Конец сентября 1923 года. Пароход до Ревеля. На борту - чета Шульц. Уже достаточно холодно. В глазах супругов нетерпение. Они вспоминают невозвратные мгновения, которые как будто вновь возвращаются: петербургский бал, где юная смольнянка познакомилась с будущим штабс-капитаном. Но образ Шульц уже не отпустит Марию Владиславовну. Она уже никогда не станет Машей Лысовой.

В Ревеле к ним присоединяется гардемарин Буркановский. Советско-эстонская граница возле Изборска. Третье октября. Холодно, ноль градусов. Болото. Солнце уже зашло, смеркается. Болото тянется и тянется, и ночь бесконечна. Гардемарин отстал. Мария Владиславовна не останавливается, тянет за собой Радкевича. Только к рассвету они выходят на твердый берег. Гардемарин же погиб от пуль пограничников.

Позже участники Эстонской войны уверяли, что в том болоте во время боев утонула целая рота.

Но Марии Владиславовне суждено было пройти. Ее берегла судьба до поры до времени. И потом еще не один поход преодолела она, а однажды уже по снегу перебралась вплавь через разлившуюся реку, держа над головой снятую шубу.

Кутепов говорил своим немногочисленным боевикам: "Наше дело там, в России. Оно требует жертв. Без жертв лучших русских людей Россия не восстановится, и они необходимы, они будут всегда. Многие погибли, погибнут еще, погибнем все мы, начавшие, но зерно брошено, и плоды будут там, на Русской земле".

Мария Владиславовна была уполномочена Кутеповым, который хорошо ее знал, установить связи с "Трестом". Они не могли знать, чем закончится эта связь.

В письме от 12 октября 1923 года Шульцы сообщали: "Прибыли в Петроград 9-го утром. А. В. не нашли, на его квартире сообщили, что он ушел менять деньги 27-го сентября, оставив дома все вещи и неотправленное письмо в Париж, и больше не вернулся. В настоящее время там идут облавы, многие пойманы, город терроризирован. Выехали в три часа дня в Москву. Попали в воинский вагон, занятый матросами, комсомольцами. Впечатление от разговоров самое отрицательное. Эта молодежь ими воспитана и настроена сейчас воинственно".

До Москвы они добрались благополучно. У них была явка к Стауницу, в квартиру на Маросейке, и они явились к нему, не ведая, конечно, что хозяин никакой не Стауниц, а чекист Эдуард Оттович Опперпут, который раньше принимал участие в охоте за Савинковым.

"Трест" принял гостей солидно. "Впечатление от этой группы, - сообщали они в Париж, - самое благоприятное: чувствуется большая спайка, сила и уверенность в себе. Несомненно, что у них имеются большие возможности, прочная связь с иностранцами, смелость в работе и умение держаться..." "Возможности получать сведения у них большие, и они сами говорят, что иностранные миссии перед ними заискивают: по-видимому, их люди имеются всюду, особенно в Красной армии".

Кутепов получил десятки донесений о солидности "Треста". Отступать генералу не было никаких видимых причин. Он пошел навстречу своей гибели.

Если бы он был несколько осторожнее, у него наверняка вызвало бы подозрение письмо от двадцать второго ноября 1923 года. Как он оставил его без внимания, трудно объяснить.

"Есть распоряжение устроить меня на службу в контрразведывательный отдел при ГПУ через имеющуюся оказию таможенного отдела. Это отдел ГПУ, ведущий наблюдение за приграничной полосой и поступающей контрабандой, предложил на этих днях Всерос. инвалидному комитету (Вико), а в частности У., взять на себя организацию подставных лавок в Москве для поимки контрабандных товаров. Согласно плана Там. Упр. все заведывающие лавками будут считаться агентами отдела по борьбе с контрабандой Там. Упр. и в своей работе будут инструктироваться сотрудниками последнего.

Отдел по борьбе с контрабандой работает в теснейшем контакте с контрразведывателъным отделом ГПУ. Многие сотрудники отдела по борьбе с контрабандой являются и секретными сотрудниками к.-р. отд. при ГПУ. Задачей является поставить себя в такое положение, чтобы, заручившись доверием и знакомствами среди членов ГПУ, получить их предложение сделаться их сотрудником в отделе к.-р. сначала секретным, а потом и открытым, приняв которое использовать свое положение для целей М. О. Р.".

Возможно, Кутепов утратил осторожность, ибо все вокруг было враждебно и опасно. Коль "Трест" представлял здоровую клетку в больном теле, то как можно было надеяться на постоянную безошибочность всех решений? Всех связей "Треста"?

Стауниц снял для четы Шульц ларек на Центральном рынке, куда сотрудники польского посольства приносили пакеты для "Треста" и получали почту для отправки за границу. Завязалась большая игра. Чем она кончится? А может, Кутепову удастся проскользнуть по чекистским тропинкам раньше самих чекистов?

Евразийцы тоже вскоре попали в ГПУ. Они ввели в свой круг Александра Алексеевича Лангового, который был соответственно подготовлен в контрразведывательном отделе. Он был интеллигент, сын профессора медицины, добровольцем воевал в рядах красных, награжден орденом Боевого Красного знамени. Сестра Лангового к тому же служила в ЧК. Ланговой стал руководителем евразийской секции "Треста" и, побывав в Варшаве, где встречался с Артамоновым, завязал первые контакты с эмиграцией.

Весной 1924 года через эстонскую границу в Россию прибыл товарищ Арапова Мукалов. Он побывал в Москве, съездил в Харьков. Ему организовали встречи с подставными командирами воинских частей. Он был доволен поездкой и поверил в силу тайной организации.

Вскоре Якушев пригласил в Москву Арапова, познакомил его с Ланговым, и тут вспыхнул настоящий фейерверк изобретательности чекистов. На заседании евразийской секции присутствовали увлеченные сторонники евразийства (сотрудники ГПУ), которые выступали за российские интересы и православные традиции. Ланговой предсказал дальнейшее развитие страны как советской монархии.

Для Арапова слышать это было удивительно. Он помнил Москву по 1918 году, когда его, гвардейского офицера-фронтовика, большевики держали в Бутырской тюрьме. Тогда .казалось, что назад возврата не будет. Но теперь его окружали милые русские люди, прозревшие и готовые служить Родине.

Арапов был растроган и легко проглотил чекистскую наживку. Может быть, у него больше не было таких приятных минут. Блудный сын вернулся домой, и здесь не забыли его, он был своим.

Контрразведывательный отдел закрепил его впечатления встречами с генералами Зайончковским и Потаповым. Евразийство тесно соединялось с "Трестом". В Берлин Арапов вернулся полностью очарованным. Храбрый офицер, расхаживавший под артиллерийским обстрелом с преспокойным видом, здесь уступил острому чувству патриотизма и отверг все доводы разума.

Савицкий отмечал: "С ним (Якушевым. - Авт.) свел евразийцев и, в частности, в числе других, меня - в 1923 г. в Берлине П. С. Арапов. Его с Якушевым связал Артамонов. Якушев казался умным, но совершенно "непрозрачным" человеком. Он и развертываемые им перспективы проникновения евразийства в Россию нас интересовали, но мы, конечно, отнюдь ему не доверяли. Арапов же был горячим пропагандистом сотрудничества с ним".

В 1924 году пятого ноября Якушев и Потапов приехали в Париж и были приняты великим князем Николаем Николаевичем. Они просили 25 миллионов долларов на организацию восстания и убеждали, что через полгода большевиков не станет. У великого князя денег не было. Он посоветовал им обратиться к российским промышленникам. Но и промышленники ничего не дали и отказались брать взаймы у иностранных банков.

Якушев и Потапов хотели встретиться с Кутеповым - не удалось.

Для ГПУ Кутепов представлял особый интерес, ибо небольшие группы его боевиков по два-три человека легко проходили через границу для разведки и террористических актов. К тому же РОВС был связан с разведками соседних стран. На Кутепова надо было выйти во что бы то ни стало.

В следующий приезд в Париж Якушев взял с собой Марию Владиславовну. Их беседы втроем расположили генерала к "Тресту", повторив ту же психологическую канву, по которой уже проследовал Арапов. Кутепов согласился стать представителем "Треста" в Париже, сохраняя при этом полную самостоятельность в действиях. Должно быть, он надеялся, что в конце концов вернется в Россию и помогут ему в этом прежде всего не боевики-офицеры, а неведомые простые люди, которые виделись ему за полузагадочным "Трестом".

Если бы Кутепов располагал деньгами, он бы поделился с Якушевым. Но больших денег не было.

Постепенно сводились в одну точку Кутепов, евразийцы, ГПУ.

В 1925 году евразийцы начали активно привлекать военных. Евразиец Сувчинский встречается с начальником корниловской дивизии Скоблиным и так пишет о нем: "Он всецело сочувствует нефти (то есть евразийству. - Авт.), готов способствовать самой энергичной пропаганде в галлиполийских организациях Франции, Бельгии и Болгарии и предоставляет своих лучших людей для отправки на Восток".

В марте он пишет Савицкому: "Сегодня выехал к Вам в Прагу Твердев (Скоблил. - Авт.), на которого мы возлагаем большие надежды. Он освоился идейно с евразийством".

Савицкий отвечает: "Военно-корпоративное начало есть начало ценнейшее. Но если его сделать самодовлеющим, то вместо евразийства и евразийской секции получится ухудшенное издание белого движения. Последнее погибло между прочим из-за этой корпоративности... Сопряжение гражданского начала, как общего, и военного, специального, которое осуществили коммунисты, есть единственное правильное. Вне осуществления этого сопряжения нет евразийства".

Да, белые генералы должны были рано или поздно попасть в круг интересов евразийцев. Появление Скоблила здесь не случайно. Однако для евразийцев генералы менее ценны, чем среднее офицерство. Генералы вряд ли откажутся от догм белой борьбы. И Савицкий отмечает:, "Ведь в настоящее время нами заинтересовались люди вполне определенной формации. Это промежуточный командный слой, который внутренне наиболее близок к аналогичным контингентам с другой (разрядка наша. - Авт.) стороны".

Вот где разгадка! Евразийцы уже идут по мосту обратно в Россию, и им важно найти там опору. Не случайно в заметках Савицкого есть открытое противопоставление евразийства и Кутепова. Кутепов с его непримиримостью не воспринимается. Не случайно, в "Секретной переписке" Совета евразийства о людях Кутепова говорится отрицательно: "Решительно не понимаю, на что они нам нужны. ...Все, кто видел г-жу Шульц при первом ее появлении вместе с Федоровым (Якушевым. - Авт.)... единогласно охарактеризовали ее самым нелестным образом. ...Если же мы наберем себе окружение из господ вроде племянников (конспиративное имя четы Шульц. - Авт.), то это окружение станет для нас обузой и свяжет нас так, что мы скоро и рта не сможем открыть..."

Горячая жажда борьбы, которой было пронизано каждое движение Марии Владиславовны, для евразийцев казалось пережитком гражданской войны. Если в "Тресте" они не заметили опасности, то в своей среде все оттенки воспринимались ими отчетливо. И действительно, расхождения между идеологией белой борьбы и евразийством были велики. Для ГПУ рано или поздно эти расхождения должны были стать заметны и тогда неизбежно должны были последовать попытки высечь из них искры пожара.

В начале 1925 года чета Шулъц была использована контрразведывательным отделом для заманивания на территорию СССР английского разведчика Сиднея Рейли. Косвенно в этом принимал участие и Кутепов, с которым Рейли встречался в Париже. К возможностям эмиграции англичанин был настроен критически, зато силы "Треста" казались ему значительными.

Двадцать четвертого сентября Рейли перешел финскую границу. Двадцать седьмого сентября он был в Москве, сопровождаемый Якушевым и евразийцем Мукаловым. На даче в Малаховке состоялось заседание политсовета "Треста". Рейли предложил сотрудничество с Интеллидженс Сервис. Вечером он должен был возвращаться в Ленинград. Вместо невских берегов он увидел стены камеры на Лубянке. Правда, перед арестом ему дали возможность отправить за границу открытку, которой он хотел удостоверить свое опасное путешествие в большевистскую столицу.

В ночь на двадцать девятое сентября на финской границе возле деревни Ала-Кюль была инсценирована перестрелка, в которой якобы погиб Рейли и его спутники. "Трест" должен был остаться вне подозрений.

Звезда Рейли закатилась, с ним расправились будто шутя. А Мария Владиславовна писала Якушеву: "У меня в сознании образовался какой-то провал. У меня неотступное чувство, что Рейли предала и убила лично я... Я была ответственна за "окно".

Но тем не менее, когда в Гельсингфорс приехала жена Рейли Пепита, Мария Владиславовна убедила ее в непричастности "Треста" к гибели разведчика.

В Москве тоже была легко разыграна сцена скорби, в которой участвовал и ничего не подозревавший Мукалов. Его же вместе с чекистом Зубовым направили на расследование к деревне Ала-Кюль, где он убедился в том, в чем хотели его убедить авторы этой контрразведывательной драмы.

Мукалов обеспечил еще одно алиби "Тресту", однако Марии Владиславовне этого было недостаточно. Она заставила Радкевича спешно выехать из Финляндии в Москву для самостоятельного расследования. Ничего нового он не узнал,

"Трест" сохранил свое доброе имя, а Рейли погиб. Его расстреляли третьего ноября 1925 года.

Попал в сети "Треста" и Василий Витальевич Шульгин, тот самый член Государственной Думы, который вместе с Гучковым принимал отречение Николая II.

Якушев взялся организовать поездку Шульгина по линии "Треста", гарантировав безопасность. У Шульгина в Гражданскую войну в последние дни врангелевской эпопеи пропал сын. По некоторым сведениям, он был ранен во время атаки буденновцев на белую батарею и попал в плен. И поэтому, несмотря на недавнюю гибель Рейли, Шульгин решительно настаивал на необходимости своей поездки. Его окружение ему возражало. Даже Врангель отговаривал Шульгина. Ни к чему это не привело, Магия "Треста" оказалась сильнее.

Впрочем, для чекистов путешествие по СССР непримиримого противника большевиков и его благополучное возвращение было бы прекрасным подтверждением непричастности "Треста" к провалу Рейли. Шульгин не был ни разведчиком, ни даже политиком. Он занимался литературным трудом, и как раз его перо могло послужить ГПУ для маскировки, для пропаганды.

В ночь на двадать третье декабря 1925 года Шульгин перешел польскую границу с паспортом на имя Иосифа Карловича Шварца. Сначала он прибыл в Киев, затем приехал в Москву. По-видимому, главным сюжетом этой поездки ее устроители планировали "трестовскую игру". И она удалась на славу.

О встречах с "племянниками" Шульгин написал так: "Я был отдан Марии Владиславовне Захарченко-Шульц и ее мужу под специальное покровительство. Муж ее был офицер. По ее карточкам, снятым в молодости, это была хорошенькая женщина, чтобы не сказать красивая. Я ее узнал уже в возрасте увядания, но все-таки кое-что сохранилось в ее чертах. Она была немного выше среднего роста, с тонкими чертами лица. Испытала очень много, и лицо ее, конечно, носило печать всех испытаний, но женщина была выносливой и энергии совершенно исключительной. Она была помощницей Якушева... Оба супруга, она и муж, часто навещали меня, они жили там же, возле меня, постоянно выезжая в Москву, оттуда примерно час езды до их дома... Мне приходилось вести откровенные беседы с Марией Владиславовной. Однажды она мне сказала: "Я старею. Чувствую, что это мои последние силы. В "Трест" я вложила все свои силы, если это оборвется, я жить не буду".

Шульгин был обречен поверить "Тресту". Разве он мог усомниться, когда слышал от своих новых знакомых уверения в том, что народ и государство уже оправляются от страшных ударов, которые им нанес социализм? Что никакого коммунизма больше нет, а есть глупая болтовня севших в лужу людей. Что социалистическая отрыжка пройдет.

Тут же Шульгину внушали, что напрасно в эмиграции торопятся, ведь сами понукающие далеко не готовы взять государственный руль и не знают, что делать с Россией.

Если Шульгин и мог что-то заподозрить в этих уговорах, то последующие доводы снимали все подозрения: устоями России должны быть уважение к религии и моральному началу, здоровый национализм, не переходящий в шовинизм, сознание важности духовной культуры, свобода трудиться и мыслить, всяческая поддержка сильных творческих людей.

Если закрыть глаза, то можно представить, что находишься не в красной Москве, а в столыпинском Петербурге и слышишь речи о великой России. Может быть, в "Тресте" были люди, искренне верившие в возможность переиграть чекистов. И они играли в странную жуткую игру со своим прошлым, веря, что смогут вырваться из западни. Они раскрыли глаза только тогда, когда к ним прикоснулась смерть,

Шульгин оказался случайным свидетелем этой истории, о чем написал книгу "Три столицы". Эта книга человека с закрытыми глазами и открытым сердцем. Она рассеяла сомнения в "Тресте". Исчезновение Рейли было забыто.

В конце жизни Шульгин сделал одно открытие, которое кое-что прояснило. В тайной жестокой борьбе за власть между Сталиным и Троцким "Трест" и Якушев занимали определенную троцкистскую позицию. Вслед за Троцким они ориентировались на атлантистский Запад, который не хотел допустить возрождения евразийского гиганта. Сталин же стоял на национал-большевистских позициях. Геополитическое противостояние отразилось не только в борьбе двух лидеров, но и в судьбах многих ничего не подозревавших об этом людей.

Евразийцы первыми поняли неразрешимую загадку Советской России, оказавшейся в тисках между враждебным ей Западом и убийственным большевизмом. Где выход? Есть ли он?

И там, и здесь российские интересы были в железной узде. Тот, кто хотел бороться за Россию, должен был прежде всего отстаивать совсем иные интересы.

Поэтому, может быть, прав был генерал Врангель, отказавшийся от всякого сотрудничества с "Трестом". Даже после благополучной поездки Шульгина. В равной степени он был далек и от боевой деятельности Кутепова. Он просто ждал.

Но еще была одна сила - Германия. Она тоже находилась между атлантистским Западом и большевистской Россией, и логика выживания толкала ее к Востоку.

В конце концов в поле притяжения российско-германского магнита попали многие белоэмигранты. Одни из них знали, что вступают в связь с советской и германской контрразведками, другие просто следовали исторической неизбежности. Возможно, именно здесь Кутепов попал в прицел.

Вряд ли в Москве надеялись, что "Трест" надолго удержит Кутепова от активных действий. Надо было соглашаться принимать боевиков. И с ведома Якушева границу пересекли три офицера: Сусалин, Каринский и Шорин.

Полковник Сусалин вскоре исчез бесследно. Он прямодушно высказал свои сомнения в "Тресте" чекисту Старову, одному из "трестовиков", окружавших Захарченко и Радкевича, и этого было достаточно, чтобы незадачливого полковника "якобы опознали болгарские коммунисты, знавшие его еще по Софии".

Кутепов начинал беспокоить чекистов все сильнее. Развязка приближалась.

Во время очередного приезда в Париж Якушев настойчиво приглашал генерала в Москву для встречи с политсоветом "Треста", но Кутепов не принял приглашения.

С другой стороны, Стауниц сумел подобрать ключ к сердцу Марии Владиславовны, надеясь через нее иметь беспрепятственный доступ к Кутепову. Больших секретов он не узнал, а стремление Марии Владиславовны к активным действиям хоть и настораживало, но пока еще было подконтрольно.

Нет нужды углубляться в душевные отношения Мария Владиславовны и Стауница, ибо для разведки любовь всегда является одним из средств. Какое нам дело до того, как эта сероглазая тридцатитрехлетняя женщина влюбилась перед своей гибелью? Все смешалось: героизм, провокации, пошлость, обман, патриотизм, любовь.

Мы можем обратиться к подобной ситуации, случившейся с советским разведчиком Дмитрием Быстролетовым. Для того чтобы получить доступ к документам итальянской контрразведки, ему пришлось выдать свою жену Иоланту замуж за итальянского полковника Вивальди. У него не было опыта подобных операций, он должен был все сделать самостоятельно. Иоланта могла отказаться или принести себя в жертву. Она была свободна, хотя уже принимала участие не в одном деле, вплоть до убийства провалившегося "источника". Но то дело было все же иным. А тут следовало убивать в себе. Быстролетов называет это "подлой работой" и добровольной жертвой "во имя победы нашего дела".

После страшных душевных мучении Иоланта согласилась. Она назвала его "убийцей", убившей ее. Она сказала, что, становясь женой полковника, она перестает быть женой Быстролетова.

И все пошло по утвержденному плану. Полковник "клюнул", потом ему не повезло, и он застал ночью постороннего мужчину в своем доме за фотографированием бумаг. Он понял, что случилось. Ему пришлось кончить жизнь самоубийством.

Вот и вся история про любовь. Иоланта покончила с собой позже, в сталинских лагерях. Быстролетов был арестован в 1938 году за работу "на чехословацкую контрразведку" и вышел на волю в 1954 полным инвалидом.

Возможно, в 1925 году в Праге, когда он, студент-белоэмигрант, начал сотрудничать с чекистами, ему грезилась освобожденная Родина. И он шагнул в огонь.

В конце марта 1927 года в финском городке Териоки было назначено совещание Кутепова с военными представителями "Треста". Накануне совещания преемник Дзержинского Менжинский наставлял военного руководителя "Треста" Потапова: всячески оттягивать сроки начала вооруженного выступления и компрометировать идею террора. На прощание Менжинский сказал, что существование "Треста" несколько затянулось, ведь в конце концов чекисты не могут так долго оставаться слепыми, а иностранные разведки, не получающие нужных сведений, соглашаться на связь с ним. Но с другой стороны, как без "Треста" сдерживать Кутепова?

На встрече в Териоках Кутепов сообщил, что в его распоряжении значительные офицерские силы в европейских странах и террористические группы, первую группу из восьми человек можно отправить в любой день. Он спросил о сроках восстания. Потапову пришлось юлить, жаловаться на отсутствие денег. Стало очевидно, что еще немного времени - и Кутепов начнет действовать самостоятельно.

После совещания Мария Владиславовна предложила Стауницу готовить террористический акт. Без консультаций с "Трестом".

Чекисты должны были решить непростую задачу: либо сразу арестовывать боевиков и начинать открытую борьбу, либо нанести Кутепову более изощренный удар, но не со столь очевидными результатами, как в первом варианте.

Было решено "сдать" всю "трестовскую" организацию.

Рискуя получить пулю, Стауниц признался Марии Владиславовне:

- Мария, ты думаешь, "Трест" - это подпольная организация монархистов? Нет, я чекист. Якушев и Потапов тоже чекисты, над нами - контрразведка ОГПУ. Но меня заставили под угрозой расстрела. Теперь я больше не хочу этой грязи! Надо бежать, пока не поздно.

Она была поражена и почти без раздумий подчинилась. Да, бежать! Финское "окно" еще открыто.

В ночь на тринадцатое апреля 1927 года они перебрались в Финляндию.

Успели скрыться и предупрежденные Стауницем Радкевич, Каринский и Шорин.

Двадцать первого апреля в советских газетах было помещено сообщение о ликвидации контрреволюционной шпионской группы, руководимой белым генералом Кутеповым. Кутепов обвинялся в связях с иностранными разведками. Ни одно имя арестованных по делу не было названо.

Но эта публикация предназначалась для широкой публики. "Трест" кончился, однако следовало выгородить его главных персонажей. Для этого пятью днями ранее Потапов направил Кутепову с польским курьером нарочито обманное письмо, которым стремился запутать генерала. По словам Потапова, Стауниц завяз в спекуляциях и к тому же был узнан одним из его бывших сослуживцев и опознан как чекист. Впрочем, не все связи оборваны, провинция почти вся осталась не задетой арестами.

Лубянка не ограничилась этим письмом. Девятого мая в рижской газете "Сегодня" была напечатана статья "Советский Азеф", о Стаунице. Он выставлялся предателем монархической организации в России, затем савинковского "Союза Защиты Родины", антисоветской группы сенатора Таганцева, обвинялся в службе на разведки ряда стран. К тому же сообщалось, что он расстреливал офицеров в Кронштадте и Петрограде.

Выходило, что ОГПУ "сдавало" и своего сотрудника. Почему? В чем-то он нарушил игру.

Или тайная борьба Сталина и Троцкого неожиданно ударила и по планам контрразведки.

Семнадцатого мая Стауниц поместил в той же газете свой ответ:

"...Ночью 13 апреля я, Эдуард Опперпут, проживающий в Москве с марта 1922 года, под фамилией Стауниц, и состоявший с того же времени секретным сотрудником контрразведывательного отдела ОГПУ (КРО ОГПУ), бежал из России, чтобы своими разоблачениями раскрыть всю систему работы ГПУ и тем принести посильную помощь русскому делу...

...Немедленно по прибытии на иностранную территорию я не только открыл свое прошлое, но в тот же день установил связь с соответствующими представителями ряда иностранных государств, чтобы открыть работу ГПУ и заручиться их поддержкой для разгрома ее агентур. ГПУ тотчас изъявило согласие на уплату мне единовременно 125.000 рублей золотом и пенсию 1.000 рублей в месяц при условии, что я к разоблачениям не приступлю. (Стауниц не написал, каким образом ГПУ узнало о его действиях за рубежом в первые дни после побега. - Авт.) Я дал на это мнимое согласие, дав гарантию соответствующим лицам, что все переведенные суммы будут мною передаваться организациям, ведущим активную борьбу с советским правительством. Двумя телеграммами ГПУ подтвердило высылку денег нарочным, однако они доставлены не были и, полагаю, что главной причиной этого были поступившие в ГПУ сообщения, что главнейшие разоблачения мною уже сделаны".

Стауниц-Опперпут отверг обвинения в предательстве и расстрелах и в свою очередь обвинил Лубянку в том, что там пытаются его дискредитировать, чтобы замять его разоблачения. Он заявил, что "Трест" был создан в январе 1922 года ответственным сотрудником КРО Кияковским. "Основное назначение данной легенды было ввести в заблуждение иностранные штабы, вести борьбу с иностранным шпионажем и направлять деятельность антисоветских организаций в желательное для ГПУ русло... Благодаря легендам, настолько значительные суммы из ассигнованных штабами на разведку попадали в ГПУ, что таковые не только дали возможность существовать КРО ОГПУ на хозяйственных началах, но и уделять некоторые суммы дезинформационному центру Разведупра, которое фабриковало передаваемые иностранным штабам военные, политические и экономические осведомительного характера материалы"...

В записках перебежчика Стауница-Опперпута было столько поразительных сведений, что ему трудно было не поверить. Читая их, Кутепов испытывал бешенство и бесконечную горечь. Его обманули! Обманули, сыграв на самом душевном, что только есть у человека, - на его любви к родине. Ему приходила в голову обезоруживающая мысль: надо ли продолжать? На что надеяться, если у них нет ничего святого, если они всегда, когда будет выгодно, сменят обличье и обманут любого? Сегодня они выдают себя за русских патриотов, завтра предают православных, чтобы войти в доверие к Турции, послезавтра поднимают над пропастью андреевский флаг, чтобы заманить всех простодушных.

Когда он посылал своих людей в Россию, он верил, что там всегда найдется опора. Но где же она?

Раньше был православный царь и христианская держава, в которой ни одному народу не было тесно. Кутепов со своими молодыми офицерами надеялись, что русская душа сохранила память о прежних формах своей государственной жизни. Он понимал, что без народной памяти и государственной защиты душа исчезнет, превратится в оболочку любого "Треста", какой только ни создадут власть предержащие. И его охватывал ужас пострашнее того, испытанного на японской войне, когда он карабкался по скользкому склону сопки под ружейным огнем. Сейчас на него дохнула преисподняя.

Как быть?

В том жестоком апреле 1927 года Кутепов пишет в письме капитану Келлеру: "Генерал Витковский сейчас в Ницце в поисках работы... Генерал Туркул в Софии, живет, как и громадное большинство русских, в очень тяжелых материальных условиях, но отнюдь не падает духом..." (Разрядка наша. - Авт.)

В начале года в поле зрения Кутепова попала аналитическая работа "За нас ли время?", отложившаяся затем в его архив. Ее идеи он не мог не разделять. Более того, не исключено, что она и была написана в результате своеобразного социального заказа, идущего от генерала. Она отвечала на этот жгучий вопрос "Как быть?"

"Общие соображения. "Время работает в нашу пользу", - говорят многие противники большевиков.

Действительно, раз мы признаем, что коммунистический режим осужден историей и коммунистические принципы по меньшей мере вредоносны для здорового развития любого государства или народа - мы должны допустить, что в общем время работает против нынешних коммунистических владык России.

Однако надо глубоко проанализировать эту мысль, а не успокаиваться, как это делают многие, на том, что время само сделает все за нас. Такой фаталистический оптимизм был бы вдвойне неправильным. Во-первых, политика вечного выжидания и складывания рук у тех, которые должны и могут быть активными борцами с коммунистическим строем в России, уже сама по себе является фактором в пользу этого строя. Во-вторых, из того положения, что время действует не в пользу большевиков, неправильно делать вывод, что оно действует в пользу национальной России. Напротив, надо ясно осознать, что пока коммунисты у власти, время действует против них и против России".

В этой статье выражались кутеповские взгляды на историю. Он должен был бороться дальше, несмотря на страшный удар, нанесенный ему Лубянкой. Пусть против него стояла неодолимая сила. Пусть он был обречен. Пусть "Трест" запятнал его имя. Но он жив, и его цель ясна.

Герой Галлиполи не мог опустить флаг.

На Кутепова накатила тяжелая волна критики, целью которой было задвинуть его в дальний угол эмигрантской жизни. Резко выступил Врангель, всегда враждебно относившийся к "Тресту". Он писал генералу Барбовичу: "С Кутеповым я говорил совершенно откровенно, высказав ему мое мнение, что он преувеличил свои силы, взялся за дело, к которому не подготовлен, и указал, что нравственный долг его, после обнаружившегося краха его трехлетней работы, от этого дела отойти. Однако едва ли он это сделает. Ведь это было бы открытое признание своей несостоятельности. Для того, чтобы на это решиться, надо быть человеком исключительной честности и гражданского мужества".