, советское посольство в Канберре «руководило организацией шпионажа в Австралии», наряду с предостережением, что советские шпионы продолжали действовать в Австралии с помощью агентов, прибывавших в страну, как иммигранты. Министр иностранных дел Австралии Кейзи одновременно констатировал, что среди государственных служащих Австралии действовало «гнездо изменников». Это подтверждало то, что говорил Макензи Кинг за 10 лет до того, а также и то, что в течение целого десятилетия ни в одном из четырёх затронутых или заражённых этим недугом государств не было сделано ничего для отвращения смертельной опасности, в которой они находились.

Главной причиной этого было то, что все правительственные, парламентские и судебные расследования этого десятилетия (за исключением одного) служили не столько информации, сколько дезинформации общественного мнения, сосредотачивая всё внимание на «шпионаже», хотя фактически этот вопрос являлся второстепенным. То, что большие государства стремятся разузнать с помощью шпионов и агентов секреты других стран, давно уже было всем известным фактом, так что даже небывалый до тех пор масштаб советского шпионажа не слишком волновал общественность; считалось, что на то и существует контрразведка, чтобы следить за такими вещами. Расследования, таким образом, отвлекли внимание общественности от самого главного, что было ими обнаружено. Дело было не в простой краже документов, а в контроле и направлении чужой рукой государственной политики на самом высшем уровне, к которым привело заражение государственного аппарата западных стран. Именно это позволило направлять во время войны весь поток вооружений, товаров, финансовых средств, а также и военные операции и доведение западных политиков на конференциях глав правительств в сторону обеспечения максимальных успехов революционного коммунистического государства, как в смысле территориального расширения, так и в смысле усиления его военной мощи. Эта сторона вопроса была освещена только в ходе судебного процесса над Альджером Хиссом и сопутствовавших ему предварительных и дополнительных расследований и разоблачений. Они показали, что мировая революция располагала активными агентами на вершинах политической власти Запада, где они направляли в её пользу государственную политику и всю энергию народного существования. Оба разоблачённых агента поставляли своим хозяевам также секретные материалы, но это была лишь небольшая часть их деятельности, в ходе которой им удалось перекроить карту Европы и создать положение, перед которым весь мир стоит в настоящее время.

Имена Альджера Хисса и Гарри Декстера Уайта неотделимы от этого исхода событий. Начиная со своих студенческих лет в 30-х годах, Хисс продвигался с чьей-то невидимой помощью столь же быстро по ступеням государственной службы, как и Маклин в Англии. Уже в 1939 г. на него указал, как на советского агента, его сотоварищ-коммунист, осознавший свой долг перед страной в тот момент, когда революционное коммунистическое государство сговорилось с Гитлером о нападении на Польшу, однако на это указание никто не обращал внимания в течение многих лет, когда два американских президента, один за другим, продолжали протежировать Хисса. Он неразлучно находился при президенте Рузвельте в Ялте (часто при беседах с глазу на глаз Рузвельта со Сталиным), и выдача восточной Европы на поток и разграбление коммунистам неразрывно связана с его именем; невозможно придти к иному выводу перед лицом разоблачений, сделанных на его судебном процессе. После Ялты, явно как знак особого доверия, которым он пользовался у международной мафии, направлявшей события в этот период всеобщего смятения, его сделали первым генеральным секретарём рождённой в Сан-Франциско в апреле 1945 г. Организации объединённых наций, которая, таким образом, увидела свет, направляясь агентом мировой революции.

Руководящая роль, которую Хисс играл в Ялте, видна на немногих примерах. Номинальный государственный секретарь США, Эдвард Стеттиниус, накануне ялтинской) конференции отдал распоряжение сотрудникам Госдепартамента, чтобы «все материалы для президента по вопросам, которые должны будут обсуждаться на совещаниях Больших Трёх, должны быть в руках м-ра Хисса не позднее, чем в понедельник 15-го января (1945 г.)». Этим самым в распоряжение Хисса были отданы все материалы Госдепартамента на предмет осведомления президента о вопросах, обсуждение которых ожидалось в Ялте. Джеймс Бёрнс, бывший ранее государственным секретарём США, и принимавший участие в ялтинской конференции в качестве директора Военного ведомства по мобилизации и демобилизации, писал впоследствии: «Насколько я мог судить, президент почти не был подготовлен к ялтинской конференции… Лишь накануне нашей остановки на Мальте я узнал, что у нас на борту было целое собрание весьма обстоятельных анализов и рекомендаций, подготовленным Госдепартаментом… Когда я впоследствии познакомился с некоторыми из этих великолепных материалов, я очень сожалел, то мы не изучили их за время поездки. Я уверен, что этого не было сделано ввиду болезни президента».

Материалы, подготовленные специалистами-профессионалами Госдепартамента касались будущих отношений с Советами, однако заявления Рузвельта в Ялте ни в какой степени не отражали их содержание, поскольку он не дал себе труда с ними ознакомиться. Америанскую политику в Ялте фактически делал Хисс. Стеттиниус отмечает неизменное присутствие Хисса «за спиной президента» на всех формальных совещаниях, упоминая, что и он сам всегда «совещался» с Хиссом перед этими заседаниями и после них. Офнипальный, сильно подчищенный американский отчёт о ялтинской конференции явно подвергся редактированию со специальной целью затушевать роль Хисса; он содержит лишь сделанные им замечания и реплики, не говорящие ничего, будучи вырванными из контекста главного содержания: его роли в заговоре. Упомянутый нами ранее Брайтон Баррон — одни из двух официальных историков Госдепартамента, уволенных за отказ «извращать историю» и «замалчивать официальные данные» — заявил в феврале 1956 г. на публичном собрании в Чикаго, что, если бы ему было разрешено, ей мог бы «на примерах показать, какой властью пользовался Альджер Хисс», и как он действовал на самом высшем уровне государственной власти», добавив, что официальный отчёт «обходит молчанием его важнейшие действия на этой роковой конференции». Имя Альджера Хисса стало хорошо известно, благодаря его судебному процессу и осуждению. Однако, наиболее осведомлённое лицо в этой истории, Уиттакер Чамберс, считает, что субъект, известный под именем «Гарри Декстер Уайт», которого он называет (одной из самых влиятельных личностей во всём мире», сыграл ещё большую роль в подчинении американской политики советским интересам.

Как писали американские газеты, все их попытки обнаружить свидетельство о рождении гражданина по имени «Гарри Декстер Уайт» были напрасными: кем он был в действительности, никому не было известно! Небезизвестный Генри Моргентау младший (в отличие от его отца, бывшего послом США в Константинополе во время первой войны — прим. перев.), единственный несменявшийся министр в кабинетах Рузвельта за все 12 лет правления последнего, вскоре же после своего назначения министром финансов принял «Гарри Декстера Уайта» на службу, в своём министерстве (в 1934 г.). Его быстрое продвижение по службе (как и Хисса в Госдепартаменте) указывает на влиятельную и постоянную поддержку. Сразу после Перл-Харбора его назначили руководителем «всех действий министерства финансов, связанных с международными отношениями», после чего он стал заместителем самого министра.

В течение всех этих лет этот правительственный чиновник, чья истинная личность, по-видимому, навсегда останется тайной, действовал в качестве советского агента, и доказательства этого были представлены президенту Рузвельту, не нашедшему нужным обратить на них внимание. Уиттакер Чамберс показал, что он впервые получил от Уайта секретные документы (для передачи их советским органам) в 1933 г.; в 1939 г. он предложил представить доказательства деятельности Уайта и Хисса; документальные доказательства хранились им в течение дальнейших лет, пока он не представил их для опровержения клеветнических заявлений Хисса по его собственному адресу. С самого начала и до конца ни одна правительственная инстанция не вырашла желания ознакомиться с ними. Федеральное Ведомство по расследованиям (ФБР) допросила Чамберса в 1941 г., причём он назвал имя Уайта, однако ничего предпринято не было; ФБР не нашло также нужным включить в расследование этого дела какую-либо государственную инстанцию, т. ч. окончательное разоблачение было сделано частным агентством и то только 1948 году.

Первое решающее вмешательство м-ра Уайта в американскую государственную политику состоялись в 1941 г. Согласно двум не вызывающим ни малейших сомнений источникам (проф. Вилчьям Лангер и проф. С. Эверетт Глизон из Гарвардского университета, в их книге «Необъявленная война»), именно Уайт составил текст американского ультиматума от 26 ноября 1941 г., с помощью которого Японию «заманили сделать первый выстрел» в Перл-Харборе (по выражению военного министра США Стимсона). Рука Уайта, следовательно, ясно видна в первом акте вхождения Америки в войну, как и рука заинтересованного в нём советского руководства. Обеспечив начало войны, он смог обеспечить и её окончание исключительно в интересах той же стороны, его хозяев. Ему же приписывается и авторство знаменитого «плана Моргентау», направленного на разорение и фактическое уничтожение Германии. В обоих случаях, следовательно, американская политика диктовалась министерством финансов, а не Госдепартаментом или военным министерством, которые, согласно конституции, ответственны — под общим руководством президента — за ведение международной политики в военное время; в министерстве же финансов, как уже было указано, м-р Уайт нёс «полную ответственность» за всё имевшее отношение к международным делам, очевидно не в рамках одного только этого министерства. По окончании Второй войны в Америке наблюдалась тенденция приписывать инициативу обоих роковых решений одному Уайту. Здесь явно налицо попытка снять ответственность с самого министра, Генри Моргентау. Однако, Моргентау назначил Уайта на его ответственный пост, и он же подписал как проект ультиматума Японии в ноябре 1941 г., так и проект расчленения Германии в сентябре 1944 г., а президент Рузвельт в обоих случаях действовал согласно представленному ему плану. Невозможно поэтому разграничить ответственность Моргентау и Уайта, в крайнем случае можно было бы сказать, что загадочный «Гарри Декстер Уайт» был душой этой достойной пары.

О том, как зародился «план Моргентау» по расчленению Германии на мелкие провинции, полному разрушению её промышленности с затоплением угольных шахт и рудников, и сведением её на уровень «козьего пастбища», было описано в 1947 г. другим заместителем министра финансов США, Фредом Смитом. Он сообщает, что вопрос впервые обсуждался на совещании (в его присутствии) между Эйзенхауэром, министром Моргентау и Уайтом в обеденной палатке генерала на юге Англии, 7-го августа 1944 г. По словам Смита, вопрос о будущем Германии был поднят Уайтом. Эйзенхауэр сказал, что ему хотелось бы «на некоторое время крепко приструнить немцев… всё население Германии — синтетические параноики» (эта комбинация двух слов не имеет даже подобия конкретного или переносного значения, свидетельствуя разве что о склонности генерала к употреблению «умных» слов, смысла которых он сам не понимал — прим. перев.), на что м-р Уайт заметил: «Мы можем тогда сослаться на Вас в вопросе обращения с немцами», а генерал Эйзенхауэр дал ему на это своё разрешение. На основе этого разговора Моргентау составил свой план, согласовав его в Лондоне с Черчиллем и Иденом, после чего он вылетел обратно в США, где он представил этот план Рузвельту. Вплоть до этого момента, пишет Смит, Госдепартамент не был извещён об активности Моргентау в этом вопросе. У Рузвельта вероятно были какие то сомнения по поводу плана, и он назначил комиссию для разработки плана послевоенной организации Германии, в которой государственный секретарь и военный министр сошлись наконец с м-ром Моргентау из министерства финансов. Оглашение в комиссии плана Моргентау «привело к такому бурному взрыву, какой ещё никогда не нарушал торжественной тишины покоев Белого Дома»; министры Хэлл (госуд. секретарь) и Стимсон (военный) оба заявили свой категорический протест. Тем не менее, когда затем Рузвельт полетел в Квебек для встречи с Черчиллем, то (случилось так», что сопровождал его м-р Моргентау, а г-да Хэлл и Стимсон остались дома. Черчилль пишет, что он был этим удивлён, но затем и он, и Рузвельт оба подписали план, который правильно было бы назвать «планом Уайта-Моргентау».

Так президент Рузвельт (вопреки энергичным протестам членов его кабинета, государственного секретаря Хэлла и военного министра Стимсона) и премьер-министр Черчилль (вопреки его собственным многочисленным заявлениям) санкционировали «мир» возмездия и наказания для побеждённых, причём впоследствии оба делали вид, что не ведали, что творят. По словам Черчилля, он весьма «сожалел», что поставил под ним документом свою подпись, из чего, однако, не совсем ясно, почему он это сделал (уклончивый комментарий Джеймса Ф. Бёрнса также гласил, что «это трудно понять»). Рузвельт изображал дело так, будто речь шла о его инициалах, по ошибке поставленных им на маловажном междуведомственном меморандуме, который он не дал себе труда прочесть. По его словам, он уступил приставаниям «верного, старого друга», что опять-таки указывает на м-ра Моргентау: далее, он, оказывается, был «совершенно потрясён» тем, что получилось, и, не мог понять, как он вообще мог поставить под этим свои инициалы; видимо он сделал это, не подумав» (Стимсон).

Общественному мнению дело потом изобразили так, будто ошибка была вовремя замечена и «план Моргентау» не был осуществлён: фабрики не были взорваны и шахты те были затоплены. Это было неправдой, а лишь мазнёй мёдом по губам, дух возмездия, пропитавший план Уайта-Моргентау, господствовал в послевоенной действительности. Моргентау не удалось добиться, чтобы (как Рузвельт это «в шутку» предлагал Сталину в Ялте) немецких «архи-преступников» расстреливали без всякого следствия, о те судебные процессы, которые были затем разыграны в Германии, навеки остаются позорным пятном на западном правосудии. Раздел Германии (который фактически разрезал надвое всю Европу, друзей и врагов без разбора) был чреват большими опасностями для будущего, чем любое расчленение Германии на отдельные провинции. И наконец, санкционирование Западом рабского труда повернуло вспять культурное развитие Европы на протяжении девятнадцати столетий: характерно, что через 11 лет по окончании войны правительство США отказалось поддержать проект международной конвенции, внесённый Международной Организацией Труда и запрещающий принудительный труд: подпись под Ялтинскими соглашениями явно исключала возможность присоединиться к подобной конвенции.

Так призрак «Гарри Декстера Уайта» продолжает висеть над сценой современности, поскольку направление, приданное им и его сообщниками американской правительственной политике, сделало будущее всего Запада ещё более сомнительным и внушающим опасения, чем когда-либо. С окончанием войны его авторитет у американских президентов продолжал расти, и он был назначен председателем второй из двух международных конференций, на которых ковались планы подчинения национальных государств международному директорату. Первой была организационная конференция Организации объединённых наций, председательское место которой было занято Альджером Хиссом. Второй была финансовая конференция в Брестон Вудс, в результате которой были созданы Международный банк и Международный валютный фонд. Уайт был организатором этой последней конференции и был затем назначен американским директором Международного валютного фонда. Другими словами, главными представителями правительства Соединённых Штатов на каждом из этих подготовительных совещаний по созданию нового сверхнационального директората были советские агенты.

Накануне того, как Уайт получил это своё последнее назначение (официально объявленное президентом Труманом 23-го января 1946 г.), ФБР неоднократно предупреждало Белый Дом о тайной деятельности м-ра Уайта, в последний раз в особом докладе на имя личного военного адъютанта президента от 8 ноября 1945 г., в котором Уайт был открыто назван советским агентом и шпионом. По объявлении президентом нового назначения Уайта, руководигель ФБР Эдгар Гувер 1 февраля 1946 г. снова направил правительству энергичное предостережение, указывая, что если назначение Уайта будет утверждено, то «он будет в состоянии в значительной степени влиять на решение всех международных финансовых вопросов». Несмотря на всё это, назначение Уайта было утверждено 1 мая 1946 г.: это отметил в своём показании 17 ноября 1953 г. государственный прокурор Герберт Браунелль. В своём ответе на сообщения ФБР президент Труман признал, что подтверждение назначения Уайта было им сделано после получения предупреждения от февраля 1946 г., о предупреждении от ноября 1945 г. он не нашёл нужным упомянуть. В апреле 1947 г., когда расследование о деятельности Хисса уже приближалось к концу, м-р Уайт ушёл в отставку «по состоянию здоровья». В августе 1948 г., когда его вина была доказана и должна была быть сообщена обшественности, он был вызван на допрос Комитетом по расследованию антиамериканской дсятельности, показав там, что ни в каких заговорах он никогда не участвовал. В частном порядке ему были тогда предъявлены наиболесе уличавшие его доказательства (все они сохранены в официальных архивах), и через три дня его нашли мёртвым. Он был похоронен по еврейскому обряду, но вскрытия тела произведено не было, и обстоятельства его смерти остаются столь же загадочными, как и его личность.

Семь лет спустя (в сообщении от 3 января 1955 г.) Внутренний комитет по вопросам безопасности Конгресса США установил, что:

1) Альджер Хисс, Гарри Декстер Уайт и их сообщники из коммунистического подполья в правительстве обладали властью оказывать решающее влияние на американскую государственную политику и политику международных организаций во время Второй мировой войны и в годы непосредственно по её окончании; «это как раз тот решающий и особо опасный „период всеобщего смятения“, о котором мы уже говорили ранее: последние годы большой войны и первые годы по её окончании»;

2) Они обладали властью оказывать решающее влияние на создание и деятельность Организации объединённых наций и её подчинённых учреждений;

3) Их власть не была ограничена их официальными должностями. Она заключалась прежде всего в доступе к руководящим правительственным деятелям и влиянии не этих последних, а также в их возможностях предоставлять или скрывать информационные материалы, на которых должны были основываться политические решения их начальников;

4) Хисс, Уайт и значительное число их коллег, помогавшие в решающий период времени делать международную политику Америки и политику международных организаций, были разоблачены, как тайные коммунистические агенты».

Это заключение комитета Конгресса могло бы выглядеть, как хороший конец довольно печальной истории, поскольку в прежние времена подобные разоблачения и их опубликование парламентскими инстанциями имели бы последствием, прежде всего, отстранение виновных в создавшемся положении, а затем ряд мероприятий, направленных на устранение обнаруженных недостатков. В данном случае, однако, автор этих строк может засвидетельствовать (поскольку он сам находился в течение многих лет этого периода в Америке), что если и были какие то попытки исправить положенне, то лишь совершенно недостаточные. Главной причиной этого было то, что весь процесс расследований и разоблачений сопровождался яростной кампанией в печати, но отнюдь не против заговора и его виновников, а, наоборот, против тех, кто всё это расследовал и разоблачал.

Здесь мы наблюдаем повторение того периода после французской революции, когда грязная клевета изливалась на Морса, Баррюэля и Робисона. Если будущий историк станет перелистывать пожелтевшие страницы газет этого периода, то он увидит, что на каждое слово, направленное против разоблачённого или осуждённого заговорщика, приходятся десятки тысяч оскорблений против тех, кто требовал расследования и исправления создавшегося положения; он увидит целые столбцы похвал по адресу г-на Хисса рядом со статьями, полными клеветы по адресу раскаявшегося заговорщика, Уиттакера Чамберса, самозащита которого против возведённой на него со стороны участников заговора клеветы привела к осуждению Хисса. Со временем вся эта буря обрушилась на голову возглавлявшего расследованне сенатора Джозефа МакКарти (как в своё время она бушевала вокруг Мартина Дайса, пока его не удалось вытеснить из политической жизни), а для обмана широких масс было изобретено новое слово: «маккартизм» (т. е. требование расследования и исправления злоупотреблений) путём бесконечного повторения стал в глазах широкой публики чем-то гораздо более худшим, чем государственная имена.

Поэтому важнейшим событием истории США после Второе войны следует считать осуждение американским сенатом деятельности сенатора МакКарти в 1954 г. За два года перед тем, в 1952 г., впервые после 20 лет, президентом был избран кандидат от республиканской партии, генерал Эйзенхауэр. Возвращение к власти, посли перерыва в два десятилетия, воодушевило республиканцев, а победа генерала Эйзенхауэра в значительной степени обусловливалась его обещанием покончить с проникновением коммунистической агентуры в правительство, имевшим место, как показали проведённые расследования за долгий период правительства Рузвельта и унаследованным его преемником Труманом. В 1954 году, однако, новый президент нашёл нужным высказаться, что он «не одобряет методов» сенатора МакКарти, дав тем самым понять, что он «одобрит» его осуждение (того же настойчиво требовал и т. н. Американский Еврейский Комитет, влиятельное еврейское лобби в Соединённых Штатах по сей день, удивляться чему особенно не приходится, поскольку громадное большинство разоблачённых советских агентов были евреи).

Это осуждение состоялось, после чего сенатор МакКарти, как и многие до него, сошёл с политической сцены, а правило, согласно которому всякое «расследование» не иначе, как злонамеренно, вновь было возведено в степень политического принципа. Американским избирателям пришлось, таким образом, убедиться, что кажущийся «выбор» между двумя кандидатами во время президентских выборов фактически таковым не является, по крайней мере в вопросе борьбы с подрывной деятельностью и изменой. После одобренного тогдашним президентом осуждения, всякие расследования и разоблачения прекратились. Отныне агенты мирового заговора снова могли беспрепятственно продолжать свою подземную подрывную работу, как во время Второй войны её вели, главным образом, г-да Альджер Хисс и Гарри Декстер Уайт. Это делает американскую политику в любой следующей войне совершенно непредвидимой и чреватой катастрофически опасными последствиями.

В вопросе подрывной деятельности современные «премьеры-диктаторы» выполняют функции, предназначенные им ещё в «Протоколах» 1902 года, представляющих собой убедительнейший документ мирового заговора, агентами которого были субъекты типа Гарри Декстера Уайта. В протоколе 19 говорится, что когда их цели будут достигнуты, а мировое сверх-правительство окончательно установлено, всякая попытка подорвать его будет поставлена в один ряд с «воровством, убийством и любым иным видом грязного и отвратительного преступления», и добавляется, что «мы сделали всё возможное, чтобы не дать в руки национальных государств такого средства борьбы с изменой. Именно с этой целью мы рекламировали в печати, в официальных выступлениях и косвенными методами… мученичество, якобы принимаемое на себя подстрекателями и изменниками во имя идеи общего блага([41].

Хисс долгие годы преподносился мировой печатью, независимо от её партийной принадлежности, как мученик; сенатор МакКарти, употребивший упомянутые «средства борьбы с изменой», изображался, как грубое животное. Эта власть над печатью, установившаяся за последние 20 лет (писалось в начале 50-х годов — прим. перев.), парализует все попытки национальных государств бороться с предательством: печать стоит между ними и предателями. «Протоколы» 1902 г. предсказывали: «Нам будет обеспечена верная победа над нашими противниками, ибо в их распоряжении не будет органов печати, в которых они могли бы полностью и окончательно выразить свою точку зрения».

В Америке, являющейся в настоящее время ключом к будущему всего Запада, дело ещё более осложняется наличием органа, обладающего правом решительного вмешательства в этой области. Верховный Суд США, решающий споры по конституционным вопросам между центральным правительством и сорока восемью правительствами отдельных штатов, часто решает вопросы, которые в прочих парламентарных государствах подлежали бы компетенции законодательных учреждений (т. е. парламента). Далее, члены Верховного Суда являются политическими, т. е. партийными назначенцами, а вовсе не обязательно профессиональными юристами или хотя бы лицами, обладающими юридическим образованием. Опасность, заключающаяся в политическом контроле со стороны подобного органа, очевидна, и она стала особенно ясной в решении Верховного Суда от 2 апреля 1956 г., когда он большинством голосов отменил осуждение коммуниста по законам штата Пенсильвания против измены. В своём решении Верховный Суд указал, что «вопросы измены» подлежат компетенции одного только Конгресса США и что в этой области «не остаётся места» для законодательства отдельных штатов или же их мероприятий против измены. К этому времени 42 из общего числа сорока восьми штатов имели собственные законы против измены, и если это решение Верховного Суда не будет отменено особым актом Конгресса, то в 42-х штатах одним ударом окажутся сметёнными все препятствия на пути к предательству, и единственной защитой страны от него останется центральное правительство, которое, как убедительно показали события 40-х и 50-х годов, сверху донизу пронизано изменниками. Решение Верховного Суда полезно, поэтому, сравнить с цитированным выше местом из «Протоколов».

И, наконец, Вторая мировая война привела к возрождению Лиги Наций, которая в своё время возникла из т. н. «Лиги принуждения к миру». Эта организация никогда не была настоящим союзом народов, будучи лишь инструментом для контроля над ними в руках тех, кто держал власть в руках. Цитированные выше заключения Сенатского Комитета США показали роль, которую играли г-да Альджер Хисс, Гарри Декстер Уайт и их сообщники в создании и организации ООН. Не подлежит сомнению, что в их намерения входило «распространение революции» на весь мир, согласно ленинскому плану, и превращение этой организации в «сверх-правительство», предвиденное «Протоколами». Тень международного режима концлагерей уже витает над её проектом «конвенции о геноциде», квалифицирующей причинение «душевного вреда» не указанным точно «группам», как уголовное преступление.

Как будет выглядеть наше будущее, зависит от того, смогут ли национальные государства одержать победу в «борьбе с изменой». Во время Второй мировой войны, как и во время первой, все ведущие политики и «премьеры-диктаторы» стран западных союзников с самого начала втайне согласились создать мировую организацию и подчинить ей их собственные национальные государства. Это был их план, а не воля их народов, чьё мнение никто никогда не спрашивал. Ни один народ никогда не выражал желания раствориться в некоем «мировом государстве», управляемом неизвестно кем. Наоборот, национальное чувство, не ослабевающее несмотря ни на какие испытания и поражения, было сильнейшим проявлением человеческого духа в 20-м столетии, оно несомненно будет расти, пока не прекратится обман народов и не потерпят окончательное фиаско все попытки обезличить их. Тем не менее, лидеры военного времени, свободные от всякого общественного контроля над их совещаниями, обменом телеграммами и телефонными переговорами, в течение всей войны продвигали осуществление проекта нового мирового порядка, руководство которым по окончании войны оказалось в руках господ Хисса и Уайта. В биографии Бернарда Баруха можно прочесть, что Рузвельт вынашивал эту идею задолго до того, как стать президентом, и даже уже нашёл для неё название «Объединённых Наций». У самого же Баруха, бессменного советника президентов, амбиции были пристине космические; его биограф цитирует его неоднократное высказывание: «Конечно, мы можем переделать весь мир». Полное отсутствие чувства человеческого смирения — наиболее характерное качество этих переоценивающих свои способности смертных. Черчилль в этом отношении производит столь же отрицательное впечатление, насколько исследователям этой эпохи импонируют его попытки отвратить печальный конец войны. В деле перестройки мирового порядка он был столь же неисправим, как и все другие, а его временами самоуверенная фразеология («Я не для того стал премьер-министром Его Величества, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи») плохо согласуются с его энергичной поддержкой плана именно такой «ликвидации» всех национальных государств.

Так в те годы, когда готовился катастрофический конец бушевавшей войны, все эти лидеры военного времени были заняты проектами переделки мира и мирового правительства. Они не в состоянии были довести войну до истинно победного конца, но были готовы перестроить весь мир: По словам Черчилля (октябрь 1944 г.), (вопросы всемирной организации навязывались теперь нам всем». Из далёкой от событий Южной Африки снова раздался призыв генерала Сматса не забыть включить в эту мировую организацию и советскую Россию; а в Вашингтоне президент Рузвельт не оставлял сомнений в том, что революционное коммунистическое государство, помогавшее Гитлеру развязать войну, должно стать «полноправным и признанным членом любого объединения великих держав в целью предотвращения международных войн». Рузвельт предвидел период «разногласий» и «компромисов», пока «ребёнок» не научится ходить. Для Черчилля же этот «ребёнок» представлялся «всемирным инструментом», и с тех пор это лишённое всякого смысла выражение стало ходячим среди лидеров военного времени. Так с помощью ещё одной мировой войны вновь возродилась «Лига принуждения к миру», а многочисленные агенты мирового эвговора прочие окозались на руководящих постах её центрального органа и вспомегатеаьных учреждений, чего и следовало ожидать в свете того, что стало теперь известным: г-да Хисс и Уайт были главарями этого могущественного клана.