Я подождал еще с полчаса, потом стал ползком выбираться из оврага. В направлении асиенды все еще слышались выстрелы. Как я потом узнал, colorados на всякий случай стреляли в мертвецов. Но сам я видеть этого, конечно, не мог.
      Небольшая долина, в которой я теперь находился, простиралась с востока на запад. Я направился на запад, к горам. Но я все еще был недалеко от роковой тропинки. Пригнувшись и не оглядываясь, я стал быстро взбираться на холм. За этим холмом лежал другой, повыше, а дальше – третий. Быстро пробегая вершины, проходя шагом ложбины, я держал путь на северо-запад, к горам, которые все приближались и приближались. Теперь кругом царила тишина. Солнце жгло нещадно, и длинные гряды унылых холмов дрожали в жарком мареве. Высокий чапарраль рвал на мне одежду и царапал лицо. Под ногами у меня были кактусы, столетники и убийственные espadas, длинные крепкие колючки которых пробивали ботинки, раздирая ноги в кровь, а под ними был песок и острые камни. Идти было невыносимо трудно. Огромные, застывшие в неподвижном воздухе силуэты испанского штыка, издали удивительно похожие на людские фигуры, четко вырисовывались на фоне неба. Я устало остановился среди них, когда поднялся на высокий холм, и оглянулся. Асиенда была уже так далеко, что казалась белым пятном в необъятных просторах пустыни. Тонкая полоска пыли двигалась от нее в сторону Пуэрты – colorados увозили своих убитых в Мапими.
      И вдруг мое сердце бешено забилось. По долине тихо пробирался человек. На одной руке у него висело зеленое серапе, а голова была обвязана носовым платком, пропитанным запекшейся кровью. Espadas изодрали его босые ступни. Неожиданно заметив меня, он замер на месте, а потом поманил к себе пальцем. Я подошел к нему. Не говоря ни слова, он пошел обратно, я последовал за ним. Пройдя ярдов сто, он остановился и обернулся ко мне. На песке, задрав кверху закоченевшие ноги, лежала убитая лошадь, а возле нее – человек с распоротым ножом или саблей животом, вероятно Colorado, так как в его патронташе было еще много патронов. Человек с зеленым серапе вытащил из-за пояса кинжал, весь в крови, стал на колени и начал копать яму между espadas. А я стал таскать камни. Из ветки мескита мы сделали крест и похоронили убитого.
      – Ты куда, compa?ero? – спросил я.
      – В горы, – ответил он. – А ты?
      Я указал на север, где, по моим расчетам, находилось ранчо старого Терека.
      – Пелайо – вон там, отсюда милях в двенадцати.
      – А что такое Пелайо?
      – Асиенда… Я думаю, там есть наши…
      Мы попрощались и разошлись.
      Много часов шел я, быстро пробегая через холмы, лавируя между беспощадными espadas, спускаясь и поднимаясь по крутым берегам высохших речек. Нигде не попадалось ни капли воды. Я давно уже ничего не ел и не пил. Было невыносимо жарко.
      Часам к одиннадцати я обогнул горный отрог и увидел вдали небольшое серое пятно – то было ранчо Брукилья. Здесь проходила широкая дорога, пустыня была ровная и открытая. В миле от меня виднелась маленькая фигурка всадника. Мне показалось, что всадник заметил меня, – он остановился и долго смотрел в мою сторону. Я замер па месте. Скоро он поехал дальше, становясь все меньше и меньше, и наконец превратился в облачко пыли. На целью мили вокруг не было больше никаких признаков жизни. Я пригнулся и побежал по обочине дороги, чтобы не поднимать пыли. Примерно в миле на западе находилась Брукилья, скрытая рощицей гигантских деревьев аламо, окаймляющей берег ручья. Еще издали я заметил красное пятно на вершине небольшого холмика; подойдя ближе, я увидел, что это был старик Терека, глядевший на восток. Заметив меня, он побежал мне навстречу, ломая руки.
      – Что случилось? Что случилось? Неужели правда, что colorados заняли Ла-Кадену?
      Я вкратце рассказал ему, как было дело.
      – А Лонгинос? – вскрикнул он, вцепляясь в мой локоть. – Вы видели Лонгиноса?
      – Нет, – сказал я, – Compa?eros отступили в Санто-Доминго.
      __ Вам нельзя оставаться здесь, – сказал старик, дрожа всем телом.
      – Дайте мне воды, я с трудом могу говорить.
      – Да, да, напейтесь, напейтесь. Вон там ручей. Colorados не должны застать вас здесь. – Старик обвел испуганным взглядом маленькое ранчо, которое он приобрел пеной такого тяжкого труда. – Они тогда всех нас перебьют.
      В это время в дверях показалась старуха.
      – Идите сюда, Хуан Рид! – закричала она. – Где мой сын? Почему он не пришел? Убит? Скажите мне правду!
      – Нет, я думаю, им всем удалось спастись, – ответил я.
      – А вы? Вы что-нибудь ели? Успели вы позавтракать?
      – Я ничего не ел и не пил со вчерашнего вечера. И всю дорогу от Ла-Кадены я прошел пешком.
      – Бедный мальчик! Бедный мальчик! – причитала старуха, обнимая меня. – Садись, я тебе сейчас что-нибудь приготовлю.
      Старик Терека кусал губы, мучимый опасениями. Наконец чувство гостеприимства одержало верх.
      – Мой дом к вашим услугам, – пробормотал он. – Но только спешите! Спешите! Вас не должны застать здесь. А я пойду на холм и буду следить, не поднимается ли пыль!
      Я выпил несколько литров воды, съел яичницу из четырех яиц и порядочное количество сыру. Старик вернулся и принялся беспокойно шагать по комнате.
      – Я отправил всех детей в Хараль-Гранже, – сказал он. – Мы узнали сегодня утром… Все здешние жители бежали в горы. Ну, вы готовы?
      – Оставайся у нас, – сказала старуха. – Мы тебя спрячем от colorados, пока не вернется Лонгинос.
      – Ты с ума сошла! – закричал муж. – Ему нельзя здесь оставаться. Вы готовы? Идемте!
      Хромая, я побрел за ним через спаленное солнцем поле кукурузы.
      – Теперь идите по этой тропинке вон через те поля и чапарраль. Выйдете на дорогу, которая ведет в Пелайо. До свидания, счастливого пути!
      Мы пожали друг другу руки, и он, шлепая сандалиями, заковылял обратно по холму.
      Я пересек огромную долину, поросшую мескитом в рост человека. Два раза я видел всадников – возможно, это были просто pacificos, но я не стал рисковать. За первой долиной лежала другая, длиной миль в семь. По сторонам высились огромные голые горы, а впереди маячила цепь белых, красных и желтых холмов. Прошло примерно четыре часа, прежде чем я обогнул эти холмы и увидел деревья аламо и низкие глинобитные стены асиенды дель Пелайо. Мои окровавленные ноги совсем одеревенели, спина невыносимо болела, перед глазами все плыло.
      Как только я подошел к асиенде, меня окружили пеоны, внимательно слушая мой рассказ.
      – Que carrai-i-i! – бормотали они. – Да разве возможно за один день дойти сюда из Ла-Кадены? Pobrecito! Ну и устал же ты, иди скорее есть. Сегодня ты будешь спать в постели.
      – Мой дом к вашим услугам, – сказал дон Фелипе, кузнец. – Но скажите, уверены ли вы, что colorados сюда не придут? Последний раз, когда они были здесь, – он указал рукой на обгоревшие стены Каса-Гранде, – они убили четырех pacificos за то, что те отказались присоединиться к ним. – Он взял меня под руку. – Идем, amigo, тебе надо подкрепиться.
      – Эх, если бы прежде можно было где-нибудь выкупаться!
      При этих словах все кругом заулыбались, а дон Фелине повел меня за угол асиенды вдоль небольшого ручья, над которым свисали тенистые ивы, а берега были покрыты удивительно яркой зеленью. Вода вырывалась из-под высокой стены, над которой свисали искривленные ветви великана аламо. Мы вошли в калитку, н тут меня оставили.
      Внутри почва круто поднималась вверх так же, как и выкрашенная в бледно-розовую краску стена. Посредине этого огороженного пространства находился небольшой бассейн с кристально чистой водой. Дно устилал белый песок. В дальнем конце бассейна со дна бил фонтан. Над поверхностью воды поднимался легкий пар. Вода была горячей.
      В воде по шею стоял какой-то человек. На макушке у него был выбрит кружок.
      – Сеньор, – спросил он, – вы католик?
      – Нет.
      – Слава богу, – сказал он быстро. – Мы, католики, часто бываем нетерпимы. Вы мексиканец?
      – Нет, сеньор.
      – Это очень хорошо, – он печально улыбнулся. – Я священник, и я испанец. Мне дали понять, что я лишний в этой прекрасной стране. Бог милостив, сеньор. Но в Испании он более милостив, чем в Мексике.
      Я потихоньку начал опускаться в прозрачную теплую глубину. Боль, усталость, уныние сразу как рукой сняло. Я чувствовал себя бесплотным духом. Лежа на спине, мы нежились в теплых объятиях этого чудесного бассейна; над нашими головами склонялись кривые сучья аламо, и мы говорили о философии. Раскаленное небо постепенно охлаждалось, закатные лучи солнца скользили все выше и выше по розовой стене.
      Дон Фелипе настоял, чтобы я ночевал у него в доме, на его кровати. Кровать эта состояла из железного остова, поперек которого были уложены доски, покрытые старым рваным одеялом. Укрылся я своей одеждой. Дон Фелипе, его жена, взрослый сын и дочь и двое маленьких детей – все те, кто обычно спал на кровати, устроились на земляном полу. Кроме них на полу лежало еще двое больных – дряхлый старик, покрытый красной сыпью, у которого уже не было сил говорить, и мальчик с необыкновенно распухшими железами на шее. Время от времени в хижину входила какая-то столетняя ведьма и начинала лечить своих пациентов. Лечение ее было очень простое. Старика она лечила так: нагревала на свече обломок железного прута и проводила им по сыпи. Для мальчика она приготовляла тесто из кукурузной муки и сала и мазала ему локти, громко читая молитву. Это продолжалось с перерывами всю ночь. А в промежутки просыпались дети и плакали, пока мать не начинала их кормить… Дверь в хижине была плотно закрыта еще с вечера, а окоп в ней не было совсем.
      Надо помнить, что, оказывая мне такое гостеприимство, дон Фелипе приносил тяжелую жертву, особенно потчуя меня ужином и завтраком, во время которых он отпирал жестяной сундучок, благоговейно доставая для меня драгоценные сахар и кофе. Он был, как и все пеоны, невероятно беден и безмерно гостеприимен. Уступая мне на ночь свою кровать, он также оказал мне величайшую честь. А когда я на следующее утро хотел заплатить ему, он не пожелал даже слышать об этом.
      – Мой дом к вашим услугам, – повторил он. – Принимая гостя, принимаешь бога, как у нас говорится.
      Наконец я попросил его купить мне табаку, и тогда он взял деньги. Я знал, что они попадут туда, куда надо, ибо нет мексиканца, который выполнил бы поручение такого рода. Они упоительно безответственны.
      В шесть утра я выехал в Санто-Доминго в двуколке, которой правил старик пеон по имени Фройльян Мендарес. Мы не решились держаться главной дороги и тряслись по боковой тропинке, пролегавшей позади длинного ряда холмов. Мы ехали около часа, как вдруг мне в голову пришла неприятная мысль.
      – Что, если compa?eros бежали еще дальше, а в Санто-Доминго теперь colorados?
      – Да, действительно, – пробормотал Фройльян и прикрикнул на мула.
      – Ну а если в самом деле так, что нам тогда делать?
      Фройльян на минуту задумался.
      – А мы просто скажем, что мы родственники президента Уэрты, – сказал он совершенно серьезно.
      Фройльян был босоногий пеон, возраст и тяжелый труд наложили неизгладимую печать на его лицо и руки; а я был одет в лохмотья гринго…
      Так мы тряслись несколько часов. В одном месте из кустов выбежал вооруженный человек и крикнул, чтобы мы остановились. Его губы потрескались и запеклись от жажды. Espadas изрезали ему ноги до кости. Ему удалось спастись, и всю ночь он брел по горам. Мы отдали ему всю воду и продовольствие, которые у нас были, и он пошел по направлению к Пелайо.
      День уже склонялся к вечеру, когда наша двуколка поднялась на гребень последнего бурого холма пустыни и перед нами открылась дремлющая в долине асиенда и рощица гигантских аламо, которые, словно пальмы в оазисе, окружали бьющий из земли ключ. Когда мы спускались вниз, мне казалось, что сердце мое выпрыгнет из груди. На большом дворе пеоны играли в мяч. От ключа к асиендо двигалась длинная вереница женщин с кувшинами на головах. От костра, разложенного среди деревьев, поднимался к небу голубоватый дымок.
      Мы нагнали старика пеона, тащившего на спине вязанку хвороста.
      – Нет, – сказал он, – здесь не было colorados. Мадеристы? Да, они прискакали вчера вечером – целые сотни их. Но сегодня на рассвете они вернулись обратно в Ла-Кадену «поднять землю» (похоронить убитых).
      У костра между деревьями вдруг раздались веселые восклицания:
      – Мистер! Глядите, приехал мистер. Que tal, compa?ero? Как тебе удалось спастись?
      Это были мои старые друзья, бродячие торговцы. Они кинулись ко мне, забросали меня вопросами, пожимали мне руки, крепко обнимали меня.
      Ну и туго же мне пришлось. Carramba! Но все-таки я везучий. А знаю ли я, что Лонгинос Терека убит? Да, убит. Но прежде он успел положить на месте шестерых colorados. Мартинес тоже убит, и Никанор, и Редондо.
      Мне стало невыносимо больно. Больно при мысли об их бессмысленной гибели в такой ничтожной схватке. Жизнерадостный милый Мартинес; Гино Терека, которого я так полюбил; Редондо, невеста которого в это самое время ехала в Чиуауа купить себе подвенечное платье, и весельчак Никанор.
      Солдаты Редондо, заметив, что их обходят с фланга, бросили его и разбежались, а он галопом помчался в Ла-Кадену, но его настигли триста colorados и буквально изрешетили пулями. Лонгинос, Луис Мартинес и Никанор с пятью кавалеристами одни удерживали восточную часть асиенды, пока у них не кончились патроны и их не окружили непрерывно стреляющие враги. И они были убиты. Colorados увели подругу полковника.
      – Но вот человек, который был в самой гуще боя, – сказал один из торговцев. – Он сражался до последнего патрона, а затем саблей проложил себе дорогу через неприятельские ряды.
      Я оглянулся. Окруженный толпой завороженных пеонов и усиленно жестикулируя, чтобы точнее описать свой подвиг, стоял Аполлинарио! Увидев меня, он холодно кивнул мне – человеку, бежавшему с поля битвы, и продолжал свой рассказ.
      До самого заката я и Фройльян играли с пеонами в мяч. Кругом царила мирная сонная тишина. Легкий ветерок покачивал ветки огромных деревьев; их могучие вершины золотились в лучах солнца, опускавшегося за холм позади Санто-Доминго. Это был странный закат. К вечеру небо затянулось светлой дымкой, сначала она порозовела, потом стала красной, и вдруг все небо стало темно-алым, словно кровь.
      Пьяный гигант индеец футов семи ростом, пошатываясь, вышел на площадку рядом с полем для игры в мяч. В руках у него была скрипка. Он подсунул ее под подбородок и принялся пиликать по струнам, раскачиваясь в такт мелодии. Затем из толпы пеонов выскочил однорукий карлик и принялся плясать. Сразу образовался тесный круг, зрители громко хохотали, выражая свой восторг.
      И как раз в эту минуту на фоне кровавого неба из-за гребня восточного холма показались измученные солдаты разбитого отряда. Одни ехали на лошадях, другие брели пешком – и раненые и здоровые, одинаково измученные и павшие духом, пошатываясь и хромая, приближались к Санто-Доминго.

Часть вторая
Франсиско Вилья