можете дать нам его адрес?

– Я... Я ведь не знаю. – Башир переживал нешуточный внутренний конфликт: образцовый гражданин против образцового менеджера "24/7". – Так что именно, вы говорите, натворил Парис?

– Это вам знать не обязательно. – Маркус был тверд, как стальной клинок.

– Но он мой служащий. И притом хороший. Если вы говорите, он что-то натворил, то почему же вы не можете сказать, что именно?

– Мистер... Башир, так, кажется? Вам известно, что такое соучастие в преступлении?

– Я...

– Вам известно, что такое препятствование отправлению правосудия?

– Препятс...

– Это скороговорка такая, но за пятнадцать тире двадцать пять лет у вас будет достаточно времени поупражняться.

Испарина. Гусиная кожа. Тяжелая борьба образцового гражданина с образцовым менеджером "24/7".

– Но... я не совсем...

Джей стоял, вслушиваясь и наблюдая за жестокой игрой, которую вел Маркус. Это было захватывающе. Джей чувствовал, что взволнован.

– Кстати, – громко поинтересовался Маркус, – а ваши иммиграционные документы... они в порядке?

Оголенная плоть Бадди послужила холстом для художника особого типа. Специальность Брайс? Назовем это так: делать человеку больно всеми доступными способами. А плоть под разодранной рубашкой Бадди открывала огромные креативные возможности.

Раны из солидной коллекции Бадди были в основном следами всевозможных сигаретных ожогов разной степени: средней, тяжелой и очень тяжелой. Лучше всего Брайс удавались последние: глубокие язвы с белесыми краями, окруженные вздувшейся вишнево-красной кожей, похожие на кратеры вулканов. Они даже начали слегка гноиться, эти ожоги, – еще бы, ведь Брайс возилась с Бадди уже бесконечные час и восемнадцать минут, – набухая жирным желтым гноем, который пузырился и вытекал, если слабо надавить. А Брайс давила неслабо. Бадди омывало елейным сиропом, непрерывно вырабатывавшимся у него под кожей и поступавшим на поверхность.

Другие ожоги, более свежие, имели красно-черный оттенок, и единственное, что оттуда вытекало, это кровь.

Вообще Бадди был уже декорирован стандартным набором ссадин, порезов и рваных ран, составляющим типовую программу пыточного сеанса. Уникальным рубцом был только тисненый след от подошвы "тимберленд", украсивший спину Бадди в том месте, куда Брайс наступила обутой в ботинок ножкой.

Бадди начал припоминать, что на него наступили. Бадди начал припоминать многое из произошедшего за последний час восемнадцать минут. Он вернулся назад, но только когда Брайс завершила свое священнодействие: на тот период он отключился. Увы... не настолько отключился, чтобы не чувствовать каждый ожог, каждый пинок, каждый удар свинчаткой, которыми одаривала его Брайс. Выйдя из ступора, он осознал, что один в гостиной. Но в доме он был не один. С кухни доносился грохот тарелок, кухонных принадлежностей, кастрюль и опрокидываемых сковородок. Брайс искала наркотики. Судя по перевернутой вверх дном гостиной, вернее, по тому ее участку, который был доступен не налитому кровью и не-заплывшему глазу Бадди, за время его отключки она уже успела там все перелопатить.

Но раз она продолжала рыскать и копаться, значит, пока не добралась до спальни, не заглянула в рюкзак, лежащий под кроватью Париса. Значит, он, Бадди, не раскололся. Хоть и мучился, и сознание терял, но не выдал Брайс свой тайник в соседней комнате.

Бадди победоносно хмыкнул.

Ему всегда говорили, что даже в самый погожий, залитый солнечным светом полдень он, Бадди, есть не кто иной, как маленький трусливый гаденыш. Ему говорил об этом Альфонсо. Альф говорил ему об этом очень часто, вот Бадди и подписался на авантюру с героином – чтоб все поняли, кто есть кто.

Альф мертв. Альф мертв, а Бадди пока еще, в общем, жив.

Более того.

Сигареты иссякали, пачка уходила за пачкой, Брайс неустанно покрывала ожогами тело Бадди, но он ей ничего не выдал. Ни слова не сказал. Вопли – да, и в большом количестве, но – ни слова.

Ну и кто тут гаденыш? Бадди посмеялся над Альфом в аду и над Брайс на кухне. Попробовал посмеяться, но рев радиоприемника забивал его истошные вопли, так что Брайс не услышала слабый голос, с трудом выдавленный из распухших, в нарывах, губ, свисающих с окровавленной, раздутой, излупцованной физиономии.

Кто тут гаде...

Дверь.

Бадди заметил ее краем глаза, и его мысли покатили по другому пути.

Дверь. В противоположном углу комнаты – входная дверь, ведущая наружу, где есть люди. Люди... они могут прийти на помощь, спасти Бадди, вырвав его из зловещего сна, в котором он пребывал.

Дверь. Брайс была на кухне, а дверь поджидала Бадди. Бадди нужно было всего-то подойти к двери, открыть ее и добраться до славных, готовых помочь зверски избитому и истерзанному земляку лос-анджелесцев.

Но он не мог подойти.

Брайс что-то сделала с его ногами. Что-то такое, из-за чего Бадди не хотел смотреть вниз, зная наверняка, что им станет от этого еще больнее.

Но он мог ползти. Да, точно. Ползти – это он мог делать с новообретенной сноровкой. Вот Бадди и пополз в сторону двери, только он не то чтобы полз, а совершал нечто гораздо менее очевидное. Вроде бы как морской лев, перемещающийся по акру битого, не вполне укатанного стекла. Бадди выбрасывал вперед руки, потом подтягивал туловище. Каждый пройденный миллиметр сопровождался хрюканьем, стоном и рыком.

Брайс по-прежнему была на кухне, искала наркотики, поэтому не заметила уползающего Бадди. А радио, не позволявшее Бадди получить помощь со стороны, теперь давало ему возможность оставаться незамеченным.

Выбросить вперед руки, подтянуть туловище.

Так, доползти до двери, а там уже все будет хорошо, увещевал сам себя разум Бадди. На улице люди. Там добрые самаритяне, полиция и, быть может, части ВВС, которые разделаются с этой сукой. На улице все прекрасно и замечательно, и там уже больше не будет сигарет. Господи, пусть больше не будет сигарет. Пусть во всей вселенной больше не будет сигарет.

Выбросить вперед руки, подтянуть туловище. Три миллиметра пройдено. Впереди миля.

Он сможет сделать это. Он способен. Он сможет, если Брайс останется на кухне еще около часа. Еще часок...

Песня по радио затихла, перетекла в другую. Раздались гитарные раскаты семидесятых.

Не успели прозвучать первые несколько тактов песни, как с кухни раздался визг Брайс. Она влетела в гостиную.

Бадди перестал двигаться, как будто его неподвижность могла каким-то образом вписать его самого, рубцы и гнойные нарывы, влачимые им к двери, в обстановку комнаты: тут, Брайс, всего лишь умирающий человек, не более.

Он понимал, что ничего не выйдет.

Он понимал, что она заметит.

Она не заметила.

Брайс всего-навсего подошла к раздолбанному "Сони". Врубила его на всю катушку. "Hey you" в исполнении "Бахман-Тэрнер-Овердрайв" сотрясло стены.

– Обожаю эту песню! – по-девчоночьи завизжала Брайс.

И стала танцевать. Прямо посреди комнаты. Успев приспособить какого-то хмыря под пепельницу и собираясь продолжить поиски наркотиков в его квартире, она вполне профессионально двигалась и так же профессионально улыбалась. Ей недоставало только высоких сапог а-ля Нэнси Синатра, с молниями на икрах. Брайс так сотрясала своими телесами, что кажется, саму себя завораживала. В области таза у нее работал огромной мощности механизм соблазна. Скорее всего, она таким образом угробила мужчин не меньше, чем сигаретами.

Ее голова моталась.

Ее тело билось под гитарный рокот.

Ее грудь вела себя так, будто желала убедить всех в своем существовании.

В общем, зрелище что надо, было бы кому смотреть. А смотреть было некому, разве что Бадди, а Бадди – пока Брайс оттягивалась под навороты толстых канадских рокеров – еще раз попытался отползти к двери. На этот раз он прополз два миллиметра вместо одного.

Выбросить вперед руки, подтянуть туловище. Как больно!

Брайс подняла руки, помахала ими над головой. У нее был голый пупок. В пупке торчало платиновое кольцо.

Выбросить вперед руки... Руки уперлись в дерево. Дверь! Самая прекрасная дверь в истории человечества. Теперь руки не вперед, а вверх. У Бадди хватало сил оперировать только одной рукой. Рука протянулась, нащупала ручку, повертела ее. Рука была слабая, по ладони бежала кровь, поэтому жест стал крупным событием. Еще раз – протянулась, нащупала, повертела. Кончики пальцев скользнули по меди.

Брайс перемещалась по комнате под музыку. Схватила Бадди за лодыжки. Мощным рывком оттащила его от двери.

Он стукнулся башкой об дверь, башка дернулась. Одно ухо приняло удар. Другое слышало голос Брайс:

– Вот дуралей, перехитрить меня вздумал.

Она все знала. Все время, пока она танцевала, кружилась и извивалась, она знала великий и продуманный план Бадди по бегству-уползанию. Она позволила ему протащиться по комнате только ради последующего удовольствия подскочить и загасить тот огонек надежды, который у него остался, – так же, как гасила окурки об его тело. Она просто играла с ним, забавлялась. Она его как бы...

Ах да, напомнил себе Бадди. Она его как бы мучила.

Брайс нависла над Бадди. Он видел ее ноги, лобок, живот и груди, лицо – ее лицо, которое в растерзанном восприятии Бадди было так далеко, но при этом как легко читалось на нем: "Игры закончены".

– Слушай, – громко произнесло лицо. – Мы немного развлеклись, да? Песенок послушали, сигарет покурили. Но ты уж больно занудный ухажер, и мне вообще-то есть чем еще заняться. Так почему бы тебе не сказать, где наркотики, а то мне ведь придется сыпануть соли на твои раны. Я серьезно.

"Она вроде не шутит, – подумал Бадди. – А я и так почти мертв, правда же?"

Надо было слушать Париса, укорял себя Бадди. Да, Парис хотя звезд с неба и не хватает, так, обычный продавец "24/7", но оказался прав. Прав насчет Альфа, прав насчет беды, в которую можно попасть, замахнувшись на собственность наркокоролей города. Молодчина этот Парис. Все наперед просек. Теперь Бадди не сомневался в том, во что раньше верил только отчасти: Парис нашел бы выход из этого затыка. Парис разобрался бы. Вот бы поговорить с Парисом.

– Парис...

Брайс услышала, как дрожит то, что прежде было губами Бадди. Она опустилась на колено, поднесла голову к его устам.

– Парис? Что Парис? – спросила она.

Его ответ донесся до нее слабым отголоском.

– Парис – это твой сосед по комнате? Что за имя такое, черт побери, – Парис? Где этот перец?

Голос сошел на шепот.

– В каком гастрономе "24/7"?

Слабый голос вовсе сошел на нет.

– Мне, похоже, есть смысл переговорить с этим твоим Парисом. Так, лапуля Бадди. Похоже, мы уже друг друга утомили. Мне теперь вот что от тебя нужно. Мне нужно, чтоб ты лег и закрыл глаза. Больше ничего, просто ляг, и все. И не открывай глаза, а то сюрприз будет испорчен.

Бадди закрыл глаза. Вернее, один глаз – который не заплыл. Казалось бы, хуже некуда, но в темноте стало еще страшнее. Бадди что-то бормотал.

Радио замолчало, и зловещий мир приобрел еще большую зловещесть.

Бадди продолжал бормотать, громче:

– Пожалуйста, не убивай меня... Пожалуйста. Не надо, пожалуйста.

– Глаза закрыты. Не порти сюрприз.

Топот "тимберлендов" по деревянному полу, потом ничего. Тишина.

Кошмар достиг критической массы.

– Не надо. Не убивай меня. О боже... Тишина.

Тишина.

Бадди не открывал глаз. Минут пять прошло? Двадцать? Пятнадцать секунд? Определить было невозможно, казалось только, что это навсегда, и Бадди пролежал в темноте и тишине, сколько смог...

Бадди открыл глаза.

Брайс стояла над ним, с пушкой в руке.

Брайс сказала: "Сюрприз!"

Пушка сказала: бах.

Маркус пер на своем "ауди" через заторы в сторону Фэрфэкса. Рядом с ним сидел Джей и весь светился.

– Это было так... – Джей был до того взволнован, что не смог охарактеризовать их приключение иначе: – ...захватывающе. Это былота-а-а-а-а-ак... Я никогда еще... Он поверил, что мы федеральные агенты.

– Да лажа это все. Это наш хлеб. Кинуть артиста, кинуть студию, а потом кинуть еще и публику. Этот хмырь из "двадцать четыре, семь", что ли? Еще одного кинули.

– А ты. Ты был такой спокойный. – Джей, не удержавшись, оглядел Маркуса с ног до головы. – Такой крутой.

Маркус молча вертел баранку. Джей смотрел, как Маркус вертит баранку. С большим интересом смотрел.

Маркус почувствовал, что на него смотрят.

– В чем дело? Чего уставился?

– Ничего. Я... так, ничего.

Приехав по адресу, который сообщил, терзаясь, мистер Башир в "24/7", Маркус кивнул на многоквартирный дом и сказал: "Вот тут".

Он вывернул к обочине, поставил "ауди". Джей приподнялся, вылез из машины и пристроился к Маркусу, направлявшемуся к дверям.

– Это не по мне, брат, – сказал Маркус. – Рыскать по всему городу за каким-то музоном. Я агентом устраивался, а не завотделом Розыска Пропавших Кассет.

Джей ничего не ответил. Джей чересчур упрямо и сосредоточенно разглядывал Маркуса.

– Ну, чего вылупился?

Джей, застеснявшись, поспешно отвел взгляд и нажал на кнопку звонка.

Брайс завершила операцию, когда еще не отзвучал звонок. Она была абсолютно убеждена, что это не копы. Копы не звонят в звонок. Копы выбивают дверь. Тем более в Лос-Анджелесе. Лос-анджелесские копы всегда рады изрешетить дверь пулями либо, в качестве разминки, вышибить ее своими жирными задами. Брайс рассудила, что это, вероятно, сосед, услышавший выстрел. Может, ей не стоило стрелять в Бадди. Забить палкой или придушить – это не так громко, а еще можно кухонным ножом зарезать. С другой стороны, это ведь не за минуту делается, а люди, когда их режут, имеют привычку вопить как буйнопомешанные. Поразительно, сколько ударов заостренным предметом может выдержать человеческое тело.

Брайс все знала. Брайс все продумала.

Что ж, она застрелила Бадди, что сделано, то сделано. И если какой-то там сосед не способен держать себя в руках, когда за стенкой идет стрельба, что ж... при ее ремесле иногда приходится делать лишнюю работу, притом бесплатно.

Снова раздался звонок.

Брайс пошла открывать.

Джей непрерывно звонил в звонок. Таким образом он пытался отвлечься. Не все же время смотреть на Маркуса.

Джей сказал:

– Похоже, никого нет.

Маркус оглядел фасад. Ничего не увидел, все спокойно. Свернул за угол:

– Я проверю окно.

Брайс прижалась к двери, посмотрела в глазок. Увидела Джея, его жирную ряху, искаженную линзой. На соседа не похож. В таком пиджаке. Коммивояжер? Свидетель Иеговы? Тюк мяса, ожидающий умерщвления, решила Брайс. Брайс схватилась за ручку, приготовившись открыть дверь, приготовившись затащить Джея внутрь. Приготовившись положить еще одно тело рядом с Бадди.

Окно. Оно брякнуло и задребезжало.

Мордатый в Костюме был не один. За шторой Брайс не видела, такой же он увалень, как первый или выглядит как-нибудь иначе. Она покачала головой. Замочить парня это одно. Грохнуть кого-то, кто забрел сюда, это другое. Но три трупа за десять минут? Она вот-вот превратится в Чарлза Мэнсона[9].

Снова раздался звонок. Потом еще.

Брайс уже хотелось тюкнуть Мордатого в Костюме, просто чтоб не нервировал.

Черт, подумала она. Торчит тут, мочит кого ни попадя, а наркотиков Дэймонда нет как нет.

Снова в квартиру: другое окно выходило в переулок. Брайс кинулась к окну, переступив через труп Бадди.

Маркус вышел из-за дома. Джей все трезвонил.

– Не открывают.

– Окно закрыто, шторы опущены.

– Может, прячется. – Джей позвонил еще раз.

– От кого прячется? Откуда он знает, что мы его ищем?

– Ну... и что делать? Ждать?

– Можешь ждать, если хочешь. А я еще не завтракал. – Маркус двинулся к "ауди".

Джей поплелся за ним, как собачонка.

Парис ворвался в гастроном "24/7" так, будто ему нужно было еще очень много куда успеть. Будто он опаздывал на встречу, где ему должны вручить миллион наличными.

Говорил он тоже быстро:

– Мистер Башир, мне очень тяжело вам это говорить, а впрочем, нет, совсем не тяжело – я ухожу. Не потому, что у меня к вам претензии, наоборот, вы всегда были добры ко мне, но мне пора уходить.

Башира переполнила скорбь:

– Что, все настолько плохо?

– Совсем не плохо. Все хорошо.

Для Башира это было как удар ножом в сердце.

– Эх, сынок. Нет смысла скрывать от меня правду. Я знаю, каково это, когда за тобой охотятся.

Одно слово из краткой тирады Башира выпрыгнуло и ударило наотмашь Париса.

– Что? Что вы...

– В моей стране, если ты убьешь ради пропитания животных некоторых видов, за твою голову уже могут назначить цену.

– Стоп, стоп. Что вы хотели этим сказать – "охотятся"?

– Они приходили сюда, искали тебя.

– Они? Кто "они"?

– Двое. Один черный, как ты, а второй белый. Злобные такие.

– Но кто...

– Они не объяснили мне. Они скрыли. Они... не знаю. Они...

– Агенты?

– Да. Назвались они так. Агентами.

Под своей черной оболочкой Парис побелел от страха. Он стал нервно озираться, производя беглый осмотр помещения: не осталось ли каких следов от двух типов, отправленных на его поиски.

– Где они?

– Я не знаю. Я... Они угрожали, Парис. Я не мог перечить.

– Где они?!

– Я был вынужден дать им твой адрес.

– Черт! Кассета!

– Прости меня. Они вынудили меня сказать им, где ты живешь. Ты ведь понимаешь? Злобные такие, жестокие. Бог знает на что готовы были пойти, чтоб тебя разыскать.

Парис выскочил из гастронома "24/7", как человек, которому надо непременно куда-то попасть. Как человеку которого вот-вот вытащат из кармана миллион долларов.

– Берегись их! – прокричал Башир в крутящуюся дверь. – Берегись!

Странное дело.

Парис и Бадди всегда были просто соседями по квартире. Два человека, в складчину платившие за квартиру, не более того. Бадди вышел на Париса через бывшего соседа Париса, который вернулся в Висконсин, досыта наевшись Лос-Анджелесом, и освободил помещение Бадди.

Странное дело.

Помимо общей крыши над головой, Бадди и Париса фактически ничего не объединяло. Они не проводили вместе досуг, у них было, безусловно, очень мало общего. Два парня, вместе снимавшие одно помещение. Парис не смог бы сказать наверняка ни каким путем Бадди добывает деньги на квартиру, ни какой путь он бы хотел избрать, если бы они божьей милостью жили в мире, в котором каждый мог избрать путь, приносящий радость. Из друзей Бадди Парис знал только Альфонсо. Если прочие друзья Бадди похожи на Альфа, тогда Парису не больно надо с ними знакомиться. Любимое блюдо, имя последней подруги, что-нибудь типа хобби – ничего такого Парис о своем соседе не знал.

Поэтому-то и странно, с какой стати Парис так крепко прижимал к себе на полу их квартиры труп совершенно чужого человека. Не помня себя, Парис бросился на колени и обхватил труп руками. Он вспомнил, как гнал на "гремлине" домой из "24/7". Он вспомнил, как открывал дверь. Потом туман. Все перевернуто вверх дном. Воняет порохом. Бадди как будто спал. Если не считать пурпурно-черной пробоины посереди лба, нескольких порезов и множества ожогов, он как будто спал.

Вот оно что. И тогда Парис подбежал к трупу, обхватил его руками и начал оплакивать бедного растяпу, который ничего в этой жизни не достиг и теперь уже никогда не достигнет.

С чего вдруг Парис стал оплакивать хоть и знакомого, но совершенно чужого человека, – вот что самое странное.

Плача и покачивая на руках бездыханного соседа, Парис начал припоминать и кое-что еще.

Он припомнил, что кричал ему вслед мистер Башир, когда он выбегал из гастронома "24/7". Жестокие, злые люди, кричал он. Берегись их, кричал.

Кое-что еще припомнилось Парису. Агент. Этот хмырь Бейлис: "Сердце тебе вырежу... ногу на глотку поставлю... Слышишь этот хруст? Это шея твоя хрустит".

Трепотня. Развонялся с перепугу. Вот что подумал тогда Парис. Теперь Парису со свежим трупом на руках стоило еще раз задуматься. Может, это не трепотня. Может, этот Бейлис не так просто языком молол. Он ведь агент, да? А что говорят люди о голливудских агентах? Что говорили Парису его знакомые актеры, певцы и писатели? Агенты – отбросы мироздания, говорят люди. Гремучая змея на детской площадке и та менее опасна. В этой стороне света при слове "агент" на ум сразу приходит вот что: свирепые ублюдки, жлобы, бьющие ножом в спину, полоумные мстители, которые перережут тебе горло, да еще и продадут твою кровь, чтобы возместить расходы. Если только не выпьют ее на месте.

Очень скоро Парис пришел к выводу, что тот разговор состоял не из одних околичностей и преувеличений. Вскоре он задумался вот о чем: что может помешать агентам ударить ножом в спину и перерезать горло? Людей убивают за мелочь, за кроссовки "Эйр Джорданз". Убивают за то, что кто-то на кого-то не так посмотрел в автомобильной пробке на 405-м. А ради того, чтобы заполучить наследие Яна, кассету стоимостью десятки или сотни миллионов, на что эти люди – голливудские агенты – способны?

Под локтем Париса хлюпнул лоскуток кожи, прикрывавший отверстие от пули, которая вышибла Бадди мозги. Парис стал думать, что бы ему...

Они здесь!

Мысль о том, что убийца Бадди, кто бы он ни был, возможно, до сих пор здесь и способен на большее, настигла Париса решительно и внезапно. Он вскочил, бросив труп. Не занятая мыслями голова Бадди брякнулась о деревянный пол, выплеснув, наподобие бутылки кетчупа, еще одну порцию мозгов.

Парис внимательно прислушался, силясь различить за стуком собственного сердца невидимого убийцу. Он подумал, что надо бы пойти к двери, выбраться из квартиры, но его отяжелевшее от страха тело ему не повиновалось. Так стоял он, оцепеневший, – очень выгодная мишень. Время шло, однако невидимый убийца так и не выскочил из какого-нибудь укрытия, чтобы всадить пулю в Париса. Еще чуть погодя Парис осознал, что невидимого убийцы в квартире нет. Его никто не тронет.

И Париса немедленно настигла следующая мысль: "Он вернется! " Он, они. Они – пехотная часть, промаршировавшая по бульвару Уилшир, высланная Бейлисом любой ценой реквизировать кассету, – очень скоро они вернутся за ним.

Парис бросился в спальню. Засунул руку под диван, достал рюкзак. Кассета по-прежнему представлялась ему чеком, ожидающим обналичивания. Если только убийца – убийцы – не нашли ее. Сунув руку в глубь рюкзака, Парис нащупал там пустоту. Пустоту и... Что за черт? Какой-то сверток? Где эта сволочная...

Кассета! Вот она. Парис засунул кассету обратно в рюкзак, а вместе с ней несколько пар джинсов, несколько футболок, немного надежды и маленький шанс, – потому что маленький шанс – это единственное, на что он мог рассчитывать в такой ситуации.

Закрыв рюкзак, Парис закинул его на плечо и ринулся к выходу.

Стоп.

Безликие душегубы могли держать дверь под прицелом. Или, хуже того, они могут войти в тот момент, когда он будет выходить. Парису не хотелось умереть из-за столь удачного стечения обстоятельств. Надо бежать через заднее окно, вот что. Парис развернулся и рванул к другому выходу.

Стоп.

Он вернулся в гостиную. К трупу Бадди.

– Прости, старина, – сказал он бывшему соседу. – Это... это все я виноват. Я виноват и... я отплачу им. – Парис выругался. – Я придушу эту суку Бейлиса. Я...

Подогреваемую жаждой мести браваду Париса накрыла стремительная волна страха. Чем дольше он простоит тут, извиняясь и давая обеты мертвому Бадди, тем больше у него шансов кончить точно так же.

Парис оборвал свою пламенную клятву и, не оглядываясь, распахнул окно спальни.

Ральфс расположен к югу от Ла-Бреа. Он достаточно удален от Фэрфэкса, чтобы Парис мог спокойно остановить "гремлин", опустить в прорезь монету и набрать несколько цифр, не оказавшись под пристальным наблюдением ударной бригады, посланной на его уничтожение...

– Офис Чэда Бейлиса, – сказала девица на другом конце провода.

– Дайте его.

– Извините, – отозвалась секретарша. – Представьтесь...

– Дайте его.

– Как вас зо...

– Давай мне его, черт, сейчас же! – гаркнул Парис ей в самое ухо. – Дай ему трубку, мать твою!

Ярость Париса не пронимала Джен. Проработав восемь месяцев на секретарском посту, она вполне привыкла к потокам грязи, которую выплескивали на нее звезды, менеджеры звезд и бешеные продюсеры, считавшие вселенской трагедией не поданный вовремя лимузин, не те закуски на вечеринке после концерта, не тех шлюх, доставленных в номер. Ну и крик они поднимали! И вот очередной звонит, разоряется, Чэда, ему, мать твою, подавай, и немедленно...

Побейте собаку некоторое время плеткой – и она привыкнет. Джен связалась с боссом.

Чэд напряг изгрызенный кокаином мозг, чтобы поднести руку к телефону.

– Чэд, тут человек звонит. Расстроенный какой-то.

У Чэда барахлил слух. Ему стоило немалого труда понять, о чем толкует женщина в соседней комнате. Она продолжала:

– Он не назвался, но, по-моему, это тот, который утром звонил.

Чэд, про себя: "Они его, наверное, нашли". Чэд схватил трубку, торча уже не только от наркотика, но и от сознания, что может посылать своих фаворитов в хляби Лос-Анджелеса и отзывать их, выполнивших задание, обратно. "Ты знаешь, как называют в этом городе таких молодцов?" – спросил сам у себя Чэд.

"Хончо"[10], – ответил он. Да, вот кто он такой. Тепло разлилось у него в груди, под тем местом, куда он только что повесил себе медаль. В трубку:

– Ты, ублюдок. Тебе понравилось, как мои ребята работают?

Парис не знал, чего ожидать от Бейлиса. Возможно, злобы. Возможно, гнева. Но ликования?! Ты, конечно, читал о людях, которые убивают и счастливы этим. Которые убивают ради кайфа. Пресса награждает этих ребят звучными именами. Ночной охотник. Убийца с шоссе. Душитель с Холмов. Это шатуны, бродяги – дегенераты, которых ты рассчитываешь застать голосующими на перекрестке 10-й и 15-й, готовых к охоте на мальчиков и проституток. А вот где ты никак не рассчитываешь встретить развеселых психов, так это в деловом районе Беверли-Хиллз.

А может, и нет.

Может, именно здесь их и встретишь. Может, Голливуд, что в США, и есть самая благодатная почва для психопатии.

Может, Парис просто не очень хорошо знал, что такое индустрия развлечений.

– Зачем ты это сделал? – спросил Парис и тут же повторил: – Зачем?

– Затем, что это моя кассета, вот зачем. Ты решил, будто можешь мне мозги полоскать, и тебя нужно было поставить на место. Ты ничтожество, понимаешь? Жалкая букашка под моим каблуком.

Жара, шум города, вся экология Лос-Анджелеса давила на Париса, выжимала из него все соки. Она медленно умерщвляла его каждый день – уже несколько лет, – с тех пор как, доехав за час до Лос-Анджелеса, он остался в городе, чтобы из простого ирвайнского мальчишки выбиться в кого-нибудь посолиднее.

Прошли годы.

Парис уже не мальчишка. Других изменений не произошло, и вот теперь дань, наложенная на Париса городом его мечты, набрала достаточный вес, чтобы раздавить его в лепешку.

– Ты, кретин безмозглый!

Люди на стоянке обернулись, вытаращились на Париса. Это был, по-видимому, очень мощный вопль, раз лос-анджелесцы обратили на него внимание.

– Я иду в полицию! Расскажу им все! – орал он.

Полиция.

Слово впилось в ухо Чэда колючей проволокой и вызвало ряд неприятных ассоциаций. Расследование. Хищение. Приобретение наркотиков.

Полиция?

Черт, что же это Маркус с Джеем над пацаном учинили? Он велел им добыть кассету, не более. Добыть кассету. Может, он слегка перебрал в выражениях, но он же хотел только объяснить, насколько все серьезно. Он же не хотел, чтоб они...

Разве он велел им пацана мучить? Как плохо кокаин действует на память. Ну правда же, он не велел им мучить пацана? Он ведь не говорил им: добудьте кассету, даже если придется...

Чэд начал скисать. Медаль хончо упала с его груди.

– Что... Подо...

– В полицию заявлю, козел! Ты думал, тебе это с рук сойдет?

– Ты не... Полицию нельзя вовлекать.

– Спохватился, привет! Богом клянусь, засажу тебя! Ты никогда эту кассету не увидишь!

– Послушай меня...

– Ни за что!

– Ты, слушай меня! – Чэд снова окреп и двинулся в лобовую атаку: – Ты украл эту кассету. Это ты ее украл, и это ты вымогал у меня деньги. Кому, думаешь, поверят легавые, мне или подзаборной швали типа тебя? Давай, давай, – блефовал Чэд, – давай звони в полицию. Деньги решают все, а с моими деньгами мне не страшны никакие проблемы. Ты нарвался, ублюдок. Ты труп. Я приду за тобой и убь...