– Можешь не вдаваться в подробности, я отлично все помню, – поспешил перебить Уолтер. – И нельзя ли заменить «заверещал, как девчонка, которой полезли под юбку» на что-нибудь более благозвучное?

– Нельзя! – отрезала я. – Это уже занесено в протокол.

– Ладно, проехали. По крайней мере ясно, что мы оба помним все до последней детали. – Он усмехнулся каким-то своим мыслям и продолжал, глядя на пламя в камине: – Вообще-то я хотел поговорить не о том, что именно случилось, а почему случилось.

– Почему да почему, почему да почему… – пробормотала я.

– Да. Почему ты вдруг решила меня поцеловать?

– Кто его знает, – отмахнулась я, хотя горло стеснилось и сердце застучало чаще. – Так уж вышло. На мой взгляд, ты мужик симпатичный, а вся эта выпивка в тот день…

– Ах выпивка. Ясно.

– Дьявольщина! – вырвалось у меня. – Я не хочу сказать, будто полезла к тебе с поцелуями только потому, что напилась. Просто… вот дерьмо! – Мне захотелось взвыть от беспомощности. – И вообще, почему ты вдруг взялся так глубоко копать?

Уолтер придвинулся, отобрал мой бокал, поставил на столик и взял обе мои руки в свои. Это невинное прикосновение взвинтило меня сильнее любой интимной ласки. Совершенно утратив контроль над собой, я сама не знала, что сейчас отмочу: обращусь в бегство или завалю его на диван.

– Молчать и задаваться вопросами – это не доводит до добра. Для того нам и дан дар речи, чтобы обсуждать все, что по-настоящему важно. – Он улыбнулся своей разящей наповал улыбкой, наверняка нарочно, чтобы я не могла опомниться. – По-моему, между нами что-то происходит. Я хотел убедиться, что это взаимно, прежде чем…

– Прежде чем?.. – эхом повторила я, хотя отлично понимала, что имеется в виду (никаких туманных намеков – мне нужна справка за подписью и печатью).

– Прежде чем я пойду дальше.

Я не вынесла прямого вопросительного взгляда и опустила глаза, ощущая, как вспыхнули мои щеки.

– Значит, по-твоему, между нами что-то происходит?

– А разве нет?

– Нет! – брякнул мой лживый язык.

Я заставила себя посмотреть Уолтеру в глаза в надежде, что он читает меня, как раскрытую книгу. Взмолилась, чтобы так оно и было.

«Прошу тебя, прошу! Научись никогда и ни о чем меня не спрашивать. Просто знай, что у меня на уме. Так ты избавишь нас от многих неприятностей!»

– Выходит, я ошибся.

Он поднялся, взял бокалы и вышел на кухню, а я, несчастная идиотка, осталась сидеть, сначала глядя ему вслед, а потом прислушиваясь, как льется в раковину вода. Когда оставаться в неподвижности стало совсем уж невыносимо, я встала и задом двинулась к окну, глядя на диван с таким ужасом, словно на нем лежало поверженным все мое будущее. Остановилась, только коснувшись спиной холодного стекла. В этом неживом, леденящем прикосновении было что-то от справедливого возмездия, и я стояла, принимая его как приведенный в исполнение приговор.

Вернулся Уолтер – как я полагала, пожелать мне доброй ночи и откланяться. Однако он прислонился к стене напротив. С полотенцем на плече, подсвеченный теперь уже боковым светом из кухни, он выглядел как будто даже еще сексуальнее, чем на диване перед камином.

И он хотел меня. Не просто хотел где-то там, в глубине души, а фактически выдал мне насчет этого справку за подписью и печатью – именно то, что мне и требовалось, чтобы на полном основании перейти к действию. Однако я продолжала стоять, прислонившись спиной к холодному стеклу, запрещая себе то единственное, к чему по-настоящему стремилась. Что ж, по крайней мере мне удалось подружиться с психоаналитиком. Чтобы получить столько советов за деньги, пришлось бы ограбить банк.

Уолтер улыбнулся осторожной улыбкой человека, который не знает, как быть дальше. Меня обдало жаром. Может, он все-таки прочтет мои мысли?

– Поговорим еще или хватит? – спросил он.

– Хватит, – буркнула я.

– По-моему, ты чем-то расстроена. – Он сделал шаг ко мне.

– Это мое обычное состояние!

Уолтер шагнул увереннее, попутно бросив полотенце на столик. Я буквально распласталась по ледяному стеклу. Вот он уже близко, так близко, что можно уловить аромат выпитого вина в его дыхании.

– А чем ты расстроена на этот раз?

– Сама не знаю…

Едва коснувшись стекла, Уолтер отдернул руку, воскликнув: «Ну и холод!» Самое время было перестать разыгрывать дурочку, но я даже не шевельнулась. Тогда он взял меня за руку и потянул прочь от окна. Я безропотно позволила усадить себя на диван. Он сел рядом, подогнув ногу и уронив руку вдоль спинки дивана, вплотную к моей спине. Время от времени пальцы пошевеливались, едва заметно касаясь меня и принося ощущение сродни электрическому разряду.

– Ты вся дрожишь.

– Проклятое окно, – процедила я, стиснув зубы, чтобы ненароком не застучали. – Холодное, как айсберг.

Рука скользнула мне на плечо, заставив непроизвольно (и уж совсем не к месту) сжаться. Само собой, этот воплощенный джентльмен сразу ее убрал.

– Как ты вообще? – участливо осведомился он.

– В полном порядке! – Я еще сильнее сжала зубы. – То есть, конечно, нет!

– Ты можешь по-человечески объяснить, что происходит?

Я зажмурилась и позволила заговорить опьянению:

– По-моему, дело идет к поцелую. Ведь ты хочешь меня поцеловать, правда?

Боже милосердный, избавь меня от этой пытки, любым способом! Можешь испепелить молнией, да и аневризма аорты тоже сойдет.

– Хочу. А что, не стоит?

– Еще как стоит! – заявила я, открывая глаза, чтобы решительно и без страха заглянуть в лицо неизбежности.

– Уверена? – с улыбкой поддразнил Уолтер.

– Нет.

– Какая ты все-таки странная! – Он потянулся, чтобы отвести с моих глаз упавшую прядь.

– Не обращай внимания, так, некоторая прелюдия. – Если бы можно было возненавидеть себя еще сильнее, я бы возненавидела, сейчас же я просто закрыла лицо руками. Боже мой, что я несу!

Рука снова опустилась на мое плечо. Вся на нервах, я соскочила с дивана как ужаленная, по-прежнему прижимая ладони к лицу.

– Ванда!

Услышав, что Уолтер встает с дивана, я приготовилась снова шарахнуться, но он взял мои руки и отвел их от лица. Это пригвоздило меня к месту. Приподняв мое лицо за подбородок, он заглянул мне в глаза. Я дышала как загнанный зверь, кровь бешено билась в висках. Уолтер скользнул взглядом по моему пылающему лицу, задержавшись на губах.

– Я ничего, ничего не понимаю…

– Ты подожди, я сейчас! Где-то в машине у меня валяется руководство по сексу.

– Вот и отлично! – засмеялся он. – Очень кстати. Я что-то совсем вышел из формы, просто никак не соображу, что делать. То ты на меня бросаешься, то шарахаешься. Наверное, правила изменились, а я и не заметил.

Он провел кончиком пальца по моему лицу. Ой, мамочка!

– Все дело в том, что… – я сглотнула, – тогда, у меня в квартире, мы были, можно сказать, совсем чужие. А сейчас…

– Что сейчас? – поощрил Уолтер, когда я запнулась.

– Сейчас… – Я сделала попытку поймать ускользающую мысль, но дыхание, овевающее щеку и ухо, мешало мне сосредоточиться. – Сейчас… ты мне не совсем чужой.

– Интересная мысль. – Уолтер помолчал, раздумывая. – Что ж, в этом есть какой-то смысл.

– Для меня уж точно.

– Тогда вот что. Давай притворимся, будто мы по-прежнему чужие, и поскорее. Потому что если мы не начнем целоваться самое большее через минуту, мне придется покинуть помещение.

– А ты уверен, что поцелуи требуют обсуждения? Нормальные люди просто приступают, и все.

– Я и сам раньше так думал…

Рука прошлась по моим волосам, раздвигая пряди, щекоча кожу, посылая всюду волны жара. Когда ладонь легла на щеку, я прижалась к ней, впитывая тепло, я потянулась следом, когда она отстранилась. Очень близко был слышен звук дыхания, такого же частого, как мое.

– Но с тобой все иначе… – прошептал Уолтер мне на ухо. – Так что ты просто обязана как-нибудь дать мне понять, что настал момент перейти к поцелуям.

– Момент настал.

Рука тотчас обвилась вокруг талии и привлекла меня, с силой и в то же время осторожно.

У него были на редкость мягкие и сладкие губы, но я скоро убедилась, что они умеют быть и требовательными. Как это говорится? Первая волна пришла и подняла нас на своем гребне. Господи, до чего же точно! Когда она отхлынула, у меня подкосились ноги от неожиданного изнеможения, и пришлось ухватиться за плечи Уолтера, чтобы устоять.

– Ты что?

Мне не сразу удалось ответить. Сердце металось в груди, как обезумевшая птица по клетке. Мы достигли точки невозврата. Дороги назад не было.

– Конченый я человек, вот что.

Опять мой болтливый язык! Уолтер сделал попытку отстраниться, но я только крепче прижалась к нему, потому что новая волна уже грозила накрыть меня с головой. Наши губы снова встретились. До чего свежим было его дыхание! Привкус вина был как привкус спелого винограда, сорванного прямо с кисти в благоуханном осеннем саду. Этот красивый образ оказался удивительно кстати, он провоцировал, и я обвилась вокруг Уолтера, как виноградная лоза вокруг надежного и крепкого ствола. Когда он оторвался от моих губ, я не сразу нашла в себе силы поднять тяжелые веки, а когда посмотрела на него, он улыбался.

– На этот раз можешь быть спокойна – я не стану верещать, как девчонка, которой лезут под юбку.

Разгоряченный, он выглядел еще привлекательнее, еще сексуальнее. Хотелось стиснуть его в объятиях изо всех сил, чтобы он понял, до чего он мне нравится, и я наконец позволила себе это, оттеснив некстати всплывший в памяти образ: бутылка дорогого французского вина рядом с пакетом бормотухи. Я даже ухитрилась хихикнуть над этим образом.

– Только учти, я не занималась любовью три года.

– Ничего страшного. Это как умение ездить на велосипеде – в нужный момент всплывает в памяти.

– Да я не об этом, глупый! Три года, понимаешь? Три года!

Я подчеркнула невообразимую продолжительность этого срока, в два рывка сдернув с Уолтера галстук.

– Ты потрясающая!

– Ни слова больше, мой Ромео. Надеюсь, ты проникся тем, сколько времени я потеряла? Давай наверстывать!..

В первый раз это было как утоление давнего и мучительного голода: скорей, скорей, все один сплошной неистовый рывок. Второй раз был более медленным, осознаннее, более протяженный и гармоничный (во всяком случае, мы не сшибли журнальный столик). Третий длился еще дольше, этакая долгая дорога к познанию друг друга, полная прикосновений и ласк. Потом, так и не разжав объятий, мы впали в сладостное оцепенение прямо на ковре перед камином, где теперь лениво мерцали последние угольки.

Когда мы продрогли, Уолтер снова развел огонь. Принес покрывало и набросил на меня. Затем забрался под него и с удовлетворенным вздохом устроился поуютнее, прижавшись грудью к моей спине и зарывшись лицом в волосы.

– Было здорово, правда? – Он не столько спрашивал, сколько констатировал факт.

– Мм… – только и удалось вымолвить мне в знак согласия.

Некоторое время мы лежали молча, глядя на огонь и наслаждаясь чувством покоя и довольства, когда вдруг, уже в полусне, Уолтер проговорил: «Люблю тебя…»

Он, должно быть, уснул сразу после этого, но мои глаза раскрылись на всю ширь, и никакое усилие уже не заставило бы их закрыться.

Он обращался не ко мне. Я не так много для него значила, чтобы говорить такое. Для меня, я знала, не было места в его жизни и скорее всего не могло быть в принципе. Это вырвалось случайно, по привычке – наверное, именно с этими словами он засыпал, когда была жива Мэгги. Он даже не сознавал, конечно, что говорит.

Зато я сознавала, и еще как. Лежала, смотрела на огонь и пыталась остановить слезы, но они все равно текли. Не скажи он это, я бы осталась и с радостью уснула в его объятиях. Однако слова прозвучали и разрушили уютный кокон, в котором я находилась. Снова вспомнилось, что я всего лишь временно занимаю чужое место, а тот факт, что оно уже никому не принадлежит, дела не менял. Надо бежать, думала я. На этом доме свет клином не сошелся, есть и другие места, где можно укрыться от Джорджа. Оставшись здесь, я поставлю на карту больше, чем могу себе позволить потерять.

И я покинула уютное кольцо мужских рук, каменея каждый раз, стоило лишь Уолтеру шевельнуться. Но он повернулся на спину и уснул еще глубже. Торопливо одевшись, я укрыла его получше. Он только вздохнул во сне. Тогда я опустилась на колени и коснулась губами его губ, давая ему шанс все-таки проснуться и удержать меня. Но и это его не разбудило. Минут пять я сидела рядом, стараясь запомнить его мирно спящим, потом поднялась к себе за вещами. Ключ оставила на кухонном столе. Словно сговорившись с судьбой, дверь закрылась за мной совершенно бесшумно. Слезы полились снова, когда я шла к машине, и не иссякали почти шесть часов, пока я кружила по извилистым улицам Хейстингса в ожидании утра.

В девять часов, измученная сверх всякой меры, я решила, что уже можно нанести визит, и постучалась в дверь дома Элизабет. Одного взгляда на меня ей было до-статочно, чтобы понять, что дело плохо. Она молча отвела меня в комнату над гаражом и ушла, а я впала в тяжелый сон, который длился почти двенадцать часов.

В дверь постучали. На часах было семнадцать минут десятого.

– Войдите! – прохрипела я.

Вошла Элизабет с кружкой чего-то горячего. Язык был как пергаментный, поэтому я ограничилась тем, что приглашающим жестом похлопала по постели. Она уселась и протянула мне кружку. Это был горячий шоколад.

Довольно долго царило молчание. Я прихлебывала напиток, прислушиваясь к тому, как сознание пробуждается от дремотного оцепенения.

– Хочешь поговорить? – спросила Элизабет, когда кружка опустела. – Я вроде как неплохой психоаналитик.

– А не о чем говорить, – усмехнулась я. – Просто пришло в голову, что самое время удалиться по-английски, пока дело не зашло слишком далеко.

– Зашла дальше, чем собиралась? – с пониманием уточнила она.

– Упс! В точку! – Я залихватски прищелкнула пальцами и расхохоталась как можно циничнее.

Элизабет обвела взглядом комнату, предоставленную мне для ночлега.

– Извини за все это. Свекровь постаралась. Мне бы и в голову не пришло сделать стены желтыми. – Она передернулась. – Фу!

Вселяясь, я совершенно не обратила внимания на окружающее и лишь теперь огляделась. Это было просторное помещение с двумя дверями: порог одной я переступила, поднявшись по лестнице на крышу гаража и оказавшись на крохотной лестничной площадке; другая, как выяснилось, вела в ванную. Двуспальная кровать не торчала посредине, а уютно пристроилась в углу. У окна стоял простой стол, в другом углу – шкаф в том же стиле, рядом с ним – комод, одновременно служивший туалетным столиком. Дощатый пол был прикрыт тканым ковром, очень похожим на деревенский половик, только большим и квадратным. Общее впечатление складывалось на редкость приветливое, как от чистенького деревенского домика. Лучшего места, где женщина может спрятаться от злого мужа, нельзя было и придумать.

– А мне нравится, даже очень, – честно призналась я. – Сколько возьмешь за постой?

– За постой ничего, – пожала плечами Элизабет. – Вот если захочешь остаться насовсем, тогда и поговорим. Давай не будем далеко заглядывать.

– Давай не будем. – Я благодарно улыбнулась.

– Вот ключи абсолютно от всего. – Она положила на стол целую связку. – Кухня и гостиная в твоем распоряжении, будь там как дома. И вообще, заходи в любое время. Детям не терпится с тобой познакомиться.

Когда дверь за Элизабет закрылась, я полежала, вначале прислушиваясь к затихающим шагам по лестнице, потом провожая взглядом сполохи огней проезжающих машин на потолке, и сама не заметила, как снова уснула.

Следующие три дня я провела в добровольном затворничестве, выходя только в магазин за питьевой водой и апельсинами, на которых могла сидеть месяцами. Не хотелось ни видеть кого-то, ни говорить с кем-то. Уважая мое настроение, Элизабет не навязывала свое общество.

В ящике стола нашлись бумага и ручка, и на третий день я отдала должное эпистолярному жанру: писала письма без адреса, просто чтобы высказать то, что приходило на ум или вспоминалось.

О том, например, как мы с отцом на Рождество засиживались допоздна в ожидании фильма «Филадельфийская история» (того прежнего, с Кэтрин Хепберн), который почему-то каждый раз показывал один из каналов. Или о том, как однажды мы с мамой (мне тогда было двенадцать) решили сами сшить костюм на Хэллоуин и какой это был жуткий провал. О школе танцев и о том, как мисс Мария (по-настоящему Магда, эмигрантка из Венгрии) хватала мой многострадальный подбородок всей пятерней и провозглашала басом: «Никогда, никогда я не видела такого жизнерадостного ребенка!»

И это была чистая правда. Я росла на редкость жизнерадостной и имела к тому все основания – единственный ребенок любящих, счастливых в браке родителей. Отцовская практика разрасталась, я могла позволить себе все, что хотела, и тем не менее рано научилась ценить радость собственного приработка, своих небольших, но независимых денег, научилась тратить их со вкусом и удовольствием (к примеру, на джинсы от лучших модельеров и деликатесы из фирменных магазинов). Почему же все так обернулось? Каким образом беззаботная, грациозная девочка, восхищавшая своими пируэтами строгую мисс Марию, превратилась в сварливую, озлобленную на весь мир женщину?

Снова и снова я задавала себе этот вопрос, но ответа не находила. Помнится, учителя предсказывали мне блестящее будущее, а потому считали своим долгом придираться по поводу и без повода. «Ты очень одаренная, Ванда, и, приложив достаточные усилия, сможешь стать кем захочешь. Ты уже выбрала себе профессию? С твоими способностями следует с детства стремиться к цели».

Увы, такой цели у меня не было. Мне легко давались как точные, так и гуманитарные науки, но не было особых предпочтений. По математике и родному языку я шла блестяще, неплохо справлялась и с факультативными предметами, но ничто не привлекало меня больше остального. Я даже не понимала, чего от меня, в сущности, хотят, почему все время повторяют, что я могу добиться того и этого, достигнуть той и этой высоты. Когда по результатам школьного опроса «Кто из выпускного класса добьется в жизни успеха» я обошла Анни Маги, претендентку на золотую медаль, и снова попала под ливень восхвалений, то так прямо и спросила преподавательницу английского: почему ко мне лезут, почему не оставят в покое?

– Потому что за такими, как ты, будущее, – ответила миссис Никки, заговорщицки мне подмигнув. – Талантами нельзя разбрасываться. Мы хотим гордиться тобой, так что, уж пожалуйста, не разочаруй нас.

Гордиться, ха-ха! Свои лучшие годы я потратила на никчемный брак и в тридцать два не могу похвастаться ничем, вообще ничем. Живу из милости под чужой крышей, прячусь от человека, который мечтает меня убить, а в голове ничего, кроме несуществующей музыки. Интересно, что бы сказала миссис Никки, если бы нам довелось встретиться? Вряд ли бы ей удалось выразить свое разочарование с помощью одних только допустимых в обществе выражений.

Излагая все это на бумаге (так сказать, выражая весь ужас в словах), я пришла к выводу, что существует две точки зрения на ситуацию. Первая: я – неудачник по определению, а значит, все было просто обязано пойти кошке под хвост. Вторая: из страха не оправдать чужих ожиданий я снова и снова бросала в сортир свои шансы, снова и снова спускала воду, пока не смыла без остатка все, чем меня так щедро облагодетельствовала природа.

Короче, спасибо за участие. Победитель уже известен. Это не вы. Собрав всю писанину вместе, в виде «шапки» я добавила такой абзац:

«Добро пожаловать в мою личную страну пророчеств, которые никогда не сбываются. Я снабдила бы вас путеводителем, но, к сожалению, забыла его составить, а если бы и составила, он не стоил бы ломаного гроша. Так что если заблудитесь, выбирайтесь сами».

К тому времени руку у меня ломило до самого плеча, а почерк превратился в неудобочитаемые каракули, но еще нужно было дать моему опусу в письмах название.

Подумав, я вывела на первом чистом листе: «Ванда Лейн, самый бестолковый человек на планете», отложила написанное и отправилась в ванную со своей новой зубной щеткой и опять-таки чужим полотенцем.

Элизабет постучала, когда я выходила из ванной. Даже после прохладного душа все еще слишком взвинченная несколькими часами самокопания, я рывком распахнула дверь и забегала кругами по комнате: там поправила подушку, тут плотнее задвинула ящик, заново уложила содержимое сумки, вываленное на постель в поисках зубной щетки. Такая бурная активность не может не настораживать, поэтому гостья переступила порог не без некоторой опаски. Покончив с уборкой, я сорвала с головы полотенце и принялась яростно сушить волосы.

– А я было собралась устроить тебе разнос за вялость и пассивность, – хмыкнула Элизабет. – Вижу, что опоздала.

Она уселась на единственный стул, а я, оставив наконец в покое волосы, бросила полотенце на груду грязного белья и плюхнулась на постель.

– Извини, что так долго не вылезала отсюда. Чтобы взять себя в руки, требуется время. Но дело уже сдвинулось с мертвой точки – мне гораздо лучше. По крайней мере уже есть кое-какие идеи насчет того, что я делаю не так – оказывается, почти все.

Я тарахтела, как курьерский поезд на предельной скорости. Элизабет слушала с выразительно поднятой бровью.

– Раз дело пошло на лад, думаю, ты уже не против поговорить об Уолтере Бриггсе?

Самый звук этого имени мгновенно лишил меня дара речи. Я думала об Уолтере, думала почти непрерывно, вопреки всем доводам рассудка вплетая его образ в картины воображаемого будущего, но имя так резануло слух, что картины эти лопнули мыльными пузырями, да и из меня самой основательно выпустило пар.

– Я видела его сегодня, – безжалостно продолжала Элизабет. – Он очень встревожен.

– Надеюсь, ты не сказала, что прячешь меня? – спросила я полным подозрения, осипшим голосом (тема нервировала меня отчаянно).

– Нет, конечно, – отмахнулась она. – Сказала только, что мы встретились и поговорили и что у тебя все в порядке.

– Спасибо…

Я откинулась на подушки, ежась и нервно пошевеливая пальцами скрещенных ног, не решаясь встретиться с Элизабет взглядом.

– Ты так и не расскажешь, что между вами произошло?

– Как-нибудь потом, ладно? Сейчас мне некогда. Дел по горло.

– Каких еще дел?

– Не могу найти твои наклейки. Оторвешь еще стопку?

Она кивнула и сразу вышла, а минут через пять вернулась с парой бутылочек диетической колы, пачкой фломастеров и двумя неначатыми стопками наклеек. Зубами стащив колпачок с красного фломастера, невнятно произнесла:

– Ну-ш, приштупим?

– Только я не знаю, как начать, – призналась я.

– Я шама.

Она наконец выплюнула колпачок. С минуту что-то выводила на верхнем листке, потом оторвала его и протянула мне. Там стояло аккуратное «Найти работу».

– С этого и начнем.

Листок занял место над кроватью. Оглядев дело рук своих, Элизабет удовлетворенно кивнула.

– Обрести себя заново – это не шутка. С одной стороны, требуется тщательное планирование, с другой – периодические всплески интуиции, и все это нанизывается на первичную структуру с большой степенью свободы. На этом этапе как раз и выдвигаются всевозможные, порой самые неожиданные задачи по усовершенствованию себя самой.

– У меня нет времени на «всевозможное» и «самое неожиданное», – угрюмо возразила я, чувствуя, как голова пухнет от этих заумных рассуждений.

– Я говорю вообще, в принципе. Когда задачи определены и записаны, дается время на их оценку. Чем больше задач, тем яснее вырисовываются основные тенденции. Затем все их многообразие сводится к десяти жизненно важным. В их совокупности как раз и заключается то, что на самом деле необходимо, над чем стоит работать. Добейся этого – и все! Перед нами новенькая, готовая к жизни Ванда.

Я не без труда захлопнула отвисшую челюсть.

– И ты утверждаешь, что в твоем случае это сработало?

– Ну… я еще в процессе. Хватит разговоров! Давай пиши.

К одиннадцати часам вечера, когда с писаниной было покончено, мы сидели по-турецки на кровати, заваленной скомканной бумагой, и с каким-то благоговейным страхом созерцали стену, испещренную желтыми квадратиками наклеек, которым вроде как полагалось в корне изменить мою жизнь.

– По-моему, я спятила именно тогда, когда позволила себя в это втянуть.

– Если помнишь, мне не нравится слово «спятила».

Я запустила в Элизабет подушкой, на которую опиралась локтем. После еще нескольких минут благоговейного созерцания стены она спросила:

– Когда ты намерена снова встретиться с Уолтером? Не тяни слишком долго, он в самом деле ужасно тревожится.

– Не сейчас. Не могу же я хвататься за все сразу. Вот достигну своих целей, тогда посмотрим. Если новая Ванда не придется ему по душе, что ж, переживу. Я не могу вернуться к нему такой, как сейчас. Нет ничего хуже, чем комплекс неполноценности.

– Разумно.

– Элизабет!

– Что? – Она неохотно отвела взгляд от наклеек.

– Обещай, что не скажешь Уолтеру, где я скрываюсь. Если будет спрашивать, говори, что со мной все в порядке.

– Обещаю. И не нужно так жалобно смотреть. Я умею держать слово. Скажи лучше, с чего ты хочешь начать.

– Понятия не имею. – Я окинула взглядом громадьё своих планов. – Их чересчур много, этих задач. Может, выберешь какую-нибудь наугад?

– Пожалуйста.

Привстав с закрытыми глазами, Элизабет пошарила рукой по стене и сорвала наклейку. Я приняла желтый квадратик не без внутреннего трепета.

– Ну, это проще простого!

– А что там?

Я показала надпись «Найти работу», и мы разразились дружным смехом.

– Завтра тебе придется поднатужиться, дорогая моя Ванда.

– Да уж поднатужусь.

– Тогда до завтра. – Элизабет спрыгнула с постели, стащила меня за руку и стиснула в объятиях. – На завтрак – между прочим, он здесь в половине седьмого – будут блинчики с черничным вареньем. Не вздумай проспать. Учти, я приду и пинками выгоню тебя из постели.