Я обрадовался встрече с Джоном Фрэнсисом Макклу. В тот момент я простил бы ему больше, чем убийство. Ибо Джон всегда олицетворял для меня волшебство. Хотя я не умел плавать, мне казалось, что я никогда не утону, если он будет рядом. Думаю, для сорокалетнего мужчины такое отношение было глупым. Я сознаю его иррациональность, но когда Джонни просунул голову в отверстие люка, меня охватило чувство, что я спасен. Увы, моя эйфория от встречи с ним продлилась недолго, потому что первыми его словами стали:
      – Ты в дерьме, Клейн.
      Но даже это не смогло полностью разрушить моего настроения. Макклу был кем-то вроде ангела-хранителя неудачников, приемный старший брат, способный выполнить обещания, которые не смогли выполнить родные братья. По каким-то необъяснимым причинам я привык считать Джонни братом не на глиняных ногах. И не в первый раз ошибся.
      – Вот уж спасибо, пивохлеб, ирландский раздолбай! – крикнул я, поднимаясь, чтобы обняться с ним. – Я в таком дерьме, что даже счастлив видеть твою уродливую рожу.
      Но когда наше объятие закончилось, я увидел, что на его лице ничего не отразилось. Даже холодности, просто ничего.
      – Ты счастлив, даже считая меня убийцей?
      – Остальной мир считает таковым меня. Думаю, я внезапно стал религиозным человеком. Дома об этом уже знают?
      – Когда я уезжал, еще не знали, но, думаю, фотография с твоего удостоверения страхового следователя уже, наверное, транслируется по всей Северной Америке. Позволю себе усомниться и предположу, что это не ты прикончил шлюху. Кто это сделал?
      – Она не была шлюхой, Макклу. Она была моей невестой.
      – Может, нам лучше привести доказательства?
      – Может, так и лучше, – согласился я.
      Джонни сел на нижнюю койку и внимательно выслушал все, что я ему рассказал. Свои чувства он выказал только раз, сморщившись, когда я описывал свисавшее с кровати тело Киры – неподвижное, обнаженное, избитое. Не само описание тела причинило ему боль. Я это знал. Как бывалый полицейский, он повидал человеческие останки самого жуткого вида. Он говаривал, что видел такие тела, от которых вывернуло бы самого Джека Потрошителя. Боль ему причинила несостоявшаяся возможность любви. Много лет назад он упустил настоящую любовь и поэтому не умел смириться с потерей любви. Иногда мне казалось, что это Макклу, а не я, обладает душой писателя. Как ирландец, он был с ней рожден.
      – Кто это сделал, Клейн? – спросил он, отворачиваясь. – Кто ее убил?
      – Или портье, или лыжник, или они вместе. Я, к счастью, был в это время без сознания. Что мне делать, Джон?
      И прежде чем он успел ответить, в люк, неся пиво, пролез Гуппи. Макклу сказал, что он предпочитает виски, но этого напитка у Гуппи не было. Он в алкоголь не верил. Он затуманивает разум, ослабляет концентрацию. Пиво покупалось только ради Зака. К религиозности это отношения не имело.
      Наконец, когда Гуппи до смерти утомил нас своими объяснениями, Макклу попросил его заткнуться и осведомился, не случалось ли когда-нибудь Гупте давать прямой ответ?
      – Нет, – только и сказал тот.
      Прикончив пиво, я покусал губу и попросил Гуппи поточнее объяснить, что они с Заком задумали. Все это, конечно, прекрасно, сказал я, что Зак исчез, но какое это могло иметь значение для сети распространителей наркотиков? Почему исчезновение из поля зрения студента колледжа привело к трем смертям и уничтожению лыжного курорта? Возможно, из страха столкнуться с еще одним пространным объяснением, ответил Макклу.
      – Зак что-то знает, и наркодилеры знают, что он знает. Более того, у Зака есть доказательства этого. Именно это они и искали, когда обыскивали комнаты Зака и дом Калипарри.
      Гуппи просветлел лицом.
      – Абсолютно правильно, но в центре ваших выводов есть точка опоры. В центре же нашего плана – туман и пустота.
      Хотели прямого ответа – извольте. Мы с Макклу в глазах друг друга прочли страх, но ни один из нас не решался задать вопрос.
      – Не мог бы ты изложить это все-таки по-английски, – взмолился я.
      Гупта обратился к Макклу:
      – Мистер Макклу.
      – Джон, – перебил он. – Так короче.
      – Очень хорошо, Джон. Джон сказал, что Зак что-то знает и что наркодилеры знают, что он знает. Более того, он сказал, что Зак наверняка обладает уликами. Но правда в том, что мы с Заком ничего не знаем про операции с наркотиками. У нас только догадки, и мы не сможем подтвердить ни одну из этих догадок, хотя это все равно что доказать, что стул – это стул.
      – Что? – взволновался Макклу. – Клейн, ты в еще большем дерьме, чем я думал.
      – Ощущение, – сказал я Джону, – это всё. Ощущение есть реальность.
      – Чего вы накурились? Вы похожи на участников заумного философского конгресса.
      – Зак не знает ничего, – пояснил Гуппи, смеясь над замечанием Джона в адрес заумного философского конгресса. – А я знаю еще меньше. Но с помощью компьютера и тщательного плана мы с Заком смогли…
      – … создать некоторое впечатление, – подхватил Макклу. – Ты хочешь сказать, что на самом деле вы ничего не знаете.
      – Ничего. Нам только известно – то, что мы сделали, сработало. Об этом говорят пожар в Сайклон-Ридже, обыски, убийства и попытка подставить мистера Клейна. Мы разворошили осиное гнездо, но почувствовали только укусы. С самими осами мы так и не познакомились.
      – И как вам это удалось? – поинтересовался я.
      Гуппи сел за компьютер и быстренько его запустил. Гибкие коричневые пальцы легко скользили по клавиатуре, ненадолго останавливаясь, чтобы Гуппи успел взглянуть на монитор. Явно удовлетворенный, он повернулся к нам:
      – Вы знакомы с Интернетом, господа?
      Мы оба кивнули утвердительно, но тут же добавили, что только в общих чертах. У Макклу не было даже пишущей машинки. Да боже мой, у него до сих пор стоял телефон с дисковым номером. А я писал свои книжки на строптивом текстовом процессоре «Смит-Корона». Ни один из нас не обладал способностью к восприятию высокоточной техники, присущей представителю поколения Икс.
      Гуппи правильно догадался, что мы ни черта в Интернете не смыслим. Поэтому он устроил нам краткое знакомство с веб-сайтами, чатами и иже с ними. Мне все это показалось весьма далеким и де-гуманизированным. У Макклу это вызвало меньшее отвращение, но и он не смог уловить сути.
      – Суть в том, Джон, – сказал Гуппи, – что вы можете взять почти любую тему, ну совершенно любую, и найти кого-то, а может, и тысячи людей, кто в этот самый момент интересуется тем же самым. Выберете тему.
      – Мужчины, которые занимаются сексом с домашним скотом, – выпалил Макклу.
      – И женщины, которые их любят, – добавил я.
      Гуппи был слишком занят, терзая клавиатуру, чтобы засмеяться.
      – Вот. Пожалуйста, смотрите на экран.
      Он принялся прокручивать для нас список групп приверженцев альтернативного секса, и мы с Джоном в изумлении смотрели на, кажется, бесконечные варианты. В какой-то момент Гуппи указал нам на определенную группу.
      – А это, мистер Клейн, женщины, которые их любят. Хотите войти в чат?
      – Так в чем же суть? – перебил я. – Какое это имеет отношение к стоимости картофеля в Йемене?
      – К «Изотопу», Клейн, – ответил Макклу.
      – Совершенно верно, Джон, – похвалил его Гуппи. – Хотя с количеством сайтов по альтернативному сексу не сравнить, но все равно в Интернете очень-очень много сайтов, связанных с наркотиками. А многие из них занимаются исключительно «Изотопом». А с каким реальным фактом нам с Заком пришлось работать?
      – Что Валенсию Джонс арестовали за хранение очень большого количества «Изотопа».
      – Совершенно верно, мистер Клейн, совершенно верно. А поскольку количество было столь велико, то мы с Заком предположили, что люди, подложившие этот галлюциноген в машину мисс Валенсии, являются, не побоюсь этого слова, не мелкими дилерами. В наше время ловкие деловые люди – преступные или законопослушные – все старательно «доят» всемирную паутину. Внимательный мониторинг Интернета жизненно важен для успеха любого предприятия, которое обслуживает людей от тридцати лет и младше.
      – И вы их зацепили, – вставил Макклу. – Не знаю как, но вы их зацепили. Вы знали, что они будут отслеживать.
      – Мы на это надеялись, – невольно повторил слова Зака Гуппи. – И теперь мы точно знаем это.
      В течение почти десяти месяцев Гуппи и Зак тратили по нескольку часов в день, семь дней в неделю, оставляя шифрованные послания в каждом чате, имеющем отношение к наркотикам. Первые послания были очень короткими, только чтобы привлечь внимание:
       Мы знаем. Любим Валенсию.
      И они повторяли эти послания снова и снова при любой возможности интерактивного контакта. Постепенно они увеличили свои послания по продолжительности и наполнили содержанием:
       Мы знаем правду. Любим Валенсию. P . S . Вы так или иначе заплатите. Мы вычислили вашу систему. Любим Валенсию. Мы залезли к вам. У нас есть дискета. Так или иначе – ты заплатишь.
       Часы идут. Тик». Тик… Тик… Тик. Хочешь выжить – заплати. Любим Валенсию. Выступим на суде – пойдешь ко дну. За молчанье – шесть знаков возьму.
      Они продолжали в том же духе, не зная, читает ли кто их письма или нет. Но после того, как Джеффри отказался браться за дело Валенсии и Заку ничего не оставалось, как взять все в свои руки, они с Гуппи продолжили. Затем, по мере приближения даты суда, мальчишки перешли в наступление, намекая, кто они такие:
       Увидишь, я настоящий, как только я спрячусь. Любим Валенсию. Когда в Риверсборо исчезнет студент, ты поймешь, наступил очень страшный момент. Помни про дно и молчание – шесть знаков возьму при свидании.
      У Зака и Гуппи была сообщница, о которой мы не подозревали: адвокат Валенсии Джонс. Чтобы защитить клиентку, она держала свое соучастие в секрете даже от Валенсии Джонс. Этим объясняется отсутствие адвоката, когда мы с Макклу приезжали в тюрьму Могаукскилла для встречи с Валенсией. Но самым важным ее вкладом в план Зака и Гуппи было включение имени Зака в список свидетелей защиты на следующий день после сообщения о его исчезновении. Только после этого, раскрыв себя, Зак мог узнать, читал ли кто их послания.
      Их реакция была неожиданной – ее вообще не было. Но никогда по-настоящему не задумываясь о неудаче, ребята загнали себя в ловушку. Зак и Гуппи не могли узнать, читали ли их послания на протяжении всех этих месяцев те люди, которым они предназначались. С такой перспективой было сложно смириться, и означала она, что Валенсию Джонс наверняка осудят. Имелась, однако, и другая вероятность, гораздо более жуткая. Мальчишки вдруг осознали, что их послания читали, но противник просто сидел в засаде. Ведь теперь распространители «Изотопа» знали, кто такой Зак, а Зак и Гуппи по-прежнему шарили в темноте, борясь с тенями без лиц.
      Именно на этом этапе их план дал сбой. Они надеялись каким-то образом устроить встречу с дилерами и известить полицию. Но когда на таинственное появление имени Зака в списке свидетелей не последовало немедленного ответа, они решили, что их план провалился. У Зака, жизнь которого наверняка подвергалась опасности и который решил, что его блеф раскрыт, не оставалось выбора, кроме как прятаться в убежище до завершения суда над Валенсией Джонс. Какими бы храбрыми и толковыми они с Гуппи ни были, они не видели смысла ни в осуждении Валенсии Джонс, ни в собственной гибели.
      Вместо того чтобы сломя голову покинуть судно, они продолжали заполнять чаты, связанные с «Изотопом», своими посланиями:
       Раскрыт и все же скрыт. Любим Валенсию. Не стесняйся, и я не буду. Я разрушу твой дом – я не я буду.
       Ты раскрыл мой обман. Думаешь, я болван. Любим Валенсию. Шести знаков уже недостаточно нам.
       Думаешь, мне страшно, как бы не так. Дискета – вот что важно, а не я, дурак. Тик-так, тик-так.
      Опять ничего. Тогда Зак вспомнил про один замысловатый прием на суде, который он видел по телевизору. Суду в запечатанном конверте вручили свидетельские показания для возможного использования. На самом деле их не огласили, но оставили в суде для будущего. Могут ли показания принять или нет, будет обсуждаться, если конверт вскроют и его содержимое будет представлено суду и когда. На следующий день адвокат Валенсии Джонс вручила судье, ведущему этот процесс, запечатанный коричневый конверт. В тот вечер Зак и Гуппи поместили следующее послание:
       Один шанс. Второй шанс. Их больше нет у вас. Любим Валенсию. Дискета в конверте – фальшивка, настоящая – у меня, не сделай ошибки. Часы скоро остановятся.
      Это послание достигло своей цели, хотя Зак и Гуппи узнали об этом не сразу. В тот вечер, когда они разместили свое сообщение, детектив Калипарри покинул Риверсборо второй – и последний – раз. Его визит не прошел незамеченным, и хотя он был в принципе невинным и абсолютно бесплодным, дилеры «Изотопа» вспомнили про первый приезд Калипарри и про то, что он совал нос в дело Валенсии Джонс от имени Джеффри Клейна. К несчастью для Калипарри, дилеры сложили два и два и получили пять. Видимо, они посчитали сообщение Зака про дискету, доставку таинственного конверта судье и краткое посещение города детективом слишком уж подозрительными совпадениями. Они подумали, что Зак передал настоящее доказательство – которое, разумеется, не было настоящим – на хранение Калипарри. И когда Калипарри не смог предъявить дискету, его устранили.
      – Понимаете, господа, – сказал Гуппи, – как только убили детектива, обратный путь оказался для нас отрезанным. Тогда мы поняли, что они все время читали наши послания. Мы только не предвидели убийства.
      – А что, по-вашему, они бы сделали, если б ваша встреча когда-нибудь состоялась, – презрительно усмехнулся я, – расцеловали бы вас?
      – Так далеко мы не загадывали.
      – Как только под пыткой они бы добились от одного из вас правды, тут же вас обоих и ухлопали бы, – неодобрительно покачал головой Макклу. – Вы, ребята, здорово все это придумали. Правда. Но это игра без правил, и по моему опыту, в таких играх у обычных людей нет никаких шансов против убийц. И если последнее время вы не вели счет, то могу сказать, что сейчас они взяли нас за яйца. Не забывайте, что моему товарищу, – он хлопнул меня по плечу, – грозит игла палача.
      – Игла палача? – Я не поверил своим ушам. – Душа писателя и синтаксис беженца.
      – В моем синтаксисе нет никаких ошибок, которые не исправил бы электрический стул.
      – Не понимаю, – озадачился Гуппи, – совсем не понимаю. Почему они взяли нас за яйца?
      – Потому что бегство Клейна и обвинение его в убийстве настоящие, – ответил Макклу, – а доказательства и показания, которые у нас есть, фальшивые, как трехдолларовая банкнота.
      Внезапно Гуппи посерел, встал и, извинившись, вышел. Сказал только, что ему нужно немного помедитировать перед разговором с Заком. Как и Зак до него, Гуппи осознал, что время игр закончилось и, возможно, только что пошел отсчет времени убийств.

      Не знаю, как Зак выдержал эти недели затворничества. Просидев в бункере три дня, я уже лез на стену. Макклу справлялся лучше меня, но его лицо сейчас не было похоже на лицо с плаката «Разыскивается особо опасный преступник». Ма Бейкер и Красавчик Флойд рядом со мной отдыхали.
      Я просто не мог решить, что в этом ужасе самое худшее. Временами страх быть пойманным вызывал у меня приступ тошноты. Затем, через несколько минут, настроение менялось, и поимка казалась спасением. Мной постепенно овладевала очевидная безнадежность; экзистенциализм 101. Где-то там надо мной смеялись Сартр и Камю. Я гадал, в этом ли смысл – бегать от полиции столько времени, чтобы потом сняли фильм недели или чтоб материала хватило на целый сериал? К сожалению, нет. Куин Мартин умер.
      Я всегда ненавидел страх, а теперь я боялся постоянно. Поскольку я боялся всю свою жизнь, можно было бы решить, что я подготовлен к этому. Ничего подобного. Этот страх был совсем другим. Этот страх был одновременно и аморфным и конкретным. Но именно такой страх помог мне вытеснить мысли о Кире.
      Однако в конце уже осталась не безопасность, не безнадежность, не страх. Не чудовищная стряпня Гуппи и не размышления о том, как сильно страдала Кира. Самое худшее, думаю, было знать, что люди считали меня чудовищем. Это съедало меня. Я пытался вспомнить, сколько раз повторял избитую фразу: «Не важно, что о тебе думают люди». Важно, поверьте мне, важно. Думаю, теперь я понимал, что должен был чувствовать Макклу, когда я обвинил его в смерти Эрнандеса.
      Мои дела были плохи, но у Валенсии Джонс они были еще хуже. В газетах сообщили, что суд над ней возобновился и что все ходатайства ее адвоката отклонены, причем большинство без объяснения. Я хотя бы мог цепляться за призрачную свободу. Гуппи с Заком не отходили от компьютера, пытаясь составить новое послание, которое выманило бы из укрытия наших врагов. У меня были свои соображения на этот счет, но я держал их при себе.
      – Гуппи, – потянул я его за рукав, – можно тебя на минутку?
      – Конечно. – Он вышел вслед за мной из бункера в подвал.
      – Мне нужно без свидетелей сделать два телефонных звонка. Но боюсь, что хотя бы один из телефонов, куда я буду звонить, поставлен на прослушивание. Есть…
      – Да, мистер Клейн, безопасный способ есть. Мне удалось получить доступ в некоторые телефонные системы других стран, которые позволят мне провести ваши звонки через столько мест, что вычислить, откуда идет звонок, будет невозможно.
      – Ты уверен? – усомнился я. – Я не хочу, чтобы снова пострадали невинные люди.
      – Никто не пострадает. Но что…
      – Лучше не спрашивай. Если это выйдет, может, это поможет и Валенсии Джонс.
      Его лицо прояснилось в неярком свете голых лампочек. Отчаянное желание выбраться из ямы, которую они с Заком для всех выкопали, начало сказываться и на нем. Из-за припозднившейся не по сезону метели он день не ходил на работу, а последние два дня сказался больным. Кто-то должен был сунуть палку в осиное гнездо, и я решил, что этим кем-то стану я.
      – Когда вы хотите позвонить? – оживился Гуппи. – Мне нужно несколько минут для подготовки.
      – Сегодня вечером, когда Зак с Джонни уснут.
      Сначала кто-то зевнул, помолчал, потом произнес:
      – Алло.
      – Тесса?
      – Дилан!
      – Ш-ш-ш, говори тихо.
      – С тобой все в порядке? Копы…
      – Знаю, Тесса. У меня все хорошо. И – нет, я этого не делал.
      – Ты не мог, Дилан, только не то, в чем тебя обвиняют.
      – Я ее любил. – Ответом мне послужило благоговейное молчание. Тесса это умела. – Слушай…
      – Я позову Джеффри.
      – Нет! Я звоню тебе. Зак жив. Он с…
      – Я могу с ним поговорить?
      Ее голос дрогнул, и она заплакала. Она прикрыла ладонью микрофон, но радость не скроешь.
      – Тесса… Тесса, все нормально?
      – Лучше не бывает, – шмыгнула она носом.
      – Сейчас он не может с тобой поговорить, но скоро он вернется домой.
      – А ты?
      – Забудь обо мне. Только скажи всем, что Зак цел и невредим. И скажи моему брату, что я знаю про Эрнандеса.
      – Но…
      Я повесил трубку, прежде чем она позвала Джеффа или на что-нибудь меня уговорила. Подождал, пока Гуппи подготовит для меня второй звонок
      Он постучал по трубе радиатора, и я снял трубку. Гуппи уже набрал номер, который я ему дал, на том конце раздавались гудки.
      – Вы позвонили… – начал автоответчик.
      – Ларри! – закричал я так громко, насколько было возможно. – Ларри Фелд, возьми трубку! Возьми эту чертову трубку. Это я! Ларри!
      – Если вы назовете свое имя, номер телефона и время вашего звонка, а также краткое сообщение, я…
      – Ларри, возьми трубку! Это я, Дилан!
      – … если вы звоните по делу, можете позвонить мне после десяти часов утра в мой офис. Номер…
      – Лар…
      – Дилан, бога ради! Я здесь. Я здесь. Подожди окончания записи.
      Слушая записанный на пленку голос Ларри, я почувствовал сожаление, что застал его дома.
      – Ларри? – крикнул я, когда запись закончилась. – Ты здесь?
      – Нет, зануда, я побежал в кафе за чашкой кофе, пока прокручивается запись.
      – Мне нужна помощь, Ларри.
      – Помощь! – В его голосе прозвучало недоверие. – Тебе вообще-то несвойственно недооценивать ситуацию, Дилан. По моим сведениям, тебе нужно чудо, а не помощь.
      – Мне нужен ты, – сказал я.
      – Для чего?
      – Чтобы защищать меня, гений.
      – Чудеса не по моей части, Дилан.
      – Хочешь, чтобы я умолял тебя, Ларри?
      – Может быть.
      – Считай, что я тебя умоляю.
      – Недостаточно.
      – В чем дело, Ларри? Ты хочешь, чтобы я поклялся, что стою на коленях, или что?
      Он захихикал.
      – Да мне все равно, даже если ты стоишь на голове.
      – Тогда в чем дело? – Я уже по-настоящему жалел, что застал его дома.
      – Ты меня любил? – спросил он.
      – Я тебя – что?
      – Ты меня любил? – повторил он.
      – Господи, Ларри, я чувствую себя персонажем «Скрипача на крыше». Какое это имеет значение?
      – Может, от этого зависит твое будущее, или, может, ты хочешь, чтобы тебя защищал твой брат?
      – Брата я не просил. Я прошу тебя.
      – Ответь на мой вопрос, – настаивал он.
      – Да, Ларри, я тебя любил. Ты что думаешь, я постоянно рисковал ради тебя своей шеей, потому что был Авраамом Линкольном? Я не герой. Я творил эти пакости, когда мы были детьми, потому что ты был другим, одержимым, но не как Джеффри. С ним успех казался предопределенным, словно он у него в кармане. Если бы я обладал тем, что было у тебя, Ларри, я бы стал самым знаменитым в мире писателем, а не каким-то бездарным писакой, торгующим идеями для сценариев, как бойкий коммивояжер. И ты умел меня рассмешить. Вот, ты умел меня рассмешить.
      – Ты не бездарный писака, Дилан, но я очень устал быть твоим должником.
      – Это шутка, – сказал я, – ты никогда ничего не был мне должен.
      – Я возьму это дело, – сказал он, прежде чем я успел закончить предложение.
      – Ты не хочешь знать, ви…
      – Ты этого не делал, заткнись и перестань попусту тратить мое время.
      – Хорошо.
      – Дилан, только одно. Почему тебе нужен адвокат?
      – Я хочу сдаться. – Я произнес эти слова, не веря, что я их сказал. – Мне нужно кое-кого защитить.
      – Это как-то связано с твоим племянником? Только не говори, что это он прикончил девицу.
      – Не будь идиотом, Ларри.
      – Мне придется встретиться с тобой и поговорить, – объяснил он, – потом мы обговорим с копами условия твоей сдачи. Где ты?
      – Я в…
      Из темноты шагнул Макклу и нажал на рычаг, прежде чем я закончил. Я едва различал его лицо в темноте, но знал, что это он. Я продолжал держать немой телефон у уха, как бутафорский.
      – Никто, – прошептал Макклу, забирая у меня трубку, – не сдается. Никто.
      Я хотел было возразить, но выражение его лица подсказало, что не стоит. Его лицо заставило меня передумать. Макклу не был упрямым человеком. Иногда вы могли на него повлиять, но иногда, как сейчас, вы просто понимали, что он не уступит. С таким же успехом можно было попытаться взвалить себе на плечи статую Свободы и отнести ее в Проспект-парк. И я был просто рад тут же отправиться в постель. Я не настолько горел желанием сдаться, чтобы среди ночи вешаться копам на шею.

      Впервые с тех пор, как я попал к Гуппи, в его подземный дворец Красной паранойи, мы завтракали вместе. Я приготовил омлет, поджарил бекон и тосты, удалив Гуппи из кухни как можно дальше. Ужинали мы в бункере. Дело в том, что мы почти совсем не проводили время как единая группа. Мы все были слишком поглощены ощущением собственной вины и собственными призраками, чтобы утруждать себя общением. И когда мы все же пытались вести светскую беседу, эта светская беседа обыкновенно вырождалась в гнев, гнев – в молчание, молчание – в разобщение.
      Единственным звуком за завтраком был скрежет столовых приборов по дешевому фаянсу тарелок. Никто не упомянул о моих телефонных звонках или моих планах сдаться полиции, хотя я точно знал, что Зак и Гуппи каким-то образом чувствовали, что происходит. Полоса плохой погоды наконец закончилась, и Гуппи больше не мог отлынивать от работы. Вместе с улучшением погоды пришла и газета. Пока мы ели, она лежала сложенная и нетронутая, как мина-сюрприз на свадьбе у кузины Meри. Каждый хотел взять ее домой, но боялся того, что может увидеть, если схватит ее первым. Я увидел, как дернулась рука Зака, словно он решил-таки взять газету, но в последний момент передумал.
      – Бога ради! – прорычал Макклу, разворачивая газету, чтобы показать нам первую страницу. – Можете посмотреть.
      В черно-белом изображении я выглядел ужасно. Иногда мне кажется, что газеты нарочно выискивают самое худшее твое фото. «Риверсборо газетт» это почти удалось. Они поместили не мою фотографию с удостоверения следователя страховой компании – прости, Макклу. И не мой портрет, сделанный во время празднования совершеннолетия – бар мицвы, – я сжег все, что были. Остановились они на моей физиономии крупным планом с вечеринки у Сисси Рандаццо. Я щеголял прической афро размером с небольшой астероид, без бороды, с усами, которые вполне могли быть гусеницей, но никогда не стали бы бабочкой. На зернистом отпечатке невозможно было отличить веснушки от юношеских угрей. Лацканы моего смокинга из полиэстера были отделаны темным суконным кантом и были шире тринадцатой и четырнадцатой взлетной полос для гидропланов в Огасте. Рюши на рубашке увеличивали объем грудной клетки на три дюйма, а галстук-бабочка походил на два сваренных вместе дорожных знака, призывающих уступить дорогу. Полуприкрытый в момент фотографирования глаз не улучшил моего и без того блистательного лица и наряда. Однако он делал меня похожим на персонаж из фильма Эда Вуда.
      А я-то полагал, Сисси Рандаццо простила меня за то, что в тот вечер я крутил ее соски, изображая настройку на «Радио Свободная Европа». Никогда не знаешь. С другой стороны, Гуппи сразу же заметил, что по этой фотографии меня никто никогда не опознает. Вообще-то мы все здорово посмеялись над моим прежним обликом. Макклу перестал смеяться первым. Мы снова притихли.
      – Что?
      – Они думают, что ты здесь, – сказал Джонни.