Рядом полуразваленная копна - кто-то блаженствовал на свежем сене совсем недавно. Сено было чуточку влажным, нестерпимо пахучим. Он навзничь упал на него и замер в неге. Быстро потемнело небо, как-то внезапно высыпали звезды, заморгали, заперемигивались в вышине. Ветра не было, и Андрей слышал, как звонкие струи ручья играют с гибкими травинками, дотянувшимися до воды. И еще были какие-то звуки, странно вплетавшиеся в тишину, сливавшиеся с ней, рождавшие в воздухе, в траве, в близких кустах, во всем тела, в душе ликование. Вроде бы он спал, но в то же время знал, что не сомкнул глаз в ту волшебную ночь. Остры были чувства, ясны мысли. Все, до чего прежде приходилось тяжко додумываться, представлялось ясным и простым. И свое личное, и всечеловеческое. Сама Великая История внезапно предстала перед ним в первородной прозрачности, без пестрых разномастных одежд, в какие обряжают ее люди. Все былое открылось в его истинности, и казалось, не осталось вопроса, на который он не мог бы просто и ясно ответить. В такой же обнаженности увидел Андрей и свое собственное. И поразился, до чего же все легко объясняется. Даже то, что он числил за собой как "комплекс неполноценности". Было это связано с женщинами, То, что другим давалось просто, для него было полно душевных терзаний, - ни обнять простецки, им поцеловать без внутренних мытарств. "Они же презирают нерешительных, - ругали его друзья - товарищи. - Они же, бабы, ждут, чтобы их хватали и тискали. Это у них потребность, именно это, а не твои цветики, воздыхания". Он соглашался, ругал себя, но перемениться не мог. Образцы тургеневских недотрог, с юности пленивших его чувства, не уходили. А может, не Тургенев был виноват, а девятиклассница Тоня, в которую влюбился еще в седьмом классе? Он бегал на переменках на другой этаж, чтобы увидеть ее, и больше всего боялся, чтобы, не дай Бог, она не заметила его. Стал сочинять стихи, начал учиться рисовать, чтобы запечатлеть ее глаза, волосы, губы... Платоническая любовь! Какой от нее прок? Только расслабляет, обезволивает мужчину. Вслед за многими другими так считал и он. А в ту чудодейную ночь у ручья внезапно понял: все человеческое в нем от первых мук любви. Верующие люди знают: любовь - это Бог. Не на всех снисходит благодать, но кто удостаивается ее, тот на всю жизнь - Человек. Несчастны не познавшие Бога, то есть настоящей любви, души их подобны бескрылым птицам. Это они придумали пошлый термин "заниматься любовью", это их ущербные толпы изрыгают в мир безнравственность и преступность. Человек, хоть раз глубоко, по-настоящему любивший, не способен на бесчеловечность... Утро в тот раз было сухим и знойным. Разбуженный солнцем, Андрей долго ходил вокруг копны, гладил траву, плескался в ручье и ничего чудесного ни в чем не находил. Чудесное жило в нем самом, в его воспоминаниях о живых ликующих существах, олицзтворяющих эти травы, эти воды, существах, рядом с которыми было так легко и радостно. Этот восторг нечаянного единения с природой жил в нем все время: и когда шел по мягкой полевой траве, и когда, обогнув березовую рощицу, увидел на взгорье веселую россыпь изб. Будто детишки разбежелись по лугу и замерли, не зная, что делать: и хочется удрать подальше, и боязно. Он огляделся, у кого бы спросить, и ничуть не удивился, именно в этот момент увидев неподалеку девчушку лет восьми со старой - престарой, совсем почерневшей корзинкой в руках. - Это что за деревня? - Эта-то? - обрадованно переспросила девчушка. - А Епифаново. Мало осталось на Руси незамордованных, незагаженных деревень. Может, и вовсе не осталось, и Епифаново - единственная? Андрей думал об этом все время, пока, не сводя глаз с крайней избы, шел к ней напрямую через обширную луговину. Сказка жила в нем самом, но он был уверен, что сказочное и все вокруг. Пестрая дворняга выскочила навстречу, облаяла для порядка и, успокоенная, побежала обратно к дому. Тягуче скрипнула дверь, на крыльцо вышла женщина неопределенного возраста, как все деревенские женщины, которым перевалило за полвека. - Кого это Бог послал? - И всплеснула руками: - Господи, да что ж ты босиком-то? Али обувку жалеешь? - Так ведь вы, бабушка, тоже босиком, - засмеялся Андрей, косясь на ее растоптанные, никогда не знавшие модной обуви ступни. - Дак я, чай, дома. - И засуетилась, затопталась на крыльце. - Чего ж мы тута? Заходи в дом-то, заходи. Он ступил на мягкую дорожку половика, наискось пересекавшую желтый пол, и внезапно почувствовал себя так, будто вся предыдущая жизнь его была сплошным бродяжничеством и только теперь вернулся он к себе домой. Сел на лавку у печки, теплой, протопленной, и закрыл глаза. И показалось вдруг, что вновь, как было этой ночью, занежили, затормошили счастливо смеющиеся существа, то ли спрыгнувшие с близких звезд, то ли выбежавшие из вод, из кустов и пахучих трав. Принюхался, и впрямь пахнет травами, и увидел увядшие пучии, висевшие под матицей: бабка, видать, была травницей. - Что это со мной сегодня? - спросил сам себя, наблюдая сквозь прищуренные веки за хозяйкой, споро хлопотавшей у стола. - Ночь волшебная, и деревня какая-то колдовская. - И-и, милок, - сразу отозвалась бабка. - Ето што?! Вон старейший у нас, Епифан, - сущий колдун. Я сама его боюсь. - Деревня Епифаново и старейший - Епифан. Кто от кого? - Деревня-то эвон отколь... - начала было она и замолчала, задумалась. Дак ведь... что иван-чай из лугу, что клевер - все трава. Которая кому царь? А вместе - царство. Легко было с ней. Ни о чем на спрашивая, накрывает на стол, все-то с полуслова понимает... Вскоре Андрей узнал и о других достоинствах бабки Татьяны, как она тогда же, будто походя, назвалась, - доброте несказанной, сердобольности бесконечной, непостижимой проництельности. Прогостив у нее целых два дня, переночевав на сеновале, он уехал тогда в свой шумный город совсем другим, Преображенным. - Влюбился, что ли? - спрашивали друзья, подозрительно вглядываясь в его глаза. - Ты же женатый, не забыл? - Мне теперь все нипочем, - неопределенно отвечал он. - Что случилось-то? - Я узнал себя... Узнал себя! Так мог бы сказать о себе гонимый ветром клочок бумаги, внезапно упавший на раскрытую книгу, из которой был вырван, и обнаруживший, что письмена, начертанные на нем, не пустой набор слов, а часть великого смысла. Он узнал не только себя, он узнал мир и, как ему казалось, место каждого человека, каждого явления в былом, настоящем, а может быть, и в будущем. Что за прозрение снизошло на него той ночью у ручья, в тот день в деревне Епифаново, переполнившее радостью от сознания своей прозорливости, своего могущества? Что за чудо случилось?!. Каждый выходной он уезжал в Епифаново. Ходил босиком по тем же тропам, ночевал на том же месте у ручья, страстно желая вновь испытать однажды пережитое. Ничего не получалось. Звезды были далеки, ручей молчал, травы не певучи. Он удовлетворялся воспоминаниями, и в следующий выходной снова ехал в Епифаново. И теперь туда же. Андрей не читал дорогой. Раньше без верного собеседника в виде любого популярного журнала не мог скоротать дорогу, теперь ему были интересны собственные мысли, желанны свои чувства. Пассажиры, сидевшие рядом, думали: "Умаялся мужик, спит". А он, если и задремывал под монотонный говор, под гул двигателей электрички и стук колес, то ненадолго. Но и в дреме ему было хорошо наедине с собой. А в этот раз пришлось очнуться. В вагоне явно что-то происходило: из другого конца доносились возмущенные голоса, не похожие на обычную вагонную перебранку. Из общей разноголосицы выбивался дребезжащий старческий фальцет. - Чего он тебе сделал? За титьки ведь не хватал?!. - Молодец девка! - перебивал другой голос, женский. - Пристал бы ко мне, я бы... - Да кто к тебе пристанет? - Ах ты старый пень! Я что, по-твоему... - Ладно вам! - рассудительно сказал кто-то густым басом. - Человеку, может, врача надо. - Милицию надо! - не унимался старик, Андрей вздохнул - так не хотелось ему ввязываться. Привстав, поглядел через головы пассажиров, Все крутили головами, но не вскакивали, боясь потерять место, поскольку в проходе стояли другие пассажиры, безместные. - Он сейчас очнется. Андрей узнал бы этот голос из тысячи! Раздвигая пассажиров, он заспешил в другой конец вагона. Там, загородив проход длинными ногами в грязных кедах, полулежал на сиденье патлатый парень. Лицо его было совершенно белым, почти зеленым, как у покойника. А возле, положив руку на его лоб, сидела, тоже бледная, Гиданна. - Вы?! Она виновата вскинула на Андрея глаза. - Я ненарочно. - Опять ненарочно?! - Он сейчас очнется. - Очнется, жди, - заскрипел старик, сидевший напротив. - Так врезала... - Я его не трогала, - сказала Гиданна. - А я не слепой, я свидетель... Парень вдруг открыл глаза, полные ужаса, и стал сползать на пол. Андрей подхватил его, но парень вырвался и бросился к выходу. - Сейчас дружков приведет, - злорадно заметил старик. - Нет, нет, дедушка. - Гиданна подалась вперед, тронула старика за руку, и тот сразу успокоился, зевнул, заелозил спиной, устраиваясь поудобнее. Захрипело, забулькало радио, объявило: - Следующая станция - Девяносто третий километр. - Мне сходить, - растерянно сказал Андрей. - Да, да, мне тоже. - Гиданна встала. - И вам?! - Да, да... На платформе почти никого не было: мало кто сходил здесь, среди полей, вдали от деревень и поселков. Эта малолюдность когда-то и привлекла Андрея, и он поначалу недоумевал: зачем эта станция, для кого? Потом, пережив сказочную ночь под деревней Епифаново, решил: не иначе, какой-нибудь большой начальник так же вот ночевал в теплой копна и осознал, что места эти особенные. Другого объяснения не находилось. И теперь он ничуть не удивился тому, что Гиданна тоже сошла здесь. - Что вы с парнем-то сделали? - спросил он, тщетно скрывая радость. - Не рассчитала я. - Он что, приставал? - Хамил, - резко ответила Гиданна, и Андрея почему-то качнуло. - А вы что? - Разозлилась. Отстань, говорю, Махнула на него рукой, вот так. Снова Андрея качнуло, закружилась голова. Удивился: может, от недосыпу? - А он что? - Сами видели. - Махнули рукой - и человек с копыт? - Я у него ауру погасила. Не рассчитала. - Опасный вы человек, оказывается. - Андрею подумалось, что самое время свести разговор к шутке, иначе придется расспрашивать про эту ауру, и Гиданна будет молоть мистическую чепуху. А ему совсем не хотелось видеть в ней одну из тех дур, каких в последнее время немало развелось вокруг всяких там гуру, проповедников оккультного бреда. - Не надо верить всему, - сказала Гиданна. - Но нельзя и впадать в неверие. - В таком случае, - ему все хотелось отшутиться, - у вас следует взять подписку о неприменении вашего "оружия" в недобрых целях. - А я не могу в недобрых. - Не можете, а вон как... - Это случайно. А если делать в недобрых, то способность воздействия на людей ослабевает и может совсем пропасть. Они все стояли на пустой платформе, и Андрей все растерянно оглядывался, гадая, куда пойдет Гиданна. - Вам куда? - спросил наконец и напрягся весь, готовясь заявить, что и ему туда же. - В Епифаново, - вроде даже с удивлением ответила она. - И мне в Епифаново... - Я знаю. Пойдемте. Ну конечно, и не такое она угадывала, убедился... - Все-то вы знаете! - Мне баба Таня о вас рассказывала. - Татьяна Егоровна?! Гиданна засмеялась. - Кто вам сказал, что она Егоровна? - Как кто? Наверное, она сама. - Она не говорила. И никто не говорил. В деревне по отчеству не принято. - Где-нибудь слышал. - Не-ет. - Гиданна снова засмеялась, повернулась к нему, и он увидел совсем близко ее большие глаза, в бездонной глубине которых часто вспыхивали золотые искорки. - Просто вы угадали. Они шли рядом по узкой тропе, то и дело касаясь друг друга руками. Касания эти были приятны Андрею, а вот взгляд, близкий, пронизывающий, пугал. Пожалуй, даже не пугал, а как бы опустошал. Было отчего-то беспокойно. В точности как на службе, когда версия, которую разрабатывал, ведя очередное дело, внезапно рушилась, и он чувствовал себя совершенно беспомощным. - Вы все спрашиваете, откуда я знаю... - Я не спрашиваю... - Ну, хотите спросить. А теперь вот сами поняли, откуда приходит знание. - Ничего я не лонял. - Поняли. Или скоро поймете. Все вы разучились видеть жизнь, факты, явления в их движении. Вы, как охотники, признаете сущим лишь того зайца, которого подстрелили, то есть мертвого. Вы не верите живым, меняющимся ощущениям, предчувствиям... - Кто это-"вы"? - Да все, люди. Словно тень набежала, и стало вдруг зябковато. Она что, не человек? - Этому можно научиться, - сказала Гиданна. - Надо только верить себе, не давать волю скепсису. Она вдруг резко остановилась, напряглась вся. - Слышите?! - Что? В поле стояла необычная тишина, ни шелеста ветра, ни щебета птиц, никакого, хотя бы отдаленного, звука. - Здесь это часто бывает, - Что бывает? - Вы должны слышать, вы умеете. Опять захотелось спросить, но он промолчал. Не признаваться же в своей неспособности, когда такая женщина высказывает полную в тебе уверенность. И он поднял голову, замер, будто и в самом деле услыхал нечто. А что там было слушать в безмолвии пустого поля? Разве что свое неровное дыхание да сердитое урчание живота, злого от всегдашней сухомятки. На слабый цветочный аромат он вначале не обратил внимания, решил: Гиданна надушилась. Уловил тихий звон и подумал: "В ушах звенит". Звон этот непонятно почему показался созвучным аромату. Или аромат соответствовал звуку? Поди пойми. Одно было ясно: между ними что-то общее. И будто свет над полем изменился, стал каким-то пронзительно-серебристым. - Смотрите, смотрите!.. Знойный воздух колыхался, вибрировал, ломал перспективу. В одном месте, в отдалении, он вроде как сгущался или солнечный - блик был там какой-то особенный, только почудилось Андрею, что поднялась из травы женщина с распущенными волосами и совершенно нагая. Непонятный восторг охватил его, нестерпимо захотелось пойти туда, к этой женщине, и, не будь рядом Гиданны, он, наверное, и пошел бы, заторопился, как мальчишка, внезапно уверовавший в свое счастье. Он смущенно покосился на Гиданну, а когда снова посмотрел в поле, то никого уж не увидел. Все так же колыхался зной, а женщины не было. Или спряталась в траву? - Никого там нет, - сказала Гиданна. - Как же... я видел... Почему-то ему очень не хотелось, чтобы это было лишь миражом. - В такие минуты каждый видит то, что хочет видеть. Андрей покраснел, не зная, что сказать. И нашелся: - А что видели вы? - Человека. - Мужчину? - Не знаю, - усмехнулась она. - Не разглядели? - Почему же. Огромный, шеи нет, руки до колен. - Обезьяна какая-то, - ревниво сказал Андрей. - Я его не первый раз вижу. Чего-то он хочет. - Ясно чего... - Чего-то он хочет, - повторила Гиданна. - То ли спросить, то ли что-то сказать. - Может, мне им заняться? Как работнику милиции... - Это было бы интересно. - Гиданна скосила на него насмешливые глаза с загадочными искорками в глубиме. - Дело о пришельцах с того света? - С какого света? - Вот этого я совсем не знаю. Может быть, с первого, а может, с седьмого. Андрей загрустил, подумал, что зря втянулся в пустой мистический разговор, в котором ни начала, ни конца. А главное, бред этот заволакивал, гасил радость от близости, почти доступности Гиданны, ее глаз, рук, ее тела. Переступил в растерянности, не зная, что теперь делать. Может, взять Гиданну за руку и повести дальше или, может, попросту обнять?.. Спохватился, что она прочтет его мысли, и заставил себя думать о работе, об этом болтуне Аверкине, который на его месте наверняка бы не растерялся. Искоса глянул на Гиданну, боясь увидеть на ее губах ироничную ухмылку. Но та, казалось, совсем забыла о нем. - Смотрите, смотрите! И он опять увидел. Солнечный свет, заливающий поле, словно бы начал сгущаться в один большой блик. И словно бы луч какой-то выбился из этого светового сгустка, лег на траву, потянулся к ним, ослепил, наполнил непонятной тревогой и погас. Слабый порыв ветра полосой прошелся по траве, добежал до одинокой березы, растрепал вислые ее ветки. Издали донесся тонкий вскрик электрички и будто развеял сонное наваждение. - Ночью был бы светящийся шар, - сказала Гиданна. - Решили бы - НЛО. - НЛО? С другой планеты? - Ну почему с другой? Андрей огляделся, словно хотел получше запомнить это место, на котором пасутся НЛО. Поле, утыканное кустами, отсеченное от горизонта высокой насыпью, по которой беззвучно ползла зеленая гусеница электрички. По другую сторону в точности такое же поле, только чистое, без кустов, с тропой, убегающей к дальнему перелеску. Поле как поле, каких много. Места, действительно, предостаточно. Непонятно только, почему пустующее это поле до сих пор не распахано, не утыкано будками садовоогородных участков. Может, инопланетяне машают?.. Ну уж нет, нынешних огородников никакие инопланетяне не остановят, тут что-то другое... - А вы напрасно не верите, - сказала Гиданна и пошла по тропе. Андрей попытался идти рядом, но это не получилось: на узкой тропе он то и дело оступался, отставал. - А вы верите? - спросил машинально, совсем не думая о смысле вопроса, весь поглощенный созерцанием ее длинной шеи, ее спины, ее бедер, обтянутых тонкой тканью. - Я знаю, - сказала она, не оборачиваясь, каким-то низким сдавленным почти мужским голосом. - Верить и знать-это не одно и то же... Он сразу понял, что зря полез в дебри философствования. Ему хотелось видеть в Гиданне женщину, и никого более, хотелось легкой беседы, полной веселых намеков и иносказаний. Но разговор получался слишком серьезным, в котором не пошутишь, а тем более не распустишь руки. Даже и не разговор, а вроде как лекция, в которую и словечка не вставишь. Даже, пожалуй, и не лекция, а проповедь. И обращалась Гиданна будто не к нему одному, а к целой аудитории засушенных академиков. - Законы существуют независимо от того, верят в них или не верят. Кто понимает, тот всматривается в 'исторические процессы, вслушивается в голоса природы, в самого себя, наконец, и живет в соответствии с увиденным и услышанным. Для понимающих безболезненно происходит восхождение на очередную, высшую ступень познания. Но много ли понимающих? Очевидно, что немного. Об этом свидетельствует полный потрясений двадцатый век, смятение умов, нравственное падение, какого в таких масштабах не знала история... Андрей даже поотстал. Жутковато было слышать все это, говорившееся вроде совсем не к месту. К тому же голос был чужой, не Гиданны голос. Будто какой-то зануда лектор талдычил - свое, не очень интересуясь, слушают ли его. Хотелось забежать вперед, посмотреть, она ли говорит. Может, это лишь слышится ему? - Что это? Может быть, предвестие конца человеческой расы? Может, это начало того, о чем говорили еще тысячелетия назад мудрецы Востока, предрекавшие гибель городов, вымирание целых народов? В священных книгах Древней Индии говорится о конце Калм Юги-темной эпохи, о жестоких ненасытных властителях, о всеобщем развращении и господстве лжи, о власти обезьян. Может, грядет смена эпох, гибель цивилизации, как это было с Атлантидой?.. - Вы верите в Атлантиду? - робко спросил ом. Гиданна не ответила, не обернулась, продолжала вса так же идти и говорить все тем же низким хрипучим голосом. - Существуют исчисления. Они указывают сроки перелома - середина двадцатого века. Затем пойдут годы, когда будет решаться участь планеты. Мы не знаем, когда и как все решится. Ни ОНИ, возможно, знают и не потому ли зачастили к нам в последнее время. Зачем? Чтобы предупредить? Чтобы поглядеть на нас в последний раз?.. - Кто? - спросил Андрей. - ОНИ, - повторила Гиданна и, не оборачиваясь, повела рукой влево и назад, показывая на отдалившуюся одинокую березу в поле. И он поглядел туда. И опять почудилось ему какое-то сияние вдали. Сияние быстро угасло, из него вычленился силуэт человека, здоровенного детины с руками до колен и одетого странно, вроде как в телогрейке и шапке-ушанке на квадратной голове. Человек этот шел через поле, прямиком направляясь к ним, и Андрей забеспокоился: ну как алкаш какой? Не хотелось ему сейчас демонстрировать милицейскую сноровку, совсем не хотелось. Оглянулся на Гиданну. Та шла себе, удалялась. Он решил догнать ее, побежал по тропе, но вдруг запнулся и упал, сильно ударившись локтем о подвернувшийся то ли корень, то ли камень. Гиданна ничего не заметила, не остановилась, и это обидело его. То все знает наперед, а то не видит, что под носом. Поднимаясь с земли, со злостью оглянулся на приближающегося алкаша, но тот будто провалился - поле было пусто до семой насыпи, по которой все ползла, никак не могла уползти длинная электричка. "Черт бы вобрал всех этих инопланетян. - мысленно выругался он, потирая руку. И тут же спохватился. - Они-то при чем? С тобой пообщаться, поговорить хотят. По-людски. А ты вызверился? Показалось, что эту мысль вроде кто подсказал. И вдруг совершенно ясно понял, что инопланетян никаких нет, что он сам, всего скорей, и есть инопланетянин. И видения он вызывает сам, своим воздействием на чтото. Гиданна вон так и говорит: каждый видит то, что хочет видеть. И мысли не потаенно свои, а лишь часть какого-то вселенского мыслительного процесса. Ты мысленно подсказываешь кому-то, кто-то подсказывает тебе. И вообще, человек существует не сам по себе, он лишь частица чего-то громадного, всеобъемлющего. Частица, обладающая свободной волей, чтобы деяниями своими обогащать нечто всеобщее. Вселенский разум? Вселенский дух? Или и то, и другое, и что-то еще третье?.. Даже о Гиданне забыл Андрей в эту минуту. Шел, не стараясь догнать ее, боясь отвлечься, потерять вдруг охвативший его восторг всепонимания, очень похожий на тот, что однажды испытал он здесь, неподалеку, во время ночевки в ароматной копне сена у тихой речушки. Место это было все ближе, вот сейчас пройти березняк, пересечь еще одно неширокое поле. оставив слева клин молодого ельнике. А там опять россыпь молодых березок, столпившихся вокруг светлой полянки у голубого глаза бочажка, неглубокого, по грудь, если зайти в самую середину. Андрей будто вновь ощутил нежное касание струй, и сам не заметил, как заторопился, догнал Гиданну. Та, похоже было, отошла уже от своих пророческих видений, оглянулась, ожгла его озорным взглядом. - Почему они вас любят? - Кто? - удивился Андрей. - Да все. - Интересно. - Он хотел добавять, что если бы его любили, так сейчас был бы совсем другой разговор, но не решился сказать такое, побоялся спугнуть наметившееся доверие. - Вот и мне интересно. Жмет вот тут, - Она прижале руку к груди. - Что-то нас ждет, а что-не пойму... - Тут?.. Он бесцеремонно положил свою пятерню на ее руку и ощутил частое и неровное дыхание. Отдал себе полный отчет, что обнаглел до крайности, но руку убрал не сразу. И она вроде бы не торопила его. Так он и шел некоторое время боком, полуобернувшись к ней, ловя ее ускользающий взгляд. Что-то одинаково поняли они в эту минуту, о чем-то важном договорились. Дальше шли, не касаясь друг друга, не разговаривая, - торопились. У знакомого бочажка никого не было. Копешка сена стояла на зеленом лугу, как и прежде, ровненькая, кем-то подправленная, только чуть примятая сбоку. Возле копны Гиданна остановилась, глянула на Андрея какими-то новыми, бездонными, почти безумными глазами. Он отшатнулся было, но Гиданна внезапно вскинула легкие руки ему на плечи, удержала...
      - ...О каких пространствах ты все время говоришь? Пространство одно-вот оно. Лежавший на сене Андрей поднял руку, показал на пушистые облака в блеклом знойном небе. Опустив руку, ощутил под пальцами округлую упругость, ту самую, которой еще полчаса назад так хотел коснуться и не смел. Он легонько, ласково сжал пальцы и собрался уж повернуться к Гиданне, лежавшей рядом, но та вдруг отстранилась, зашуршав сеном. Андрей объяснил ее резкость обычной женской стыдливостью и еще строптивостью, нежеланием выглядеть покорной. Подумалось даже, что она скажет донельзя банальное: "Ты меня больше не уважаешь". Но она спросила совсем о другом: - Как твое сердце? - Сердце? А чего ему? Работает, как насос. - Я не о том. Он и сам знал, что не о том речь, но все ломала его гордыня: как же, превозмог, не уронил мужского достоинства. - А что сердце? Оно свое дело знает. - Да, оно свое дело знает. А ты вот не знаешь. - Сердце - насос! - Гиданна насмешливо хмыкнула, - О нет, не только. Помолчала и снова заговорила назидательным менторским тоном: - А ведь зачем-то сердце оплетено сетью симпатической нервной системы, через которую тесно связано с головным и спинным мозгом. Зачем-то тянутся к нему бесчисленные плети церебральных волокон от блуждающего нерва. Для чего-то напрямую связано оно с центральной нервной системой. Сердцу до всего дело. Сигналы всех пяти органов чуств сливаются в нем в некое шестое, каким-то образом накладываются на сложные орнаменты мыслительных процессов и рождают предчувствие, прозрение... Она замолчала. И вдруг спросила: - Ты веришь в существование души? - М-м... - замялся Андрей. Менторский тон Гиданны и это новое для него обращение на "ты" так не вязались. - Она в сердце или возле него, в сложнейшей системе чувственных и предчувственных взаимосвязей организма. - Почему же ее никак не найдут? - Ему не хотелось выглядеть глупым учеником перед всезнающей учительницей. - Душа-опора духовности. Не знают духовности бездушные люди, и спит душа у особей бездуховных коллективов. Повернуться бы к ней, обнять, и все мудрствования улетучатся. Но он не мог заставить себя сделать это. То ли мешала ее леденящая рассудочность, то ли что другое. - Душа живет и здоровеет только в общении с другими душами. Тогда возникает духовность, как новое качество сонма душ. Закон перехода количества в качество разве тебе неизвестен? - Как же... диалектика, - выдавал он из себя, совершенно растерянный. И зашуршал сеном, поворачиваясь к ней. Гиданна отстранилась. Она стояла нед ним, ничуть не помятая. Мелькнула даже шальная мысль, испугала: вдруг нечего не было и все это ему лишь приснилось? - Вставай, пора идти. Некоторое время он еще нежился, глядел на нее снизу вверх, любовался. А затем вскочил, хотел схватить ее в охапку, но она опять ловко отстранилась и, ни слова больше не говоря, быстро пошла по тропе, светлой змейкой скользившей по темной луговине к березовой рощице, за которой была деревня Епифаново. За рощей, на опушке, повстречалась им бабушка Татьяна. - А я как знала, - радостно запричитала она. - Дай, думаю, пойду, в крайности найду чего, грибок там али ягодку. Епифан встрелся, иди, мол, порадуйся... А чего вы позно-то? Ее вроде бы ничуть не удивило, что явились они вдвоем. - Потусторонние задержали... - Посюсторонние, говори. - Бабка мотнула головой назад и повысила голос, чтобы Андрей слышал. - Гляди, девка! Студент вона тоже ходил. Андрей сократил дистанцию, чтобы не прозевать, что ответит Гиданна про студента. Но та будто не слышала. Спросила: - Как они, все еще появляются? - Ой, не говори. Одолели, проклятые. Что ни ночь шастают, а то и днем. Чего-то все ищут, ищут. Особенно там, где студент-то сгорел. - Как - сгорел? - не выдержал Андрей. - А так и сгорел. Примус у него взорвался... - Не примус, баб Тань, а бензиновая горелка. - Все равно. Увезли чуть живого, помер небось. - Да не помер, живой он. - Все одно не жилец. -_ - Баб Тань, зачем же хоронить? Вылечили его, и очень быстро. Я помогала. - Ну разве что ты... - Что за студент-то? - опять спросил Андрей. - Ухажер ейный, как и ты. - Да не ухажер, баб Тань. Ухажер вот он, Андрей... - Вона! Жених, никак? - Жених, - ответила Гиданна. И остановилась, и притопнула, улыбнувшись Андрею так, что у него приятно защекотало на затылке, будто подул кто, разворошил волосы. - Кто он все-таки, студент-то? - Уфолог. Пришельцы его интересовали. А с ними надо знать, как себя вести. - Какие пришельцы? - Не про то ты спрашиваешь. Он и сам знал, что не про то, но не говорить же без конца об этом студенте, подумают еще, что ревнует. - Почему не про то? - заупрямился он. - Пришельцы поинтересней твоего студента. Гиданна засмеялась. - Видишь, баб Тань, ревнует. Как же не жених? - Кто ревнует?! Теперь и баба Таня тоже засмеялась, тоненько, прерывисто, будто заикала. - Э-э, милай, да ведь видать, чего таиться-та? От Бога любовь-та, от Бога, говорю. Токо и свету, пока любовь... Чтобы поотстать, Андрей присел, потер лолыжку, будто заболела. И не стал больше догонять женщин, все говоривших меж собой, и все, как ему думалось, о нем. На пороге избы Гиданна разулась. И он тоже расшнуровал кеды, с удовольствием прошелся босиком по чисто вымытым дескам пола, по мягкому половику. Бабка Татьяна сразу принялась хлопотать у печки, что-то вытаскивая из ее горячего зева. Гиданна не кинулась помогать, пошла вдоль стен, разглядывая фотографии с таким вниманием, будто никогда не видала их. Подсев к столу, Андрей с удовольствием вытянул ноги. Прищурившись, стал наблюдать за Гиданной. - Вот это кто, по-твоему? - ткнула она пальцем в блеклую фотографию, на которой угадывалась девчушка возраста "под стол пешком". - Соплюшка какая-то. - Это я. - Извини... - А это мой жених, - ничуть не обидевшись, продолжала она. Андрей разглядел на фото парнишку того же сопливого возраста, успокоился. Студент - серьезно, а это... В деревнях что ни девка, то невеста, что ни парень - жених. - До самой армии женихался, - хихикнула от печки бабка Татьяна. - В отпуск приезжал, все обещал да клялся. А она сказала, как отрезала: не вернешься. И не вернулся, женился там где-то, - Баб Тань, ты мне жениха-то не пугай, - засмеялась Гиданна. - Как же! Ты небось без меня все наперед знаешь. - Что ты знаешь? - заинтересовался Андрей. - Что знаю, то и знаю... И снове уставилась в фотографии. - А вот это, узнаешь? Вишь, какая красавица была баба Таня. А это дядя Епифан, как с фронта вернулся... Баб Тань, чего ты не вышла-то за него, так ведь и не скажешь? Старушка сделала вид, что не расслышала, только громче зашуровала ухватом в печи. - Она ведь у нас чуть попадьей не стала. Вот он, дьякон-то местный. В Епифанове что ни мужчина - орел был. Место Богом не забытое, вот и порода такая. Это теперь помельчали. Как церковь порушили, так и началось. Только все поправится. Не зря они зачастили сюда, не зря. Дьякон тогда еще говорил: все возвернется... - Чего мелешь, ну чего мелешь-та? - опомнилась бабка Татьяна. - Отца Федора-то забрали, когда тебя и в помине не было. - И махнула рукой, оставив ухват на шестке, сердите протопала в сени. - Епифаново наше для отца Федора светом в окошке было до последнего часа. - И добавила, вглядываясь в фотографию: - Страшного часа... Внимательно наблюдавший за ней Андрей спросил: - Ты чего, судьбу-то по фото угадываешь? Гиданна села напротив него, через стол, уставилась, и Андрей не выдержал, отвел глаза. - Не знаю, - сказала, будто через силу. - Что приходит в голову, то и говорю. А если взвешивать каждое слово... - То и сказать будет нечего? - спросил Андрей. Неожиданно вскочив с места, она обежала стол и села рядом с ним, прижавшись горячим боком. - Какой ты у меня.