Генерал Самсонов

      Есть ли утешение убитому? В чем оно для принявшего сладкую смерть? В чем оно?
      " В исполнении долга," - скажет Господь. " В исполнении долга", сказал бы корнет Самсонов. "В исполнении долга " - говорил генерал от кавалерии, командующий Туркестанским округом.
      Нет ничего более дешевого, чем жизнь на войне. Но одна из самых дорогих ценностей - смерть. Лейтенант французской службы Бертен, прикомандированный к 2-ому Верхнеудискому казачьему полку, после стычки с хунхузами был счастлив, что наконец попал в дело. Самсонов не видел его живым, рассказывали, что после стычки Бертен достал коньяку и угощал офицеров своего эскадрона, - наверное, это был романтически настроенный юноша. Он погиб в кавалерийском набеге на Инкоу в деревне Сан-да-кан, что по-китайски означает "три фанзы". Бертен был ранен при конной атаке засевших в деревне японцев, нога застряла в стремени, и его дотянуло до самой глинобитной стены, окружавшей Сан-да-кан. Эти три фанзы можно было обойти ради скорости набега, чтобы не превратился, как потом оказалось, в наполз, но Самсонов приказал захватить деревню и найти тело Бертена. Провозились три часа. Стемнело, подошел взвод поршневой артиллерии, грохоча колесами по мерзлой земле. Спустился густой туман, укрыл фанзы и сады. Пушки выпустили пятнадцать снарядов, но не зажгли фанз. Было уже одинадцать часов ночи. Больше нельзя было медлить, и началась ночная атака. Спешенные стрелки конно-охотничьей команды и эскадрон Нежинских драгун скрытно двинулись по полю, то и дело натыкаясь на обрезки гаоляновых стеблей, торчавших как пни. Японцы дали залп в упор, русские бросились на штурм. "Сюда, ребята! Жги" крикнул урядник из охотников. Зажгли кучу сложенного гаоляна, запылал огромный костер. Все осветилось. Ожесточение охватило дерущихся, стоны раненых, крики атакующих, треск разрастающегося пожара и вопли мирных жителей разоряемой деревни - это смешалось в гул. Выбили японцев из первой фанзы, он перебежали во вторую. "Спасите, я горю!" - раздался отчаянный голос. Это был вольноопределяющийся Рудаков, раненный одновременно с Бертеном. Он пролежал целый день, ожидая смерти, и погиб, когда выручали покойника француза. Тело Бертена нашли, Рудакова - не смогли вынести из огня.
      Цена дела была высокой - три офицера и девятнадцать казаков ранено, трое казаков убито, тридцать семь лошадей убито. Не считая Рудакова.
      И никто не спросил Самсонова, во имя чего принесены жертвы.
      Глава вторая
      Семейство Самсонова проводило летний отпуск на Кавказе, на водах. Отсюда Екатерина Александровна собиралась потом недели на две заехать в Херсонскую губернию, в родной Елисаветградский уезд, в родовую Акимовку, где малороссийское лето готовило свои роскошные угощения. А из Акимовки - назад в Ташкент, первого августа Володе надо быть в гимназии.
      Началось знойное щедрое лето. Никто не думал о войне, даже те, кому было положено знать о ее приближении заранее, спокойно готовились к летнему отдыху: генерал-квартирмейстер Генерального штаба Юрий Никифорович Данилов, в ведении которого была и разведка, отправлял свою семью в деревню на запад, на границу с Австро-Венгрией; оперативный отдел Генерального штаба готовил новую полевую поездку офицеров на Кавказ; генерал Брусилов выехал с женой в Германию в Бад-Кисинген.
      Итак, военное министерство, Генеральный штаб, а затем государь разрешили отпуск и генералу Самсонову.
      В Новочеркасске, где Александр Васильевич после японской служил наказным атаманом войска Донского, захотелось ему выйти из поезда, поглядеть на донскую столицу, на войсковой собор, третий в России после Исаакиевского и Христа Спасителя, на Ермака у атаманского дворца, вообще на бойкий красивый южнорусский народ.
      В Новочеркасске на вокзале его встречал генерал Покотило с конвойной сотней и музыкантами. Большой, седоусый Покотило обнял Александра Васильевича, вспомнил набег на Инкоу, когда Самсонов командовал одной из колонн, и дождался, что тот в свою очередь вспомнит, как атаман ходил в цепи в атаку и был ранен.
      Это была встреча старых маньчжурцев, героев японской войны, и народ таращился на генералов и любовался.
      - Александр Васильевич! - окликнули Самсонова, он вгляделся и узнал горного инженера, старинного приятеля... как же его фамилия? Забыл!
      Инженер был в белом чесучовом костюме, в белой фуражке с золотистыми молоточками, телом жилист, а лицо - беспородное, умное.
      Самсонов вскинул голову и приподнял руки, как бы готовясь к объятиям. Инженер подошел и остановился рядом с Покотило.
      - Что такое? - нахмурился в его сторону наказной атаман. - И сразу оба адъютанта, покотиловский и самсоновский, оттеснили инженера, чтобы тот обождал очереди и не лез.
      Самсонов не вмешивался, но показал жестом: ждите, таков порядок.
      - Эх, Александр Васильевич, - вполголоса пожаловался Покотило. - Вам хорошо среди азиатов, они уважают...... А тут кто мало-мальски завел предпринимательство, сразу волком на тебя глядит, как на персидского сатрапа. Устои, видите ли, его стесняют!
      - А что если мы последние? - спросил Самсонов. - Ведь мы - дети поместий и дворянской вольности. Что нам нужно? Добрый конь, послушный эскадрон да хорошенькая хозяйка... - Он усмехнулся и показал на паровоз, возле которого стоял кто-то замасленный черномазый. - А сия огнедышащая машина? Ей нужны иные генералы. Тот инженер - новый помещик...
      - Кто?! - воскликнул Покотило. - Он?! А вот! - И сжал могучий кулак рубаки. - Вот!
      Но вот Новочеркасск позади. Не увидел он собора, ни Ермака, только повеяло в душу что-то горькое, прощальное. Не бывать тебе больше на Дону, Александр Васильевич! Не видать больше ни Ташкента, ни Киева, ни Петербурга, ни Елисаветрада, где тебе выпала судьба служить. И ждут тебе не минеральные источники, а восточно-прусские леса, пески и болота. Скоро, совсем скоро станешь ты командующим несчастливой второй армии.
      А пока мчится поезд, плывут за окнами казачьи хутора, ползут арбы, запряженные волами, пылят по дорогам верховые, - и все это как будто пятьдесят и сто лет назад.
      На столике стоит блюдо с вишнями. Красный сок течет у Верочки по подбородку. Ее пальцы перемазаны розовым. Она щурится, выбирает большую вишню и дает ее брату.
      Самсонов глядит на детей, на жену - он на вершине жизни, он счастлив.
      * * *
      Сперва Россию как бы приглашали задуматься о том, что Англия готова поддержать ее интересы. Военный агент Ермолов сообщил 1 января 1914 года генерал-квартирмейстеру Данилову:
      "Доношу, что на днях меня посетил военный корреспондент газеты "Таймс" полковник Репингтон и сообщил следующее:
      Английское общественное мнение до сих пор по непониманию относившееся довольно равнодушно к вопросу о германской военной миссии в Константинополе теперь начинает осознавать те многие невыгоды и опасности, кои связаны с этой миссией, не только для России, но и для Великобритании. Ближайшая опасность для Англии заключается в том, что так как Англия получает значительную часть своего ввоза продовольственного из южной России через проливы, то утверждение германского влияния на Босфоре приведет в конце концов как бы к тому, что, как выразился Репингтон, "германский генерал будет как бы держать в своих руках продовольствие Англии и в случаи войны Англии с Германией будет иметь возможность угрожать Англии остановкой ее продовольственного ввоза, то есть просто голодом".
      Помимо вышеизложенного, крайне для Англии серьезной опасности, отмечается еще и та, что германское влияние на Босфоре приведет к усилению Германии в Малой Азии и давлению Германии на английские сообщения в Индии...".
      Это было прозрачный намек; и Российский Генеральный штаб, и Министерство иностранных дел признали сообщение Ермолова очень важным, тем более еще памятен был убыток, понесенный Россией в 1912 году во время Балканской войны, когда из-за закрытия Проливов потеряли сто миллионов рублей от прекращения экспорта.
      Правда, визит полковника Репингтона был неофициальным прощупыванием. Правительство же короля не собиралось заключать союза с Россией, и английский министр иностранных дел Грей намекал русскому послу Бенкендорфу, что России следует вывести свои войска из Персии, ибо это произведет огромное впечатление на англичан......
      Уже после саратовского выстрела русский посол в Берлине Свербеев встретился с английским послом и сообщил об этом в МИД. "...Я изложил моему английскому коллеге свою точку зрения и прибавил, что ввиду существующего в Германии убеждения в том, что в случае вооруженного столкновения между Германией и Австрией, с одной стороны, и Россией и Францией - с другой, Англия будет придерживаться строгого нейтралитета, тот или иной выход из настоящего положения всецело зависит от Англии. Если сэр Эдуард Грей ясно и категорически заявит в Берлине, что Великобритания твердо решила действовать совместно с Россией и Францией - мир обеспечен. Английский посол мне ответил, что ему неизвестны намерения его правительства и, несмотря на все приведенные мною в защиту моего мнения аргументы, я не получил от него никакого удовлетворительного ответа".
      Казалось, англичане не понимают, куда поворачиваются события, и хотят выжидать до последней минуты, чтобы обеспечить наибольшую выгоду решения.
      10 июля русские перехватили и расшифровали секретную телеграмму Берхтольда послу в Петербурге Сапари. "......Князь Лихновский телеграфирует о сделанном ему Греем заявлении, что он не верит в военные осложнения по сербскому вопросу; во всяком случае нужно безусловно избежать всеобщего пожара. Он заключает из этого, что Англия даже в крайнем случае постарается воздержаться от всякого военного вмешательства".
      Телеграмму читал Николай II, никаких пометок не оставил. Как можно было отнестись к вольному или невольному поощрению Англией Австро-Венгрии к развязыванию войны против Сербии?
      В тот же день русский посол в Сербии Штрандман сообщил Сазонову:
      "Только-только, в 6 часов вечера, австрийский посланник вручил ультимативную ноту своего правительства, дающую 48-часовой срок для принятия заключающихся в ней требований. Тиэль добавил на словах, что в случае непринятия ее целиком в 48-часовой срок ему предписано выехать из Белграда с составом миссии".
      Телеграмма поступила в Петербург утром, 11 июля. Сазонов прочитал ее и мрачно произнес: "Это европейская война".
      Но почему война? Еще ни государь, ни Совет министров ничего не знали. Еще послы Германии, Франции, Англии - Пурталес, Палеолог, Бьюкенен спокойно занимались утренними делами. Еще Россия не готова ни к какой войне, ее Большая военная программа только-только принята...
      Что двигало Сазоновым и в конечном счете Российской империей?
      В австрийском ультиматуме не было ни одной строки, задевавшей русское достоинство, а самым тяжелым для Сербии было требование допустить для проверки расследование на сербской территории австрийскую полицию.
      И не так давно, всего пять лет назад, Россия, понимая, что ее сил недостаточно, не противилась аннексии Боснии и Герцеговины, сохранила мир и жизни. Она могла уклониться от войны и сейчас.
      Или ею двигало национальное рыцарство? Так же, как и под Плевной и на Шипке?
      Оставим рыцарство для русофильной сказки. Проливы, вывоз товара - вот за что собиралась воевать империя и уповала на покорную русскую силу.
      В три часа дня заседал совет министров и положил: I. ... снестись с кабинетами великих держав в целях побуждения Австро-Венгерского правительства к предоставлению Сербии некоторой отсрочки в деле ответа на предъявленный ей австро-венгерским правительством ультимативного требования, дабы дать тем возможность правительствам великих держав изучить и исследовать документы по поводу совершившего в Сараеве злодеяния....
      II. ...Посоветовать Сербскому правительству на случай, если положение Сербии таково, что она собственными силами не может защищаться против возможного наступления Австро-Венгрии, не противодействовать вооруженному вторжению на сербскую территорию, если таковое вторжение последует, и заявить, что Сербия уступает силе и вручает свою судьбу решению великих держав.
      Первые два пункта были миролюбивы, зато следующими Совет министров делал шаг к войне.
      III. Предоставить военному и морскому министрам испросить высочайшего Вашего императорского соизволения на объявление, в зависимости от хода дел, мобилизации четырех округов - Киевского, Одесского, Московского и Казанского, Балтийского и Черноморского флотов.
      IV. Предоставить военному министру незамедлительно ускорить пополнение запасов материальной части армии.
      V. Предоставить министру финансов принять меры к безотлагательному уменьшению принадлежавших финансовому ведомству сумм, находящихся в Австро-Венгрии...
      Николай II согласился со всем этим, добавил только одно - готовить к мобилизации и Балтийский флот. В первоначальном документе о Балтике, поскольку она не граничит с двуединой империей, не упоминалось.
      Зато Балтика граничит с Германией!
      В 7 часов вечера в Министерство иностранных дел на Певческий мост прибыл германский посол Пурталес; он оправдывал Австро-Венгрию, доказывал необходимость защиты монархического принципа.
      Сразу же за Пурталесом Сазонов принял Палеолога, француз без обиняков заявил: "Между нами полное согласие".
      Итог этому дню подвела телеграмма из Белграда Николаю II: "......Австро-венгерская армия сосредоточилась около наших границ и может нас атаковать по истечении срока. Мы не можем защищаться. Посему молим Ваше Величество оказать нам помощь возможно скорее. Ваше Величество дало нам столько доказательств своего драгоценного благоволения, и мы твердо надеемся, что этот призыв найдет отклик в его славянском и благородном сердце. Я являюсь выразителем чувств сербского народа, который в эти трудные времена молит Ваше величество принять участие в судьбе Сербии. - Александр".
      Мольба сербов мало трогала работников на Певческом мосту, но для народа, для сострадающих братушками народа, она была как нельзя понятна. Ею не следовало пренебрегать.
      Наступило 12 июля.
      Сазонов в докладной записке Николаю II пишет: "...Персидские дела не внушают опасения, так как России и Англии, при взаимном желании придти к соглашению, нетрудно будет столковаться на этой почве...... В настающую минуту все касающееся Персии отступает на второй план перед осложнениями, вызванными обострением австро-сербских отношений.
      ......В случае дальнейшего упорства Австрии в таком направлении Россия не будет в состоянии остаться равнодушной. Нужно надеяться, что в таком случае Россия и Англия окажутся вместе на стороне права и справедливости и что бескорыстная политика России, единственная цель которой - помешать установлению гегемонии Австрии на Балканах, найдет энергичную поддержку со стороны Англии".
      Сазонов до конца не уверен в сэре Грее. Наверное, поэтому в его словах больше предположений, чем доказательств.
      В тот же день сообщение Бенкендорфа проливает свет на желания Лондона. " Германский посол спросил, согласится ли Англия действовать в Петербурге в примирительном смысле. Грей ответил, что это совершенно невозможно. Он при этом добавил, что английские интересы затронуты лишь косвенно, но что он должен предвидеть, что австрийская мобилизация вызовет мобилизацию России и что с этого момента возникнет положение, в коем заинтересованы будут державы... Антанты. Англия в этом случае сохранит за собой полную свободу действий".
      Англия не собирается добиваться мира. Это становилось все яснее.
      12 июля военный агент Ермолов сообщал в Генеральный штаб: "Английский генеральный штаб уверен, что Австрию толкает на войну Германия, так как Берлин полагает обстановку благоприятной".
      Телеграмма из Белграда от Штрадмана: "Несмотря на крайнюю примирительность ответа на ультиматум, австрийский посланник только что, в половине шестого вечера, уведомил сербское правительство нотою, что он, не получив в установленный срок удовлетворительного ответа, со всем составом миссии покидает Белград......"
      Начальник Генерального штаба Янушкевич сообщил членам комитета Генерального штаба, что государю-императору было благоугодно признать необходимость поддержать Сербию, хотя бы для этого пришлось объявить мобилизацию и начать военные действия, но не ранее перехода австрийскими войсками сербской границы.
      При этом из отпусков отзывались все офицеры.
      Бенкендорф сообщал 13 июля Сазонову более определенно: "......Англичан страшит не столько австрийская гегемония на Балканах, сколько мировая гегемония Германии".
      Видимо, Лондон счел поставленную цель достигнутой, коль так прямо указал на своего главного неприятеля.
      15 июля сербская миссия в Петербурге направила Российскому МИДу памятную записку: "Имеют честь довести до Вашего сведения, что я только что получил от г.Пашича, председателя совета, весьма срочную телеграмму, отправленную из Ниша сегодня в 2ч. 10 мин. пополудни и составленную в таких выражениях:
      "В полдень австро-венгерское правительство прямой телеграммой объявило войну сербскому правительству. - Пашич."
      Извещая Вас об этом прискорбном акте, который великая держава решилась совершить по отношению к малому славянскому государству, едва вышедшему из длинной серии боев, столь же героических, сколько изнурительных, я позволю себе в этот момент, столь тяжелый для страны, выразить надежду, что этот акт, нарушающий мир Европы и в равной степени смущающий ее сознание, будет осужден цивилизованным миром и сурово наказан Россией, покровительницей Сербии... - М. Спалайкович."
      Война началась в самом слабом месте Европы и ей вслед сразу выстраивались предыдущие войны со своим наследством: Крымская, Прусско-французская, русско-турецкая.
      Сазонов передал поверенному в делах в Берлине Броневскому: "Сообщение в Вену, Париж, Лондон, Рим.
      Вследствие объявленной Австрией войны Сербии нами завтра будет объявлена мобилизация в Одесском, Киевском, Московском и Казанском округах. Доводя об этом до сведения германского правительства, подтвертите отсутствие у России каких-либо наступательных намерений против Германии. Наш посол в Вене пока не отзывается со своего поста...".
      Палеолог посетил Сазонова и по поручению своего правительства заявил о полной готовности Франции исполнить, если понадобится, свои союзнические обязательства.
      Франция помнила Седан. Без русского "парового катка", тяжеловесной военной машины, она никогда бы не смогла вернуть долг 1870 года.
      Осталось обеспечить себя перед лицом истории.
      В тот же день 15 июля германский император Вильгельм II направил Николаю II телеграмму: "С глубоким сожалением я узнал о впечатлении, произведенном в твоей стране выступлением Австрии против Сербии. Недобросовестная агитация, которая велась в Сербии в протяжении многих лет, завершилась гнусным преступлением, жертвой которого пал Эрцгерцог Франц-Фердинанд. Состояние умов, приведшее сербов к убийству их короля и его жены, все еще господствует в стране. Без сомнения, ты согласишься со мной, что наши общие интересы, твои и мои, как и интересы всех монархов, требуют, чтобы все лица, нравственно ответственные за это подлое убийство, понесли заслуженное наказание. В данном случае политика не играет роли".
      Если не политика, то что же играло здесь роль? Библейский принцип - око за око?
      Но будь принято увещевание Вильгельма, и Россия не ввязалась бы в войну? Тогда наверняка Франции проявила бы миролюбие. А владычица морей, лишившись "континентальной пехоты", искала бы другие средства обеспечить свои восточные интересы.
      Пусть даже ценой поражения Сербии мир был бы сохранен. А в конечном итоге Австро-Венгрия была бы вынуждена отступить.
      Однако мало кто думал тогда о мирном пути. Европа еще мыслила феодальными представлениями и видела быстрые победы наполеоновскими стремительными ударами, - германцы за сорок дней собирались взять Париж, французы и русские - Берлин.
      Никому не приходило в голову, что наступает время, когда войны не выигрываются.
      15 июля русский посланник Демерик в Гамбурге доносил: "Наш офицер при верфи в Киле сообщает через миссию морскому агенту в Берлине, что часть действующего флота прошла ночью в Данциг в боевой готовности."
      15 июля начальник Генерального штаба Янушкевич направил телеграмму главнокомандующему войсками гвардии и Петербургского военного округа великому князю Николаю Николаевичу, наместнику на Кавказе Воронцову-Дашкову, командующим войсками Московского, Варшавского, Казанского, Виленского, Киевского, Одесского и Иркутского округов - Плеве, Жилинскому, Зальцу, Ренненкампфу, Иванову, Никитину и Эверту и наказному атаману войска донского Покотило: "Сообщается для сведения: семнадцатого июля будет объявленно первым первым днем нашей общей мобилизации. Объявление последует установленною телеграммой".
      Мобилизация еще только готовится, но главная пружина войны уже сорвала все стопорные устройства. Отныне начинает двигать страх оказаться менее готовым, чем противник. Страх подгоняет, ускоряя войну. Мира уже не спасти.
      16 июля Сазонов телеграфирует в Париж послу Извольскому, тому самому Извольскому, который был его предшественником на посту министра иностранных дел и ушел с него пять лет назад после австрийского продвижения в Боснию и Герцеговину, когда военные решили, что Россия еще недостаточно сильна для войны. "Срочно.
      Сообщается в Лондон.
      Германский посол заявил мне сегодня о решении своего правительства мобилизовать свои силы, если Россия не прекратит делаемых ею военных приготовлений. Между тем таковые стали приниматься нами только вследствие состоявшейся уже мобилизацией восьми корпусов в Австрии и очевидного нежелания последней согласиться на какой бы то ни было способ мирного улаживания своего спора с Сербией.
      Так как мы не можем исполнить желания Германии, нам остается только ускорить наши вооружения и считаться с вероятной неизбежностью войны..."
      Итак, война. Мир агонизирует, ничто не спасет его.
      Но неожиданно утром, в девять часов тридцать минут, 16 июля в Министерство иностранных дел позвонил германский посол граф Пурталес и сказал начальнику канцелярии барону Шиллингу, что желает видеть господина Сазонова и передать ему приятное сообщение. Что за приятное сообщение, когда на Певческом мосту уже отвыкли от приятных сообщений из Берлина? "В 11 часов С.Д. Сазонов принял гр. Пурталеса, который сказал ему, что Германия согласна продолжить делаемые ею попытки, чтобы склонить венский кабинет к уступкам, но просил, чтобы это было сохранено в тайне, так как разглашение подобных намерений германского правительства могло бы создать впечатление, будто взгляды Австрии и Германии в настоящем случае не вполне согласны. Кроме того, посол настойчиво просил, чтобы преждевременной мобилизацией у нас не было бы создано препятствия к осуществлению Германией желательного воздействия на Вену.
      По уходе после означенного заявления обсуждалось министром с А.А. Нератовым, бар. Шиллингом и кн. Трубецким. При этом ставился вопрос, действительно ли Германия намерена оказать в Вене серьезное воздействие, или порученное гр. Пурталесу сообщение рассчитано лишь на то, чтобы, усыпить наше внимание, по возможности отсрочить мобилизацию русской армии и выиграть время для соответствующих приготовлений. Общее впечатление было таково, что если даже допустить искренность в данном случае Германского правительства, то все же приходится усомниться в достижимости этим путем практических результатов, так как Австрия зашла уже столь далеко без содействия или, по крайней мере, потворства Германии, то следует предположить, что влияние последней в Вене сильно упало, а потому и в данную минуту германскому правительству едва ли удастся многого достигнуть.
      В три часа германский посол вновь приехал к министру и прочел телеграмму императорского канцлера, в которой говорилось, что если Россия будет продолжать военные приготовления, хотя бы и не приступая к мобилизации, и в таком случае последует с ее стороны немедленное нападение. На это сообщение С.Д. Сазонов резко ответил: "Теперь у меня нет больше сомнений относительно истинных причин австрийской непримиримости".
      Гр. Пурталес вскочил со своего места и также резко воскликнул: "Я всеми силами протестую, господин министр, против этого оскорбительного утверждения". Министр сухо возразил, что Германия имеет случай на деле доказать ошибочность высказанного им предположения. Собеседники расстались весьма холодно.
      Вскоре по уходе германского посла в кабинет министра в присутствии А.А. Нератова и бар. Шиллинга позвонил телефон: государь император лично сообщал С.Д. Сазонову, что им только что получена от императора Вильгельма телеграмма с убедительной просьбой не допустить дело до войны. С.Д. Сазонов воспользовался случаем, чтобы доложить Его Величеству о сделанном ему несколько минут перед этим заявлением гр. Пурталеса и при этом указал на то, как мало согласуются слова германского императора с данным им своему послу поручением. Государь сказал, что он тотчас телеграфирует в Берлин, чтобы получить объяснение означенного противоречия.
      Его величество разрешил С.Д. Сазонову безотлагательно переговорить с военным министром и начальником Генерального штаба по вопросу о нашей мобилизации.
      К этому времени получено известие о начале бомбардировки Белграда австрийцами ...(из поденной записи министерства иностранных дел 16 июля).
      Еще были колебания какую - мобилизацию назначить, общую или частичную. Еще велась переписка Николая с Вильгельмом. Еще Пурталес встречался глубокой ночью с Сазоновым и запрашивал его, не можем ли мы удовлетвориться обещанием Австрии не нарушать целостности Сербии.
      Но все это уже не имело никакого значения! Известие о полной мобилизации вызвало у русских министров восторг.
      17 июля Австрия мобилизировала свои войска на русской границе.
      19 июля (1 августа по новому стилю) Германия объявила войну России.
      20 июля Франция объявила мобилизацию.
      21 июля Германия объявила войну Франции.
      22 июля германские армии вошли в Люксембург и Бельгию, чей нейтралитет гарантировался Россией, Францией, Англией. Дорога на Париж была спрямлена.
      * * *
      И вот Александр Васильевич Самсонов получил предписание ехать принимать вторую армию, долженствующую наступать на Восточную Пруссию. Он принял предписание спокойно. Все же это была не первая, а уже третья его война, и волноваться было нечего. Генералов не убивают на поле брани, а если такое случается, то в общем крайне редко.
      Екатерина Александровна, помня японскую войну и свои переживания, спешно заказала ювелиру медальон с короткой надписью: "А.В. Самсонову. Мы с тобой". Что она еще могла? Спрашивала совета, где жить, в Ташкенте? Или вернуться в Елисаветград? Обещала строго следить за Володей, беречь Верочку. И все смотрела, смотрела на Александра Васильевича своими яркими ясными глазами, как будто снова превратилась в гимназистку. Но с каждой минутой уходил Александр Васильевич все дальше к неведомой армии, погружаясь в волны "Бородина" и освобождался от бренного обывательского мира. Он с радостью выходил в суровый мир войны.
      Вечером накануне отъезда Екатерина Александровна услыхала голоса мужа и сына, доносившиеся из детской комнаты. Они пели:
      - Всадники-други, в поход собирайтесь! Радостный звук вас ко славе завет, С бодрым духом храбро сражаться, За родину сладкую смерть принять.
      У нее сжалось сердце. Зачем он это делал? Какое напутствие давал сыну? Куда звал?
      Она вошла к ним, и они умолкли. Александр Васильевич улыбнулся.
      Таким Екатерина Александровна запомнила его: большой, стриженный под короткий ежик, с сильной сединой на висках, чуть курносый, с мохнатыми черными, тоже с проседью бровями, черной бородой, большими печальными глазами.
      - Знаешь, что я подумала? - спросила она. - Там ведь Жилинский. Это плохо.
      Самсонов нахмурился, как будто она допустила бестактность, и ответил, что Яков Григорьевич - его старый товарищ. Она почувствовала, что муж не намерен допускать ее в генеральский мир. Он был связан с этим "живым трупом" еще сильнее, чем прежде. Он хотел, даже жаждал убедить ее, что это единый, светлый, героический мир.
      - Бог с тобой, - вздохнула Екатерина Александровна.
      * * *
      В Ростове на вторых железнодорожных путях казаки заводили по мосткам в вагоны лошадей. Рыжая кобыла дергала головой, норовилась вырваться, а казак бил ее ногайкой.
      Самсонов с адъютантом вышли на перрон. Грузился какой-то второочередной полк, и на перроне негде было яблоку упасть; освещенные той внутренней свободой, которую всегда порождает военная община, лица казаков на все лады отражали одну и ту же вольную усмешку.
      У Александра Васильевича мелькнула мысль о том, что станется с этими людьми, если вправду начнется война. Но он так же, как и они, ощущал себя частицей великой русской силы, поднимавшейся со всех сторон державы, поэтому не лежала душа печалиться, легко соединялась с народной душой.
      На Александра Васильевича оглядывались, один маленький плечистый есаул вытаращился и рот раскрыл, словно собираясь что-то спросить, но тут кто - то крикнул:
      - Генералу Скобелеву - ура!
      Неужели Самсонова приняли за Дмитрия Михайловича? Иkи так был близок нынешний подъем тому, пятидесятилетней давности? Ведь и сейчас тоже шли на защиту славянства.
      Самсонов вернулся в вагон и как будто был корнетом - снова молодая бескрайняя жизнь одарила его бесценной минутой.
      - Ишь, разгулялись казачки! - кивая на окно? весело вымолвил адъютант. - Теперь им что Скобелев, что Стенька Разин.
      - Стенька Разин? - спросил Самсонов.
      Ему такое не приходило на ум. Но адъютант молод, для него важна не точность мысли, а эффект, и разбойник Стенька здесь ни при чем. Поезд подергался и поехал. Вокзал уплыл.
      В купе заглянул знакомый инженер, попросил позволения войти. На сей раз его имя вспомнилось - Шиманский.
      - А, господин Шиманский! - с облегчением произнес Самсонов, освобождаясь от груза забывчивости. - Значит, с нами едете?
      Инженер сел на бархатный диван, закинул ногу на ногу, стал сердито говорить о мобилизации.