- Так что, едем? - сразу предложил он.
      - Когда? - спросил я, замирая сердцем от так реально представившейся мне возможности увидеть Ануш.
      - Прямо сейчас. Зачем откладывать?
      - Надо же отпуск оформить.
      - Тогда завтра. Утром оформите отпуск, а вечером вылетим. Идет?
      - Еще надо билеты достать.
      - Это я беру на себя. Вот что, - сказал он решительно. - Я заночую у вас. Чтобы вы не передумали...
      Утро, как и полагается, оказалось мудренее вечера. Все получилось просто и хорошо. Мой шеф, профессор Костерин, даже обрадовался, когда я попросил очередной отпуск: до полевого сезона оставался месяц, и я к нему как раз успевал. О билетах вообще беспокоиться не пришлось: каким-то таинственным образом Алазян быстро раздобыл их. Только мама расплакалась, ни в какую не желая меня отпускать, предчувствуя, как она говорила, недоброе. А я даже не утешал ее, совсем потеряв голову от мыслей о близкой встрече с Ануш.
      В самолете Алазян был необычно молчалив, только время от времени искоса поглядывал на меня, и в этих его взглядах я порой улавливал какой-то затаенный страх. Потом мне надоело ловить его взгляды, я закрыл глаза и... снова увидел тот же сон: гул толпы, распадавшейся на два потока, на утесе группу воинов, с мечами и копьями, черные горы и кровавое тревожное небо над ними. Гул толпы то затихал, то нарастал, резью отдаваясь в ушах. Тоска больно сдавливала грудь. Я с усилием глотал слезы, чтобы унять эту боль, и все тянул голову, стараясь отыскать в толпе Ануш. Но ее нигде не было.
      И вдруг один из тех, что стояли на утесе, выступил вперед. И я узнал его: это был тот самый человек, что привиделся мне во сне, когда я валялся на своей тахте. Только тогда он был в джинсах и рубашке-безрукавке и стоял возле магазина у меня под окнами. Сейчас же не было ничего летне-легкомысленного ни в его облике, ни в одежде. Сейчас это был суровый воин, умеющий и жить достойно, и умирать без страха. Он вскинул руки и выкрикнул протяжно уже знакомое: <В единстве необоримость!> - и повернулся, чтобы затеряться в толпе. Но оглянулся и сказал неожиданное: <Наш самолет пошел на снижение. Пристегните, пожалуйста, ремни...>
      Алазян смотрел на меня восторженными, сияющими глазами.
      - Вам что-то снилось? - спросил он.
      - Как вы узнали?
      - По лицу.
      - Мне этот сон уже второй раз снится.
      - Первый раз - после встречи с Гукасом и Ануш?
      - До встречи.
      - Да?! - разочарованно произнес он.
      - Как раз перед встречей.
      Я начал рассказывать ему, когда и как это было, а он слушал с таким жадным вниманием, что мне казалось: того гляди потеряет сознание от страшного напряжения.
      - А что... что вам снилось?
      Я рассказал.
      - Где-то я слышал подобное.
      - Легенда такая есть.
      - Ах да, легенда. - Он снова был до того разочарован, что мне стало жаль его. - Значит, приснилось прочитанное.
      - Легенду я прочитал после.
      - После? Вы не ошибаетесь?
      - Книжку-то мне Ануш дала. Знаете, что я думаю? Когда я спал, она стояла внизу у магазина и читала. Я думаю, она как раз эту легенду и читала, а мне передалось. Близко же, флюиды какие-нибудь. Или случайное совпадение? - спросил я неуверенно, так не хотелось мне, чтобы это было случайным совпадением.
      Алазян решительно покачал головой.
      - Нет, это не совпадение. Я знаю.
      - Знаете?!
      - Близость Ануш пробудила в вас...
      - Что? - выдохнул я.
      - Ну... не знаю что, - ушел он от ответа.
      Удовлетворенный, я отвалился на сиденье. И вовремя. Самолет сильно ударился колесами и затрясся, покатившись по земле. Мне не надо было ответа. В тот момент, мне казалось, я хорошо знал, что пробудила во мне близость Ануш...
      В аэропорту нас, оказывается, встречали. Было достаточно светло, и я еще издали хорошо видел напряженные лица, удивление, восторг, непонятный страх в глазах встречавших. Я оглянулся на Алазяна. Тот шел, высоко подняв голову, и, кажется, был чем-то бесконечно горд.
      - Профессор Загарян, - представлял встречавших Алазян. - Архитектор Тетросян...
      Меня разглядывали, как заморскую диковину, мне почтительно жали руки. Я ответно жал руки и все тянул голову, оглядывался, искал Ануш. Но ее не было. И восторженное мое состояние все больше переходило в апатию, в горькую обиду. Зачем было ехать, если Ануш безразличен мой приезд? Потом, когда мы уже сидели в машине, одной из трех, на которых разместились встречавшие, до меня вдруг дошло, что Ереван - не Москва, тут свои традиции. Недаром среди встречавших - одни мужчины. И я уже с веселым недоумением оглядывался на эскорт машин, гадая, кто же такой Алазян, что за шишка, если его так встречают?
      Передо мной, таинственная в вечерних сумерках, расстилалась земля Армении, розовая в отсветах зари, черная в провалах теней. Цвета были почти такие же, как в моем сне. Я еще не видел ни одного памятника древности, но меня не оставляло ощущение, что все тут сплошной музей. И вдруг мелькнул в стороне характерный конус армянской церкви. И вдруг справа на розовых столбах распростер крылья орел, символ глубокой древности. И вдруг вспомнилось мне, что сам аэропорт - новейший и современнейший - носит имя старейшего - IV века - христианского храма Звартноц...
      Все более громкий разговор на заднем сиденье привлек мое внимание. Я оглянулся, разглядел в сумраке почему-то виноватые глаза Алазяна.
      - Мы тут спорим, где вам остановиться, - сказал он.
      - Да вы не беспокойтесь. Найду же место. Высадите меня у какой-нибудь гостиницы...
      В первый миг я подумал, что мы на кого-то наехали, так дружно все закричали. Даже шофер, бросив руль, замахал руками.
      - Нельзя обижать людей, - когда все поутихли, сказал Алазян. - Вы наш дорогой гость. Каждый счастлив принять вас у себя дома.
      - Зачем же стеснять?..
      Снова оглушил взрыв возмущенных голосов. И тут впервые подумалось мне, что все эти люди приехали в аэропорт вовсе не ради Алазяна и сам он появился в Москве совсем не для того, чтобы встречаться с кем-то другим. <Что все это могло значить? Может, это нечто вроде смотрин по просьбе Ануш?> - мелькнула тщеславная мысль. Я побоялся задохнуться - так сдавило горло. И машина словно бы полетела, оторвавшись от земли. И голоса расплылись, удалились, затихли.
      - Нет, нет, - сказал я, заставив себя думать о том, что тут какая-то ошибка. <Вероятней всего, они принимают меня за кого-то другого>. И только что млевший в сладкой истоме, я вдруг покрылся холодным потом. Совсем не хотелось мне оказаться тут в роли Хлестакова.
      - Почему нет? - воскликнул Алазян, по-своему поняв мои слова. - Не надо так говорить. Мы поедем ко мне. Хорошо?
      Я неопределенно кивнул.
      - Вот и хорошо. У меня вам будет удобнее. - Он оглянулся на своих соседей, давая понять, что дело решено. - Да им и не до гостей. Один завтра целый день в своей мастерской, другой уезжает к Ануш...
      - Кто... уезжает? - вырвалось у меня.
      - Тетросян. Не так уезжает, как уходит, - засмеялся Алазян. - По горам не поездишь. Да ему не привыкать...
      - Почему уезжает?
      Вопрос был нелеп - это я понимал, но не знал, как еще спросить, чтобы узнать об Ануш.
      - Хочу дочку навестить.
      - Дочку?! - изумился я, только теперь сообразив, что у Ануш и у этого серьезного человека, сидящего за моей спиной, одинаковые фамилии. И еще я понял, что дал маху. Вот к кому надо было напроситься на постой, к Тетросяну.
      - Ну да, - спокойно сказал Алазян. Кажется, он до сих пор ничего не понимал, целиком увлеченный какой-то своей идеей, в которой мне явно отводилась немаловажная роль. - Ануш работает на раскопках, а у товарища Тетросяна завтра выходной, вот он и хочет посмотреть, как она там. Что такого?
      - Тем более что товарищ Тетросян все свои выходные проводит в горах, - вставил шофер.
      - Возьмите меня, а? - взмолился я. - Это же прекрасно - побродить по горам!
      - Вы же Еревана не видели.
      - Еще увижу.
      Я был искренен. Город он город и есть. А меня сейчас тянуло, именно тянуло, прямо-таки нестерпимо хотелось в горы.
      Они опять заспорили по-своему на заднем сиденье, и я снова задумался о том, за какие заслуги мне такая честь? Что все это значит? Решил: так уж у них принято, у армян, - оказывать гостеприимство на полную катушку.
      Они вдруг замолчали сразу все и объявили решение: ехать мне к Алазяну, а завтра утром Тетросян за мной заедет.
      За обочинами дороги расстилалось что-то щемяще-знакомое. Картинок насмотрелся за последнее время или это Ануш так на меня подействовала, только все вокруг не воспринималось мною как чужое. Даже розоватый конус Арарата, светивший из своего заграничного плена, был не просто очередной красивой достопримечательностью, а чем-то до боли родным и близким. А потом пошло и совсем знакомое - белые девятиэтажки, как две капли воды похожие на те, что кольцом обступили за последние годы нашу старую Москву.
      Дома у Алазяна уже был накрыт стол и ждали гости. Начались долгие церемониальные представления. После суматошного дня и шумного самолета хотелось тишины и уединения. К тому же Ануш все время стояла перед глазами, и мне хотелось просто помечтать, подышать этим воздухом, попереживать. И я удивлялся, как это люди умеют слушать только самих себя. Гостеприимство - прекрасно, если оно для гостя. Но, как видно, даже гостеприимство, если оно для чьего-то самоутверждения, может превратиться в пытку.
      Так думал я, слушая пространные тосты. Чаще всего их произносили в мою честь, что меня не переставало удивлять. Произносили тосты и в честь вечной дружбы армян и русских, и в честь каких-то совместных вековых традиций, и в честь исследователей Мецамора. И скоро никакой пытки я уже не чувствовал, сам что-то говорил, видел, что меня слушают с особым вниманием, и снова говорил.
      Я не заметил, как по одному разошлись гости. Мы с Алазяном вышли на широкий балкон, сели в уютные кресла-качалки и стали с высоты рассматривать россыпь огней. Видно, я задремал, потому что вдруг подумал: передо мной в ночи пылают костры врагов, обступивших наш дом, нашу крепость. Не счесть их, огней, и завтра, когда взойдет солнце и погасит костры, враги подступят под стены и снова кинутся на штурм. Они и сейчас там, под стенами, стучат и стучат, долбят камень...
      Я очнулся от этого стука. Алазян бил кулаком по перилам, ритмично, словно вколачивая слова:
      - ...Разница между народами не так велика, как мы воображаем. Это говорил Джавахарлал Неру. Он же высказывал предположение, что пять тысячелетий назад во всей Азии, от Египта до Китая, существовала общая цивилизация, различные центры которой не были изолированы. Цивилизация с развитыми земледелием, животноводством, культурой. Эта единая цивилизация потом уж разделилась на самостоятельные - египетскую, месопотамскую, индийскую, китайскую... И была цивилизация ариев, может быть, самая великая...
      Тут я перебил его и задал бестактный вопрос:
      - Вы же физик. Что вам за нужда копаться в прошлом?
      Он с удивлением уставился на меня и смотрел долго и пристально.
      - Я человек, - весомо сказал наконец. - Я хочу знать, откуда добро и откуда зло.
      Но во мне уже сидел бес противоречия. Все мысли мои были возле Ануш, а он, вместо того чтобы рассказывать о ней, второй день мучил меня рассуждениями о бог весть каких давних временах.
      - Прошлое умерло. Зачем беспокоить мертвецов. Надо думать о будущем.
      И снова он долго глядел на меня, с болью глядел и состраданием, как на тяжелобольного. Затем выговорил устало:
      - Прошлое не умирает. - Еще помолчал и добавил: - Не будь вы тем, кто есть, я бы вас перестал уважать.
      Наступила тягостная тишина. Снизу доносился шум улицы, но он словно бы и не нарушал тишины. Из чьего-то раскрытого окна слышались магнитофонные ритмы, где-то перекликались разлученные этажами горожане. Небо гасло над дальними горами, быстро гасло, словно там опускался занавес.
      - Мы как космонавты, оторвавшиеся от своего Солнца, породившего нас и согревавшего от сотворения. Межзвездная темень вокруг и наше Солнце уже едва проглядывается в черной дали, - медленно заговорил Алазян странно бесстрастным, чужим голосом. - Но как бы далеко мы ни улетали, тонкая нить тяготения Родины не рвется, потому что только на нее настроено наше сердце, потому что Родина - в нас. И мы легко находим во тьме пятнышко нашего Солнца и сами светлеем душой. Нельзя жить, забыв о Родине, потеряв ее притяжение. Есть люди, дорвавшиеся до штурманских кресел, ищут другие ориентиры, сеют сомнение в целесообразности оглядываться на родные лучи, делают вид, будто они совсем уже потеряны в чужих звездных просторах. Можно бы сказать: простим им, они не ведают, что творят. Но прощать опасно. Прощение равнозначно забытью, и мы можем не узнать родного, когда придется возвращаться. Все возвращается на круги своя. Каким бы далеким ни был полет, это полет не по удаляющейся прямой. Ничто в мироздании не движется по прямой, всякое движение - по кругу, по эллипсу, по спирали. Мы, как кометы, все время стремимся удалиться. Но наступает час, и мы проходим апогей, и начинаем возвращаться, и Родина оказывается уже не позади, а впереди нас, не в прошлом, а в будущем. И мы начинаем осознавать, что никогда не удалялись, а все время стремились к своей прародине. Так все время падают кометы на центры притяжения. И, возвращаясь, как бы мы, позабывшие о Родине, не испугались приближения к ней, не приняли ее за неведомую опасность. Комете, будь она живой, тоже, наверное, было бы страшно падать на приближающуюся твердь. Но, обогнув ее, комета получает новое ускорение. Так и нам возвращение к прародине дает силы для нового дальнего полета...
      Он умолк, и я снова услышал шум улицы. Открыл глаза и поразился: Алазяна на балконе не было. Кто же говорил со мной? Не сам же я произнес такой монолог. И снова, как тогда, в Москве, мне стало страшно. Когда начинает слышаться бог знает что, человеку остается одна дорога - к психиатру. Это только в средние да древние века верили в голоса... Впрочем, сейчас тоже вроде бы начинают верить. Ходят разговоры о мировой материально-энергетической среде, о Голосе, который слышат немногие, о существовании языка <мудрых>...
      Приоткрыв балконную дверь, я увидел Алазяна сидящим за столом над грудой книг.
      - Вы давно тут сидите? - спросил я.
      Он пожал плечами и сказал, не поднимая головы:
      - Устали же, ложитесь спать.
      - А вы?
      - Я еще поработаю. Ложитесь, там постелено. - Он кивнул на соседнюю комнату и, спохватившись, вскочил, пошел показывать мое место.
      Я действительно чувствовал себя совершенно разбитым. Сразу же лег и как провалился. На этот раз мне не снилось ничего.
      Утро было такое солнечное и тихое, что поневоле верилось: день будет необыкновенным. И настроение у меня было необыкновенным: ведь предстояла встреча с Ануш.
      За завтраком я попытался заговорить о вчерашнем - об апогее удаления и обязательности возвращения, но Алазян не поддержал разговора. То ли не хотел больше говорить на эту тему, то ли и в самом деле не знал, о чем речь. Он был молчалив, думал, как видно, о том, о чем недодумал этой ночью. А может, ему тоже был Голос? Может, ему, наоборот, почудился мой монолог и он, как и я, стесняется спросить? Может, ночь сегодня такая чудная? Я уж так смирился со множеством необыкновенных совпадений, что верил и в это.
      - Сегодня, после вашего возвращения, нам предстоит очень важное дело, - сказал он многозначительно.
      - Разве ехать близко?
      - Час на машине да час пешком. Обратно столько же. К обеду должны вернуться, что вам там делать?
      Я даже рассмеялся: как это, что делать? Да если Ануш...
      - В три часа я буду ждать на шоссе. Тетросян знает где. По пути пообедаем, а потом поедем в одно место.
      Мне никогда не нравилось вождение за ручку. Может, мамина опека и заставила после школы пойти в геологоразведочный. Чтобы попутешествовать самостоятельно. И вот снова за меня решают, где мне быть и что делать. Не гостеприимство, а насилие какое-то.
      - Я хотел бы сам решить, сколько пробыть там...
      Он понял, потянулся через стол, дотронулся пальцами до моей руки. Были его пальцы холодны, как у покойника.
      - Желание гостя - закон. Но я прошу вас... Это очень важно... Вы поймете.
      Я не стал спорить, подумал: посмотрю на Ануш и сам решу, как быть. Он принял мое молчание за согласие, сразу повеселел, вскочил, принес груду фотографий, начал раскладывать их передо мной. На фотографиях были изображены камни с еле различимым хаосом царапин и выбоин на них.
      - Пока Тетросян не приехал, я вам расскажу, что это за человек, заговорил он торопливо. - Сам не расскажет, стеснительный, но вы должны знать, вам это интересно.
      Я смотрел и не понимал, чего интересного в этих камнях и почему мне непременно нужно знать о них. С меня было довольно, что Тетросян - отец Ануш, и единственное, о чем я мечтал говорить дорогой, так это о ней, и только о ней.
      - Нет, нет, вы смотрите внимательнее. Вот Солнце, вот Луна, планеты, видимые простым глазом. А это созвездия. Звездная карта, не правда ли? Он отступил, сделав паузу, как фокусник, желающий еще больше удивить зрителей, и добавил: - А создана эта звездная карта во втором тысячелетии до нашей эры. А нашел ее Тетросян...
      Я не мог не удивиться. Судьба явно раскидывала передо мной таинственные сети былого.
      - Конечно, интересно, - обрадовался Алазян. - Это удивительный человек. Все отпуска, все свое свободное время он проводит в горах, собирает наскальные рисунки.
      - Как собирает?
      - Армения - страна камня. За тысячелетия народ населил ее искусно вырезанными стелами, вишапами, хачкарами, петроглифическими монолитами. Тетросян ходит по горам, ищет на камнях следы прошлого, срисовывает силуэты, контуры, знаки, высеченные на камнях, делает замеры, фиксирует находки. Он ведь архитектор, художник...
      - А, хобби, - догадался я. Каких только хобби не бывает! Как бы ни чудил человек, скажи <хобби>, и все понимают - в здравом уме.
      Алазян поморщился.
      - Хобби - от нечего делать. Это когда человек придумывает себе занятие, собирает винные этикетки, шнурки от ботинок, всякое такое никому не нужное.
      - Почему же, - возразил я, - собирают и нужное.
      - Собирать нужное значит омертвлять его, наносить вред обществу.
      - Хобби - не только собирательство.
      - Чехов был врач, а писательство что для него - хобби? Когда человек занимается чем-то важным, помимо своего дела, это не просто увлечение. Часто это научный подвиг...
      И тут позвонили в дверь. Вошли Тетросян и Гукас, одетый, как на свадьбу, в черный костюм с белой рубашкой. Минуту они с удивлением, вроде бы даже с испугом рассматривали меня. Но я - привык, что ли? - даже не смутился. Хотел тут же сказать, что я не тот, за кого они меня принимают, да вспомнил об Ануш и промолчал. Ведь этак, чего доброго, они и без меня уедут.
      Залитый солнцем Ереван показался мне необыкновенно красивым. Серые дома под цвет земли, красные дома под цвет зари, буйные разливы бульваров, уютные скверики и просто тенистые ниши среди домов, ущелья, вдруг разверзшиеся под улицами, мосты, скалистые обрывы, выступающие к самой дороге... И все время то справа, то слева возникал в просветах улиц белый конус Арарата. Потом Арарат исчез, горы плотнее обступили нас, и дорога, словно испугавшись этих громад, вдруг заметалась по склонам, и не было минуты, чтобы Гукас, сидевший за рулем, не крутил руль то вправо, то влево.
      - Вы меня извините, - вдруг сказал он, обернувшись ко мне.
      - За что же?
      - Ведь это я вас тогда... ну там, возле магазина... стукнул.
      - Вы?! - Мне не понравилось это признание. Выходит, он и Ануш оказались у меня дома просто потому, что чувствовали себя виноватыми?
      - Не узнал я вас. Думал, один из тех шалопаев. Вы были как-то совсем иначе одеты.
      - Что значит <совсем иначе>?
      - Ну не так, как в первый раз.
      - В какой первый раз?
      - Когда я у вас про магазин спрашивал.
      - Вы у меня?
      - Ну да, и вы сказали, куда пойти.
      - Да я из дома не выходил! - воскликнул я, судорожно соображая, не забыл ли чего. - Вы меня с кем-то спутали.
      - Ничего не спутал. Ануш еще тогда сразу сказала, что вы...
      Тетросян похлопал Гукаса по плечу.
      - Останови.
      <Так и есть, они меня с кем-то путают>, - думал я, вылезая из машины. Было мне от этой мысли совсем не весело. Что скажет Ануш, когда узнает, что я самозванец? Решил больше не тянуть - будь что будет.
      - Мне бы очень не хотелось, чтобы вы видели во мне обманщика, сказал решительно.
      - Алазян вам ничего не рассказал? - спросил Тетросян, пристально посмотрев на меня.
      - Он много чего говорил. Даже о вас. Как вы камни ищете.
      - Ищу, - вздохнул он. И заговорил быстро, словно уходя от каких-то трудных объяснений: - Двадцать лет ищу. Вон с той горы все и началось. Пошел на эскизы - вид оттуда чудесный, - гляжу, а на камне высечено изображение оленя с вот такими рогами. С тех пор и хожу по горам, рисую петроглифы. Нашел уже больше десяти тысяч...
      - Это же... все горы изрисованы! - изумился я, забыв о своем намерении выяснить наконец отношения.
      - Правильно, все горы.
      - Это же... какой пласт культуры!
      - Правильно, целое искусство. Правда, большинство рисунков астрономического характера. Словно бы древние художники больше смотрели на небо, чем на землю.
      - Так это, наверное, и не рисунки вовсе, - догадался я. - Это ориентиры. Чтобы не заплутать в горах.
      - В горах не заплутаешь, здесь с дороги не свернешь.
      - Это у себя дома не заплутаешь. А в чужих горах? Может, это пришельцы рисовали. - Я хотел сказать о пришельцах-инопланетянах, отдать дань моде о летающих тарелках и гуманоидах.
      Но фантастика, как видно, ему в голову не пришла. Он сказал задумчиво:
      - Вполне возможно. Армения - это же перекресток для всех переселяющихся.
      О переселениях народов я в тот момент не подумал, но быстро сориентировался и поторопился убедить Тетросяна, что астрономия - дело, так сказать, всенародное, любому и каждому, особенно человеку путешествующему, не возбраняется глядеть на созвездия.
      - Кстати, о созвездиях, - оживился Тетросян. - Вам приходилось видеть карту полушарий из атласа звездного неба польского астронома Гевелия? Ну, известные изображения созвездий в виде Орла, Льва, Скорпиона, Лебедя, Стрельца... Карта эта была нарисована четыреста лет назад. А я нашел на камнях очень похожие изображения этих же созвездий, созданные четыре тысячи лет назад.
      Я усмехнулся. Поистине, если послушать армянских ученых, так все человеческое началось от горы Арарат. В точности, как сказано в Библии.
      - Не верите?! - воскликнул он. - А вот крупнейшие историки астрономии Маундер, Сварц, Фламмарион нашли, что люди, разделившие небо на созвездия, несомненно, жили между тридцать шестым и сорок вторым градусами северной широты. А английский астроном Олькотт уточняет: люди, придумавшие древние фигуры созвездий, жили в районе горы Арарат и Верхнего Евфрата...
      - Верю, верю!.. - Я вдруг подумал, что, возражая отцу Ануш, сам себе копаю яму.
      Довольные друг другом, мы снова забрались в тесную кабину <жигуленка>. Однако проехали немного, скоро остановились опять, поскольку дальше надо было идти пешком.
      - В три часа будьте здесь, - сказал Гукас и с места рванул машину так, что из-под колес, как из катапульты, сыпануло гравием.
      Я чуть не взвыл. Это же издевательство: пока придем туда, да пока вернемся обратно, что останется? Какой-то час рядом с Ануш?!
      Но горная тропа постепенно успокоила меня. Виды открывались один другого поразительнее. Синие по горизонту горы здесь, вблизи, были калейдоскопно пестрыми. Коричневые, красные, черные утесы тонули в изумрудной зелени травянистых склонов. Местами эти склоны, словно облитые киноварью, алели от множества маков. Густая синева высокогорного неба простиралась от края до края, непорочно чистая, радостная. И на душе у меня было светло и радостно, и ноги, готовые не идти, а бежать вперед, совсем не чувствовали никакой усталости. И уж непонятно было: Ануш причина моего восторга и всесилия или чудные горы, казавшиеся мне до боли знакомыми и родными. Я любил эти горы, любил и хмурого Тетросяна, все разгоравшегося в стремлении доказать мне, что эта страна полна чудес.
      - ...Вероятно, существовало понимание единства земного и небесного, говорил Тетросян. - Мецамор - горно-металлургический центр, но там же были площадки для астрономических наблюдений, своего рода обсерватории. Я уж не говорю об изображениях звездного неба, высеченных на тысячах камней по всей Армении... А на Севане найдена бронзовая модель Вселенной, относящаяся ко второму тысячелетию до нашей эры. Да, да, не улыбайтесь, модель вы можете увидеть в музее...
      Хорошо ему было говорить: не улыбайтесь. Мог ли я не улыбаться, когда до встречи с Ануш оставалось не более получаса.
      - ...Эта модель изображает Землю с двумя сферами - водной и воздушной, на противоположном конце - Солнце с Древом жизни внутри, а между Землей и Солнцем - Луна и пять планет, видимых невооруженным глазом, - Меркурий, Венера, Марс, Юпитер, Сатурн. А посередине всех этих объектов - ромбические фигуры, напоминающие о <небесном огне>, вокруг которого, как представляли древние, вращаются все планеты вместе с Солнцем...
      Я почти не слушал. Во мне звучали другие <астрономические> образы, вычитанные недавно у какого-то древнего поэта:
      Ты свет мой ясный в мире сером,
      На свете белом ты одна,
      Юпитер мой, моя Венера,
      Ты солнце в небе и луна...
      - ...Петроглифы не просто найти. Их не видно на замшелых камнях. Порой рисунки становятся заметными при определенном положении Солнца на небе. Нередко, чтобы их выявить, приходится смачивать камень водой, поливать из фляги...
      А во мне звучало свое:
      Ах, раствориться - и стать водой...
      А яр пришла бы - налить кувшин,
      Я прожурчал бы - в ее кувшин,
      С водой поднялся - ей на плечо,
      Ей грудь облил бы - так горячо!..
      Потом впереди показались серые квадраты раскопов и люди, ходившие возле них. Я старательно всматривался, пытаясь угадать, которая Ануш. Спросить бы у Тетросяна, - он-то, наверное, углядел ее, - да все стеснялся.
      А потом Тетросян и вовсе куда-то исчез, сказав, что ему надо поговорить с местным начальством. Я подошел к одному из раскопов, увидел какую-то девушку в платочке, повязанном по-русски, в узких джинсах, делавших ее такой тонкой, что страшно было, как бы она не переломилась, наклоняясь к земле.
      - Девушка, - тихо позвал я, оглядываясь, чтобы Тетросян не услышал. Не знаете ли, где тут Ануш?
      Девушка оглянулась, и я плюхнулся в кучу сухой земли: это была она.
      Ануш с минуту испуганно смотрела на меня, точно так смотрела, как в тот раз, когда я видел ее впервые. Потом испуг очень явственно сменился удивлением и даже, как мне показалось, внутренним восторгом. Так смотрят в музеях на редкостные экспонаты.
      - Аня! - сказал я и глупо засмеялся.
      - Это вы?! - воскликнула она, словно только теперь увидела меня.
      Она была не просто красива, - восхитительна. Так, наверное, выглядят настоящие царицы, вздумавшие переодеться, чтобы походить на своих подданных, но не способные скрыть своего высокородного естества - осанки, властной, проникающей в душу, устремленности глаз.
      - Я так и знала, что вы приедете, - сказала она, и сердце мое при этих ее словах подпрыгнуло и забыло опуститься.
      Мы долго молчали, не глядя друг на друга. Я торопился придумать, что бы такое сказать поумнее, но в голове крутились только стихи: <О роза, ты роняешь лепестки. Я гибну от печали и тоски...>; <Но в ответ и бровью не ведет эта тонконогая девица: будешь ты не первым, кто умрет...>
      - Как ваше здоровье? - спросила она и покраснела.
      - Спасибо, хорошо. А как вы себя чувствуете?..
      И тут мы оба рассмеялись. Она прыснула и при этом смутилась так, что мне стало больно за нее, отвернулась, наклонилась низко, принялась царапать ножичком землю.
      Тень выросла над раскопом, большая, близкая. Я оглянулся, увидел Тетросяна. Ануш вскинула глаза, блестящие, словно после слез, и снова опустила их. Он спрыгнул в раскоп, наклонился к дочери, сказал ей что-то ласковое, успокаивающее. Потом строго посмотрел на меня:
      - Пойдемте со мной.
      - Я тут побуду.
      - Пойдемте, показаться надо.
      Он вылез из раскопа, отряхнул руки и пошел не оглядываясь. И я поплелся за ним, волоча вдруг ставшие непослушными ноги.
      В палатке, куда мы вошли, было нестерпимо жарко. Пахло пылью и еще чем-то кислым. Пожилой человек в широкополой шляпе на голове, увидев нас, раскрыл рот от удивления и так и закаменел в неподвижности, не сводя с меня глаз.
      - Я говорил вам, - торжествующе сказал Тетросян.
      - Да-а, - только и произнес человек. И вдруг быстро, почти подобострастно, протянул руку: - Арзуманян. - И повел глазами по сторонам: - Раскапываем вот...
      - Что раскапываете? - неожиданно для самого себя деловым тоном спросил я, словно именно этот вопрос сейчас интересовал меня больше всего.
      - Крепость, крепость раскапываем. Только начали, но уже видно: объект интересный. Датировать пока не удалось, но полагаю - тыщи две с половиной, не меньше.
      - Чего?
      - Лет, лет, разумеется. Вот я вам покажу...
      И тут я решился, прямо как в омут кинулся, даже похолодел весь:
      - А можно, мне Ануш покажет? - И добавил, словно оправдываясь: - Ведь нам через час уходить.
      - Почему же нельзя? - Он откинул полог палатки и закричал неожиданно молодым и сильным голосом: - Ануш! Ану-уш! Иди сюда, деточка!
      Тетросян не проронил ни слова. Я покосился на него, но решил уж не отступать.
      - Ануш, вот молодой человек раскопками интересуется, расскажи ему, пожалуйста. Да стенку, стенку покажи обязательно.
      Она глянула на отца, отвела глаза и, молча повернувшись, пошла по тропе. А я стоял, не зная, что делать, - тотчас бежать за ней или ждать особого приглашения.