Во второе лето Агафонов поставил летнюю кухню и гараж. Зимой его назначили начальником отдела эксплуатации автотранспорта, и шоферы стали обращаться к нему по имени-отчеству. В третье лето привез вагон с лесом и возвел стены. В четвертое - сделал все столярные работы и покрыл крышу шифером. Двухэтажный дом был готов. Рядом с ним старая глинобитная развалюха казалась жалким курятником. Агафонов пригнал бульдозер. Бабушка закрыла глаза сморщенной рукой, тихо всхлипывала. Он сам сел за рычаги, поднял нож и включил скорость, подминая высокие стебли желтых шаров. Через десять минут от старого дома осталась пыль. Никита подпрыгивал и радостно ругался должно быть, научился у строителей. Ноги у Агафонова были как деревянные.
      - Ловко, - одобрительно вымолвил бульдозерист. - Рука мастера!
      - Теперь можно помирать, - сказала бабушка. - Кто ж знал, что я доживу до такого горя?
      - С ума сошла, старая! - крикнул дед. Огромный ожог на его лице побелел.
      Галя и Юля с жалостью смотрели на Агафонова.
      - Люди! - рассердился Агафонов. - Чего зажурились? Строили надрывались. А построились - зажурились... Юля, врубай магнитофон!
      - Не надо, - попросила Галя. - Успокойся.
      - Ой, Галочка, ты моя родненькая, - заголосила старуха. - На что мне тот дворец? Отдай мою мазанку, не хочу ваших хоромов! - Она схватила обрезок доски и швырнула в рокочущий бульдозер.
      - Юля, врубай музыку! - велел Агафонов. - Тут надрываешься, а они панихиду служат. Что за народ?
      Галя взяла дочь за руку, но Юля вырвалась и подбежала к старухе.
      - Бабушка, не плачь! Вам хорошо будет, вот увидите.
      Агафонов повернулся к бульдозеристу: надо было расплатиться, да и нечего тут торчать чужому человеку. Тот увлеченно пялился на девчонку. С чего бы? Юля была в старой майке, тесной в груди. Ясно, отчего пялился. Выросла барышня, совсем выросла...
      - Держи гроши! - крикнул Агафонов парню. - Бывай здоров!
      Потом пригнал самосвал и вывез обломки. Он понимал, что разрушил родовое гнездо. Под глинистой пылью обнажалась сухая земля. Тени удлинились, стали расти. От водохранилища потянуло сыростью. Не гнездо, а тень гнезда. Символ. Он обрубил лопатой корни раздавленных желтых цветов. Вспомнил, как попрекали его старшим братом; загубили Валериана интеллигентской заумью!
      Агафонов отшвырнул лопату, прошелся по чистому месту взад-вперед. Не верилось, что это конец. Где же праздник? Он сделал невозможное. Ура Агафонову! Ура упорству и силе! Ура живой жизни!
      В небе летела стая белых "николаевских" голубей. В тридцать четыре года Агафонов увидел, как промерзшая зимняя дорога через болотистую тайгу вышла к твердому берегу.
      5
      Хохлов прочитал дело Агафонова и по судейскому обычаю стал размышлять о причинах и условиях, способствовавших совершению преступления. Суд первой инстанции признал Агафонова виновным в злостном хулиганстве, осудив на два года лишения свободы. Особых размышлений не требовалось, чтобы установить, что Агафонов мстил потерпевшему Кузину. Суд разобрался в этом безошибочно. После отказа Кузина жениться на Юлии Агафоновой подсудимый Агафонов, находясь в квартире Кузиных, избил бывшего жениха и оказал сопротивление участковому инспектору.
      Появление милиции в разгар ссоры показалось Хохлову подготовленным. Возможно, Агафонова спровоцировали на драку, но в деле пока не находилось зацепки для подтверждения этого предположения. Вообще, заметил Хохлов, дознание по этому простому делу проведено односторонне: Агафонов представлен злобным собственником, владельцем двухэтажного коттеджа, готовым ради своих интересов на любое правонарушение. Однако из характеристики Агафонова и речи общественного защитника следовало обратное: он отличный специалист, отзывчивый товарищ. Даже при всем стремлении коллектива автобазы выгородить своего работника не стоило сбрасывать эту характеристику со счетов.
      Хохлов вспомнил приход грушовской старухи: как она сидела на лестнице и настойчиво отправляла его поужинать. Вслед за ней он как будто увидел свою мать - темный силуэт в летних сумерках. Он снова испытал приглушенное чувство вины.
      Хохлов поглядел в окно. Там раскачивалась птичья кормушка, треугольный пакет из-под молока с дыркой в боку, и три воробья ловко ныряли в эту дырку по очереди, словно играли. Хохлов открыл форточку, за шпагат вытащил пакет и насыпал туда крошек. Он подумал о дочери. Что там с ней в пансионате? Воробьи перелетели на голую ветку клена, обеспокоенно крутили головами. Они выглядели веселыми, но Хохлов понимал, что так лишь кажется ему из теплого кабинета. Он вывесил кормушку и вернулся к столу. Спустя несколько минут он сидел все над одной и той же страницей, пытаясь перебороть тревогу за Шурочку. "Что за бабское нытье! - одернул он себя и заставил вспомнить об Агафонове. - Значит, он вернулся с Севера, построил дом, обжился, приготовился сыграть свадьбу дочери... Может, позвонить в пансионат?.. Я тоже отец". - Он не заметил, как стал связывать свое положение с положением Агафонова и искать путь к его оправданию.
      Хохлов нашел, что события выстраивались следующим образом. Студент Игорь Кузин и воспитательница детсада Юлия Агафонова подают заявление в загс, объявляют о предстоящем бракосочетании и вместе с родственниками отдаются предпраздничным заботам. В разгар приготовлений Юлия сообщает: свадьба но состоится, они с Игорем поссорились. Агафоновы не могут в это поверить. Отвергнутая невеста - позор для семьи. Поэтому Агафонов встречается с Игорем, требует объяснений. Ответ Кузина звучит как насмешка: "Разлюбил!" Агафонов идет к матери Кузина, он с ней давно знаком и ждет понимания. Однако она повторяет то же: разлюбил, сердцу не прикажешь. Ничего не добившись, Агафонов начинает допрашивать Юлию, пытаясь узнать причину разрыва, и не раз доводит девушку до слез. Его жена заступается за дочь, супруги ссорятся. Тем временем минует срок свадьбы, и вся Грушовка узнает о позоре Агафоновых. Рождается слух, что бывший жених уже встречается с дочерью начальника областного управления торговли. Судя по вопросам адвоката и уклончивым ответам Игоря Кузина, это похоже на правду. Но оскорбленный Агафонов, уже зная о предательстве Кузина, бездействует и лишь через две недели предупреждает Кузиных по телефону, что придет для денежных расчетов. По его утверждению, Кузина брала у него взаймы пятьсот рублей. Кузина это отрицает. Расписок нет. Из показаний милиционера ясно, что она вызвала его, опасаясь драки. Но вызвала на десять минут позже прихода Агафонова. Для чего ей понадобились эти десять минут? Логично предположить: она сама хотела дать Агафонову время для драки. И, к сожалению, он использует эту возможность. Даже успевает разбить стулом цветной телевизор. За неуплаченный долг.
      Все-таки этот Агафонов дурак, подумал Хохлов, нет бы стать выше и мелкой подлости Кузиных, и морального давления Грушовки, жаждущей возмездия. Ведь ничего не добился, встав на одну доску с Кузиными. Наверное, сейчас сидит в камере и кусает локоть. Осужденный, обманутый, униженный.
      А Кузины? Что с ними делать? По какой статье? Рано или поздно их накажет сама жизнь. Приходится выбирать такую формулировку, ибо правосудие не всегда карает порок. Порой оно умывает руки. Или опускает руки? Или руки коротки? Коротки - так точнее... Для них пока нет статьи. Кузиных могла наказать только Грушовка. Если бы они жили там, они бы полной мерой ощутили неотвратимость наказания. Но за пределами поселка можно было не бояться ничьего осуждения, как не боялся этого и сам Хохлов, зная за собой свою вину перед матерью. По какой же статье ему судить себя?
      Попытка Грушовки усовестить Кузиных кулаками оказалась наивной и дала основания считать действия Агафонова опасными в общественном отношении.
      Правда, адвокат утверждает, что произошла судебная ошибка, и ссылается на "Комментарий к Уголовному кодексу", где прямо говорится: "Не могут быть квалифицированы как хулиганство действия, совершенные не из хулиганских побуждений, а по другим мотивам, например, на почве личных неприязненных отношений и т.п.". Хорошо, допустим, мы учтем это. Но изменятся лишь статья и наказание, а в сущности все останется на прежних местах: Грушовка снова в дураках. По статье "Умышленное легкое телесное повреждение или побои" Агафонов скорее всего отделается шестью месяцами исправительных работ или штрафом. И будет счастлив, что вышел на свободу и вернулся в Грушовку. Стриженный наголо, провонявший затхлым воздухом тюрьмы, с клеймом судимости.
      Даже адвокат не пытался его оправдать из-за очевидности проступка. Он заботился лишь о смягчении приговора.
      Завтра под председательством Хохлова суд второй инстанции должен будет решить судьбу Агафонова, только одну его судьбу, а судьба Грушовки давно уже решена. Она всегда умела добыть харчи, защититься и постоять за своих. Ее опыт не умер, но стал ненужным. "А ненужный опыт, - подумал судья, когда-нибудь становится опасным. Он должен принадлежать истории, а не современной жизни".
      6
      Цыганков бежал сильно и размашисто, на Шурочку не оглядывался. Она видела его красный свитер, ныряющие рывки плеч, легкий мах лыж. Отставала. Но бежала не расслабляясь. Приятель Цыганкова Адам со своей подружкой Марго плелись далеко сзади прогулочными шажками. Шурочка вспомнила: Цыганков предупреждал, чтобы она не обращала внимания, если Марго вздумает ее ревновать к нему, на Марго находят такие причуды...
      Красный свитер скрылся за выступом леса, и Шурочка осталась одна на широкой просеке. Она обернулась. Искрится снег, испещренный петлями заячьих следов. Возле елок отпечаталась частая строчка других следов, наверное лисьих. На еловых лапах - как будто новогодняя вата. Шурочке почудилось, что из леса кто-то смотрит. Она добежала до поворота, а там стоял Цыганков поперек лыжни и поджидал ее. Шурочка подъехала и, чтобы не наехать на его лыжи, легко свернула на нетронутый наст. Она ощутила терпкий запах мужского одеколона.
      - У меня крепление болтается, - сказала Шурочка, выставив правую ногу.
      Цыганков присел, взял ее за щиколотку, сильно подергал ботинок. В его темных волосах, чуть примятых шапочкой, блеснуло несколько седин. Ей захотелось потрогать эту близкую вытянутую мускулистую шею.
      Шурочка легко толкнула Цыганкова, засмеялась, и он повалился на бок, задрав вверх лыжи. Она бегом рванулась вперед, часто отталкиваясь, и по-прежнему смеялась. Знала, что сейчас он догонит ее, и с веселым любопытством ждала: что будет дальше? Солнце и снег светили прямо в глаза, и у нее было ощущение, что она - в море.
      Цыганков обошел ее по целине и снова встал поперек лыжни, широко растопырив руки. У него даже на шапочке прилип снег. Шурочка могла сойти в сторону, но она закричала, зажмурилась и нарочно налетела на него. Ей показалось, что они падают. Цыганков покачнулся, но устоял. Шурочка открыла глаза. Он поцеловал ее. Она уперлась кулаками в его грудь, изогнулась и уворачивалась от новых поцелуев. Цыганков сжал Шурочке голову и сказал очень серьезно:
      - Шурочка, ты замечательное существо!
      Она больше не уклонялась, улыбнулась и снова зажмурилась. Ей стало хорошо и интересно.
      Об этом Шурочка и мечтала, когда ехала сюда с Цыганковым. Как ей не хватало этого прежде! До сих пор она чувствовала противоречие между своей размеренной жизнью в родительской семье и студенческой группе, где, играя нетрудные роли дочери и ученицы, как будто заглушала в себе свое предназначение, и между этим предназначением - быть женщиной. Шурочка видела, как подруги теряют себя в коротких, без любви, романах, как мать скрывает, что уже разлюбила отца, как большинство ее знакомых женщин словно замерли на перекрестке дорог и решают, какому следовать указателю: то ли исполнять свой материнский, семейный долг, то ли искать неведомое, загадочное, неповторимое?
      ...Шурочка быстро скользила по лыжне. От поцелуев и солнца ей было горячо, ветер чуть примораживал щеки.
      Цыганков шел позади, подгоняя ее молодецкими возгласами:
      - Поберегись! Ожгу!
      Доехав до ручья, они катались с обрыва вдоль снежных холмиков, укрывавших маленькие сосны, и порой с любопытством, долго смотрели друг на друга, но больше не целовались. Шурочка вспомнила Митино предостережение, рассмеялась. Они только что съехали вниз. Вокруг стояла тишина. Шурочка повернулась к Цыганкову и, дразня его, сказала:
      - Знаешь, что мы разные поколения? Ты родился в эпоху послевоенного восстановления, а я - в эпоху телевизоров и холодильников. Ты - романтик, а я - реалистка. Ты честно врешь про любовь, а я тебе не верю, но все равно мне хорошо.
      - Что? Вру? - спросил Цыганков, строго глядя на нее.
      - Разве нет? Обыкновенное влечение, а ты - "необыкновенное существо", "любовь"... Я ведь вправду реалистка!
      Он подошел к ней, зачерпнул горсть снега и ловко сунул снег ей за воротник.
      Шурочка ойкнула, бросила палки и стала вытряхивать снег, ругая Цыганкова дураком.
      - Какие мы сердитые! - удивился он.
      - Да ну тебя, - спокойно вымолвила Шурочка. - Терпеть не могу грубые шутки. - Она тоже зачерпнула снега и подозвала Цыганкова.
      Он наклонил голову и обреченно приблизился. Однако Шурочка выбросила снег себе под ноги и шлепнула его по виноватой шее с завитками темных волос на затылке.
      - Не дождешься от меня такого! - упрекнула она. - Ишь романтик!
      Цыганков выпрямился, с шутливым выражением озноба фыркнул и передернул плечами. Перед ней стоял сильный высокий мужчина, но она ощутила в себе какую-то странную силу, которая как будто возвышала ее над ним.
      Он растерянно улыбнулся новой, простой улыбкой. Шурочка подняла руку и, чуть запнувшись, поправила на нем сбившуюся набок шапочку. Это заботливое движение далось ей с трудом, и она, заметив, что он уловил ее нерешительность, почувствовала такой стыд, словно Цыганков увидел ее всю до дна.
      Шурочка взяла палки и побежала, проваливаясь, по хрусткому плотному снегу. Он не стал ни догонять, ни окликать ее.
      Вскоре их нашли Марго с Адамом, начали подшучивать, что, мол, вы с первого же дня отрываетесь от коллектива, а ведь куда торопиться? Некуда торопиться, и так далее в дружеском, чуть свысока, тоне, не таившем пошловатой уверенности в том, что им известно, чем это все кончится, но они нисколько не возражают и даже поощрили бы, если бы не знали, что это совсем не ново...
      Большие персидские глаза Марго оценивающе окинули Шурочку, охватывая ее фигуру и не встречаясь с ее взглядом. Она как бы удостоверилась в том, что Шурочка цела и невредима, и сказала, глядя в небо над чернеющими за ручьем соснами:
      - Завезли меня в степь! И чего поперлась, домашнее животное? - Подняв руки, по-домашнему потянулась, поводя полными плечами. - Ох-хо-хоюшки... Шашлык бы сообразили, что ли?
      Ее тяжелая красота притягивала к себе, и Шурочка, видя Марго рядом с худощавым, нервно заряженным Адамом, уже успевшим дважды съехать с обрыва, подумала, что они не подходят друг другу.
      Услышав о шашлыке, Адам сморщил свой крупный заостренный нос и пробормотал:
      - Ага, вот и любимая тема! Тебе бы родиться коровой...
      - А тебе дятлом! - беззлобно огрызнулась Марго.
      Шурочка знала, что они не ссорятся, а просто у них такая манера разговаривать. Она чувствовала симпатию к друзьям Цыганкова, таким же независимым, как и он, людям, не желавшим участвовать в борьбе за вещественное благополучие, в той самой давке-борьбе, в которую ровесники Шурочки мечтали ворваться...
      Накатавшись и опьянев от свежего воздуха, они вернулись в пансионат. Возле кочегарки стояли расписные санки, запряженные гнедой, темно-красной масти лошадью. Яркий голубой кузовок, аляповато раскрашенный красными маками, почудился вынесенным сюда, на заезженный серый снег проезда, из деревенской старины. Марго сбросила лыжи, залезла в санки и, сдернув шапочку и разметав волосы, пропела:
      - Пара гнедых, запряженных зарею...
      Шурочка тоже залезла и потребовала, чтобы их покатали.
      - И пьем дыхание девы-розы, быть может, полное чумы! - продекламировал Адам, разматывая вожжи. Цыганков вспрыгнул к нему на козлы.
      - Н-но, милая!
      Скрипнул снег, и, как ни странно показалось Шурочке, лошадь послушалась Адама, санки поехали. Куда?
      - Гони! - крикнула Марго. - Гони, золотой, брильянтовый!
      Адам шлепнул вожжами, причмокнул.
      - Стой! Стой! - послышалось сзади.
      - Гони! - снова крикнула Марго.
      За ними бежал высокий подросток в армейском ватнике. Он на ходу запрыгнул в кузов, перегнулся на козлы и схватил Адама за плечо.
      - Мальчишечка! - воскликнула Марго, обхватила, смеясь, подростка, и он оказался у нее на коленях.
      Санки остановились. Он сразу затих, и Марго отпустила его.
      - Вставай, - поторопила она. - Или пригрелся у тети?
      Подросток сорвался с ее коленей и обругал всех спекулянтами.
      - Слушай, комсомолец, как зовут тебя? - спросил Цыганков.
      - Приехали культурно отдыхать, вот и отдыхайте! Тут у нас и большие люди отдыхают... Охота покататься - уплатите, как положено, без хулиганства.
      - Какой молодец! - улыбнулась Марго. - Сразу раскусил, что вы, мальчики, не "большие люди". А зовут его Федя. Правда, Федя?
      - Меня зовут Олег, - возразил подросток. - Не надо больше хулиганить. Я за лошадь отвечаю. - Он взял лошадь под уздцы, сильно потянул на себя, разворачивая санки.
      ...Во время обеда в большом овальном зале столовой Шурочка уловила на себе несколько любопытных взглядов. Проходя мимо "шведского стола", услышала, как кто-то вполголоса обронил:
      - Вот вам и недостающий стимул...
      В интонации скрывалось что-то манящее. Шурочка повернулась - на нее смотрел сорокалетний мужчина спортивного типа, выбритый до костяного блеска. Рядом с ним стоял еще кто-то, грузный, медведеобразный, с простонародным курносым лицом. Она брезгливо повела плечами.
      Марго тоже повернулась и потом, когда Цыганков с Адамом пошли к "шведскому столу" за салатом, наклонилась к Шурочке и объяснила:
      - Вот те, возле колонны, - сейчас не смотри! - это большие люди. Тот, помоложе, суперменистый, - большой человек. А мишка косолапый - просто могучий.
      - И смотреть не хочу! - ответила Шурочка.
      После обеда зашли в бар, выпили кофе, слушая и не слыша играющий магнитофон и разговаривая о планах на вечер. Мужчины предлагали повторить лыжную прогулку, Шурочка их поддерживала, но Марго недовольно кривила губы.
      Адам насторожился, заметив кого-то у стойки, и вдруг радостно загорелся, закивал головой. Цыганков тоже кивнул в ту сторону. Кому?
      Большой человек улыбнулся повернувшейся Шурочке и направился к выходу.
      - Вы с ним знакомы? - осуждающе спросила она у ребят.
      - Они будут знакомы, - сказала Марго. - К общему удовольствию. Лично я готова прокрутить грандиозное динамо, а дяди организуют нам культурную программу.
      Пожилая барменша, по-домашнему приветливая с отдыхающими, подала на стол бутылку шампанского и шоколад.
      - Велено вас угостить. Кушайте на здоровье.
      - Не надо, - сказала Шурочка.
      - Почему? - возразила Марго. - Пусть остается... Я же говорила! Лиха беда начало.
      Они выпили вино, и Шурочка тоже пила, чтобы не нарушать компанию. Цыганков с уважением говорил о Большом и Могучем.
      После бара он играл в карты с Адамом, а Шурочка и Марго пошли к себе в номер. Марго переоделась в зеленый халат и лежа читала журнал. Шурочке не хотелось ни спать, ни читать.
      - Зачем заигрывать с дядьками? - спросила она. - У них одно на уме.
      - Много ты понимаешь, - не отрываясь от журнала, ответила Марго. Думаешь, у Цыганкова или у тебя на уме другое? У всех одно и то же.
      - Гадости ты говоришь, Марго!
      Марго перевернула страницу. Ее лицо, освещенное отраженным от журнальной страницы светом, было спокойным.
      Шурочка вспомнила; как Цыганков и Адам чрезмерно живо раскланивались в баре.
      - Ты гадости говоришь! - повторила она и выхватила журнал.
      - Чего взбесилась? - спросила Марго. - Мальчики рано или поздно предадут нас. Тебе не нравится? А что прикажешь? Других мужчин у нас нет... Отдай журнал!
      - Как не стыдно! - Шурочка бросила журнал на стол. - Ты сама предаешь. Уже предала!
      - Дурочка, - усмехнулась Марго. - Они только снаружи очень славные, независимые. Но но мужчины. У мужчин должна быть не одна мускулатура. А у них что? Одни запросы и амбиции. На пари они могут прыгнуть хоть с десятого этажа. Только это не смелость, а боязнь показаться трусом. А где не нужно прыжков, а нужно просто жить и чего-то достигать, они, видите ли, не хотят приспосабливаться и ловчить. Потому и не добились ничего. Ездят летом на шабашку и зарабатывают на красивую жизнь. Не добьются ничего. До пенсии будут младшими научными сотрудниками.
      - Не думала, что ты такая злая, - сказала Шурочка и вышла.
      Цыганков и Адам по-прежнему играли, сидя на кровати. Увидев Шурочку, Адам пожаловался ей, что продул кучу денег и что приятель играет только на наличные.
      - Почему о вас говорят, что вы ничего не добились в жизни? - спросила она.
      - Мы всего добились, - сказал Цыганков, кладя на одеяло трефового короля.
      Адам смешал карты.
      - Шурочка, деточка, посиди рядом, - попросил он. - Может, удача придет. У тебя есть деньги? Займешь?
      - Не займу.
      - Молодец, - похвалил Цыганков. - Адам принципиально не платит долгов. Ты его раскусила.
      - Гадости говоришь, - сказала Шурочка. - А еще друг...
      - Что ж делать? Он действительно не платит. Тебя Марго подогрела? Ты ее не слушай. Да, мы несостоявшиеся карьеристы и вообще беззубые волки. Но жизнь все равно прекрасна, не будем ее портить.
      - Не журись, малышок! - улыбнулся Адам. - Не хочешь занимать, давай вместе играть против него.
      - Хорошо, - согласилась Шурочка. - Но ты должен выиграть.
      Она сходила за кошельком, и стали играть.
      Цыганков сдавал карты, ласково глядя на нее. Он трижды проиграл. Она хлопала в ладоши, подзадоривала Адама.
      - Ты приносишь счастье, - похвалил Адам Шурочку, явно поддразнивая партнера.
      - Счастье! - весело сказал Цыганков. - Ну пусть я добьюсь власти над сотней или тысячей таких же, как и я. Неужели я стану для тебя привлекательнее? Боюсь, не стану. Человек привлекателен, когда счастлив.
      Он проиграл еще несколько раз. У Шурочки было уже рублей тридцать выигрыша, которым поделился с ней Адам. Она злилась. Из-за Марго? Из-за того, что мальчики предадут?
      Шурочка положила деньги на стол и сказала:
      - Я не так воспитана... Спасибо за развлечение, граждане гусары. Что-то скучно с вами.
      Цыганков поймал ее за руку и попросил Адама сходить проведать Марго. Шурочка с усмешкой глядела на него, но не пыталась освободиться. Пусть подержится. Ей было смешно от этого старомодного жеста Цыганкова.
      Адам ушел. Шурочка услышала щелчок замка. Второй дурацкий поступок, подумала она, их заперли для выяснения отношений, но ведь Цыганков пока ни в чем не виноват перед ней, что ему выяснять?
      - Я еще в школе отвыкла держаться за ручку, - сказала она насмешливо. Тебе хочется повторить, что я замечательное существо?
      - У Марго маленький пунктик: дескать, мы прозевали места на званом пиру жизни. - Цыганков обнял ее. - Ты избалованное чудо, Шурочка. Ты каждую минуту новая.
      - Я хотела тебе сказать, что у тебя вонючий одеколон.
      - Ты и злая, и порочная, и целомудренная... - Он стал целовать ее.
      Шурочка не отвечала на поцелуи, смотрела поверх его головы в окно. По деревенской улице ехал грузовик с досками. Шурочке захотелось закрыть глаза. За деревней на холме тянулось снежное поле, упиравшееся в сосны. Зажмуриваясь, она еще видела небо над соснами, потом стало темно. Руки Цыганкова сковали ее. Она то обнимала, то отталкивала его. И словно теряла сознание.
      Потом он, уже умиротворенный, расслабленно ласкал ее, с улыбкой смотрел на ее наготу, не давал ей укрыться и повторял, что она - чудо.
      Она молчала, отвечая ему стыдливой улыбкой. Но вдруг подумала, что он уже знает ее тайну, и стала оправдываться. Цыганков засмеялся, успокоил ее, что он цивилизованный человек и не собирается ревновать к мальчику Юре из десятого "Б". Все естественно.
      - Ты еще ребенок, - сказал он, целуя ее.
      И снова его руки сковали ее, и снова она словно погрузилась в душные жаркие волны.
      Они не заметили, как на дворе загустели сумерки и наступил ранний зимний вечер. За окном загорелся на столбе фонарь. При его свете Шурочка видела, как блестят у Цыганкова глаза. Она вспомнила свою бабушку, которая осудила бы ее сейчас, и спросила:
      - Почему ты до сих пор не женился?
      - Давай поженимся? Хочешь?
      - А ты вправду хочешь?
      - Не знаю. По-моему, это не очень важно. Но если ты хочешь, я готов.
      Она взяла его за волосы на затылке и стала трепать, смеясь и приговаривая, что впервые слышит, чтобы так разговаривали о женитьбе. Цыганков крякал и терпел.
      Но Шурочка тоже не собиралась замуж, и без того было хорошо. А замужество - это хлопоты, новые тревоги родителей, непонятные обязательства. Зачем?
      - Нет, ты все-таки ненормальная! - сказал он. - Чтобы девушка не хотела замуж? Такого не бывает. Или думаешь найти кого-то получше?
      - Может быть, - передразнивая его, ответила она. - Но если хочешь, я готова.
      - Так человечество вымрет, Шурочка.
      - А почему оно должно быть вечно?
      В своей радости Шурочка была как будто на острове и смотрела с этого острова назад, на родительский дом, зная, что больше не сможет жить по его законам.
      - Наверное, я действительно порочная, если так говорю о человечестве? спросила она. - Я же реалистка! Я даже повторю, что мы не любим друг друга. Просто нам пока хорошо... Но это распоряжается природа.
      Цыганков закрыл ей рот ладонью.
      - Не надо, милая, бога гневить. Ты еще знаешь жизнь не дальше отцовского бумажника.
      Шурочка легко шлепнула его по щеке, он отпрянул.
      - Это лишнее, - удивленно произнес он.
      - Прости, никогда не закрывай мне рот, - объяснила она. - Может, ты хотел сказать, что я чересчур красноречива? Или у тебя другая точка зрения на любовь?
      - О любви не говорят, об ней все сказано. Но я вполне представляю тебя своей женой, - снисходительно сказал Цыганков. - От тебя глаз не оторвешь.
      Прошло пять дней. Еще оставалась целая неделя каникул, и Шурочке казалось, что это очень-очень много. Она с удовольствием подолгу бегала на лыжах, каталась с гор, по вечерам танцевала в клубе под музыку оркестра старшеклассников из местной школы. И каждую минуту она ощущала себя какой-то новой, словно уже наступила весна.
      За несколько дней отдыхающие перезнакомились, установили ровный приятельский тон общения. Даже Большой и Могучий не выделялись среди остальных. Могучий с медвежьей галантностью кланялся Марго, когда приглашал ее, и, танцуя под быструю музыку, выпячивал грудь и живот и выдавал такую азартную чечетку, что ему аплодировали. Может, аплодировали чуть сильнее, чем аплодировали бы другому, но сам Могучий тут был ни при чем. Его звали Иваном Ивановичем, Марго же обращалась к нему с игривой фамильярностью лишь по отчеству, часто с ним танцевала и легко принимала его внимание. Адам глядел на ее кокетство сквозь пальцы.
      Товарищ Ивана Ивановича, Игорь Андреевич, пытался ухаживать за Шурочкой. А что она? Смотрела только на Цыганкова, и тот в шутку заметил ей, что не обидится, если она разок-другой спляшет с Игорем Андреевичем. И Шурочка послушалась. Игорь Андреевич танцевал играючи и шепотом говорил ей на ухо, что у нее необыкновенно смелые глаза, что с такими глазами бывают либо очень счастливыми, либо совсем несчастными. Больше он не сказал ничего особенного, но она почувствовала: если захочет, может увлечь его. Немного удивилась Цыганкову: почему он сам подталкивал ее к Игорю Андреевичу?
      За столиком в баре между Цыганковым и Игорем Андреевичем случилась небольшая неприятность. Игорь Андреевич вытащил из бумажника деньги, попросил Цыганкова принести коньяку, апельсинов и пепси-колы. Цыганков тоже достал деньги и предложил ему:
      - Может, вы сходите?
      Тот слегка прищурился, потом улыбнулся и, взяв деньги, направился к стойке.
      Цыганков посмотрел на Шурочку, как будто проговорил: "Ты видела, как я обращаюсь с этими Большими и Могучими? Пусть знают!" Но ей стало неловко за него, она отвернулась.
      - Игорь Андреевич настоящий умница, - пожурил Цыганкова Иван Иванович. - И деньжат у него поболе твоего, и возможностей. Ценить его надо.
      - То есть как? Чего угодно-с? - Цыганков изобразил, что снимает шляпу. - Нет, мы бедные, да гордые.
      Марго отвлекла Ивана Ивановича, разговор на том кончился.
      Вечером Шурочка прямо высказала Цыганкову, что ей не понравилось его поведение, а он раздраженно ответил, что обойдется без ее советов.
      - За что ты меня обижаешь? - спросила она. - Я же хочу, чтобы ты оставался самим собой!
      И они поссорились.
      Правда, наутро Цыганков извинился, и мир был восстановлен. "Это я виновата, - думала Шурочка. - Он ради меня не хочет никому уступать... Боится обнаружить, что Игорь Андреевич подавляет его". Она решила в следующий раз вмешаться и поддержать Цыганкова.
      Днем Иван Иванович объявил, что приглашает молодую компанию на ужин в зимнем лесу. Приглашение было принято. В ранних сумерках расписные санки, запряженные гнедой лошадью, повезли всех к назначенному месту.
      На поляне, окруженной соснами, кем-то были выложены пирамидкой сухие поленья, с дощатого стола и скамеек сметен снег. Подросток-возница вытащил из саней большую кастрюлю с мясом, развел огонь и принялся носить к столу бутылки и свертки.
      Снег лежал розовый, а в ложбинах - синеватый. Солнце уже село. На закате разлился яркий красно-розовый свет и плавно соединялся с зеленовато-фиолетовыми сумерками.
      Пока прогорали дрова, Иван Иванович велел откупорить одну бутылку. Шурочка прежде не пила водки, но выпила почти без страха. Все смотрели на нее. Иван Иванович поднес к ее губам горсть квашеной капусты.