Бал почти закончился; уставшие раскрасневшиеся танцующие расходились. Красавицы уже ушли, и среди них Джули Гирдвуд. Только те женщины, которые не пользовались успехом, относительно свежие продолжали сидеть у стен. Для них наступило время развлечений: именно они танцуют «всю ночь напролет до самого утра».
      После ухода мисс Гирдвуд у Мейнарда не было причин оставаться. Только она удерживала его здесь. Но теперь, когда его волнуют противоречивые чувства, вряд ли он сможет уснуть; и вот он решил, прежде чем ложиться, еще раз принести жертву в святилище Вакха.
      С этим намерением он спустился по лестнице в подвальный салун.
      Здесь уже находилось много джентльменов, как и он, пришедших после танцев.
      Они стояли группками, пили, курили, разговаривали.
      Не обращая ни на кого внимания, Мейнард подошел к стойке и сделал заказ – на этот раз просто бренди с водой.
      В ожидании выпивки его внимание привлек чей-то голос. Разговаривали три человека, которые, как и он, стояли у стойки со стаканами в руках.
      Говорящий стоял спиной к нему, но по хорошо видным бакенбардам Мейнард сразу узнал Свинтона.
      Собеседников он тоже знал: это были те самые люди в лодке, собаку которых он спугнул выстрелом.
      Очевидно, для мистера Свинтона это недавние знакомые: познакомился он с ними на балу; и относились они к нему так, словно тоже считали его лордом.
      Он разговаривал с ними с тем странным акцентом, который приписывают английским аристократам, хотя на самом деле это изобретение карикатуристов, пародистов и тех представителей богемы, которые видели «милорда» только в своем воображении.
      Мейнарду это показалось немного странным. Но прошло несколько лет с тех пор, как он в последний раз видел этого человека; а время производит очень странные перемены; стиль речи мистера Свинтона, наверно, не исключение.
      Судя по тому, как эти трое разговаривали, они уже какое-то время провели у стойки. И настолько опьянели, что не заметили подошедшего Мейнарда.
      Он не стал бы обращать на них внимание, если бы не услышал слова, относившиеся явно к нему самому.
      – Кстати, сэр, – сказал один из собеседников, обращаясь к Свинтону, – если это не покажется слишком смелым, могу я попросить вас объяснить небольшое происшествие в бальном зале?
      – А… о каком пуоисшествии вы говойите, мистеу Лукас?
      – Довольно странное – перед первым вальсом. Черноволосая девушка с бриллиантовой диадемой, та самая, с которой вы танцевали весь вечер, – мне кажется, ее зовут мисс Гирдвуд. И тип с усами и эспаньолкой. Старая леди тоже, кажется, принимала в этом участие. Мы с другом случайно стояли поблизости и видели, что между вами произошло что-то вроде сцены. В чем дело?
      – Сцена… О, да, да… Этот джентльмен хотел потанцевать с божественной куасавицей, но леди пйедпочла вашего покоуного слугу. Вот и все, джентльмены, увейяю вас.
      – Нам показалось, что между вами возникло маленькое напряжение. Нам так показалось.
      – Но не мне. Кажется, пуозошло небольшое недоуазумение между ним и молодой леди. Он говойил, что следующий танец за ним, но его не оказалось в кауочке леди. Я ничего общего не имел с этим джентльменом, даже не уазговайивал с ним.
      – Но вы посмотрели на него, а он на вас. Мне показалось, что вы собираетесь решить этот вопрос между собой – потом.
      – А… нет, он для этого меня достаточно знает.
      – Значит, вы с ним были знакомы?
      – Немного, очень немного – и очень давно.
      – Может быть, в вашей стране? Он кажется англичанином.
      – Нет, нисколько. Он пуоклятый ийландец.
      Уши Мейнарда к этому времени покраснели.
      – А кем он был в вашей стране? – спросил младший из новых знакомых мистера Свинтона, который был таким же любопытным, как старший.
      – Кем он был? Да никем, никем.
      – Никакого занятия, профессии?
      – А, да. Когда я его знал, он был лейтенантом в пехотной части. Ну, конечно, не в лучшей из частей. Мы такого к себе никогда не пйиняли бы.
      У Мейнарда начали дергаться пальцы.
      – Конечно, нет, – продолжал «вельможа». – Я имею честь, господа, пйинадлежать к гваудии – конной гваудии ее величества!
      – Он служил в нашей армии, участвовал в мексиканской кампании. Не знаете, почему он ушел со службы в английской армии?
      – Ну, джентльмены, я не хотел бы уаспуостуаняться на такие темы. Я обычно бываю очень остоуожен, понимаете?
      – Конечно, вы совершенно правы, – согласился спрашивавший. – Мне только показалось странным, что офицер вашей армии оставил службу и принял должность в нашей.
      – Если бы я знал что-нибудь похвальное об этом джентльмене, – продолжал Свинтон, – я бы, конечно, с уадостью уассказал. К несчастью, я не знаю. Совсем напуотив!
      Мышцы Мейнарда, особенно на правой руке, свело болезненной судорогой. Нужно еще совсем немного, чтобы он вмешался в разговор. Достаточно еще одного замечания – и, к несчастью для себя, мистер Свинтон его сделал.
      – Пуавда в том, джентльмены, – продолжал он, по-видимому, под влиянием выпивки лишившись обычной осторожности, – что лейтенант Мейнауд – капитан Мейнауд, как, я слышал, он тепей себя называет, – бы изгнан со службы в английской армии. Таковы слухи, хотя я не стал бы за них уучаться.
      –  Это ложь!– воскликнул Мейнард, неожиданно срывая с руки кожаную перчатку и с размаху ударяя ею по лицу Свинтона. – Ложь, Дик Свинтон! И если вы не виноваты в ее рождении, то ответите за распространение. Таких слухов никогда не было, и вы отлично это знаете, негодяй!
      Щеки Свинтона побелели, но это была бледность страха, а не гнева.
      – А… вы здесь, Мейнауд! Ну… я ведь сказал… я сказал, что это не пуавда! А вы называете меня негодяем! И вы удайили меня пеучаткой!
      – Готов повторить и слово и удар. И плюну вам в лицо, если вы не возьмете свои слова назад!
      – Взять назад?
      – Ну, достаточно! Даю вам возможность подумать. Мой номер 209, на четвертом этаже. Надеюсь, вы найдете друга, который согласится подняться ко мне. Моя карточка, сэр!
      Дрожащими пальцами Свинтон взял предложенную карточку и отдал взамен свою. Бросив презрительный взгляд на него и его собеседников, Мейнард повернулся к стойке, хладнокровно закончил свою порцию и, не говоря ни слова, поднялся по лестнице.
      – Вы с ним встретитесь? – спросил старший из собутыльников Свинтона; впрочем, ввиду происшедшего вопрос мог показаться оскорбительным.
      – О… конечно, конечно, – ответил гвардеец конной гвардии ее величества, не замечая нотки грубости. – Как однако неловко! – задумчиво продолжал он. – Я здесь чужой… у меня нет ни одного дууга…
      – О, в этом не будет никаких затруднений, – прервал его Лукас, владелец ньюфаундленда. – Я с удовольствием буду вашим секундантом.
      Человек, предложивший свои услуги, был самым отъявленным трусом; во всем отеле не найти второго такого, включая самого Свинтона. У него были причины участвовать в дуэли с капитаном Мейнардом; но гораздо безопасней выступать в роли секунданта; и никто не понимал этого лучше, чем Луис Лукас.
      Не впервые будет он выступать в таком качестве. Дважды играл он подобную роль и потому пользовался некоторой известностью, которую по ошибке смешивали с храбростью. На самом деле он был настоящим трусом; хотя воспоминание о предыдущей встрече с капитаном Мейнардом вызывало у него злость, он ничего не предпринял. Сссора Мейнарда со Свинтоном давала возможность отомстить и одновременно оставаться в безопасности.
      – Либо я, либо этот мой друг, – добавил Лукас.
      – С удовольствием, – подтвердил тот.
      – Спасибо, джентльмены; буагодайю вас обоих! Вы чйезвычайно добуы! Но, – продолжал неуверенно Свинтон, – мне неловко пользоваться вашей помощью в этой непйиятности. У меня есть несколько стауых товайищей в Канаде, они там служат со своими частями. Я им телегуафиуую. А этот тип подождет. Давайте оставим эту тему и еще выпьем.
      Все это было сказало с внешним хладнокровием. Но на самом деле Свинтон пытался выиграть время и разработать какой-нибудь план, который помог бы ему не вызывать Мейнарда.
      Если немного выждать, это может получиться; но если дело перейдет в чужие руки, у него не будет выхода – только драться.
      Такие мысли быстро мелькали в сознании мистера Свинтона, пока готовилась свежая выпивка.
      И когда стакан коснулся его губ, они были сухими и побелевшими; а в последующем разговоре мистер Свинтон участвовал с отсутствующим видом, который говорил о серьезной тревоге.
      Только очень много выпив, он вернул себе видимость храбрости; но час спустя, когда он, спотыкаясь, поднимался к себе по лестнице, даже пары алкоголя не могли затмить воспоминание о встрече с «пуоклятым ийландцем»!
      Оказавшись у себя в номере, он отбросил всякое сходство с вельможей. И отказался от речи с акцентом. Теперь говорил он как простой человек, к тому же пьяный. Речь его была адресована лакею, который не спал в ожидании хоязина.
      Считалось, что слуга спит в маленькой прихожей. Последовавший диалог можно было бы назвать конфиденциальным. И случайно услышавший его человек очень удивился бы.
      – Ты оставил меня на всю ночь! – хозяйским тоном сказал лакей.
      – Ти … ик … ты говоришь правду, Фрэнк. Ночь… не очень хорошая. Напротив – отвратительная ночь!
      – О чем ты, пьяница?
      – О чем? О чем… О том, что игра кончена! Черт побери! Какой был отличный шанс! Никогда такого не было. Миллион долларов! И все погибло – из-за этого проклятого типа!
      – Какого типа?
      – Я его встретил там… внизу… на балу. Давай еще выпьем! Выпьем… и еще…
      – Нельзя ли немного пояснее? В чем дело?
      – В чем дело? В чем?.. Ик… В нем!
      – В ком в нем?
      – В ком… в ком… в Мейнарде! Ты ведь знаешь Мейнарда? Он служил в тридцатой… в тридцатой… Не помню номер его части. Неважно. Он здесь… этот проклятый щенок!
      – Мейнард здесь! – воскликнул лакей тоном, очень необычным для слуги.
      – Конечно! Верно, как день, говорю тебе! И готов все испортить, посмеяться надо мной!
      – Ты уверен, что это он?
      – Уверен…уверен… Еще бы! Он мне дал хорошее основание поверить… будь он проклят!
      – Ты говорил с ним?
      – Да… да.
      – Что он тебе сказал?
      – Не очень много – не очень. Дело в том… что он сделал.
      – Что?
      – Дьявольски много… да… да… Ну, неважно. Пошли спать, Фрэнк. Расскажу утром. Игра окончена. Клянусь… Юпитером!
      И неспособный дальше продолжать разговор, тем более раздеться, мистер Свинтон упал на кровать; и почти сразу же захрапел.
      Может показаться странным, но лакей лег с ним рядом.
      Однако его поведение не покажется странным, если знать, что на самом деле это его жена.
      Дружелюбная «Фэн» свернулась рядом со своим пьяным мужем.

      – По правде сказать, я сделал большую глупость, – размышлял молодой ирландец, заходя в спальню и садясь в кресло. – Но по-другому поступить было нельзя. Такие разговоры, даже если они исходят от Дика Свинтона, окажут мне здесь плохую услугу. Конечно, здесь его не знают; и он как будто выдает себя за важного человека; несомненно, охотится за каким-нибудь голубем, как те, что внизу.
      – Очень вероятно, нечто подобное он говорил и матушке – или самим девушкам? Может, именно поэтому они обошлись со мной так невежливо. Ну, что ж, сейчас я его прижал и заставлю пожалеть о неосторожных словах. Изгнан из английской армии! Лживый пес, сказавший это! Только додуматься до такого! И судя по тому, что я слышал, это как раз его история. Должно быть, отсюда и взял. Не верю, что он еще служит в гвардии: что бы он в таком случае здесь делал? Гвардейцы не покидают Лондон без очень серьезных причин. Готов поклясться, что его самого выгнали. Когда я в последний раз о нем слышал, он был на самом краю этого.
      – Он, конечно, будет драться? Не стал бы, если бы смог увернуться; я его слишком хорошо знаю. Но ему не дам возможности выкрутиться. Перчаткой по лицу, не говоря уже об угрозе плюнуть в лицо – и два дестяка джентльменов, присутствующих при этом и все слышавших! Будь он в десять раз больший трус, он не посмеет уклониться.
      – Конечно, он меня вызовет; где же мне отыскать секунданта? Трое или четверо, с которыми я здесь бегло познакомился, не подходят. К тому же они могут не захотеть помочь мне после столь краткого знакомства.
      – Что же мне делать? Телеграфировать графу? – После некоторого перерыва Мейнадр продолжал рассуждать про себя. – Я знаю, что граф в Нью-Йорке; и знаю, что он немедленно придет мне на помощь. Сейчас, когда мексиканская война кончилась, он с радостью ухватится за такое дело. Ведь ему пришлось вложить в ножны свою саблю революционера. Входите! Кто может стучать в дверь джентльмена в такой неподходящий час?
      Еще не было пяти утра. Снаружи слышался стук карет гостей бала, которые держались до самого конца.
      – Не может же это быть посыльный Свинтона? Входите!
      Дверь открылась, и показался ночной портье.
      – В чем дело?
      – К вам джентльмен, сэр.
      – Пригласите его!
      – Он сказал мне, сэр, что приносит вам извинения за то, что побеспокоил в такой неурочный час. Но у него очень срочное дело.
      – Вздор! Зачем ему об этом говорить? – Должно быть, друг мистера Свинтона более деликатный джентльмен, чем тот, кто его послал.
      Последнее было произнесено про себя и не предназначалось портье.
      – Он сказал, сэр, – продолжал тот, – что прибыл с пароходом…
      – С пароходом?
      – Да, сэр, с нью-йоркским. Он только что причалил.
      – Да, да. Я слышал свисток. И что же?
      – Что он прибыл с пароходом и подумал… подумал…
      – Оставьте, любезный: не нужно пересказывать мне его мысли. Где он? Проводите его сюда, и пусть говорит сам.
      – Из Нью-Йорка? – продолжал Мейнард после выхода портье. – Кто бы это мог быть? И какое важное дело могло заставить разбудить человека в половине пятого утра – предположим, я бы спал, чего, к счастью, нет. Неужели Имперский город в огне, а Фернандо Вуд (Много лет в середине 19 века был мэром Нью-Йорка. Имперский город – одно из прозвищ Нью-Йорка. – Прим. перев.), как второй Нерон, радостно играет на скрипке, глядя на его руны? А! Роузвельдт!
      – Мейнард!
      Тон восклицаний свидетельствал о неожиданности встречи и о том, что эти два человека давно не виделись. За возгласами последовало взаимное объятие. Дружба их была такова, что не удовлятворялась простым рукопожатием. Соратники и друзья, они не раз стояли рядом под смертельным огнем на поле битвы. Шаг за шагом поднимались по тяжелым склонам Чапультепека (Древний город в Мексике, возле которого состоялось решающее сражение американо-мексиканской войны 1846-48 годов. – Прим. перев.) перед лицом гаубиц с их смертоносным рычанием, бок о бок упали на вершине контрэскарпа, и кровь их смешивалась, стекая вниз.
      С тех пор они друг друга не видели. Неудивительно, что встретились с чувствами, которые соответствовали прожитому вместе.
      Прошло несколько минут, прежде чем они могли начать связно разговаривать. До этого они только обменивались восклицаниями. Первым успокоился Мейнард.
      – Благослови вас Бог, мой дорогой граф! – сказал он. – Мой великий учитель в искусстве войны! Как я рад снова вас видеть!
      – Не больше, чем я вас, cher camarade (Дорогой товарищ, фр. – Прим. перев.)!
      – Но почему вы здесь? Я вас не ждал; хотя, как ни странно, только что о вас думал!
      – Я здесь, чтобы повидаться с вами – именно с вами!
      – А! А в чем дело, дорогой Роузвельдт?
      – Вы сказали, что я обучил вас искусству войны. Пусть будет так. Но ученик превзошел учителя, намного превзошел его в славе. Поэтому я здесь.
      – Объяснитесь, граф!
      – Прочтите, Это сбережет нам время. Видите, адресовано вам.
      Мейнард взял протянутое ему запечатанное письмо. На нем было написано:

      Капитану Мейнарду

      Распечатав конверт, он прочел:

       «Комитет немецких беженцев в Нью-Йорке в свете последних новостей из Европы надеется, что свобода еще не окончательно истреблена на нашей древней родине. Снова делается попытка восстановить ее, и мы намерены принять участие в том, что происходит в Бадене и в Палатинейте (Группа замков, принадлежавших императорам Священной Германской империи; главный из них находился на Рейне.– Прим. перев .). На нас большое впечатление произвела храбрость, проявленная вам в последней мексиканской войне, ваша забота о тех соотечествениках, которые служили под вашим началом, но особенно ваша всем известная преданность делу свободы. Поэтому мы единодушно решили предложить вам руководство нашим предприятием. Мы понимаем, какие вас ожидают опасности, и знаем, с каким мужеством вы их встречаете. Мы не можем пообещать вам другой награды, кроме славы и благодарности народа. Согласны ли вы, сэр, принять наше предложение?»

      Письмо кончалось полудесятком подписей, на которые Мейнард только бегло взглянул. Он знал этих людей и слышал об их движении.
      – Согласен, – сказал он, задумавшись всего на несколько секунд. – Передайте мой ответ комитету.
      – Передать ответ? Мой дорогой Мейнард, я приехал, чтобы увезти вас с собой.
      – Я должен ехать сам?
      – И сегодня же. Восстание в Бадене началось, и вы знаете, что революционеры не станут никого ждать. Дорог каждый час. Нас ждут со следующим пароходом. Надеюсь, вам ничего не мешает? Что? Что-то есть?
      – Да. Есть одно щекотливое дело.
      – Не женщина? Нет, нет! Вы для этого слишком солдат!
      – Нет, не женщина.
      На лице Мейнарда появилось странное выражение, словно он скрывает правду.
      – Нет, нет! – продолжал он с принужденной улыбкой. – Не женщина. Всего лишь мужчина, вернее, существо с внешностью мужчины.
      – Объяснитесь, капитан. Кто или что это?
      – Ну, дело простое. Час назад я ударил этого типа по лицу.
      – Ха!
      – Сегодня был бал – здесь, в отеле.
      – Знаю. Я встретил уходящих с него. Ну и что?
      – Была на нем молодая леди…
      – И об этом можно было догадаться. Кто слышал о ссоре, за которой не стояла бы женщина, молодая или старая? Но простите за то, что прерываю вас.
      – В конце концов, – продолжал Мейнард, по-видимому, меняя тактику, – мне можно не рассказывать вам об этой леди. Она почти не имеет отношения к делу. Все произошло в баре после окончания бала, когда она уже была в постели, я думаю.
      – Пусть она там остается и спит.
      – Я пошел в бар, чтобы выпить, и стоял у стойки, когда услышал, что упоминается мое имя. Три человека стояли недалеко от меня и, как я вскоре понял, действительно говорили обо мне. Они немало выпили и меня не видели.
      – Одного из этих троих я знал в Англии, кгда мы вместе были на британской службе.
      – Остальных двоих – я думаю, они американцы – я впервые случайно встретил несколько дней назад. У меня тогда с ними была легкая стычка, но нет необходимости рассказывать вам о ней. Хотя я тогда почти ожидал вызова. Однако вызова не было: можете представить себе, что это за люди.
      – Говорил мой бывший сослуживец по английской армии; он слишком вольно рассказывал о моей карьере в ответ на вопросы тех двоих.
      – Что же он им сказал?
      – Множество лживых выдумок; и хуже всего то, что меня будто бы выгнали с английской службы! Конечно, больше он ничего не сказал. После этого…
      – После этого вы пинками вытолкали его из бара. Я прямо вижу, как вы занимаетесь этим легким упражнением.
      – Я был не так груб. Только ударил его по лицу перчаткой и протянул свою карточку.
      – По правде сказать, когда сообщали о вашем приходе, я подумал, что это его друг, а не мой; хотя, зная этого человека, я очень удивился тому, что он так быстро прислал своего секунданта.
      – Я рад, что вы приехали, граф. Передо мной была дьяволская дилемма: у меня здесь нет ни одного знакомого, который мог бы быть моим секундантом. Я ведь могу рассчитывать на вас?
      – О, конечно, – ответил граф с такой небрежностью, словно его попросили о сигаре. – Но нельзя ли избежать этой встречи? – добавил он.
      Вопрос был продиктован совсем не трусостью. Достаточно одного взгляда на графа Роузвельдта, чтобы убедиться в этом.
      Сорока лет от роду, с усами и бакенбардами, в которых уже мелькает серо-стальная седина, с истинно воинской выправкой, он производил впечатление человека, имеющего большой опыт участия в дуэлях. В то же время в нем не чувствовалось ни грубости, ни напускной бравады. Напротив, лицо у него было мягкое и спокойное, только изредка выражение его становилось строгим.
      Одна из таких перемен произошла, когда Мейнард коротко ответил:
      – Нет.
      – Sacre (Дьявольщина, фр. – Прим. перев.)! – со свистом произнес граф французское проклятие. – Как неловко! Только подумать: свобода всей Европы зависит от такой ничтожной помехи! Недаром сказано, что женщина – проклятие человечества!
      – Как вы думаете, – продолжал он после этого своего негалантного замечания, – когда он пришлет вызов?
      – Понятия не имею. Наверно, в течение дня. Насколько могу себе представить, никаких причин для откладывания нет. Бог видит, мы совсем близко друг от друга: оба остановились в одном отеле.
      – Вызов в течение дня. Стрельба или какое там еще оружие – завтра утром. Железной дороги отсюда нет, а пароход только раз в сутки. Отходит из Ньюпорта в семь вечера. Потеряны по крайней мере двадцать четыре часа! Sac-r-re!
      Вычислениея свои он произносил вслух; делая их, граф Роузвельдт рвал свои пышные усы и смотрел на какой-то воображемый предмет у себя в ногах.
      Мейнард молчал.
      Граф продолжал негромко говорить, время от времени издавая более громкие восклицания и переходя с английского на французский, испанский или немецкий.
      – Клянусь небом, нашел! – наконец воскликнул он, одновременно вскакивая на ноги. – Нашел, Мейнард, нашел!
      – Что вам пришло в голову, мой дорогой граф?
      – План, как сберечь время. Мы отправимся в Нью-Йорк сегодня же вечерним пароходом!
      – Но только после поединка! Я полагаю, вы включили это в свои расчеты?
      – Конечно! Сразимся и успеем на пароход.
      Если бы Мейнард был впечатлительным человеком, он сказал бы, что такая программа кажется ему маловероятной.
      Но он просто попросил объяснения.
      – Очень просто, – ответил граф. – Вас вызывают, поэтому за вами выбор времени и оружия. Оружие нас сейчас не интересует. Главное – время.
      – Вы предполагаете провести поединок сегодня?
      – Предполагаю и проведу.
      – А что если вызов придет слишком поздно – вечером?
      – Carrambo! – если воспользоваться старым мексиканским проклятием. Я все продумал. Вызов придет рано – долженприйти, если ваш противник джентльмен. Я придумал план, как заставить его действовать в нужное нам время.
      – Какой же это план?
      – Вы ему напишете – лучше я напишу. Сообщим ему, что вам необходимо сегодня вечером покинуть Ньюпорт: дело необыкновенно большой важности требует вашего срочного присутствия. Обратимся к нему, как к человеку чести, и попросим прислать вызов немедленно, чтобы можно было организовать встречу. Если он не поступит так, вы по всем законам чести вольны уехать в любой час.
      – Значит, мы вызываем вызывающего. Правильно ли это?
      – Конечно, правильно. Я за это отвечаю. Это строго соответствует кодексу.
      – Тогда я согласен.
      – Достаточно! Я должен заняться составлением письма. Поскольку дело не совсем обычное, нужно немного подумать. Где у вас перо и чернила?
      Мейнард указал на стол с писчими материалами.
      Подтащив стул, Роузвельдт уселся за стол.
      Рассправив лист бумаги и взяв ручку, он принялся за письмо, почти не советуясь с человеком, который в этом письме был кровно заинтересован. Думая о революции в Бадене, граф торопился освободить своего товарища от обязательств, чтобы тот мог поднять флаг свободы его любимой родины.
      Вскоре письмо было написано, листок сложен и спрятан в конверт. Мейнарду едва дали возможность взглянуть на него.
      По его указанию был написан адрес, и письмо отослано мистеру Ричарду Свинтону, и как раз в этот момент большой гонг пригласил гостей отеля на фуршет.

      Первый удар гонга пробудил от сна мистера Свинтона.
      Встав с кровати, он неуверенной походкой принялся расхаживать по номеру.
      Он был в той же одежде, что на балу, за исключением перчаток.
      Но он не думал ни об обдежде, ни о туалете. Возбуждение и смятение не давали ему возможности подумать о собственной внешности. Несмотря на головную боль, он был достаточно трезв, чтобы ясно помнить события предыдущего вечера. Слишком хорошо помнил он, на что обрек себя.
      Он испытывал различные опасения. Мейнард знал его в прошлом; вероятно, знает и его последующую историю. Всем станет известна его подлинная сущность; и тогда его замечательный план обречен на неудачу.