Владимир Алексеевич РЫБИН
      МОЙ СОСЕД - <ДИЛЕТАНТ>
      Он всегда был чудаком, мой сосед Серега. А тут решил купить <Москвича>.
      - Зачем тебе <Москвич>? - говорю. - До работы рукой подать.
      - Да так, в моторе хочу покопаться.
      Как вам это нравится? Для этого и денег-то не надо тратить: иди в автоклуб, копайся сколько хочешь. А ему подавай персональный мотор, чтобы в своем сарае стоял.
      Купил он и впрямь рухлядь. <Москвич> был того древнего образца, что походил не на автомобиль, а на коробку с колесами. Хозяин его до самого конца не дышал, все ждал, что его прогонят с этой кучей металлолома. А когда получил деньги, сразу исчез. Боялся, что покупатель передумает.
      Помог я Сереге вкатить покупку в сарай и полез с сочувствиями:
      - Далеко ль собрался на этой колымаге?
      Есть в нас такая привычка: все-то нам хочется чужие поступки на себя примерить.
      - Мне эта машина нужна не как средство передвижения, - сказал Сергей.
      - Вот те на! А для чего тогда колеса существуют? Может, ты коллекционером заделался? Тогда авто не для нас, работяг. Без штанов останешься. Ты уж лучше берись за марки - дешевле обойдется.
      - Да нет, - говорит, - я тут одно изобретение изобретаю.
      - К авто?
      - Ну...
      В общем, надоел я ему. Но у Сергея терпение - позавидуешь. Больше, чем у продавщицы в пивном киоске. Та целый день такое в своем окошке слушает, что, доведись до меня, давно бы озверел. А той все словечки как с гуся вода. Вот и Сергей - приставай не приставай, все равно не нахмурится. Словно уши выключает. Слушает, а думает о своем. Я как-то для эксперимента таз уронил в коридоре. Грохот был!.. Собака за забором заикаться начала. А Сергей хоть бы ухом повел. И на этот раз он нисколько не разозлился на мои приставания, сказал спокойно:
      - Пантелеич, я знаю, ты можешь быть гениальным учеником, но я плохой учитель. Все равно всего тебе не втолкую. Но ты великий слесарь. Помоги мне, пожалуйста, сделать одну штуковину...
      Вот так всегда: вроде уест и вроде похвалит. Стоишь и не знаешь, дуться или улыбаться.
      Я на Серегу никогда не обижался. Чутьем чуял в нем человека, каких поискать, и мастера, каких даже искать не надо - все равно не найти. Он раз показал мне пустую поллитровку - <грешок молодости>, как он выразился, а в ней целый завод работает: станки крутятся, конвейеры ползут, люди бегают. И неизвестно, что за сила их двигает. Я сначала подумал, что он туда батарейку засунул, а оказалось - ничего. Оказалось, что все заводится уже тем, что кто-то берет в руки эту <заводную поллитровку> да крутит ее, рассматривая.
      Домик у нас двухэтажный - внизу я живу, вверху он. И слава богу, что больше соседей нет, а то бы наговорили всякого. Так вот, слышимость у нас через потолок сами знаете какая, и я всю Серегину автоматику узнаю по звуку. И как двери у него сами собой открываются, и как кровать по утрам переворачивается, превращается в стол... Великий чудак мой сосед, редкий умник. А не заносится. Чуть посложней работа, стучится ко мне: <Давай, Пантелеич, выручай>.
      Делал я ему всякие штуки замысловатые. А тут гляжу на чертеж и в глазах рябь.
      - Что это? - спрашиваю. - Как тут разобраться?
      - А я и сам с трудом разбираюсь. Вот тебе другие чертежики. Выполняй их по очереди и все сообразишь.
      Леший знает, что это была за штуковина и зачем. Все вместе размером в небольшой чемодан. Снаружи она и впрямь походила на чемодан, только тяжелый, железный. А внутри, если открыть, черт ногу сломит: секции, отделеньица, камеры всякие. На год работы.
      - Этот чемоданчик, если кому заказать, обойдется не дешевле автомобиля.
      - Конечно, Пантелеич, не поскуплюсь. Я ведь понимаю: не всякий такое сумеет. Только, сам знаешь, денег у меня кот наплакал...
      Тут я рассердился.
      - Денег нет, а машину покупаешь?
      - Так это, - говорит, - к машине чемодан. Без него мне и автомобиль не нужен.
      - Вроде мотора, что ли?
      - Вот, вот, вроде этого, только поважней.
      Попробуйте догадайтесь, что в машине важней мотора? Разве колеса? Ну да если Сергей говорит, значит, есть что и поважней. А нет, так приделает. Это уж я точно знаю.
      Прошло две недели. Каждый день я после работы в слесарке оставался. И по выходным в своей сараюшке копался, все железный чемодан делал. Совсем измучился. Хоть бы знать, что к чему. А то ведь нет хуже неизвестное делать. Так бывает: приносят в цех заказ, а зачем и для чего - не говорят. И никакого тебе удовольствия. Ну там, может быть, государственные секреты, а тут родной сосед - и те же муки?!
      Не выдержал, пошел стучаться в Серегин сарай. Вышел он, шатается. Глаза красные, словно вчера на свадьбе гулял.
      - Ты, - спрашиваю, - по ночам-то спишь?
      - А ты бы спал на моем месте?
      - На твоем месте я бы пешком на работу ходил.
      - А у меня отпуск.
      - Ты что же, отпуск в сарае проводишь? Взаперти? Если уж такой чокнутый, - говорю, - так хоть бы на дворе в машине-то копался. Все на свету. А лучше ехал бы ты, раз в отпуске, куда-нибудь отдыхать.
      Вот тогда он и раскрылся.
      - Пантелеич, - спрашивает, - тебе можно тайны доверять?
      Я даже обиделся. А кто бы не обиделся? Разве есть такой человек, который признался бы, что ему нельзя доверять?
      - Мне и в самом деле нужно уехать ненадолго. Можешь мою квартиру посторожить?
      - Чего ее сторожить?
      - Так, на всякий случай. Ты, главное, слушай, что там у меня происходить будет. Если услышишь какой звук, сразу мне телеграмму. Понял?
      - Чего тут не понять.
      - Это все для науки. Наука она знаешь какая капризная?..
      Так я и забыл расспросить о чемодане. А на другой день он уехал, и я стал сторожить его замки.
      Три дня прошло тихо-мирно. А потом глянул я на счетчик у Серегиной квартиры и ахнул: крутится как бешеный. <Что, - думаю, - за оказия? Может, свет забыл погасить? Поглядел на окна - темны. Дал телеграмму, как условились: так, мол, и так, дорого тебе отпуск обойдется. Назавтра получаю ответ: <Пусть крутится, как-нибудь расплачусь>.
      Снова стал сторожить. По утрам и вечерам, а то и среди ночи, когда вставал, поднимался на второй этаж, прикладывал ухо к двери, прислушивался. Я уже ко всему был приучен и, пожалуй, не слишком бы удивился, если бы у него дома стулья вдруг сами собой заплясали. А услышал свист. Тихий такой, но до того пронзительный, что прямо не по себе становилось. Будто далеко-далеко визжит кто-то на самой невозможной ноте. Снова отстучал телеграмму. И получил ответ: <Спасибо, Пантелеич. Пусть свистит. Сторожи дальше>.
      И вот как-то ночью разбудил меня стук наверху - вроде упало что-то. Вскочил я, затаил дыхание, прислушался. И тут ка-ак ударит, ведь дом ходуном заходил. Постучал я щеткой в потолок, когда все затихло:
      - Серега, ты, что ли?
      Молчание. Бывает же так: тихо, а чувствуешь - тревожно. Выглянул в окно - светает. Во дворе дорожки поблескивают: видно, дождь прошел. У сарая коты обнюхиваются. Береза космы развесила, не шелохнется.
      Выбежал я во двор, глянул на Серегины окна - темны, как вчера. Решил уж досыпать идти, да на лестнице глянул на счетчик, а он стоит.
      Описал в телеграмме все, что видел и слышал, полтора рубля заплатил. В тот же день Сергей и примчался, на такси прикатил. Не входя в квартиру, стал расспрашивать, что да как. Выслушал, походил по двору, а потом взял кирпичину да ка-ак запустит в собственное окно.
      - Что ты, - говорю, - ошалел?
      - Может быть, Пантелеич, может, и ошалел. А может, иначе нельзя.
      Отомкнули мы его замки, принюхались - гарью пахнет. А посередине комнаты кошка лежит скрюченная, обгорелая. Сергей сразу кинулся куда-то в угол. А там темное пятно в полстены, обои обуглились. Под ними на толстом фарфоровом набалдашнике стояла у стены черная искореженная коробка. Две таких же целых стояли рядом. Эти были прикрыты стеклянными круглыми аквариумами и оплетены проволокой. Хотел я расспросить обо всем, а тут милиционер наш участковый входит.
      - Говорят, ночью взрыв был? Что происходит? - И пошел по комнате. Пятно на стене потрогал, а потом к Сереге подступился.
      - Кто стекло разбил?
      - Я, по неосторожности.
      - Откуда пятно на стене?
      - От аккумулятора. Стоял тут, хлеба не просил, а кошка как-то залезла в комнату, замкнула контакты, и получилось короткое замыкание.
      - Сколько работаю, не слышал, чтобы аккумуляторы взрывались.
      Поморщился Серега, однако стал объяснять:
      - Видите ли, это не такой аккумулятор, как в автомобиле. Это вроде конденсатора, только со свойствами аккумулятора. И гораздо мощнее.
      - Изобретение, что ли?
      - Вроде этого.
      - А где вы работаете? Пожалте документик.
      Посмотрел, покачал головой.
      - Что это вы, гражданин изобретатель, секретные изобретения дома держите?
      - Оно не секретное.
      - Нет, так будет. Я в этом деле тоже кое-что кумекаю.
      - Не будет. Не верят мне.
      - Любому шоферу дай аккумулятор понадежней - обрадуется.
      - Дело не в аккумуляторе.
      - В чем же?
      - В гравитонции.
      - Кто такая?
      - Это такое вещество. Аккумулирует гравитацию.
      - Земное притяжение, что ли?
      - Не только земное. Вообще гравитацию.
      - А зачем она, то есть оно, вам? Для какой, так сказать, надобности?
      Такой, понимаете, попался любитель науки. Сначала Серега неохотно объяснял, а потом разошелся. Выволок из-за шкафа черную доску, такую, как в школе, только поменьше, и пошел сыпать формулами. Даже я, уж на что знаю Серегу - все-таки сосед, - и то рот разинул. А участковый через четверть часа дремать начал.
      Очнулся другим человеком - ласковым, вежливым. Руки нам пожал и откланялся.
      Посидели мы с Серегой, помолчали. Чекушку с расстройства раскупорили. Я принес. Ибо у Сереги никогда запаса не было.
      - Спасибо тебе, - сказал он. - Здорово ты меня выручил.
      - Ты бы, - говорю, - друг Серега, хоть бы рассказал мне про свои дела. А то по незнанию и сболтну чего лишнего.
      - Так я только что все рассказал, - удивился он. - Вон и формулы на доске.
      Теперь удивился я. Ну и язык у этих ученых! Говорят как на духу, а поди пойми.
      - Ты, - говорю, - давай по-человечески рассказывай.
      Тут он и выложил все как есть.
      - Понимаешь, Пантелеич, нашел я вещество, которое при определенных условиях аккумулирует гравитацию...
      - Где нашел-то?
      - Открыл, значит. Представь себе килограммовую гирьку. Как ее ни клади, хоть прямо, хоть на бок, она все равно килограмм весит. А мой гравитонций может менять свой вес: то тебе полкило в той гирьке, то сразу два...
      - Вот, - говорю, - торгаши обрадуются.
      Он даже не усмехнулся.
      - ...Я и подумал: если вес может меняться в большую или меньшую сторону, то почему бы ему не меняться в отрицательную?
      - То есть чтобы его совсем не было?
      - Вот-вот. Бросаешь такую гирьку на пол, а она падает на потолок.
      - Нет, - говорю, - за такие гирьки тебя не похвалят.
      - Не в гирьках дело. Это же открытие!
      - А если открытие, чего ж ты мне голову морочишь? Беги в эту контору, которая открытиями занимается. А то кто-нибудь другой откроет твои гирьки.
      Вздохнул мой Серега.
      - Разве ж, - говорит, - не бегал. Все как есть описывал. А они не верят, дилетантом обзывают. Не может, говорят, быть такого.
      - А ты им гирьку покажи.
      - Показывал. Не гирьку, конечно. Гирька - это так, для образного выражения. Опыт я им показывал.
      - Ну и что?
      - Ахают, а не верят. Тут, говорят, надо разобраться. Нет такого закона природы. А на нет и суда нет... Ну представь, придешь ты завтра на работу и начнешь рассказывать, что дома по потолку ходил. Поверят?
      - Спьяну, скажут.
      - Вот именно. Теперь мы запросто в самолетах летаем. А лет триста назад изобретателя самолета сожгли бы на костре. Хотя птицы в то время тоже летали и всем было ясно, что полет в принципе возможен. Понимаешь, Пантелеич, ведь природа от нас ничего не таит. У нее все на виду. А видим мы не все, потому что мало зрения, нужно еще и понимание. А понимание зависит от осознанного жизненного опыта, от знаний. Брось самую умную обезьяну в ванну - думаешь, она откроет закон Архимеда? Да если ей его и растолковать, все равно не поймет. Потому что всему свое время и винить тут некого. У людей ведь тоже случается подобное. В семнадцатом веке жил во Франции ученый Дени Папен. Уважаемый был человек, профессор, член королевской академии. Изобрел он паровоз и подводную лодку. И остался непонятым. Через сто с лишним лет все это пришлось снова изобретать.
      - И ты сто лет собираешься ждать?
      - Ну уж нет! Я постараюсь доказать свое. И очень скоро...
      Заморочил мне голову Серега.
      - Ну хорошо, а зачем окно разбил?
      - На всякий случай. Прежде у меня при разрядке глаза пощипывало. Вдруг газ какой образуется? Дело-то новое...
      Видели вы таких чудиков, чтобы на всякий случай окна в своем доме вышибали? Ну да не мое это дело. Мое дело железный чемодан мастерить. Намучился я с ним. Да еще и Серега на нервы действовал, каждый день спрашивал. Я уж порой не выдерживал, отшивал:
      - Сам изобрел, сам и терпи. Заказал бы чего попроще, ключ там или еще что, сразу бы и получил.
      Но все же я чемодан сделал. Сам удивился. Такой хороший вышел, что прямо хоть себе оставляй. Ну и Сергей, понятно, обрадовался. Целый вечер гладил его как дитю малую.
      - Теперь, - говорит, - ты мне, Пантелеич, поролону достань. Того, что ковриками продается. Штук сто ковриков нужно.
      - Господи, зачем тебе столько?
      - Для безопасности. Вообще-то больше надо, но на большее у меня денег нет, больно уж они дорогие...
      Сколько раз я ругался в одиночку. Вот сосед попался! Был бы свой брат - работяга, все было бы просто и ясно. Сегодня телевизор, завтра телевизор, а послезавтра опять же домино. Досуг как досуг. А тут бегай по магазинам после работы, ищи эти проклятые коврики, которых нигде нету. Но погляжу, как Сергей радуется, и отойдет от сердца: нет, не надо мне другого соседа...
      Однажды, в воскресенье дело было, зовет меня Серега. Посадил перед собой чин чинарем, как на приеме в райисполкоме, и сказал:
      - Ну, - сказал, - кончаются, Пантелеич, наши с тобой мучения. Поедем гравитонций испытывать.
      - А испытания не муки разве?
      - Радость! - закричал он. - Конечно, радость! Сколько я ждал этого часа!
      - А если не испытается?
      - Такого не бывает. Какой бы ни был результат, все равно интересно. И потом чего ты каркаешь заранее?
      Ну я и умолк. Сели мы на его <Москвича>, покатили за город. А в машине, надо сказать, было не повернуться, столько всего навалено.
      Приехали мы к старой мельнице. Есть у нас такая за городом. Бог знает, зачем ее строили, да недостроили. Оставили этакое местечко, где, если старух послушать, нечисто.
      Ну и мы, значит, туда же. Остановились у стенки, метрах в десяти от нее, спустили из бака весь бензин в канистру, отнесли подальше.
      - Когда я тебе махну рукой, - говорит Серега, - кидай в машину камни да посильнее.
      - Что ты, - говорю, - очумел? Ведь я и попасть могу.
      - Не попадешь. - Улыбается, а сам бледный такой, прямо весь разволновался.
      Что мне было делать? Набрал щебенки, жду. Гляжу, и глазам не верю: машина-то вроде расти начала. Кричу Сергею об этом видении - не слышит. Чудно как-то: кругом тишина, и мотор не работает, а он не слышит. Хотел я подойти к нему поближе и чувствую - не получается. Будто кто за подтяжки уцепил и тянет назад. Словно ветер навстречу ураганный. Только ветра никакого нет - тишь сплошная, а ноги назад едут, как по льду. Гляжу - пыль и камни ползут по земле прочь от машины. А она уж совсем выросла. То есть не сама она, а какая-то ее видимость. Машина как стояла, так и стоит, а вокруг словно пузырь какой в форме машины. И Серега в этом пузыре растет вместе. Хотя вижу - тот, что в середине, сидит себе на месте нормальный. Прямо наваждение. Хорошо еще, что никого вокруг, а то мельницу совсем бы ославили как нечистое место.
      Гляжу, Серега из середины знак подает: кидай, мол. Бросил я камешек, промазал. Бросил посильней - опять мимо. Тогда уж я совсем большой камень взял, запустил изо всех сил. А камень скользнул вверх и улетел за мельницу. Ну точно как по воде рикошетом пропрыгал. И все, что я кидал, летело мимо. А один большой такой камень, который я обеими руками бросал, отлетел назад, словно от резины. Едва я отскочить успел.
      Устал, аж руки заболели. Показываю Сергею: хватит, мол. А он мне рукой делает: отойди, дескать, подальше. Отошел я и вижу - пузырь снова расти начал. Деревце было молоденькое, так с него сначала все листья пообрывало, а потом и вовсе выдернуло с корнями. <Ну, - думаю, - силищу Серега изобрел! Пристроить бы ее на стройку, вместо бульдозера>.
      И тут началось непонятное. Машина, та, что настоящая, что в середине пузыря стояла, начала приподниматься да и совсем оторвалась от земли. Повисела немного в полуметре и пошла вверх, словно ее каким невидимым домкратом тянули.
      Тут уж я совсем голову потерял. Чувствую: изобрел Серега что-то совсем особенное. Ничего не понимаю, а ору как мальчишка: виданное ли дело, чтобы автомобили как воздушные шарики летали.
      И вдруг вижу, качнулась машина, наклонилась - и радиатором вниз. Словно из-под нее домкрат выбили. И пузырь лопнул, да так, что грохнуло, как из пушки, и кирпичи с мельницы посыпались.
      Выволок я Серегу из машины. <Ну, - думаю, - голова, ноги целы, значит, все в порядке>. А он без памяти лежит, неживой вроде. Сбегал я на дорогу, поймал попутку и повез его в больницу.
      Дорогой он очнулся, заметался, как маленький.
      - Где я? Где машина?
      - Где ж ей быть, - говорю, - у мельницы. Одни колеса остались.
      - Ступай, - кричит, - сейчас же! Собери все, никому ничего не давай.
      Я, конечно, ни с места. Тогда он сам на дорогу стал кидаться. Держу я его и слезами плачу. Вижу ведь, что ему глаза открыть и то больно. Начал уговаривать:
      - Друг ты мой сердечный, - говорю, - изобретатель дорогой. Ты меня знаешь? Так вот, лучше я руку там, у мельницы, оставлю, а последнюю гайку домой принесу... А машина, - говорю, - твоя - прямо ковер-самолет: метров на десять поднялась.
      Обрадовался он как младенец.
      - Ты хорошо видел?
      - Еще бы не видеть, когда меня чуть камнем не шибануло. Да и синяки твои тому доказательство.
      - Синяки к делу не пришьешь. А ты свидетель. Все приятней, что хоть не один знаешь...
      В общем, сдал я его в больницу и помчался к мельнице. А там возле разбитой машины уже милиционер на мотоцикле. (Удивительное у них чутье на происшествия.) И уже дверцу открывает, рулетку достает, блокнот свой, хочет акт составлять. И вроде бы даже собирается Серегину машину в свое ГАИ тащить. Пришлось мне всю свою дипломатию в ход пустить.
      - Дорогой, - говорю, - и любимый товарищ милиционер. Неужто в вашей конторе происшествий не хватает, что вы еще одно хотите на себя повесить? Здесь не трасса, не дорога проезжая, скорость никто не превышал, да и вовсе не было никакой скорости, претензий никто не предъявляет. Неужели, говорю, - хозяину возбраняется под настроение свою колымагу в металлолом отправить?
      А милиционер есть милиционер, ему нужно, чтобы инструкции не пострадали.
      - А ежели, - говорит, - он пьяным был за рулем? А ежели подфарники не горели? А ежели люфт у руля?..
      - Какой люфт? Он ведь не по земле двигался, а по воздуху, по вертикали. Оттуда и свалился, сверху. А воздушные дороги - это уже не компетенция автоинспекции.
      Вроде убедил. Но тут у милиционера любопытство взыграло. Пришлось объяснять ему все как есть. <А чего, - думаю, - бояться? Поверит - другом будет, не поверит - опять же реклама не помешает>.
      Договорились на том, что машину мы пока отвезем в сарай, запрем и опечатаем, чтобы никто ничего в ней не тронул. До случая, если вдруг, как выразился милиционер, откроются дополнительные обстоятельства. Что доложит он о происшествии, как полагается, и наведается в больницу и ко мне домой.
      Все устроилось нельзя лучше. Вот только с Сергеем было плохо. Не знаю, как там по-медицинскому, а по-человечески тошно было нам обоим: не пускали меня к нему рассказать-успокоить. Пришлось опять использовать дипломатию, теперь уже с нянечкой, что его сторожила. Нянечки, известное дело, народ более сговорчивый, чем главные доктора. Пустила она меня на минутку. Ну а где минутка, там и пять - это же известно. Просидел я возле Сереги с полчаса, все рассказал в подробности.
      - Это, - говорил Серега, - все из-за кошки-мерзавки. Испортила мне один аккумулятор, вот мощности и не хватило.
      - Ничего, - успокоил, - ты только выздоравливай. Теперь я твою квартиру пуще глаза сторожить буду.
      - А что толку? Машины-то нет. И денег нет.
      - Ты, главное, не горюй. Как-нибудь выкрутимся. У меня там есть в заначке маленько. На мотоцикл копил.
      Обрадовал его. Руку мне пожал как-то по-особенному.
      - Ты, - говорит, - Пантелеич, если б не слесарем был, непременно вышел бы в изобретатели. Есть в тебе этакое... самоотречение, что ли? Ведь все новое на самоотречении замешивается и без него ничего не начинается...
      Так и сговорились мы с ним. А когда двое сговариваются на доброе дело, это ж сами понимаете... Выйдет Сергей из больницы, купим мы другую машину и посмотрим, какой он, наш двор, с высоты. А потом отправимся в контору, которая изобретениями занимается, поставим автомобиль прямо на крышу, и пусть тогда попробуют не поверить. Пусть только попробуют...