- А вообще-то невкусно! - призналась Шурочка, чувствуя, что от нее чего-то ждут.
      - Согласен целиком и полностью! - одобрительно вымолвил Иван Иванович. - Очень невкусно.
      За столом происходила веселая неразбериха. Летели вверх искры костра, шатались тени сосен. Пламя отражалось в черных, без белка, глазах лошади.
      Разговор еще не установился, еще в нем преобладала гастрономическая тема, еще Иван Иванович, как хозяин, предлагал попробовать то маринованных подберезовиков, то ветчины, то моченых яблок. Но вот прошло несколько минут, вспомнили о кинофильме, объявленном на вечер в клубе, и решили, что не стоит туда торопиться, так как это дрянь несусветная о современном производстве. Марго с простодушным видом стала расспрашивать Иваныча: в чем таится духовная жизнь подобных ему людей дела? Тот, уловив подвох, прижмуривал маленькие глазки, молча смотрел на нее.
      - Иван Иванович ужасный ретроград, - усмехнулся Игорь Андреевич. - Льва Толстого перечитывает на сон грядущий.
      - А вы? - спросила Шурочка. - Для вашей робототехники требуется любить модернистов?
      Игорь Андреевич махнул рукой: мол, какие, к черту, модернисты!
      - Предпочитаю техническую литературу и песни Высоцкого, - сказал он. О человечестве думаю в целом хорошо. Женат. Несудим. Какие еще вопросы?
      - А можно сделать мыслящего робота? - продолжала Шурочка. - Чтобы вам его было жалко, как человека?
      - Ты хорошая девочка, - улыбнулся Игорь Андреевич. Его моложавое твердое лицо приблизилось к ней; на скуле и в углу глаза лежали красноватые отсветы костра. - Давай прокачу тебя на санках?
      - Давайте, - согласилась она и посмотрела на Цыганкова. Тот пожал плечами, но ничего не сказал. - Нет, лучше потом, - передумала Шурочка.
      - Надо повторить! - торопливо вмешался Адам, словно хотел удержать ее, правда, с опозданием. - Иван Иванович, тост!
      Через полчаса поспели шашлыки. Поляна уже казалась обжитой, все чувствовали приятную расслабленность и доброжелательность. Цыганков вспомнил приключения в шабашных бригадах, свою ловкость и предприимчивость. Он разыгрывал в лицах, как брали у него взятки: одни - застенчиво, другие весело, третьи - с презрением. Он как будто хотел раскрыться без утайки, без стеснения и продемонстрировать темные стороны жизни, касаться которых, пожалуй, мудренее, чем овладеть какой-то робототехникой. Однако с ним никто не спорил, его вызов остался незамеченным.
      Игорь Андреевич рассказал потом о своей случайной встрече с Высоцким: знаменитый певец был маленького роста и поразительно не походил на супермена, каким его часто представляли. "Поэтому, - признался Игорь Андреевич, - я был разочарован и предложил ему побороться руками. Он не отказался. Я легко положил его. Тут же он потребовал снова бороться. На что он надеялся? Пусть я не богатырь, но кое-какая силенка есть... Сцепили мы кисти - и я медленно ему поддался. Стыдно стало, что ли... Зачем, думаю, настроение человеку портить? Завидую чужой славе? Ведь не в росте и силе все дело..."
      Игорь Андреевич вытащил из сумки магнитофон, и над поляной понесся хриплый надрывный голос поющего человека. Слушали молча, с какой-то неловкостью, возникшей от мысли, что этот человек уже умер, а они живут...
      Шурочка поправила ворот шубки, запахнулась поплотнее.
      - Замерзла? - заботливо спросил Игорь Андреевич и обнял ее за плечи.
      - Но-но! - вдруг прикрикнул Цыганков. - Оставьте девушку...
      - Зачем так шуметь? - улыбнулся Игорь Андреевич и убрал руку.
      - Не ценишь нашей компании, - с досадой сказал Цыганкову Иван Иванович. - Все вознестись хочешь, как петух. Вот прими, Володя, рюмку, охолонь.
      - О, вы хозяин! - насмешливо протянул Цыганков. - А мы перед вами малые людишки, вечные младшие научные сотрудники... На нас и прикрикнуть незазорно. Кто ж осудит хозяина?
      - Верно: хозяин, - кивнул Иван Иванович. - Даже пансионат мой. Построил для своих работников... А как ты тут очутился, не пойму. Взятку небось дал? Ты ведь тоже мнишь себя хозяином?
      - Иваныч! Голубчик! - вмешалась Марго, надвигаясь на него грудью и сдвигая ему набок тяжелый каракулевый "пирожок". - С кем вы спорите? Прямо бог Саваоф и муравей!
      - Бог Саваоф! - хмуро повторил Иван Иванович. - Так пусть не богохульствует... Хорошо сидим. На природе. Культурно. Пригласили молодежь для веселья. Чего ж выкобениваться? - Он хмыкнул, но закончил вполне миролюбиво: - Места на всех хватит. А на лето приглашу, может, строить здесь новый корпус...
      Цыганков отвернулся от него, выключил магнитофон и буркнул:
      - Хватит ему сипеть.
      Кажется, у него пропала охота задираться. Он отошел к костру, постоял над мерцающими углями, подкинул в них дров.
      - Покатаемся? - снова предложил Шурочке Игорь Андреевич. - По ночной дороге да в саночках?
      Шурочка не отвечала, смотрела на Цыганкова.
      - Покатаемся? - повторил Игорь Андреевич.
      - Иван Иванович, зачем вы так разговаривали с Володей? - задумчиво спросила Шурочка. - Вы же нас унижаете. Почему? Потому что можете пригласить его строить вам корпус? Потому что он не такой, как вы?
      - Шура, прекрати! - велел Цыганков. - Не лезь в мужские дела.
      - Забавно! Кого я унизил? - удивился Иван Иванович. - Только одно замечание сделал.
      - Нет, вы всё прекрасно понимаете, - возразила Шурочка.
      - Мать, кончай взбрыкивать, - недовольно сказала Марго. - Никто на тебя не покушается, дыши спокойно.
      - Почему ты молчишь? - спросила Шурочка у Цыганкова. - Конечно, они сильные, они все могут... Размазня ты, Володя!
      - Александра, к чему эти семейные сцены?! - раздраженно ответил Цыганков. - Избавь. Хочешь, покатайся на санках!
      - Заткнули тебе рот, - негромко произнесла Шурочка.
      - Да, мать, прокатись, - добавила Марго.
      - Володя, чего ты испугался? - спросила Шурочка. - Пусть ты не сильный мира сего - разве это главное?.. - Она шагнула к нему, взяла под локоть. Пошли отсюда?.. Ну пошли?
      Цыганков тихо и очень внятно ответил:
      - Я тебя прошу: покатайся сейчас на санках!
      - Я уйду одна, - пригрозила Шурочка.
      Цыганков подвинул ногой неровно горевшее полено и ничего не сказал.
      Несколько мгновений она смотрела на его четко обрисованный профиль с движущимися по нему отсветами и ждала. Потом запахнула ворот, подошла к Игорю Андреевичу и попросила отвезти ее в пансионат.
      7
      Вечером, после семи, Митя должен был привести свою невесту к родителям на смотрины. Хохловы издавна знали ее как одноклассницу дочери, но тем не менее ждали с беспокойством, надеялись действительно рассмотреть в ней то, что подвигло сына к женитьбе.
      Митя предупредил, что не надо никаких торжественных застолий, достаточно шампанского и торта. Однако был приготовлен настоящий ужин: икра, грибы, тушеная утка с яблоками, пломбир. В хохловском кабинете поставили стол, который обычно лежал в разобранном виде под супружескими кроватями. В центре стола сияла хрустальная ваза с темно-красными розами; их купил на рынке сам хозяин и на вопрос жены: "Сколько уплатил?" - лишь махнул рукой. Конечно, зимой цветы стоили недешево, но Хохловы могли позволить себе такую роскошь, да и не в цветах было дело, а в том, что отец и мать были поражены решением сына и не знали, как к этому относиться. Они лишь знали, что у Ирины до Мити уже была любовь с другим юношей, а может быть, и не только с ним одним, поэтому смотрели на Митины встречи с ней как на что-то временное, чему не придают большого значения. Теперь все менялось. Они были растерянны и винили себя в гнилом либерализме. Что было делать?
      "Я готова Ирину полюбить! - решительно сказала Хохлова. - Пусть она почувствует, что мы ей рады. Ты тоже должен ее полюбить". Она вспомнила, как трудно привыкала к ней свекровь, и надеялась избежать подобного начала. "Повтори за мной, - потребовала Хохлова от мужа. - Я люблю Ирину. Из нее выйдет чудесная жена Мити".
      "Дай бог, - ответил Хохлов, не желая повторять ее установку. Однако она продолжала настаивать, начала массировать пальцами виски, упрекать его, и тогда он был вынужден произнести: "Пожалуйста, если так тебе хочется, я готов полюбить Ирину".
      Надо было начинать добром.
      Оба чувствовали, что заканчивается вся прежняя жизнь и что отныне единство семьи уже не будет зависеть только от них.
      В назначенный час Митя отпер своим ключом дверь и громко провозгласил: "Это мы!" Хохловы вышли навстречу приветливые, чуть умиленные. Мать поцеловала Ирину в обе щеки, отец помог снять легкую дубленую шубу, и после этого родители, отступив в глубь прихожей, стали рядом, смотрели, как Ирина вынимает из пучка заколку и небрежно расправляет густые светло-коричневые волосы. Как ни вглядывалась Хохлова, она не заметила у Ирины никаких признаков будущего материнства. Девушка провела большими и указательными пальцами по своему черному кожаному пояску, охватывающему в талии зеленое шерстяное платье, и повернулась к Мите. От ее ресниц промелькнула по щеке длинная тень. "Я готова", - сказала Ирина взглядом.
      Ее раскованность показалась Хохловой неестественной, она подумала: "Стесняется" - и с радостью ощутила, что сочувствует этой высокой худенькой девушке, ожидающей ребенка от ее сына.
      Митя положил руку на спину Ирине ласково-привычным жестом, но она шагнула вперед, выскользнув из-под руки. "Какой ты нечуткий!" - мысленно упрекнула Хохлова Митю.
      - Пошли! Веселее, дети, - пригласил отец.
      - А ты сними эту форму, - велела мать сыну, перенеся осуждение на его серо-синий милицейский мундир.
      Пока Митя переодевался, Хохловы разговаривали с Ириной в кабинете, показывали альбом с фотографиями и, дойдя до своего свадебного снимка, сделанного незабываемым летним днем во дворе грушовского дома, как будто помолодели, вспомнив и увидев себя молодыми.
      - Мы решили не затевать свадьбы, - сказала Ирина. - Это дорого и никому не нужно.
      - Что ты! Будет у вас свадьба, - ответила Хохлова. - Мы не очень богатые, но свадьбу сыграть в состоянии.
      - Какие вы здесь счастливые! - вымолвила Ирина, снова возвращаясь к фотографии.
      Больше о свадьбе не говорили, но мать с приходом сына собиралась выяснить намерения молодых более серьезно.
      Вошел Митя, остро пахнущий дезодорантом, с влажным волосами, в светло-голубой сорочке, расстегнутой на две пуговицы. Увидел альбом и потянулся к нему. Потом передумал, позвал Ирину к столу.
      Снова он показался излишне торопливым. Откупорив вино, он наполнил бокалы и предложил отцу сказать что-нибудь. Хохлов встал, улыбнулся, глядя на Ирину добрым расслабленным взглядом, - и все двинулось по намеченному плану, именуемому традицией. Родители сделали вид, что решают благословить молодых, а молодые растроганно слушали напутственные слова.
      Но вскоре матери пришлось убеждать жениха и невесту в необходимости праздника свадьбы. "Несмотря ни на какие хлопоты и затраты, - говорила она, - надо собрать вместе всю родню и друзей, надо познакомиться с новой родней, надо связать, в конце концов, вашу молодую семью теми огромными надеждами, которые возлагают на вас близкие люди... Вы не должны начинать с одиночества и уединения", - продолжала мать.
      Да, да, кивал отец.
      Ирина повернулась к Мите и сказала:
      - Конечно, если вы настаиваете... Но ведь женимся-то мы. Мы уже решили съездить в Карпаты, это приятнее и дешевле...
      - Да, мама, - сказал Митя. - Обойдемся без купеческого разгула. Тем более сейчас осуждаются пышные свадьбы...
      Из прихожей послышался звонок, Митя пошел открывать.
      - Папа, это к тебе! - крикнул он оттуда.
      В дверях кабинета появилась грузная старуха с черной сумкой. Увидев застолье, она виновато вымолвила:
      - Я на минуточку... Угостить смородиновым вареньем. У нас такая чудесная смородина... Я сама варила... Покушайте. - Старуха вытащила из сумки трехлитровую банку и поставила на пол. - Спасибо за моего внука. - Она повернулась к Мите, стоявшему позади нее, и повторила: - Спасибо. Кушайте на здоровье. Дай вам бог здоровья. - И ушла.
      Хохлова посмотрела на мужа: он сидел красный, растерянный.
      Митя вернулся к столу, прихватив с собой банку, блестевшую у него в руках.
      - Это та самая старуха, - сказал судья. - Из Грушовки. Понимаете, Ира... - Он стал объяснять, что вел дело Агафонова, у которого приемная дочка была обманута женихом.
      - Я знаю эту историю, - улыбнулась Ирина. - Смешные еще бывают люди. Из-за ерунды - и чуть не угодил в тюрьму... Уж если у девушки и парня ничего не вышло, то тут хоть убейся!
      - Митя, надо догнать ее, вернуть это варенье, - сказал судья.
      - Я люблю смородиновое варенье, - призналась Ирина. - Вам же от чистого сердца принесли. Я не вижу в этом ничего плохого.
      - Ладно, Митя, пусть остается. Как подарок вам от Грушовки.
      Семейный ужин продолжался; мать снова завела разговор о свадьбе, и было решено организовать небольшое застолье с узким кругом приглашенных: родители с обеих сторон и по две-три пары самых близких друзей; Хохловы давали на свадебное путешествие пятьсот рублей.
      После ужина смотрели телевизор, и в десять часов Митя пошел провожать Ирину.
      В начале двенадцатого, когда Хохловы уже укладывались спать, приехала Шурочка. Она соскучилась, вот и приехала раньше срока. Правда, она быстро уловила, что сейчас не до нее.
      Мать вскипятила чай, Шурочка пила чай со смородиновым вареньем и слушала семейные новости. Ей было жалко брата.
      После чая Шурочка приняла душ и легла спать. Потом как будто толкнули ее, она вернулась на кухню. Мать, отец и Митя по-прежнему сидели за столом и пили чай со смородиновым вареньем. Занавеска на окне сдвинулась. Из-за нее выглянул маленький человечек, надел на них какие-то серые шапочки, а они сидели неподвижно, ничего не заметив.
      - Мама! - крикнула Шурочка. - Не надо!
      Но она не смогла сдвинуться с места, ее не слышали.
      Она проснулась. В комнате темно, поверх плотной шторы сочится с улицы бледный свет, с кухни доносятся тихие голоса. Она встала и пошла туда. Родители спросили у нее:
      - Что? Не спится?
      В их взглядах она ощутила себя ребенком, обняла мать и посмотрела на отца с простодушной надеждой.
      1981 г.