Надежда - на Корнилова. Он выведет!

Нищая жалкая армия вышла из Ольгинской. Провожать ее высыпала вся станица. Стоял весенний голубой день, сияло солнце. Никакой бедой не пахло. Казаки с семьями, улыбаясь, смотрели на тянущуюся по улице пехоту.

- Ну что, станичники, не хотите нам помогать: - готовьте пироги и хлеб-соль большевикам и немцам, - язвительно заметил казачий генерал Богаевский.

- Скоро будут к вам дорогие гости!

- На всех хватит, - ответил пожилой бородатый казак, и вся его семья засмеялась.

Дальше пролег путь на Хомутовскую, Мечетинскую, Егорлыцкую. За Егорлыцкой начиналась Ставропольская губерния, где еще нет советской власти, но есть ушедшая с Кавказского фронта 39-я пехотная дивизия, большевики, местные советы, местный сепаратизм. Впереди - Екатеринодар. Надо спешить, чтобы прорваться туда, опередить противника.

В нескольких верстах за Лежанкой железная дорога, занятая частями 39-й дивизии. Надо ждать боя.

Но к Корнилову в Егорлыцкую прибыла депутация, обещала от имени всех жителей пропустить добровольцев. И слава Богу, что так.

Ясное, чуть морозное утро. Тянется по степи колонна. Впереди Офицерский полк. Во главе широко шагает, опираясь на палку, помощник командира полка полковник Николай Степанович Тимановский: Он гимназистом шестого класса ушел добровольцем на японскую войну, был тяжело ранен, награжден двумя Георгиевскими крестами. Впереди у него очередное ранение, о котором он меланхолически скажет в первую же минуту: "Восемнадцатая дырка", впереди командование Офицерской имени генерала Маркова дивизией и смерть от тифа. А пока он посасывает свою неизменную трубку и идет, несмотря на то, что каждый шаг отдается болью в раненом позвоночнике.

Одну из рот ведет Кутепов.

Первый бой добровольцев! Офицеры шли спокойно, не ложась, прямо на Лежанку. Село опоясано окопами. Речка, мост, у церкви стоит батарея и бьет вдоль дороги. Офицерские роты идут в полный рост, и блестят штыки. Огонь все чаще. Уперлись в реку, залегли. Корниловский полк пошел прямо по пахоте вправо, в обход. Партизанский - влево. Прямо на дороге юнкера полковника Миончинского установили два орудия и начали стрелять. В атаке - заминка. Сколько ждать?

Кутепов лежит на оттаявшей липкой земле и вот приказывает своей роте:

- Броском! В реку.

Рота встает и переходит холодную с илистыми берегами речку вброд. Вода доходит до груди.

- Ура!

На том берегу смятение. Бегут!

И Кутепов, весь мокрый, сухая только фуражка, выскакивает на берег, перехватывая винтовку покрепче.

Добровольческая армия продвигалась к Екатеринодару. Прошли станицы Плоскую, Незамаевскую, Веселую, Новолеушковскую, Старолеушковскую, Ираклиевскую, Березанскую, Журавский хутор, Выселки-первые, Выселки-вторые, Кореновскую... Бои были непрерывные. Потери равнялись четыремстам убитых и раненых. Непрерывное напряжение от боя и "кошмара походного лазарета" изматывало людей.

Взятие Новодмитриевской - это и есть эпопея, потом получившая название Ледяного похода.

Добровольческая армия, осколок Российского государства, только по исторической инерции, может быть, пробивала все преграды. Ледяной поход был наивысшей точкой напряжения сил.

Накануне всю ночь лил дождь. Утром он не прекратился. Полкам пришлось идти прямо по полю, по размякшему вязкому глинистому киселю. Больших дорог в этом направлении не было.

Снова повторялось - надо до предела измучиться, искалечиться, чтобы добиться короткой передышки перед следующим боем.

Уже начинало смеркаться. Погода сделалась еще хуже, ударил с ветром мороз. Запуржило, насквозь [вымокшие под дождем люди стали обрастать |льдом, руки застывали в бесчувственные чурки.

Надо пройти и это мучение.

Пушки и пулеметные двуколки не могут переправиться. Значит, с одними винтовками.

Обледенели затворы. Значит, штыками.

Вдобавок кубанцы Покровского, которые должны были штурмовать Новодмитриевскую с юга, не подошли, не захотели выступать по такой непогоде...

Конный дивизион - быстро вправо вдоль берега! Найти переправу! Охватить станицу с фланга!

Не получилось у конницы. Не нашли переправы, вернулись. Все - в белой корке, и всадники, и кони.

Ждать больше нечего. Или взять Новодмитриевскую, или подохнуть в поле!

А в станице, в тепле - тоже люди. Не уступят просто так.

В промокших до нитки, раздувшихся шинелях, скользя и падая в скользкую грязь, офицеры побежали к станице. Всего два десятка человек, два отделения.

Подошли к балочке. Через нее мосток. Перебрались. На бугре - часовой, окопы, орудия. Затаились, окоченевая. Потом подошло еще скудное подкрепление. И ударили!

Начался штыковой бой. Дрались у каждой хаты насмерть. Раскаленные злобой и яростью осколки бывшей России были неостановимы. В их облике не осталось ничего человеческого, это были несчастные полузамерзшие существа.

А те, что были в теплых хатах, не успели ни построиться, ни изготовиться к бою.

Снова меньшая сила переломила большую.

Уже кончался бой. Вот и окраина.

Несколько офицеров забегают в какой-то сарай. Нет, там никого нет. Один шарит в углу, там бочки.

- Господа, да здесь моченые яблоки да помидоры с огурцами!

- Где? А ну, дай-ка попробовать.

Запахло укропом, рассолом. Все вдруг почувствовали страшный голод, стали хрустеть яблоками, отставив в левых руках винтовки с еще незастывшей кровью на штыках.

Снаружи доносились редкие выстрелы. Вдруг раздался мерный топот. Кто? Почему?

Выглянули наружу. Увидели - шагает строем в обледенелых шинелях, в белых бородах и усах рота Кутепова. Сбоку идет командир, блестят сосульки в бороде, он резко командует:

- Ать, два! Ать, два! Как на учении.

- Рота, стой!

Встали, звеня, но нечетко. Кто-то сбился.

- Отставить! - И снова повторяется: - Рота, стой!

На этот раз остановились все разом. Кутепов удовлетворенно сказал:

- Разойдись!

Это была какая-то фантасмагория. Это мог быть только Кутепов. Другому бы никто не стал подчиняться.

Да, это были люди-осколки. Их связывали тысячи нитей с прошлым, с любовью матерей, с молитвой, с книгами.

- Ать, два! - командует полковник Кутепов.

Горит тусклая свеча. Голос раненого читает о похождениях французских дворян.

Не прерывается в душе, тянется нить к столетним заветам.

А вокруг пылает новая пугачевщина. Вешают священников, кастрируют и распинают офицеров, насилуют гимназисток. Там нет ничего, только мрак.

- Рота! - командует Кутепов, и за ним встают герои Шипки, суворовские чудо-богатыри, сияют мраморные доски в Храме Христа Спасителя.

В Новодмитриевской произошло соединение добровольцев с кубанским отрядом, армия переформировалась. Кутепов был назначен помощником командира Офицерского полка.

Впереди был Екатеринодар.

Там Добровольческая армия израсходует силу своего порыва. Там погибнет Корнилов. Там Кутепов сменит убитого командира Корниловского полка Неженцева. Там во главе армии встанет Деникин и поведет ее обратно к Ростову.

А пока - вперед на Екатеринодар!

Риск, самоотверженность, стратегическое мышление - все было здесь.

Легко вышли на окраины города. Эта легкость, подъем духа побудили Корнилова, не дожидаясь развертывания всех сил, начать штурм. Если бы не это решение, исход мог бы быть иным.

Поднимая цепь, убит командир корниловцев тридцатидвухлетний Митрофан Неженцев. Командование временно принял двадцатичетырехлетний капитан Скоблин, измученный и одеревеневший от усталости. Вскоре Корнилов назначит на место погибшего - Кутепова.

Атаки продолжаются, потери добровольцев громадны.

Что делать? Одиннадцатого апреля едва не случилось чудо, в ночь с одиннадцатого на двенадцатое батальон с генералом Казановичем во главе (ранен в плечо, рука на перевязи), преследуя отступающих защитников, дошел почти до центра города. И сорвалось.

Военные привыкают к виду смерти, к страданиям раненых, неудобствам и мучениям боевого быта. Они знают, что каждый день на войне может быть для них последним. Но когда? У Корнилова наверняка было предчувствие близкой смерти. Словно испытывая судьбу, он ходил под обстрелом возле своего штаба и на попытки увести его только отмахивался.

Он погиб быстрой легкой смертью: граната пробила стену в той комнате, где он один сидел за столом, и разорвалась под столом. Его отбросило взрывом, ударило о печку.

Смерть главнокомандующего потрясла всех, люди плакали навзрыд. Кутепов не плакал, не отчаивался. Еще была армия, и надо было воевать.

Начался отход добровольцев.

Отступали с боями, оставляя тяжелораненых, и не знали, что с ними со всеми будет дальше.

Спасли донские казаки. Они недолго терпели разгул новой власти, грабежи, реквизиции, казни, дележ казачьей земли крестьянами. Четырнадцатого апреля восставшие казаки неожиданным ударом захватили Новочеркасск. Бронзовый Ермак на пьедестале перед Атаманским дворцом, казалось, ожил.

Все изменилось вдруг. На Украине были немцы и украинская Центральная Рада во главе с гетманом Скоропадским, они благосклонно отнеслись к казачьему выступлению, образовали заградительный щит с запада. К Ростову на соединение с добровольцами пробился тысячный отряд с Румынского фронта под началом полковника Дроздовского.

В конце апреля Деникин, новый командующий Добровольческой армии, смог направить раненых в вольный Новочеркасск. Их было две тысячи. Ростовское купечество пожертвовало в их пользу по подписке 470 рублей. Это же сколько пришлось на одного раненого?

Начинался новый этап гражданской войны. Уже сорганизовались казачьи станицы, собрался Круг спасения Дона, решивший образовать настоящую регулярную армию взамен партизанских отрядов. Атаманом был избран генерал Краснов.

Краснов вошел в нашу историю в трех ипостасях: как один из доблестных казачьих генералов, как один из руководителей белого движения и как писатель.

Во всем этом он, по сути, повторяет своего постоянного соперника Деникина, которому впоследствии и должен был подчиниться. Повторяет, кроме одного существенного обстоятельства - Краснов считал, что в новых условиях, уже не мировой, а гражданской войны, надо ориентироваться на Германию, чьи геополитические интересы диктуют ей стремиться к сохранению целостности России, но не на страны Антанты (преимущественно на Англию), чьи интересы в разделении России на ряд самостоятельных государств. Эта "германская ориентация" потом была использована Деникиным в сложной борьбе против Краснова, в которой столкнулись еще и два принципа ведения войны: Деникин стоял за "единую и неделимую" Россию, не желая признавать никаких региональных образований, никаких самостийностей, Краснов же - за признание местных интересов и через это - дальнейшее сложение всех сил в единый фронт освобождения России.

Кто из них был прав?

Трудно представить, что генерал Деникин за несколько месяцев смуты может перевернуть свои взгляды. Его идеал - Российская держава, наследница империи. Никаких автономий и независимых новообразований он и знать не хотел.

Все русские генералы, волею судьбы оказавшиеся во главе белых армий на окраинах империи, были за "единую и неделимую", - Миллер в Архангельске, Юденич на западе, адмирал Колчак в Сибири, Деникин на юге. Расплачиваться за военную помощь территорией Польши, Украины, Прибалтики, Финляндии для них было невозможно. В этом вопросе они стояли насмерть, отбрасывая всех возможных союзников. Например, на предложение генерала Маннергейма Колчаку двинуть на Петроград стотысячную армию в обмен на официальное заявление о признании Верховным правителем независимости Финляндии был дан категорический отказ.

Полковник Кутепов ничем не отличался от своих командиров. Он был воспитан преданным России, маневрировать не умел. "Единая и неделимая" как исторический образ прекрасной Родины был неприкасаем. А то, что этот образ исчез из политической реальности и остался только в памяти, он не осознавал.

Генерал Краснов был не только русским, но и казачьим генералом. Последнее обстоятельство делало его большим реалистом, возвращало на грешную донскую землю, где петербургская империя никогда не воспринималась прекрасной Родиной, - он хотел опереться на всех, кто был против большевиков, на казачьих сепаратистов, на украинских "незалежников", на немцев.

Казаки, всегда особо ценившие свои обычаи, отличались от добровольцев весьма заметно.

Что такое было Всевеликое войско Донское для офицера Добровольческой армии? Донская область, Донская губерния и больше ничего...

Тем, кто в сердце своем носил бело-сине-красное знамя великой и неделимой России, претил новый донской флаг. Немногие понимали значение его, как переходного флага. Не понимал его и Деникин...

Но пока у донского атамана на фронте была шестидесятитысячная армия, а у него вместе с кубанцами насчитывалось двенадцать тысяч, пока все снабжение шло через донского атамана, взявшегося быть посредником между Украиной и немцами, с одной стороны, и Добровольческой армией, с другой, Деникин молчал, и только окружающие его готовили грозную кампанию против генерала Денисова, атамана и всех донских патриотов. Они стремились свалить войско Донское, и впоследствии при помощи союзников они свалили его, но в результате погубили последний ресурс в своей борьбе. Как только война перестала быть национальной, народной, она стала классовой и, как таковая, не могла иметь успеха в беднейшем классе.

У добровольцев с казаками с самого начала, еще с конца семнадцатого года, как не заладились отношения, так они и не сложились к лету восемнадцатого.

На Ростовском вокзале, возмущая русские души, висела огромная вывеска на немецком языке - "Кавказ". Немцы поддерживали Краснова и готовы были поддержать Деникина. Ни англичан, ни французов не было и в помине. Добровольческая армия получала через донцов снабжение от немцев, но вела резкую пропаганду против гетмана Скоропадского и германских войск. В конце концов немцы возмутились и запретили Краснову передавать оружие и снаряжение. Атаман был вынужден делать это тайно.

Прошлое, его знамена и победа, договоры и пролитая кровь, диктовало с того берега живым людям, что они должны действовать по законам рассыпавшейся сказки.

Антибольшевистские силы юга России имели возможность весной восемнадцатого года сесть в германский поезд и к осени доехать до Москвы. Атаман Краснов предлагал Деникину совместное наступление в направлении Царицына и Воронежа.

Горько ехать в германском поезде по России?

Лучше было подождать англо-французского? Но будет ли он? Поступят ли от союзников войска? На это надеялись.

А пока Краснов договаривается с гетманом Скоропадским о совместных действиях против большевиков и привлечении самостоятельной Грузии, автономных Кубани, Крыма, Северного Кавказа, Добровольческой армии. О "единой и неделимой" ни слова. Ее судьба будет решаться после победы.

Но Добровольческая армия отворачивается от "сепаратистов", начинает борьбу за освобождение Кубани, чтобы иметь на юге широкую базу; поход на север ее не интересует.

Что ждет столь разных союзников?

Кутепов на месте убитого Маркова. Военный губернатор, командир бригады, корпуса. На Москву. Новороссийская катастрофа

Из Ростова добровольцы выступили в свой второй Кубанский поход. Первый Кубанский, он же Ледяной, уходил в историю. Против них было около ста тысяч штыков с огромными боевыми припасами со складов бывшего Кавказского фронта. Но теперь у них за спиной - не равнодушные, отводящие глаза казаки. Стало легче. Они испытали, что такое погибать в безнадежном бою и победить вопреки всему.

Через три дня после начала похода, в одном из первых боев был убит генерал Сергей Леонидович Марков, отважный, веселый, всегда шедший в самое пекло. Разрыв снаряда - и свет меркнет. Его хоронят, и слезы текут по обветренным офицерским лицам. Сколько еще впереди таких похорон? Никто не вернет Корнилова, Неженцева, Маркова...

Здесь же, под станицей Шевлиевской, Деникин назначает полковника Кутепова командовать Первой дивизией. Временно.

Он командовал дивизией месяц, был с ней в боях под станицами Великокняжеской, Тихорецкой, Кущевской. Под Тихорецкой после жесткого боя едва не был убит: большевики уже подняли над окопами белые платки на штыках, Кутепов со штабом подъехал к окопам, а оттуда вероломно открыли стрельбу, убив рядом с ним несколько человек.

День за днем Кутепов проводит на передовой со своими полками, с Корниловским прежде всего. Он делает то, ради чего живет. Он воюет за Родину.

Он холост, одинок, его жизнь принадлежит только ему.

Во сне к нему приходят погибшие. Или же он забывается тяжелым натруженным сном.

Он не был жестоким, не любил, когда исстрадавшиеся душой офицеры, те, у кого убили, сожгли, изнасиловали, распяли близких, вели личный счет убитым врагам, делая на винтовочных прикладах зарубки.

Через полтора месяца добровольцы взяли Екатеринодар.

Второй Кубанский тоже стал историей, и новые мертвые легли в землю.

В Екатеринодаре добровольцы с ужасом узнали, что могилы Корнилова и Неженцева были разрыты, тела подвергнуты глумлению и потом сожжены. Это небывалое обращение с павшими было одной из черт большевистской вольницы, поставившей себя не только за трещину, расколовшую народ, но и за грань христианской морали. Осквернялись могилы, испражнялись в церквах, стреляли в иконы, - стиралась память, отрезалась возможность вернуться к человеческим законам.

Вот как расправлялись с тремястами офицерами, содержащимися в трюме крейсера "Румыния" в Евпатории.

Смертников вызывали к люку. Вызванный поднимался наверх и шел к месту казни через строй матросов, которые срывали с него одежду и били. Затем офицера валили на палубу, скручивали ноги и руки и начинали медленно отрезать у живого человека уши, нос, губы, половой орган, руки. На залитых кровью досках лежал извивающийся обрубок с оскаленным кровавым куском мяса вместо лица. Только после этих мучений офицера сбрасывали в море, и он тонул, избавляясь от страданий.

Один из сподвижников Кутепова рассказал такой случай: "Однажды мы выбили большевиков из какого-то села Ставропольской губернии и разошлись по хатам. Я был вместе со своим большим другом, еще с Великой войны. Большевики совершенно неожиданно перешли в контратаку и застали нас врасплох. Кто в чем был, выскочил на улицу и помчался за околицу. Я тоже... Пока пришли в себя, пока подобрали все, прошло немало часов... Подхожу я к своей хате, а около нее лежит мой друг, раздетый догола, весь в крови... Глаза выколоты, все тело обезображено... Я как увидел это, так и пошел без оглядки. Иду и иду... Смотрю, а я уже в степи, в пшенице... Огляделся и вдруг вижу невдалеке небольшой шалаш, а около него две винтовки. Сторожевое охранение красных, а я с голыми руками... Заклокотало во мне, на весь полк полез бы... Подскочил я к винтовкам, схватил одну и заглянул в шалаш, а там сидят два красногвардейца.

- Ну-ка, товарищи, - сказал я, - прислонитесь друг к другу головами. И одним выстрелом обоих наповал... Отлегло от сердца".

Сколько еще будет крови, жестокости, отмщения. Пленных не брали. Это потом обе стороны будут обращать их в свою веру, во всяком случае использовать на фронте. Но тогда - некуда было брать. Расстреливали после каждого боя.

После одного из боев взяли в плен красных курсантов. Вывели на расстрел и поставили в ряд. Они не просили о пощаде, но попросили дать выкурить по последней папиросе. Им разрешили. Они выкурили.

- Теперь дозвольте нам спеть.

- Пойте.

Курсанты запели "Интернационал".

Офицеры, криво улыбаясь, слушали. Вроде бы пели русские люди. И мужественные, не пригибались. Волосы шевелились от их песни.

Им дали допеть, и стукнул залп, унося неприятное чувство.

Еще попадались среди красной стихии вот такие кристаллы и заставляли задумываться о будущем народа и страны. Нельзя было воевать только из мщения и ненависти. Нельзя было малым числом победить человеческое море.

Вскоре среди белых даже зародится какая-то странная гордость за русских большевиков. Их ненавидели, их расстреливали, но - были за то, чтобы Москва, хоть и красная, диктовала свою волю немцам и союзникам. В этом чувстве была самоубийственная мысль: ту силу добровольцы не смогут одолеть.

После взятия Екатеринодара прошло несколько дней, и был занят Новороссийск. Кутепова назначили Черноморским военным губернатором.

На что надеялся Деникин, выбирая на эту должность полковника, а не гражданского чиновника? Видимо, просто хотел иметь надежного человека и доверился житейской сметке Кутепова.

На Кутепова свалились заботы о финансах, самоуправлении, налогах, хозяйстве. Опереться было не на кого, губернские чиновники находились в безвестном отсутствии, а может, их уже и не было на этом свете. И гвардейский офицер одним из первых решений учреждает земство, без различия сословий, на самой демократической основе, как сказали бы сегодня. Именно без различий сословий. То есть Кутепов руководствуется не существовавшей до сих пор государственной практикой, а здравым смыслом. Вокруг губернатора постепенно складывается аппарат власти, с которым он постоянно спорит, защищает население от попыток взыскать новые налоги. Он не дает разгуляться спекулянтам, коих всегда в военном тылу возникает множество, сурово карает за грабежи, твердо утверждает смертные приговоры бандитам.

За свои строгости он удостоился нелюбви коммерсантов и либералов, они окрестили Черноморскую губернию Кутепией. Но губернатора это мало интересовало.

В 1919 году Кутепов составил "Записку о своей деятельности в Новороссийске в бытность Черноморским военным губернатором".

Этот документ краток, лишен бытовых красок, отражает только некоторые стороны его работы. И вместе с тем деятельность губернатора видна очень ясно.

"13 августа 1918 г. я прибыл в Новороссийск и согласно приказу Командующего Армией вступил в исполнение обязанностей Черноморского военного губернатора. В этот же день я заметил, что на рейде стоит германский миноносец, командир которого сразу же явился ко мне с приветствием по случаю моего прибытия. Встреченный мною очень сухо, он скоро уехал. В этот же вечер мне доложили, что германский миноносец приказал наливному судну с полным грузом керосина и нефти отправиться в Севастополь. Узнав, что это судно русское, я послал к командиру миноносца передать, что, не имея ничего против ухода из порта германского миноносца, я вместе с тем против выхода русского наливного судна, т. к., во-первых, - я не знаю, кому из русских владельцев принадлежит это судно, а во-вторых, - город сам нуждается в керосине и нефти, и без них остановится городская электростанция. Одновременно я сделал распоряжение поставить на мол 3-дюймовое орудие и не выпускать из гавани без разрешения командира порта ни одного судна, кроме иностранных военных. Об этом распоряжении был уведомлен и командир миноносца. На следующее утро миноносец снялся с якоря и ушел в море. Через несколько дней он вернулся обратно. Ко мне опять явился командир миноносца, но уже в сопровождении капитана 1-го ранга, по фамилии, кажется, князь Ливен. Через этого офицера командир миноносца просил разрешения переговорить с генералами Алексеевым и Деникиным. Но мною еще раньше была получена инструкция, по которой я должен был принимать немецких и австрийских чинов, но ни в какие политические разговоры с ними не вступать и каждый раз давать понять, что главное командование уклоняется от каких бы то ни было переговоров. Командир миноносца начал тогда говорить о наливном судне и доказывать, что нефть и керосин, находящиеся на нем, куплены им у торговцев. Представить документов он не мог, но указывал на свидетелей состоявшейся сделки. Мы тогда договорились, что одна треть груза будет отдана немцам, две трети оставлено городу, а само судно будет возвращено владельцу. После ухода командира миноносца капитан 1-го ранга, оставшись у меня, стал говорить, что немцы хотят войти в соглашение с Добровольческой армией, причем всячески убеждал меня быть посредником между нашим главным командованием и немцами. Вскоре миноносец ушел, но быстро вернулся и опять с тем же русским моряком. Последний на этот раз привез различные предложения, так, например, получить для Добровольческой армии разные медикаменты и перевязочные материалы. Я понял, что это только предлог для того, чтобы завязать с нашим командованием переговоры, но все-таки запросил Екатеринодар, и мне было разрешено дать этому моряку пропуск для поездки в Ставку. Через несколько дней он вернулся, видимо, не добившись никаких результатов. Миноносец все эти дни поджидал возвращения капитана. За это время произошел инцидент с немецким матросом, который на берегу напился и стал буянить. Его арестовали и дали знать на миноносец. Командир его немедленно ко мне приехал и извинился. Миноносец еще несколько раз уходил и возвращался и однажды прибыл с одним очень напыщенным немецким ротмистром, который стал от меня добиваться разрешения проехать в Екатеринодар, где ему, по его словам, было поручено лично переговорить со Ставкой о взаимоотношениях на случай каких-либо недоразумений, могущих возникнуть между русскими и немцами, высадившимися на берег..."

Нет, немцы ничего не добились от Кутепова. Он запросил Екатеринодар, прошло два дня, ответа не последовало. И миноносец ушел ни с чем.

Понимал ли губернатор, что происходило, когда задерживал германских офицеров?

Да он и не думал ни о каких переговорах с врагами. А то, что он видел в них противников, это не вызывает сомнений. Полковник просто повторял Деникина.

Зато в остальном, в отнятом у немцев грузе, в этих двух третях нефти и керосина, потребных для городской электростанции, в отсутствии всякого интереса к "перевязочным материалам", в трехдюймовой пушке, - во всем этом явно чувствуется могучая натура.

Кажется, сквозь сухость документа просвечивает облик гвардейского полковника из навеки ушедшей Великой России. "Кутепия? - слышится его чуть насмешливый голос. - Черт с ним, пусть Кутепия! А мимо меня вы не проскочите".

Суров командир Преображенского полка, ничего не скажешь. Но приходится на эту пору его жизни и влюбленность и женитьба на "дочери коллежского советника Лидии Давыдовне Кют, девице православного вероисповедания", как определена она в "Краткой записке о службе генерала от инфантерии Кутепова Александра Павловича".

Попался холостяк в руки милой светловолосой женщины с открытым, чуть полным лицом и теплыми глазами. Или, может быть, вернее - она попалась ему. Именно ей он мог позволить себе сказать, что готов пожертвовать ради блага России и своей семьей, то есть ею самой и маленьким сыном. Она позволила ему так сказать.

Полгода губернаторствовал Кутепов. В январе 1919 года его за боевые отличия в Кубанских походах произвели в генерал-майоры и назначили командиром 1-го армейского корпуса.

Прощай, Новороссийск! Может быть, надолго. Может, навсегда. Кто знает? Фронт - не гадалка, судьбу не напророчит, всяко может быть. Но ехал с радостью. Какой из него чиновник-губернатор?

Однако фронт от него отодвигался. К тому времени красные на Кавказе уже были разбиты. Добровольцы уже почти не встречали сопротивления, шли по дорогам, вокруг которых валялись сломанные телеги, походные кухни, лошадиные трупы. Порой попадались еще живые лошади. Они неподвижно стояли, опустив голову, и слабо ржали, почуяв движение людей.

Казалось, большевиков хватил паралич. Добровольцам доставались богатые обозы с разнообразным добром, мануфактурой, сапогами, мукой, спиртом, завязанным в узлы церковным имуществом.

А сколько всего по матушке-России сейчас бесхозного, награбленного добра и сколько растерявшихся бегущих толп в серых шинелях?

Кутепов ехал на станцию Прохладная Владикавказской железной дороги, где его ждал штаб корпуса, переформированный из штаба 1-й дивизии.

Штаб уже ждал его. Офицеры отобрали несколько вагонов, вымыли их, очистили от мусора, вытравили горячим паром клопов и составили штабной поезд.

Вокруг толпами бродили, разбредались кто куда безоружные красноармейцы. Они брели по шпалам на север к Ростову, гроздьями облепляли проходившие поезда. Отставшие, больные, ослабевшие слонялись по станции. На них не обращали внимания. Они не представляли опасности. Многие тихо умирали от тифа и истощения. Каждое утро местный казак с помощником обходил пути и подбирал трупы, волоча их за ноги.

Конец врагов был виден воочию, и горечь обжигала душу: ведь то были наши русские солдаты, наш народ.

Кутепову чудилось, что близко освобождение страны, выздоровление ее.

А в это время на западе, на Украине уже развалилась стена, защищавшая белых. В Германии произошла революция, немцы тоже потеряли армию. И возможность доехать на немецком поезде до Москвы развеялась. Атаман Краснов говорит о ней определенно и недвусмысленно: "Тогда - и это по тогдашнему настроению и состоянию Красной армии, совершенно не желавшей драться с немцами, несомненно так бы и было - тогда немецкие полки освободителями вошли бы в Москву. Тогда немецкий император явился бы в роли Александра Благословенного в Москву, и вся измученная интеллигенция обратила бы свои сердца к своему недавнему противнику. Весь русский народ, с которого были бы сняты цепи коммунистического рабства, обратился бы к Германии, и в будущем явился бы тесный союз между Россией и Германией. Это была бы такая громадная политическая победа Германии над Англией, перед которой ничтожными оказался бы прорыв линии Гинденбурга и занятие Эльзаса. И державы Согласия приняли все меры, чтобы не допустить этого. Они усилили свой напор на фронт, а требование Вильсона и нежелание союзников говорить о мире с имп. Вильгельмом, но лишь с германским народом, пошатнуло положение династии. Имп. Вильгельм был принужден отказаться от престола, власть в стране перешла в руки социалистов во главе с Эбертом, а Вильгельм с наследным принцем покинули страну. В войсках немедленно образовались Советы солдатских депутатов, а в городах - Советы рабочих депутатов. Ни о каком выступлении германских войск против Советской республики уже нельзя было думать. В самой стране начались беспорядки, поднятые большевистски настроенными группами "Спартака".

Сбылось предсказание старого консерватора Дурново! Война обрушила обе империи. Победителей не было.

1918 год мог повернуть судьбу страны.