Тут я, само собой, пустила слезу.

Да и как не плакать над одинокой приживалкой, которой некуда податься на Рождество и остается лишь с горькой завистью смотреть по «ящику» на чужую предпраздничную суету. Это даже не слезливая мелодрама, это уже конец всему. Рука сама собой потянулась к старому другу Альберту, стоявшему нетронутым в центре журнального столика. А я-то, дура, надеялась обойтись без его поддержки!

Два часа спустя, разрумянившись от «капельки крепкого», я смотрела «Поменяться местами» с очень, очень неприятным чувством, что попала в категорию «полный нуль» и уже никогда оттуда не выберусь. Это чувство висело на мне кандалами с чугунным ядром.

Уснув на диване пьяным сном, я тем не менее открыла глаза с первыми рассветными лучами. Голова трещала как сумасшедшая, желудок ходил ходуном, и было совершенно ясно, что я слишком стара для таких эскапад, что у меня просто нет уже на это здоровья. Кряхтя и охая, я побросала в мусорное ведро остатки своих припасов и недопитую бутылку, вынесла ведро на улицу и вывалила все в бак, лишь чудом ухитрившись в последний момент спасти старину Альберта. В конце концов, отец был прав: бывает, что никак не обойтись без капельки крепкого. Я припрятала друга дней моих суровых в бар Элизабет, в самый дальний угол, отлично зная, что однажды возблагодарю Бога за собственную предусмотрительность.

Итак, «марсы» и «сникерсы» перекочевали в мусорный бак, а пожар в желудке был погашен стаканом свежего апельсинового сока. Однако лучше мне не стало. Занять себя было решительно нечем. После получаса метаний по дому я отправилась в «Уолмарт» и купила там кроссовки, ветровку с мобилизующей надписью «Тебе все по плечу!» и тренировочные штаны с двойной белой полосой по бокам. Если бы не жирок во всех местах, где ему свойственно откладываться, меня могли бы принять за ярую спортсменку.

Утро, можно сказать, только началось, так что смело можно было выходить на свой первый забег. Я без проблем одолела подъездную аллею (метров пять), но на выходе заметила, что с ветровки свисает бирка, стала ее отрывать и зацепилась ногой за колесико мусорного бака. Только чудом удалось не ссадить обе коленки. Такое начало не внушало особых надежд.

К счастью, мои тренировочные штаны были не только с полосками, но и с блестками, так что вполне могли сойти за модный прикид, даже в ансамбле с ветровкой. В смысле, я не выглядела как стопроцентная бегунья, так что в конце улицы, когда в груди начало хрипеть и свистеть, я благоразумно перешла на шаг. А что? Есть же такой вид спорта – ходьба, а к моему типу внешности он подходит намного больше, чем бег, пусть даже трусцой.

Некоторое время я занималась спортивной ходьбой, по возможности избегая настоящих спортсменов, которых, оказывается, тут хватало (как-то не хотелось, чтобы пошли слухи об идиотке в блестящих штанах, у которой заплетаются ноги и похрустывают коленки). Было не так холодно, чтобы посинел нос, но и не настолько тепло, чтобы вспотеть с непривычки. Попутно я пялилась по сторонам, разглядывая окрестности. Названий улиц я не знала и потому называла каждую в зависимости от впечатления: «Так-Себе-драйв», «Уже-Лучше-лейн» и «Очень-Мило-стрит».

И вдруг, где-то посредине «Мило-Аж-Тошно-сквер», я увидела нечто, буквально поразившее мое воображение. Первой взору открылась лужайка, вернее, безупречно ухоженный газон, над которым курился волшебно легкий утренний туман. Однако такое видишь сплошь и рядом, но в здешнем тумане плавало слово «продается». Я присмотрелась, чтобы убедиться, что оно все-таки на чем-то написано, и против воли двинулась в ту сторону. Знак был водружен у двери гаража на одну машину. Словно во сне, я достала из прикрепленной к нему пластиковой коробки лист плотной бумаги.

«Полы из настоящего дерева».

«Камин».

«План помещений».

Вчитываться я не стала, просто подошла к окну и прижалась носом, стараясь разглядеть что-нибудь сквозь щели в ставнях. Дом был пуст – это все, что мне удалось выяснить, но «полы из настоящего дерева» поблескивали загадочно и многообещающе. Лист я сложила до компактных размеров, спрятала в карман своих псевдотренировочных штанов и снова занялась спортивной ходьбой, теперь уже в обратном направлении. При попытках воссоздать дом в памяти перед мысленным взором являлся мой, лично мой воздушный замок, и сердце сладко трепыхалось в груди.

Полчаса прошло в надеждах и мечтаниях, а когда я наконец поняла, что умираю с голоду, и включила чайник, чтобы развести овсянку, зазвонил телефон. Зная, что мне лучше не соваться к нему с открытым пакетиком, я предоставила инициативу автоответчику. Устройство щелкнуло, прокрутило обычную ерундистику насчет «оставьте сообщение после сигнала», и когда я уже совсем расслабилась, послышался до боли знакомый голос:

– Элизабет, это Уолтер Бриггс. Мне срочно нужно видеть Ванду. Если знаешь, где она, то скажи, потому что дело серьезное…

– Ванда слушает! В чем дело? – В своем отчаянном рывке к телефону я сильно ушибла коленную чашечку. Сердце грохотало в ушах так, что брали сомнения: а удастся ли вообще что-то расслышать? И правда, ответ потерялся в этих ударах кузнечного молота. Я прижала трубку с такой силой, что в ухе хрустнуло. – Что-что?!

– Я говорю: хорошо, что нашел тебя.

Голос показался мне необычным. От напряжения я взялась наматывать шнур на руку и чуть не вырвала его из розетки.

– Что-то случилось?

– Тебе придется приехать в Хейстингскую больницу. – Тут я приглушенно ахнула. – Соизволил объявиться твой бывший муж.

Уолтер ждал меня у главного входа. В джинсах и куртке, которую трепал свежий ветерок, с руками в карманах, он ничуть не напоминал солидного адвоката и, вообще говоря, выглядел поразительно молодо. Заметив меня, он пошел навстречу.

– Привет! – Улыбка была такой же странной, как и голос. – Все в порядке? Здорова?

– Как бык! – хмыкнула я, не скрывая досады (когда полчаса назад я потребовала подробностей, Уолтер заявил, что это не телефонный разговор). – Можно наконец узнать, в чем дело?

– Поговорим внутри, там теплее.

Он взял меня за локоть и повлек в вестибюль. Двери с легким шипением раздвинулись при нашем приближении.

– Послушай, – сказала я, пытаясь унять дрожь, – если хочешь для начала поиграть у меня на нервах, то учти: хорошенького понемножку! Результат налицо, разве не видно?

Вместо ответа Уолтер усадил меня в скрипучее креслице, первое в длинном, словно киношном, ряду. Сел и сам. Лицо его несколько обострилось со времени нашей последней встречи, взгляд был совершенно непроницаемым. Все это подтверждало мои подозрения, что хороших новостей ждать не приходится.

– Должен тебе сказать, что мой друг, частный сыщик, проделал отличную работу. Выследил все-таки твоего благоверного.

В голове у меня сменялись сцены одна другой ужаснее: поножовщина в мрачной забегаловке, сопротивление при аресте, наезд по пьяной лавочке на женщину с ребенком. Но так или иначе, кто-то пострадал настолько, что оказался в больнице. Возможно, этот кто-то боролся сейчас за жизнь.

Наверное, я побледнела, потому что Уолтер протянул руку, в которую я судорожно вцепилась.

– Разумеется, мы не можем быть до конца уверены, что это именно Джордж, но если это так, то он здесь, рядом.

Теперь мне рисовались сцены ужасающего разгрома в квартире, выломанная дверь, перепуганная консьержка. Вот Джордж терроризирует ее и соседей, выспрашивая, где я прячусь…

Уолтер что-то сказал, но я не отреагировала.

– Ванда! – Он приблизил лицо почти вплотную к моему, встревожено заглянул в глаза. – Ты поняла? Предстоит идентифицировать тело.

– Тело! – ахнула я, прижав руки к щекам. Бедная, несчастная миссис Фориньи!

Да, но почему я? У нее в городе полно родственников…

Внезапно стало очень тихо, словно весь окружающий мир затаил дыхание. До меня наконец-то, с большим опозданием, дошло. Возможно, дошло сразу, как только я услышала странный голос Уолтера по телефону, но я просто боялась поверить.

Джордж был мертв, и это его тело мне предстояло идентифицировать.

– Ясно.

Мы поднялись одновременно.

– Ты уверена, что готова к этому? – Уолтер тронул меня за плечо. – Если нужно время, мы можем…

– Время? А как, по-твоему, к этому готовятся?

Ничего больше не сказав, он подвел меня к регистрационному столу, выяснил, где находится морги как туда добраться, объяснил, кем я прихожусь покойному, – короче, вполне управился сам, без моего участия.

По дороге к моргу я наконец узнала неблаговидные детали всей этой истории. Судя по всему, Джордж какое-то время мотался по штатам. Частный сыщик напал на его след в Канзасе, но снова потерял Джорджа в Миссисипи. Только три дня назад, чисто случайно, он узнал, что некто с Аляски арестован в Хейстингсе, и немедленно навел справки по своим каналам. Действительно, арестованного звали Джордж Льюис. Сутки отбыв в полиции, он был помещен в ту самую ночлежку Рэндалла П. Маккея, куда я так неосторожно сунулась в поисках Санта-Клауса. Той же ночью он умер во сне.

Оставалось только убедиться, что данный конкретный Джордж Льюис – мой бывший муж.

Мы спустились на несколько подземных этажей, прошли длинным, узким и невообразимо унылым переходом и оказались в помещении, стены которого сплошь состояли из железных дверец. Взявшись за одну из них, санитар вытянул полку, тоже сплошь металлическую, откинул с тела простыню, и я увидела.

Есть такое клише: «Он был в точности таким, как я его помню!» Уж не знаю почему, но так всегда говорят о тех, кто приземлился в морге. У предъявленного мне мертвеца был характерный шрам над левым глазом (Джордж обзавелся им в драке, еще до нашего знакомства) и родинка на подбородке, немного похожая на запятую. Но этим сходство и ограничивалось. В своем холодном, одеревеневшем состоянии этот человек выглядел поразительно миролюбиво, а Джордж был каким угодно, только не миролюбивым. Просто не верилось, что смерть может изменить так кардинально.

– Ну что, мэм? – нетерпеливо осведомился санитар. – Подтверждаете, что этот человек – ваш муж?

– Бывший муж, – автоматически уточнила я. – Да, это он.

– Кого-нибудь еще извещать нужно?

– Нет.

Это была правда: Джордж сбежал из дому еще подростком и с тех пор не поддерживал с семьей никаких отношений. Я понятия не имела, кто его родители и где они проживают.

Неожиданно для себя я пошатнулась. Уолтер крепче сжал мой локоть.

– Хочешь присесть?

– Просто уведи меня отсюда! – потребовала я высоким, рвущимся голосом женщины на грани истерики, зная, что еще минута – и сползу на пол бесполезной грудой. – Ведь опознание закончено? Ну так пойдем же!

Мы двинулись прочь, сначала по переходу, потом вверх на лифте. Миновав путаницу госпитальных коридоров, наконец оказались снаружи, во внутреннем дворике с клумбами поздних цветов, вечнозеленым кустарником и статуей Девы Марии в самом центре.

Отыскав скамью в уголке между рододендронами, Уолтер помог мне усесться и примостился рядом. Мы оказались лицом к статуе, и я уставилась на нее, пытаясь понять, что именно чувствую. Уолтер застыл рядом в полной неподвижности и сам казался неодушевленной фигурой в этом царстве скорби.

Не скажу, что воспоминания захватили меня, но они проплывали в памяти яркими обрывками. Джордж-ухажер покупает нам обоим выпивку в «Пеппи», отлично зная, что по возрасту мне это еще не положено. Джордж-супермен мчится по шоссе с недозволенной скоростью, а я, молодая дуреха, держу его за талию, прижимаюсь всем телом и наивно верю, что с нами просто не может случиться ничего плохого. Джордж-супруг сверлит меня взглядом, полным беспричинной ненависти и ярости.

Оказывается, я помнила все, кто муже помнила очень живо. Как он набросился на Молли. Как мучил меня, связанную, и как я преуспела тогда в умении подняться над собственным телом и смотреть на него с недосягаемой высоты, как на чужое, – преуспела настолько, что едва сумела вернуться. Что помогло мне тогда? Да просто я поняла, что он не имеет права надо мной издеваться. Никто, мать твою, не имеет такого права!

Теперь Джордж получил свое.

– А ведь я думала, что почувствую себя счастливой, когда это случится…

Голос был чужой, слова рождались сами собой, где-то очень глубоко, так что их не нужно было обдумывать, не нужно подбирать, и обращалась я не к Уолтеру и даже не к Деве Марии, с которой не сводила взгляда, а к себе самой.

– Годами надеялась… молилась, чтобы так вышло. Может, это и нехорошо, но это правда. А теперь, когда мои молитвы услышаны, я не ощущаю не только счастья, но даже облегчения. Только печаль.

– Конечно, печаль, что же еще? – негромко заметил Уолтер, как всегда, проявив здравомыслие. – Ты ведь когда-то любила его.

– Если любила, то почему не могу ненавидеть? И вообще, дело не в этом! Ведь Джорджа больше нет. Где же радость по этому поводу?

Ответа я не ждала и, в общем, не так уж в нем и нуждалась. Я ждала своего крещендо – сейчас оно пришлось бы кстати, как никогда раньше, обрело бы смысл как погребальная музыка. Мне было просто необходимо, чтобы хоть что-нибудь обрело смысл. Увы, в тот момент смысла не было ни в чем: ни в смерти Джорджа, ни в присутствии Уолтера, ни даже в статуе Девы Марии посреди холодного внутреннего дворика больницы.

– Может, мне грустно потому, что он любил меня, – сказала я со вздохом. – Негодяй, подлец, гнусный ублюдок, садист, он любил меня. По-своему, но любил, единственный мужчина во всем мире. Смешно, правда?

– Нисколько.

– И вот поэтому вместо облегчения, что не нужно больше бояться и прятаться, я опечалена тем, что эта любовь мертва. Понимаешь? Мертва единственная любовь, которую мне суждено было встретить.

Рука легла на мое плечо, обняла меня, и я наконец разрыдалась. Все слезы, пролитые мной в жизни, не могли сравниться с этим потоком и с болью, которую я при этом испытывала. Жизнь и смерть, любовь и ненависть – все это обрушилось на меня стопудовым грузом, и было страшно, что этот груз меня раздавит.

– Ничего, – говорил Уолтер. – Ничего. Это была не последняя любовь. Придет другая.

Когда все слезы были выплаканы, мы еще долго сидели обнявшись, пока я не ощутила, что совершенно окоченела. Я так и не переоделась тогда, только сняла ветровку. Уолтер набросил мне на плечи куртку, оставшись в поношенной футболке с надписью «'Толлинг Стоунз". Кругосветное турне. 1986». Это заставило меня улыбнуться – значит, и в его гардеробе водились сомнительные вещицы.

По коридорам больницы мы шли все также в обнимку. На стоянке я попыталась было снять куртку, но Уолтер меня остановил.

– Оставь. Я заберу ее позже.

Не в силах искать смысл в его словах, я просто кивнула, совершенно измученная этим днем. Меня только и хватило на то, чтобы опустить стекло и прошептать:

– Спасибо…

– Не стоит благодарности, – ответил он серьезно. – Рад, что тебе не пришлось пройти через все это в одиночку.

– Да нет! – встрепенулась я. – Спасибо за все. Я же знаю, что со мной наплачешься. Не умею принимать помощь и заботу.

– Ничего, обойдусь.

– Да, и еще: ради Бога, прости!

Уолтер кивнул, хотя видно было, что ему хочется уточнить, за что я прошу прощения. Что первой поцеловала его тогда? Что улеглась с ним в постель? Что сбежала среди ночи? Или за все, вместе взятое? Уезжать на такой ноте было бы нелепо.

– Можно тебя кое о чем попросить?

– О чем угодно.

– Не бросай меня, ладно?

Мои глаза снова наполнились слезами, которые я попыталась незаметно смигнуть, ругая себя на чем свет стоит: «Дура, вот дура! Ничего-то ты не умеешь!»

Открыв дверцу, Уолтер потянул меня за руку с водительского сиденья, обнял и крепко прижал к груди.

– Я и не собирался.

Возвращалась я практически на автопилоте. Только легкий аромат, поднимавшийся от куртки Уолтера, – невыразимо родной, чудесный аромат – помогал не отключиться прямо за рулем.

Воскресным утром я открыла глаза на диване – вопреки полному опустошению забыться сном в собственной постели мне так и не удалось, поэтому я пробралась в темную гостиную и тихонько смотрела «Мир животных». Уснула в компании акул, а проснулась среди голых бабуиновых задниц – не самое приятное утреннее зрелище.

Первым делом я вышла к овощному магазину, порылась в груде пустых коробок из-под бананов и отобрала пару покрепче. Полчаса спустя, держа в каждой руке по коробке, я переступила порог своей квартиры.

Эта часть Хейстингса была, как обычно, окутана загадочной дымкой, и мне невольно вспомнилось, как мы с Уолтером стояли на балконе после «первого поцелуя» и как все было тогда сложно и, в общем, тоже загадочно. Прошло-то всего несколько недель, а столько всего успело произойти…

Отдавшись воспоминаниям, я не заметила лежащего на полу конверта, наступила на него и, поскользнувшись, лишь в самую последнюю секунду удержалась. Бросив коробки, подняла конверт. Он был обычный, для деловых писем, и на нем корявым почерком Джорджа было нацарапано «Ванде». Судя по тому, как он был помят и исцарапан, подсунуть его под дверь стоило больших усилий. Смотри-ка, а я-то думала, что утепление ни к черту, раз уж из-под двери сквозит.

Я нагнулась за белым прямоугольником.

– Ну и задницу ты отрастила – прямо как бампер у джипа!

Понятное дело, это был мой старый приятель, почтальон Мэнни.

– Имеешь что-то против больших задниц?

– Боже упаси! Наоборот, хочу сказать, что нельзя среди бела дня стоять кверху такой роскошной задницей. Иного мужика может и удар хватить!

– А чего ради ты приперся? По воскресеньям почту не разносят.

– Да крутился тут на днях один поганец. Миссис Фориньи вызвала полицию, а поганец как нутром почуял, смылся до того, как копы приехали. Ну, она и попросила меня присмотреть за твоим жильем. Не самой же ей с ним связываться, как-никак женщина! Хотелось бы знать, где тебя носило все это время. Выкладывай, как на духу!

– Да так, мелкие неприятности. Пришлось на время залечь на дно.

– Из-за того поганца? – помрачнел Мэнни.

– Из-за него.

– А если он вернется?

– Не вернется.

– А ты, значит, вернулась? – поинтересовался почтальон. – Насовсем?

– Нет, только за вещами. Нашла кое-кто получше этой дыры.

– Ага. – Мэнни понимающе кивнул. – Давно надо было. Такая головастая девчонка – и в таких трущобах. – Он подмигнул и дал мне увесистого шлепка по заду. – Ты давай там, не кисни!

Наградив его ответным тычком под ребра, я направилась было в квартиру, но обернулась.

– Мэнни!

– Ну, чего тебе еще?

– Если надумаешь бросить жену, дай мне знать, ладно? Мы уже вроде как спелись, дело за малым.

– Ух ты, вертихвостка!

Похохатывая, почтальон вышел, а я прикрыла дверь и начала наконец упаковывать вещи.

В тот же день, ближе к вечеру, я вышла из ванной в жилище над гаражом и задумчиво оглядела имущество, которое сочла достаточно ценным, чтобы прихватить с собой в новую жизнь. Его было не так уж много, в основном книги и репродукции картин. Все остальное я отвезла в ближайшую женскую ночлежку.

Вытирая волосы, я переводила взгляд с одной наклейки на другую, заново оценивая еще не достигнутое.

«Сменить прическу».

«Повидаться с родителями».

«Сделать что-нибудь стоящее».

«Выяснить название музыки в голове».

«Понять, чего я хочу от жизни».

«Сказать Уолтеру».

Дойдя до последней, я в очередной раз пожалела, что дала себе клятву не браться за это, пока не добьюсь всего остального. Ведь всего-то и требовалось – позвонить и предложить встретиться. Уолтер примчался бы молнией, схватил меня и стиснул в объятиях, щедро отдавая и ничего не требуя взамен. Боже, какое это было бы облегчение!

Но мне тоже хотелось не брать, а отдавать, и именно поэтому следовало нести свой крест до конца.

Некоторое время я стояла, раздираемая противоречиями, потом завалилась на постель и уставилась в потолок. Не лучше ли махнуть на все рукой и позвонить? Что, если это самое «обретение себя заново» – всего лишь расхожая чушь, которой кормят своих пациентов психоаналитики? Даже если они сами в это верят. Это вовсе не значит, что и я должна на это покупаться. А я купилась, воспользовалась этой чушью как доводом, чтобы избегать Уолтера. Но времена изменились, и мне больше не хочется ею избегать – наоборот, хочется, чтобы наши отношения развивались.

Все, к черту наклейки!

Вздохну наконец свободно.

Я и правда вздохнула, но вздох был тяжелым. Сняв со стены только одну наклейку и держа телефон наготове, я стала рыться в «Желтых страницах», в разделе «Салоны красоты».

– Я хотела бы изменить прическу.

– Что вы предпочитаете? – задала наводящий вопрос стилистка, которой злая судьба предначертала мной заняться. Это была совсем молоденькая девчонка с розовыми волосами по имени Анна.

– Все равно. Просто другую.

– П-просто другую?

Зеркало отразило испуг у нее на лице. Невольно подумалось, что клиентка, выразившая такое желание, непременно уходит в слезах, с угрозами подать в суд и паническим страхом, что волосы уже больше не отрастут.

– Послушайте, мне действительно все равно, – сказала я, пытаясь приободрить стилистку. – Можете покрасить мне волосы в рыжий цвет, осветлить, сделать мелирование или совсем короткую стрижку, даже химическую завивку. Короче, дайте себе волю. Позабавьтесь всласть. Поиграйте со мной, как с Барби.

– Нет, в самом деле? – Она все еще не могла поверить своему счастью.

– Ей-богу.

– Круто!

– Что у тебя с волосами?!

Пораженная Элизабет выронила сумку и во все глаза уставилась на мою голову. Она даже забыла прикрыть дверь, не говоря уже о том, чтобы представить своего спутника, высокого симпатичного мужчину, весь вид которого говорил, что он очень доволен жизнью.

– Ничего особенного, – пожала я плечами. – Просто сменила прическу.

– Но это же… это же «ежик»! И притом морковно-рыжий!

Пришлось взять инициативу в свои руки.

– Вы, должно быть, Мэтт, – сказала я, протягивая руку.

– Значит, Элизабет обо мне упоминала! – Молодой человек расцвел еще больше, хотя, казалось, это было уже невозможно.

Моя подруга бесцеремонным жестом собственницы обняла его за талию.

– Мэтт, это Ванда. Ванда, это Мэтт.

– Рад наконец познакомиться стой, о которой столько наслышан, – учтиво произнес гость.

Признаюсь, меня настораживало его очевидное сходство с Кеном, кукольным приятелем пресловутой Барби, но, видя Элизабет такой сияющей, я решила посмотреть на этот факт сквозь пальцы.

– Ты, конечно, уже поняла, что к сестре я не ездила, – повинилась Элизабет с видом школьницы, которую застукали в ночном клубе, когда ей полагалось склоняться над книгой в читальном зале. – Не очень-то хотелось врать, но сказать правду я была не готова.

– Подумаешь, большое дело! Не будем об этом. Забросив кухонное полотенце на плечо, я направилась к двери.

– Ты куда?

– Надо же тебе проститься с сестрой.

Немного погодя Элизабет присоединилась ко мне на кухне. Я помешивала деревянной ложкой соус, а она исповедовалась по поводу выходных.

– Это было потрясающе! Мэтт – чудо, я просто нарадоваться не могу! Господи, я хихикаю, как первоклашка! Не хочешь меня отшлепать, чтобы выбить дурь из головы?

– Нет, не хочу, – вздохнула я, разлила по стаканам вино и сразу ополовинила свой. – Знаешь, Джордж умер.

– Да ты что?! Правда? – Элизабет сразу опомнилась и перестала сиять, как только что вычеканенная монетка. – Как это случилось?

Я вкратце пересказала ей события последних дней, за исключением прощального разговора с Уолтером. Мне тоже требовалось время. Выслушав, Элизабет заключила меня в сочувственные объятия. Я высвободилась и постаралась улыбнуться.

– Все в порядке, не волнуйся. Поначалу, конечно, было тяжело, но теперь все в порядке.

На самом деле это было не так, но я не собиралась превращать нашу встречу в сеанс психоанализа. Некоторое время длилось молчание.

– Главное, что все позади, – сказала я с некоторым вызовом, ощутив на себе пристальный взгляд. – Ведь верно?

Элизабет явно приготовилась запротестовать, но в это время в дверях повернулся ключ и из прихожей послышались голоса детей.

– Поговорим позже, – сказала она, поставила стакан и отправилась встречать своих непосед.

Я вышла с кухни, как раз когда она наклонилась, чтобы заключить Кейси в объятия. Джек за порогом демонстративно дожидался, пока его пригласят войти.

– Привет, Джек! – дружелюбно произнесла она, ловко взъерошив волосы Алексу, прежде чем тот успел улизнуть к себе.

– Привет! – откликнулся ее бывший муж с заметным удивлением. – Как дела?

– Хорошо, спасибо. Надеюсь, у тебя тоже?

– Да, неплохо. Слышал по радио рекламу твоей новой передачи, и знаешь, мне понравилось. Думаю, отличная будет штука.

– Хотелось бы верить. По крайней мере мне там нравится.

– Пойдем, я тебе кое-что покажу. – Кейси потянула мать за руку. – Никогда не догадаешься, что мне подарила бабушка. Набор «Юный химик»!

– Да что ты говоришь! – театрально изумилась Элизабет. – Буйная же у твоей бабушки фантазия по части подарков. Ладно уж, идем, показывай. – Она обернулась на ходу. – Я сейчас, а вы пока поболтайте.

Джек озадаченно следил за тем, как они поднимаются наверх.

– Слушай, я не видел, как она улыбается… даже и не знаю, сколько времени! – Он провел пальцами, как расческой, по своим густым волосам и с надеждой посмотрел на меня. – Похоже, работа на радио идет ей на пользу.

– Не только работа, – тихонько заметила я. – Конечно, я не вправе разглашать чужие тайны, но рано или поздно ты все равно узнаешь. У Элизабет роман, в этом все дело. Только детям не говори – еще неизвестно, как все обернется.

– Ах вот оно что… – Улыбка померкла, но Джек сделал над собой благородное усилие и попытался снова просиять. – Что ж, рад за нее. По крайней мере мужик-то стоящий?

– Я видела его только мельком, но впечатление осталось вполне приличное.

– Значит, осчастливил ее?

– Похоже, что так.

Возникла пауза. Я убеждала себя, что Джек сам вырыл себе яму и теперь всего лишь получает по заслугам – надо было думать головой, когда бегал за каждой юбкой, – но грустно было думать, что он оставлен за порогом как в буквальном, так и в переносном смысле.

– Ну что ж, мне пора, – мрачно сказал он. – Попрощайся с ними за меня, ладно?

– Ладно, – ответила я ему в тон.

Коротко пожав мне руку, Джек вышел и скоро растаял в ночи, а я захлопнула дверь и закричала во всю мощь голосовых связок:

– Спагетти развариваются! Ну-ка быстро тащите сюда свои ленивые задницы, не то останетесь без ужина!

– Чтобы так над собой издеваться, надо иметь вместо мозгов коровье дерьмо! – ворчал Боне. – Морковные волосы, это ж надо! А обкорнали-то их как! На черной, как уголь, девчонке это бы еще сошло, а на белой… черт возьми, да ты как серная спичка!

Было еще совсем рано, магазину только предстояло открыться для покупателей. Я крутанула кресло, чтобы оказаться лицом к Бонсу, и устремила недвусмысленный взгляд на его тощую темную шею, торчащую из ворота костюма, – без парика и шапки это было довольно жалкое зрелище.

– А вы как обгорелый Санта-Клаус.

– Не умничай, – буркнул он, поудобнее устраиваясь на «троне», где ему предстояло провести ближайшие несколько часов. – И подойди поближе.

– Зачем это? – с понятным недоверием осведомилась я. – Что за пакость у вас на уме?

– В жизни не видел такой неповоротливой девчонки! – рассердился Боне. – Не забывай, что мне сто лет. Я могу не дожить до той минуты, когда ты наконец соизволишь подойти.

– Ладно, ладно, иду.

Мне показалось, что старик что-то прячет в складках костюма. Из любопытства махнув рукой на подозрительность, я подошла совсем близко. Он тут же этим воспользовался – схватил меня и усадил к себе на колени.

– Это еще что за выходки! – закричала я, вырываясь. – Боне! Немедленно меня отпустите!

Куда там! Мне бы в голову не пришло, что в этом хилом старческом теле скрывается столько силы и цепкости. Я была буквально пригвождена к месту.

– Пустите!

– Хватит орать, – невозмутимо произнес он. – Смотри в камеру и, сделай такое одолжение, улыбнись пошире.

– Еще чего! – рассвирепела л.

– Ну и зануда же ты. Хочешь, чтобы я совсем выбился из сил? Их у меня не так и много, так что делай, что говорят.

Поняв, что выбора нет, я перестала вырываться, обняла Бонса за шею и в меру своего таланта изобразила счастливую улыбку. Последовала вспышка, мой Санта-Клаус разжал тиски, и я соскочила.

– Как вам это удалось?

– Дистанционное управление в наши дни – простая повседневность, по крайней мере так утверждает эта кроха Кейси. Иди посмотри, что вышло.

Взглянув на экран компьютера, я приоткрыла рот: на меня смотрела совершенно незнакомая женщина – молодая, довольная, игривая и, вот ей-богу, хорошенькая. Древний черный Санта-Клаус служил ей потрясающим фоном.

– Так я увижу фото раньше, чем помру, или нет? – раздалось от «трона».

– Потише вы, старый брюзга!

Перелистав названия бордюров, я выбрала тему «Книги», проделала все необходимое и дважды нажала на «Печать». Боне так долго изучал снимки через свои бифокальные очки, что я уже начала терять терпение. Наконец он поднял взгляд на меня:

– А теперь скажи, какой подарок ты хочешь получить к Рождеству, малышка?

– Я бы сказала, дедуля… – прошептала я грудным, чувственным голосом Мэрилин Монро, – но боюсь, вы этого не переживете.

– А что это там, на столике, за письмо? – спросила Кейси.

Был вечер, в доме царила мирная семейная атмосфера том смысле, что Алекс разносил меня в пух и прах в очередной шахматной партии.