Повернув назад, мы оказались в такой же неопределенности, как и раньше. В этом направлении тоже не было никакого проблеска, чтобы сориентироваться по нему. Покинув порт, мы обогнули группу скал, которые теперь скрывали от нас городок с его тремя или четырьмя скверными фонарями. Нам оставалось в темноте искать дорогу.
      «Большая шляпа» теперь был нам нужнее и полезнее, чем тогда, когда мы шли в открытое море, потому что он, по-видимому, в мельчайших подробностях знал берега. Во всяком случае, не имея возможности что-либо видеть в темноте, он все же руководил нашими маневрами и по справедливости мог гордиться более своим слухом, чем зрением. Однако то, что слышали все мы, внушало беспокойство. Море ревело и билось о берега, белая линия прибоя обозначила место, где разбивались волны. Эта линия была видна в темноте.
      Дождь уже лил как из ведра, ослепляя нас. Мы моментально промокли до костей, что, собственно, не очень беспокоило нас по причине тропической жары. Нас больше тревожил глухой рев волн и тяготила необходимость вычерпывать воду из лодки, иначе она наполнилась бы в несколько минут и пошла ко дну.
      Мы уже начали изнемогать, когда заметили на берегу свет. Этот тусклый, слабый огонек пробивался из крохотного оконца.
      — Это мой дом! — воскликнул сеньор Сальвадор, лишь только заметил его. — Гребите туда, все прямо!
      Я не спрашивал себя, благоразумно ли мы поступаем. «Большая шляпа» был портовым лоцманом и должен был знать, куда ведет. Я приказал править на огонек.
      Двенадцать взмахов весел — и мы оказались в водовороте вспененных волн. Вероятно, в этом месте они разбивались о какую-то подводную преграду и с такой силой, что мы вот-вот погибнем, если не вырвемся из этой западни.
      — Назад! — крикнул я так громко, как только мог.
      Гребцы подчинились, и скоро мы были вне опасности. Тогда я повернулся к лоцману, чтобы спросить у него объяснений, но лоцман… исчез! Место, где он только что сидел, было пусто.
      В глубокой тьме он легко мог перейти на другое место, поэтому я спросил у матросов, где наш проводник. Все ответили, что его нет среди них, и были удивлены не меньше меня этим таинственным исчезновением.
      Мы все были опечалены случившимся, потому что думали, что бедняга упал через борт и погиб в водовороте. Сильный толчок при повороте мог заставить потерять равновесие. Мне было особенно тяжело, так как я считал себя виновником его гибели.
      Каково же было наше удивление, когда из темноты раздался голос, совсем не похожий на голос человека отчаявшегося, скорее наоборот, он был весел:
      — Доброй ночи, сеньоры! Вы обогнуть скалы и вы увидеть огни порта! Еще полмили — вы безопасность! Доброй ночи!
      Не было никакого сомнения в том, что это кричал сеньор Сальвадор, как не было никакого сомнения и в том, что сам он уже стоял на твердой земле. Но как он добрался до нее, как преодолел бурную полоску моря?
      Это оставалось для нас настоящей загадкой. Мы могли сделать только одно предположение: он очень хорошо был знаком с берегом, особенно близ своего дома, и знал, каким путем миновать водоворот, избегнув опасности.
      Как бы то ни было, какие причины заставили его покинуть лодку, даже не предупредив нас об этом? Какая ему в том была выгода? Однако раздумывать об этом было некогда. Самым важным сейчас было обогнуть скалы и добраться до безопасного места. Мы последовали указаниям лоцмана.
      Гребцы удвоили свои усилия и, наконец, к величайшему удивлению, мы увидели портовые огни, вернее, их проблески, потому что дождевая завеса плясала перед глазами. Ориентируясь на эти огни, мы подошли к пристани, привязали лодку, сошли на берег и отправились искать крова.
      Мокрые, как крысы с утонувшего корабля, мы добрались до города. Но, так как уже миновала полночь, все двери были заперты и, вероятно, все обыватели спали .
      Проходя мимо одной лачуги, выстроенной из какой-то глиняной грязи, мы заметили, что ее обитатели явно не спали. Лучи света проникали через узкие окна без рам. Слышался шум голосов, раздавались звуки банджо или бандолы. Не предполагая найти что-либо приличнее, мы решили войти в это помещение, отнюдь не для того, чтобы наслаждаться музыкой, а чтобы укрыться под кровлей и обсушиться, если там случайно найдется очаг.
      Мы постучали. Дверь открыл негр гигантского роста, типичный мозамбикский негр. Он спросил на своем жаргоне, что нам надо. Прежде чем мы успели ответить, рядом с этим негром появился другой. Можно ли вообразить наше изумление, когда в этом другом мы узнали лоцмана, так бессовестно покинувшего нас! Однако одет он был уже по-праздничному.
      — А, сеньоры! — произнес он, растягивая рот до ушей. — Здесь моя пришел до вас. Счастлив видеть! Пожалуйста, входите! Может, много здесь человеков, но мы найти место для вас! Мы немножко танцевал. Вы танцевать с нами.
      Он был очень скромен, говоря «много человеков». Надо было бы сказать «слишком много». Здесь можно было задохнуться. Присутствующие представляли невероятную смесь лиц, какую можно встретить только в португальской Африке. Тут были все оттенки кожи, от желтого до черного, как агат. Мы попали на фанданго — иначе говоря, на бал, где встречаются все классы мозамбикского населения.
      Лачуга была наполнена испарениями и такими бьющими в нос запахами, что мы не сразу решились войти. Но ступив на порог, отступать было уже неприлично. Как можно любезнее приняв приглашение сеньора Сальвадора, мы последовали за ним.
      Мы заметили, что в своем кругу он был не простой особой и свободно распоряжался расставленными угощениями, которые состояли из различных плодов. Должен признать, что сеньор Сальвадор отличался широким гостеприимством. Среди угощений была и агвардиенте, водка низкого качества, способная расстроить самый крепкий желудок. Волей-неволей нам пришлось оказать честь и ей, мы терпеливо снесли эту необходимость, хотя не могли удержаться от гримасы отвращения.
      Сеньор Сальвадор не помнил себя от радости и оказывал нам всяческое внимание. Я воспользовался случаем и спросил, как он здесь очутился и как миновал водоворот. Он ответил, что для привычного человека переплыть водоворот ничего не значит. Но, как известно, на балу можно говорить лишь урывками, и точного объяснения он мне не дал. Зато когда мы вышли из танцевальной «залы», он объяснился подробнее. Оказывается, он проплыл узеньким проливчиком, пока мы огибали полуостров.
      — Но почему вы нас бросили?
      — Ах, сеньор, вы не знает почему! Мой дом на другой сторона, вы видал. Моя жена дома. Я хотел привести ее на фанданго. Она теперь здесь. Ваша честь позволит представить ее вам.
      И я был представлен сеньоре Сальвадор — довольно живой, кокетливой желтой квартеронке. Я сказал, что она является единственной виновницей наших бедствий, так как, желая привести ее на фанданго, ее муж завел на ложный путь нас.
      Как бы то ни было, и я и мои товарищи только и мечтали, как поскорее уйти из этой лачуги. Помещение было переполнено, в воздухе висел туман от мокрых одежд и табачного дыма, ноздри раздражал запах скверной водки и специфический аромат тел.
      Одним словом, при первом удобном случае, несмотря на все очарование сеньоры Сальвадор и проливной дождь, ожидавший нас за порогом, мы бежали.
      Весело принимая новый душ, мы устремились к центру города в поисках приличного пристанища. Не доходя до площади, мы увидели дом, резко отличающийся своей архитектурой от прочих. Около него был открытый сарай. Мы нашли его достаточно комфортабельным. Во всяком случае, он был надежной защитой от дождя, а на нас не было уже сухой нитки.
      Ночь была жаркая, и принятая дождевая ванна даже несколько освежила нас, но мы встретились здесь с москитами. Они, как и мы, искали в этом сарае защиты от дождя, однако эти товарищи по несчастью были с нами крайне нелюбезны. Мы ни на секунду не смогли закрыть глаз. Только рассвет прогнал этих злодеев, как прогоняет он злых духов. Тогда мы растянулись на соломе и мгновенно забыли все наши беды.
      Совершенно измотанные приключениями, мы спали, пока солнце не поднялось достаточно высоко. Проснувшись, мы постарались привести себя в порядок, и, прежде, чем вернуться на корабль, я решил повидать своего капитана.
      Отправив матросов к лодке, я собирался отправиться на розыски, как вдруг одно из окон большого дома открылось, и в нем показалось лицо капитана Дринкуотера. Он смотрел на меня с крайне удивленным видом. Я был удивлен не меньше его, но не успел и рта раскрыть, как он закричал:
      — Вы здесь, Мэси! Что привело вас сюда? Надеюсь, с «Летучим облаком» ничего не случилось?
      — Надеюсь, что нет, но не могу ручаться за это.
      — Как это? Почему?
      — Потому что не был там с тех пор, как расстался с вами!
      — Какого черта вы не были там! Объяснитесь, Мэси!
      Я рассказал ему подробно все, что случилось с нами накануне, и сообщил о поведении сеньора Сальвадора.
      — Однако странно, — задумчиво произнес капитан, — что он так внезапно сбежал, не говоря уже об опасности, которой подвергался сам. Но я думаю, что он знает свое дело и не очень рисковал. Однако зачем же ему было рисковать?
      Я уже хотел рассказать, как объяснил это сам лоцман, но капитан воскликнул:
      — Черт возьми! Мне кажется, я знаю, почему так поступил этот хитрый негодяй!
      С этими словами он отошел от окна.
      Чрезвычайно удивленный, я остался на месте, ожидая, что будет дальше. Я был уверен, что капитан сейчас выйдет. Так и было: наскоро попрощавшись с хозяином, он поспешил ко мне.
      — Мистер Мэси, вы не видели мешочка в ящике на корме, маленького парусинового мешочка?
      — На корме лодки?
      — Конечно, лодки!
      — Нет, капитан, я не заметил его.
      — Но там был мешок, такой парусиновый сак. Пойдемте поскорее, посмотрим, там ли он еще.
      И, не вступая в дальнейшие объяснения, он быстро зашагал, лицо его покраснело и выражало сильное волнение. Ничего не понимая, я последовал за ним.
      Мы застали матросов уже на веслах, готовыми к отплытию. Им стоило немалого труда привести лодку в надлежащий вид и вылить из нее воду. Взор капитана сразу устремился на кормовой ящик, и он обратился к матросам с тем же вопросом, получив, увы, тот же ответ: они не видели парусинового мешочка ни на корме, ни в другом месте.
      — Ну, — вскричал капитан Дринкуотер, сопровождая это восклицание очень крепким ругательством, — теперь я знаю, почему сеньор Сальвадор поторопился оставить вас! Отлично! Я поймаю этого негодяя, как бы хитер он ни был! Мы не будем запасаться провиантом здесь, а дойдем до острова Святого Маврикия. Значит, не надо ставить «Летучее облако» в эту бухту. Но он не будет знать этого, и я дам ему урок, какого он заслуживает. Я надеюсь, что он все же явится. Клянусь Иосафатом, я отплачу ему такой монетой, на какую он не рассчитывает!
      Так как все это капитан говорил, обращаясь исключительно ко мне, я взял на себя смелость спросить, не заключал ли в себе мешочек что-нибудь ценное.
      — Конечно, — ответил он, — в нем было нечто ценное. Я не таков, чтобы поднимать шум по пустякам.
      — Деньги, может быть?
      — Да, деньги, доллары, двести прекрасных долларов. Я уверен, что сеньор Сальвадор наложил на них лапу. Меня нисколько не удивляет, что он показал себя таким щедрым на этом фанданго. Он мог быть расточительным после такой удачной ловли.
      — Но разве вы, — заметил я капитану, — не можете заставить арестовать его и предать суду?
      — Зачем? У меня нет иных доказательств, кроме его присутствия в лодке. Да и имей я иные доказательства, он вышел бы из воды сухим, стоило ему только поделиться добычей с судьей. Да и нет у нас возможности из-за двухсот долларов торчать здесь месяц или год. Нет! У меня есть только одно средство наказать негодяя — заставить его принять на себя обязанности лоцмана… Ах, черт возьми, да вот и он!
      И в самом деле, это был он! Менее чем через минуту он был уже возле нас и поклонился нам с достоинством лорда Честерфильда. Выражение его лица было спокойно, приветливо, как у человека с вполне чистой совестью.
      Капитан, прекрасно владея собой, ответил на его поклон и любезно сказал:
      — Здравствуйте, сеньор! Я только что узнал, что вам не повезло сегодня ночью. Сейчас дело пойдет лучше. Идемте же в лодку!
      Лоцман доверчиво последовал за нами. Мы по прямой пересекли бухту и увидели «Летучее облако», а через полчаса уже были на борту.
      На палубе произошла в высшей степени интересная сцена, участниками которой были капитан Дринкуотер и лоцман.
      — Я полагаю, сеньор Сальвадор, что вы считали себя очень хитрым, когда крали мешок?
      — Какой мешок, капитан?
      — О, маленький парусиновый сак, который вы взяли из кормового ящика перед тем, как броситься в море. Вспоминаете?
      — Боже, капитан! Вы говорите загадка. Моя не знает ничего, ничего!..
      — Скоро узнает, — сказал капитан и приказал поднять паруса.
      В мгновение ока паруса были подняты, и корабль вышел в открытое море. Однако разговор продолжался.
      — Да, сеньор Сальвадор, — говорил капитан, — вы украли сак, а в нем было двести долларов. Но успокойтесь, я думаю, что заставлю вас их отработать, и, таким образом, вы отдадите их мне натурою. Вы не покинете борт судна, пока не отработаете все, до последнего цента.
      Видел я в жизни много удивленных людей, но такого искреннего и глубокого удивления, какое отразилось на лице лоцмана, — никогда.
      Он протестовал, и голос его был настолько искренним, что грех было не поверить. Он даже упал на колени с криком:
      — Сеньор капитан, я невинен! Моя не брал вашего сак! Ничего, ничего не видал!
      Если это была комедия, то ломал он ее очень талантливо. Никогда подражание природе не было так близко к самой природе.
      Однако капитан не поддался на это. Он был глух ко всем мольбам обвиняемого и требовал точного выполнения своего требования. Корабль между тем летел вперед. Но едва мы сделали двенадцать узлов, как в настроении капитана произошел благоприятный для сеньора Сальвадора поворот. Во-первых, этот человек и впрямь мог быть неповинен. Во-вторых, с точки зрения международных правил, поступок капитана наводил на определенные сомнения и мог иметь дурные последствия. Одним словом, Дринкуотер освободил пленника и отпустил его назад с встречным береговым судном, возвращающимся в порт.
      Мы все, от первого до последнего, были убеждены, что лоцман — вор, но со временем вынуждены были изменить свое мнение и очень сожалели, что обвинили его понапрасну. Спустя несколько недель, когда явилась необходимость ремонтировать лодку, мы нашли мешочек с деньгами завалившимся в глубину кормы.

      Мы шли из Мозамбикского пролива на север, чтобы попытать счастья к востоку от Мадагаскара. Капитан Дринкуотер отказался от мысли посетить в этом году остров Кергелен: во-первых, потому, что сезон был уже в разгаре, во-вторых, потому, что киты появились в большом количестве у Маскаренских островов. Об этом он узнал от человека, у которого ночевал накануне. Тот вернулся с острова Св. Маврикия, и капитан решил воспользоваться его советом.
      Одно он усвоил твердо — не заходить в португальские порты. Всем необходимым мы могли запастись на острове Св. Маврикия или на Бурбоне.
      На этот раз мы не ошиблись. Хотя, когда говорят об охоте на китов, об Индийском океане к востоку от Мадагаскара никогда не упоминают, мы встретили там огромное количество этих чудовищных животных. Нам повезло, и «Летучее облако» было до того загружено, что его ватерлиния оказалась ниже поверхности воды.
      Мы уже думали о возвращении домой и занялись укладкой добычи в трюм. Обыкновенно этим руководит второй офицер. Но капитан Дринкуотер никому не захотел доверить этого дела и взял его на себя. В парусиновом костюме он спустился в трюм. Когда было уложено уже несколько тонн, я услышал его оклик:
      — Мэси, пришлите мне номер сорок два!
      — Есть, — ответил я и начал искать сорок второй номер в ряду бочек.
      Ветер в это время был сильный, море неспокойное, и волны гнали «Летучее облако» вперед. Пока еще неравномерно нагруженный корабль заметно клонился на бок. В ту минуту, когда я спускал вниз потребованную бочку, корабль вдруг накренился, остов его затрещал, и в трюме послышался грохот, потом крики. Я понял, что произошло несчастье, бросился к люку спросить, что произошло, и услышал отчаянный крик:
      — Он ранен, опасно ранен!
      — Кто? Кто ранен?
      — Капитан, сударь, на него упала бочка!..
      Я уже не слушал дальше. Я понял, что произошло. Одним прыжком я очутился в трюме. Матросы с усилием оттаскивали тяжелую бочку, чтобы освободить ногу капитана, сдавленную между бочкой и стенкой.
      Не надо было спрашивать, что произошло. Очевидно, при резком повороте судна одна из верхних бочек скатилась на мистера Дринкуотера. Он успел уклониться, но нога его оказалась зажатой, как в тисках.
      Рана была, без сомнений, тяжела. Капитан Дринкуотер был очень мужественным человеком, но нестерпимая боль и его заставила испустить стон. Страдания его были ужасны.
      С величайшей предосторожностью он был перенесен в каюту. Я жил с ним дольше, чем старший офицер, поэтому и теперь по праву занял место при капитане. Но когда я раздел его, то пожалел, что эту тяжкую обязанность не исполнил кто-нибудь другой. Рана была ужасна. Нога оказалась сломанной выше колена. К счастью, колено и ступня остались целы. Можно было предположить, что кость раздроблена.
      — Да, она раздроблена на тысячу кусков, — произнес капитан со стоном. — Вот чем я стал через двадцать лет китоловной работы! Ужасно кончить, словно крыса в западне! Клянусь Иосафатом! Это ужасно!
      — О, не говорите так! — воскликнул я. — О смерти не может быть и речи. Вы поправитесь, успокойтесь!
      Признаюсь, я и сам не верил своим словам. Глядя на распухшую багровую ногу, я питал мало надежд на его выздоровление. Тем более, что на борту никто не имел ни малейшего понятия о хирургии, так же, как и я. Мы были так же беспомощны, как крестьяне, окружившие на пустынной дороге какого-нибудь несчастного возчика, задавленного своим тяжелым возом. Положение капитана было даже ужаснее, потому что он был на сотни лье от всякой помощи.
      Я чувствовал свое полное бессилие, старший офицер тоже не знал, что делать. Наконец, мы решили, что самое лучшее — зайти в ближайший порт. Там, по крайней мере, можно найти хирурга. Ближайший к нам порт был на острове Св. Маврикия. Перевязав, как могли, рану, мы немедленно направились к этому острову. К несчастью, даже при благоприятном ветре до него было несколько недель пути.
      Мне казалось, что положение капитана ухудшается с часу на час. Стали заметны признаки воспаления. Офицеры позвали на совет наиболее опытных людей из экипажа и пришли к убеждению, что единственное средство спасти капитана — ампутировать ему ногу.
      Но кто произведет операцию?
      Тогда мы собрали уже весь экипаж, и я обратился к нему с вопросом:
      — Ребята, не приходилось ли кому-нибудь из вас присутствовать при ампутации?
      Мертвое молчание длилось несколько мгновений. Потом в задних рядах произошло движение, кружок раздался, и показалась курчавая голова.
      — Я, мистер Мэси, я видел ампутацию, да!
      Это был наш повар, почтенный негр из Вирджинии, которого в шутку называли «доктором».
      — Я видел одну ампутацию, — продолжал он, — когда был поваром на «Свободе».
      — И вы помните, как ее производили?
      — Я должен ее помнить, масса. Ампутацию делал старик, старый капитан «Свободы» Гернер. Я помогал ему, да! Я подавал инструменты, да! Я перевязывал жилы, да! Да, да, я делал все это!
      — И больной поправился?
      — О, да, да! Это нетрудно, да!
      Негр говорил с такой уверенностью, что внушил нам мысль поручить ампутацию ему. Сам капитан был того же мнения и только просил не мучить его долго. Он был убежден, что умрет, если не отнять его раздробленной ноги.
      Мы решились на операцию.
      Никогда в жизни я не принимал, мне кажется, на себя более тяжелой ответственности. Конечно, я не один решал это, но, по молчаливому соглашению остальных, я должен был наблюдать за операцией. Если она окажется неудачной, меня обвинят в преступлении, а если и удачной, то какое ужасное зрелище видеть мужественного моряка ковыляющим на деревянной ноге! Но выбора не было. Капитан сам не видел ничего иного и требовал ампутации.
      По окончании нашего совета я вошел в его каюту вместе с «доктором» и его помощниками. Я должен был сделать усилие, чтобы овладеть собой. Мне это плохо удавалось. Мои руки дрожали, когда я вынимал инструменты.
      Тем временем негр, чтобы ободрить меня, подробно рассказывал, как старик Гернер производил операцию. Если верить ему, капитан «Свободы» тоже стал хирургом по необходимости. Однако негр напрасно ободрял меня. Чем ближе подходил момент операции, тем более я терялся. Мне почти стало дурно, когда я увидел разложенные на столе орудия пытки.
      Видя мою нерешительность, «доктор» самым безобидным тоном сказал:
      — Как вы думаете, масса Мэси, не выпить ли нам для храбрости?
      Я приказал подать два стакана грогу.
      Выпив свой, я почувствовал если не прилив мужества, то готовность начать. Негр давно уже был к этому готов. Я содрогался при мысли о том, с каким равнодушием он будет орудовать пилой. Видя его полное спокойствие, можно было сказать, что он собирается напилить дров для печки.
      С удовольствием выпив свой грог, он изрек:
      — А вы не думаете, что и пациенту следовало бы выпить? Это подбодрило бы его.
      Я согласился с этим. Капитан выпил с жадностью, понимая, зачем он это делает. Нас отделяла от него полуоткрытая дверь, и он мог слышать каждое наше слово, видеть наши приготовления.
      — Теперь, — произнес негр с дьявольской улыбкой, — я думаю, мы можем приступить.
      Он говорил авторитетным тоном, смотря на меня как на своего помощника. Было видно, что он принимает на себя всю ответственность.
      Еще минута — и капитан Дринкуотер мог бы сказать своей ноге: «Прости!» Но вдруг раздался крик:
      — Парус!
      В следующее мгновение я уже был наверху и прислушивался так, словно моя жизнь зависела от того, что я услышу сейчас. Сначала доносился только неясный говор: вахтенный и старший офицер стояли высоко надо мной. Но вот офицер наклонился и крикнул:
      — Парус, Мэси! Большое судно! Вахтенный полагает, что это военный корабль. Я подаю сигнал, что мы хотим говорить с ним.
      — Слава Богу! — вскричал я в порыве радости.
      Я походил на человека, очнувшегося от ужасного кошмара. Если это военное судно, то там обязательно есть хирург или кто-нибудь знающий, кто сумел бы оперировать капитана Дринкуотера.
      Когда я вернулся в каюту, негр спросил меня, приступим ли мы к делу. Это каннибальское нетерпение вывело меня из себя, и я ответил ему, что скоро у нас будет настоящий хирург. Лицо его сразу помрачнело, как у врача, которого отстраняют от операции и заменяют другим. Это было уже слишком, и я без церемоний отправил его на кухню, к его плите.
      Однако пораздумав, я раскаялся в том, что наградил его довольно нелестными эпитетами. Ведь он хотел принести пользу и виноват только в излишнем усердии. Пока нам не встретилось судно, ведь я очень нуждался в нем!
      Я зашел к капитану.
      — Дорогой мистер Дринкуотер, я с хорошей вестью. Прямо по курсу судно, по-видимому военное, так что если вам и суждено потерять сегодня ногу, то вы потеряете ее по всем правилам искусства.
      — Это уже нечто утешительное, мой милый!
      Его лицо прояснилось.
      Я снова поднялся наверх, посмотреть, чей это корабль. Он действительно оказался военным корветом, идущим под французским флагом.
      Скоро мы могли слышать друг друга.
      — Эй, чего вы хотите? — закричали с корвета.
      — Доктора!
      — Сейчас пришлем!
      Ответ был достоин цивилизованной нации. Тотчас с корвета спустили лодку. Она направилась к нам и через десяток минут причалила. В человеке, стоящем на корме, нетрудно было признать эскулапа. Он был маленького роста, совершенно лысый, с огромной бородой, но глаза его блистали умом, и было сразу видно, что мы можем довериться ему.
      Когда он ступил на борт корабля, у меня явилось желание прижать его к сердцу, потому что от него сейчас зависела жизнь, столь же дорогая для меня, как моя собственная.
      Я провел его в каюту капитана и по дороге объяснил, в чем дело. Но мне не было надобности вдаваться в детали, он все понял с первого взгляда. В глубине души я даже подумал, что осмотр мог бы быть более тщательным. Не находил ли он этот случай безнадежным?
      Но выражение его лица опровергло мои опасения.
      — Ну, — сказал я, вводя его в комнату, примыкающую к спальне капитана, — вы сможете произвести ампутацию?
      — Ампутацию! — с удивлением воскликнул он. — Зачем? Почему зашла речь об ампутации?
      — Разве можно спасти его иначе?
      — Нет, сударь, она нужна не более, чем ампутация головы.
      — Разве кости не раздроблены?
      — Конечно нет, кость цела. Хорошая повязка — вот что нужно. Потом отдых, а потом терпение. Будьте покойны, сударь, через месяц он будет вполне здоров.
      Несмотря на его ужасную бороду, на этот раз я не выдержал, крепко обнял маленького человечка и расцеловал его в обе щеки. Его слова вернули мне жизнь.
      Он наложил повязку и приказал давать больному питье, приготовив его собственноручно. Потом дал нам точные и ясные инструкции по уходу за больным и простился с нами.
      Его предсказания исполнились буква в букву. Через месяц капитан Дринкуотер уже был на мостике «Летучего облака», и невозможно было определить, какая нога у него болела.
      Из всех этих событий я вынес чувство глубокой признательности маленькому бородатому французу и непреодолимое желание избить нашего повара всякий раз, когда видел его лоснящееся лицо.

      Почти во всех морях китообразные имеют странную особенность: сегодня вы видите возле судна целую стаю, а наутро на всем океане ни одного.
      Именно такое явление и происходило теперь на наших глазах. Мы в большом количестве встречали китов у островов Индии, но вот их либо испугал французский корвет, либо они ушли за ним -океан стал совершенно пуст. Это было обидно, потому что в ином случае мы за несколько дней пополнили бы трюмы «Летучего облака». Нам пришлось искать счастья в других местах, чтобы не возвращаться в Нью-Бедфорд с неполным грузом. Пополнив наши запасы в Порт-Луи на острове Св. Маврикия, мы отправились в другую часть Индийского океана, однако неудача преследовала нас. Киты, появлявшиеся в поле нашего зрения, не стоили удара гарпуна.
      Наконец, капитан Дринкуотер, который вполне поправился, решил идти на запад, в Атлантику, и постараться пополнить груз у островов Тристан д'Акунья. Во время своих путешествий мы не раз пересекали Атлантический океан и знали его достаточно хорошо, чтобы не опасаться особенных приключений.
      То, что я сейчас расскажу, едва ли может называться приключением, скорее, это эпизод, но эпизод, который произвел тяжелое впечатление на моих товарищей, как и на меня.