- Это ты сказал, - тихо произнес Ринальдо.
      Чанаргван отодвинулся, сгорбился.
      - Ну вот, - с угрюмой иронией проговорил он. - Уже и от Матфея в ход пошло. Прогулка по эпохам и культурам. Тридцать веков человечество уродуется на этих проблемах, а итог - словесные игры. Делать-то что?
      - Ждать, - ответил Ринальдо.
      Они ждали. Час, другой, третий. Ответ задерживался. Они молчали, задыхаясь в сумеречной духоте. И когда за окном начало светлеть, им принесли ответ. Он поступил из рубки. Он гласил: "Все системы работают нормально. Проведено восемнадцать переходов на трех режимах. Готов к старту. Капитан Намье".
      И, наверное, с четверть часа они вчитывались и не могли поверить. А потом Ринальдо уткнулся в стол лицом и заплакал. А Чанаргван подошел к окну и размашистым рывком отдернул штору; и алый свет восхода наполнил кабинет.
      МЭЛОР
      Мэлор просыпался теперь со странным, полузабытым ощущением детского счастья, словно в давние дни рождения, когда утро уже само по себе сулило подарок у изголовья и ожидание будущей радости вызревало еще во сне. Бекки спала к нему лицом. Если только она не отворачивалась, играя, она всегда была к нему лицом; даже когда он целовал ей спину, даже когда ластился сзади, она ухитрялась тянуться к нему и взглядом, и губами. Чуть звучало ее дыхание, и Мэлор сковался и замер, боясь. Он по утрам не смел даже взглянуть, закрывал глаза - вдруг разбудится; вслепую, в своей темноте, вслушивался и вникал в прильнувшую к нему сказку - хрупкую, мерцающую сказку щеки и колена.
      И вновь задремал, потому что работал до пяти утра, а потом вновь проснулся, услышав осторожный шепот:
      - Мэл... а Мэл...
      Открыл глаза, и она, увидев, что он вернулся к миру, громко велела:
      - А ну, поднимайся! Спать ночью надо, как все!
      Сама она была уже вполне дневная. Мэлор сладко потянулся и сказал барственно:
      - Подайте, голубушка, завтрак мне в постель.
      - Что? - возмутилась Бекки. Она всегда очень смешно возмущалась округляя глаза и округляя рот на букве "о". - Давай поднимайся шустро! Из-за чего теперь-то не спал?
      - Да все из-за того же. Новый детектор сочинить хочу. Понимаешь, совсем в ином спектре, где-то даже к нейтрино ближе... - Он потрусил в ванную, открыл кран и начал с удовольствием швырять горсти воды себе в лицо.
      - Что за дичь... - Бекки, прищурившись, заглянула к нему, да так и прислонилась к косяку, глядя Мэлору в согнутую спину. Мэлор фыркал тюленем и пускал фонтаны брызг, которые веерами рассыпались по объему; можно было принять их за полыхающий ореол. Мэлор всегда очень живописно умывался, и Бекки всегда любила смотреть на полыхающий ореол - только вот пол в ванной от ореола делался мокрым. Наконец удовлетворившись, Мэлор качнулся к полотенцу, запихал в него лицо и стал ожесточенно вытираться.
      - Не то ловим, понимаешь? - пробубнил он из полотенца.
      - Понимаю. Все понимаю. Синий стал, под глазами мешки.
      - Я мешочник, - Мэлор вылез из полотенца влажный, всклокоченный, действительно с мешками, но отнюдь не синий, а умильно розовый. - В мешках-то главный ум и спрятан... Знаешь, кто такие есть мешочники?
      - Слышала... какой-то был старый фильм.
      - Генераторы уже врубили?
      - Как всегда. С девяти до девяти.
      - Зря энергию жгут. Теперь я точно знаю! После завтрака сразу звоню Косте...
      Костя пришел сам, когда Мэлор торопливо допивал кофе, а Бекки, которая, никогда не торопясь, всегда все успевала вдвое быстрее, уютно сидела рядом в кресле, поджав под себя колени и уложив подбородок на кулачок.
      - Однако спать вы горазды, - укорил Костя.
      - А-а! М-м! - ответил Мэлор и едва не подавился.
      - Не торопись, жуй радостно! - замахал руками Костя. - Я слышал, ты нынче в ночь мировую науку перевернул?
      Бекки при этих его словах покраснела и отвернулась.
      - Женщина продала? - спросил Мэлор, поспешно доглатывая. Костя кивнул. - И-эх! - сказал Мэлор горестно и придвинул к себе здоровенную кипу исписанных листков. - Весь эффект поломала... Ну, получай тогда. Вот. Как я догадался, что декваркованные полосы спадаются именно так - я и сам не помню, но потом железно вышло, что ряд уходит в нейтринную область. Да что я тебе буду - ты сам смотри. - Он стал махать бумагой у Кости перед глазами, но тот поймал его руку, зафиксировал и стал читать по порядку, что-то присвистывая едва слышно. Брови его поползли вверх. Мэлор ерзал, порывался что-то объяснить, показать, ткнуть пальцем, но Бекки незаметно его придерживала, и он лишь увлеченно, сопереживающе дышал широко раскрытым ртом да заглядывал посмотреть, до чего уже дочитал Костя.
      Костя дочитал до конца и некоторое время молчал. Зачем-то похлопал себя по карманам куртки, бессмысленно озирая при этом стены.
      - Тебе бы раньше жениться... - пробормотал он потом. - А то сколько времени ходил вокруг да около...
      - Так? - изнывал Мэлор. - Ну ведь так, скажи?
      - Чем ты его кормила последнее время? - спросил Костя, повернувшись к Бекки всем корпусом.
      - Собой! - заорал Мэлор, и Бекки мгновенно покраснела снова. - Ее порывы благотворны! - Мэлор сиял. - Что, уел я тебя?
      - Мало, что уел... - все еще несколько ошалело пробормотал Костя и опять зачем-то похлопал себя по карманам. - И как изящненько, простенько-то как... Черт, впервые за шесть лет опять курить захотел.
      - И посему предлагается такая вот схема детектора! - затрубил Мэлор. Схватил чистый лист бумаги и карандаш, стал ожесточенно черкать вдоль и поперек. - Здесь мы отсеем фон... рекваркуем... разделим право- и левоспиральные...
      - Знаешь, что у тебя получилось? - засмеялся Костя, вглядываясь в чертеж. - Нейтринный запал для гиперсветового двигателя, только навыворот.
      Мэлор перестал чертить; рука его увяла.
      - Врешь, - потерянно сказал он.
      - Кто врет, тот помрет, - ответил Костя. Возбуждение Мэлора передалось ему. - Да что ты испугался-то? Тебе по потолку бегать положено! Даже приборы новые измышлять не надо, просто затребуем запал, перемонтируем чуток и будет тебе приемник, это дело недели!
      - Так значит... - голос Мэлора пресекся. - Ты все-таки думаешь, я правильно это придумал?
      Костя поднялся.
      - Побегу на радио. Нет, к Карелу сначала... Надо послать запрос. Прямо Астахову.
      - Костя, - позвала Бекки. - И знаешь... Ведь Мэлоровы генераторы мы уж неделю гоняем на этих самых режимах. Надо запросить заодно, не было ли замечено каких-то странностей во время стартов.
      - Во! - закричал восторженный Мэлор. - Вот кто у нас голова! Вот идея! Конечно, они же должны буквально захлебываться нейтринными обломками! Там же надо сначала виртуал рекварковать по л-п осям...
      - Да вы спятили, - пробормотал Костя, ошеломленно пятясь под натиском кричащего, пылающего, размахивающего руками Мэлора. - Больше десяти миллионов километров... Мы же всего ничего даем на входе...
      - Что ты понимаешь! - звенел Мэлор, захлебываясь. - Ведь на то связь и рассчитана, чтобы малой энергией достреливать до других галактик!
      - Да ты что? Всерьез уверен, что уже имеешь связь?
      - Конечно! И это называется, человек читал мой бессмертный труд! Бекки, ласонька, ты приберись тут, а я к Карелу побегу...
      Счастливая Бекки поднялась на цыпочки и звонко поцеловала Мэлора в щеку.
      РИНАЛЬДО
      Ринальдо остановился, не решаясь встать на ступеньку. Когда-то ступени скрипели, и Ринальдо любил их скрип, оттого что это приходила Айрис. Ветви кленов удлинились и окрепли, резные листья стояли в тихом воздухе вокруг крыльца. Ринальдо сорвал один из них и размял в пальцах; на позеленевшей коже остались пахучие волокнистые комочки. Вот Земля, подумал Ринальдо и, осторожно отведя ветку в сторону, шагнул и сел на ступеньку. Ступенька промолчала. Конечно, подумал Ринальдо. А вон там, на полянке, я ставил орнитоптер. Теперь нельзя, теперь там цветы. Красивые. Не знаю, как называются. Опять хотелось плакать. Когда-то, когда-то я сидел на этой ступеньке, слушал, как гудят в этом шиповнике пчелы, и думал, что у меня есть будущее. Что мое будущее - не арифметическое распухание настоящего, но - прорыв в принципиально иные просторы... Принципиально иные просторы себя.
      Потом он увидел скользившую сквозь кустарник девушку в импровизированной набедренной повязке из цветастого полотенца. Она действительно скользила - ни одна ветка не вздрагивала, ни один листок. Ринальдо узнал ее сразу, хотя прежде видел не иначе как на стереофото, - и неловко встал, хватаясь за резные деревянные опоры по сторонам лесенки.
      Девушка увидела его и смущенно съежилась.
      - Здравствуй, Чари, - произнес он.
      - Здравствуйте, а я вас не знаю, - ответила она. - Вы к маме?
      - Разумеется, - ответил Ринальдо и улыбнулся своей половинчатой улыбкой. - И не стесняйся ты...
      Девушка, презрительно фыркнув, мгновенно перелилась в гусарски свободную позу - отставила одну ногу, уперла кулак в слабенькое, мальчишеское еще бедро.
      - Вот еще! - сказала она. - Я только никак не ожидала, что тут кто-то есть. А что вы в дом не идете? Мама там, я знаю.
      - Сидел и смотрел. Я только что пришел, а здесь у вас замечательно. Тебе нравится?
      Она кивнула, и волосы влажным клоком навалились ей на лоб - черные, смолянистые, жесткие. Чанаргвановы. Она сердито отшвырнула их к затылку. На левом ухе ее массивно раскачивалась длинная золотая капля - клипс кристаллофона.
      - Да... Только вот Дахр улетел, без него скучно. Я ему так завидую. Мне еще года два ждать, а он через отца выклянчил, улетел вне очереди... Я вот так никогда не умею, - она безнадежно шевельнула рукой. - А вы кто?
      Ринальдо прикинул, кто же он.
      - Да так, знаешь... старый знакомый. А что это за цветы?
      - Где? - она обернулась. - А... Орхидеи... специальные, для этих широт. Мама сама выводила, вы разве не слышали? Об этом писали.
      Ринальдо виновато развел руками.
      - Не довелось как-то. Знаешь, за всем не уследишь. Ты не замерзла?
      - Вот еще! - опять возмутилась она. - Я зимой купаюсь! С Дахром вместе. Это брат мой, - спохватилась она. - Везунчик. Вы с нами поужинаете?
      - Если не стесню.
      - Стесню... - яркие губы ее недоуменно надулись. - Этакий домина на двоих. Гость каждый на вес даже не золота, а я уж и не знаю чего. Горючего для гиперсветовых кораблей, вот чего. Маме-то никто не нужен, а я... она хочет, чтобы я все время при ней сидела, вот буквально все время. Вы уж заходите, пожалуйста, - она просительно взглянула на Ринальдо сквозь длинную блестящую челку, опять навалившуюся на глаза. Глаза огромные, пламенные, черные, как сливины, - отцовские глаза...
      - Почту за счастье, - сказал Ринальдо.
      Чари мягко и точно, как рысь, вспрыгнула к двери, минуя ступени. Ее плечо пронеслось мимо лица Ринальдо - круглое и светлое, блестящее не успевшими высохнуть каплями близкого озера. Ринальдо улыбнулся половиной лица и на миг прикрыл глаза. Плечо от матери.
      - Надо же... - пробормотала Чари удовлетворенно. - Вот так идешь, идешь - и вдруг человека встретишь... Ма-ам! - звонко крикнула она и ударом ноги распахнула дощатую дверь. Изнутри густо и сладко пахнуло дачей. - Ма-ам! Тут к тебе ужинать пришли!
      Ринальдо осторожно двинулся вслед за девушкой. Она раскачивала бедрами, стараясь казаться взрослее, и полотенце ее, как хвост, моталось вправо-влево. Ринальдо поймал себя на совершенно инфантильном желании дернуть за этот хвост.
      - Не споткнитесь, тут доска из пола оттопырилась, - предупредила Чари, и Ринальдо споткнулся. Чари поддержала его ловко и небрежно. - Ну я же предупредила! - укоризненно сказала она.
      - До старика долго доходит, - невнятно от смущения попытался оправдаться Ринальдо. Чари воззрилась на него - в сумраке коридора казалось, что глаза у нее светятся собственным светом.
      - А вы что, разве старик? - удивленно сказала она.
      Рука ее была прохладной; тонкой, но крепкой. Отцовская рука.
      Чари открыла еще какую-то дверь - на этот раз на себя, изящно и нарочито манерно потянув за ручку мизинцем и безымянным, - и стало светло.
      - Я уж проголодалась, пока ты... - сказала Айрис, поднимая голову к открывшейся двери. И подняла. И перестала говорить, и провела ладонью по задрожавшим губам.
      - Здравствуй, - сказал Ринальдо и, подойдя, поспешно подал ей руку он очень боялся, что она захочет чмокнуть его в щеку. Прежде Айрис со всеми здоровалась и прощалась так. Впрочем, Ринальдо сразу понял, что опасался зря. Айрис секунду помедлила, потом ответила на рукопожатие и произнесла:
      - Здравствуй, Ринальдо... - глотнула. Как Чанаргван. Надо же, подумал Ринальдо, как Чанаргван над шифрограммой. Сроднились. - Ты давно здесь не был. Садись.
      - Давно. Все, знаешь, недосуг...
      - Вас можно поздравить? - спросила она. - Чари, детка, закажи нам что-нибудь на свой вкус.
      Она сильно изменилась, подумал Ринальдо, садясь. Раньше она ни за что не показала бы волнения.
      Да раньше она и волноваться бы не стала.
      - С чем поздравить? - спросил Ринальдо, жадно рассматривая ее лицо. Она настолько изменилась, что смутилась, отвела взгляд и поправила воротник, а затем подняла его, чтобы не видны были молочно-белые, слегка украшенные веснушками плечи. Чари стояла у двери и смотрела не дыша.
      - Ну, как же, - сказала Айрис. - Дело запущено наконец. Третий корабль пошел.
      - А, - сказал Ринальдо, - ты об этом... - На стене висело стереофото Чанаргвана времени Школы: ослепительная улыбка, блестящий летный комбинезон в обтяжку, в руках - необъятная охапка полевых цветов, он держал ее, как держат младенца; позади - небо с веселыми облачками. - Да, мы не зря потрудились, - подтвердил он, издеваясь. - Жизнь прожита не напрасно. Теперь можем позволить себе ежедневные старты, а в будущем - до трех, а то и четырех в сутки. Колонизация началась замечательно.
      - Я поздравляю искренне, - сказала Айрис. - Чан тебе здорово мешает?
      - Нет, что ты. Мы отлично сработались.
      - Чари, я просила ужин.
      - А... а что вы любите? - нерешительно спросила Чари из-за спины Ринальдо. Ринальдо повернулся к ней.
      - Я всеядный.
      - А больше-больше всего?
      - Да как сказать... - Ринальдо покосился на Айрис. На Чари прямо-таки написано было: хоть режьте, а я принесу самое ваше любимое. Но не в коня корм. Ринальдо давно забыл, что именно он любит. Любить было некогда, он или думал, не замечая поспешно заглатываемой пищи, или что-то кому-то доказывал и во время обедов, и во время ужинов, и во время завтраков тоже. И всегда похваливал: ого, как вкусно сегодня готовят.
      - В такую жару наш гость даже вечером запросил бы окрошку. Ну, еще ломоть буженины и бокал грейпфрутового сока. Вот такая мешанина. У него странные вкусы, детка.
      - Ты так считаешь? - искренне удивился Ринальдо. - Я думал, у меня вовсе нет вкусов.
      - Тебе только кажется. На самом деле ты очень привередлив, - ее губы уже перестали дрожать.
      Вот эти губы...
      - Я поняла, - сказала Чари робко.
      Айрис принялась изучать платье у себя на коленях. Потом принялась тщательно разглаживать его ладонью. Чари тихо вышла.
      - Ты зачем приехал? - спросила Айрис, не поднимая глаз.
      - Просто так, - ответил Ринальдо, асимметрично улыбнувшись. - Давно хотел - а теперь появилось свободное время.
      Это была неправда. Он приехал не просто так. Третий корабль погиб сегодня, несмотря на ночную проверку, взорвался на старте в четыре часа дня, как и первые два, и на нем были убиты еще сто тысяч тщательно отобранных замечательных людей. Будто и впрямь куражился и хохотал над бессилием слегка разумных муравьев божок-садист. Ринальдо приехал оттого, что опустились руки. Приехал вспомнить. Воскресить. Вновь полюбить и вновь возненавидеть. Он давно уже не любил и не ненавидел - только спасал; и теперь спасать, не любя, не хватало сил.
      - Детей нет? - спросила она. Ринальдо не ответил. - Почему ты украл у меня Дахра?
      - Я ничего никогда не крал, Айрис. Даже безделушек. Тем более того, что мне дорого.
      - Что?
      - Я говорю, украсть, что любишь и в чем нуждаешься, куда труднее, чем то, что безразлично... ты так не считаешь? Это как бы капитуляция. Как бы сам признаешь, что не достоин того, что любишь. И никогда уже не будешь достоин, никогда уже не сможешь добиться естественным путем.
      - Что за вздор, Ринальдо! Я просто не могу понять твоих вечных максим! Сколько же можно всех воспитывать?
      Он хотел ответить, но не успел.
      - Как ты мстишь. Сколько злобы, ненависти... Неужели можно столько лет любить и желать зла?
      - Не знаю, - сказал он. - Про зло - разумеется, чушь, а вот любить... - он пожал плечами. - Просто без тебя мне как-то бессмысленно. Как-то скудно, понимаешь?
      - Скудно... - задумчиво повторила она. - Понимаю...
      Она не понимает, подумал Ринальдо. Она знает лишь свое "скудно": Чан в Совете, Чан в Коорцентре, Чан на испытаниях. Чан в рейсе, Чан с друзьями, Чан с подругами... Потом налетит вдруг - топот, смех, крик, грай, нечеловеческий клекот; а поутру - на молочно-белой коже смуглые пятна его поцелуев и тающая в сиянии неба точка его орнитоптера. Разве это скудно? Это просто смешно.
      - Почему ты позволила ему вновь... прилетать?
      - Откуда знаешь? - вскинулась она и сразу поникла. - Он?! - она не произнесла, а почти всхлипнула это короткое слово, настолько унизительной была догадка. Ринальдо не ответил, даже не кивнул, но его глаза никогда не умели врать; конечно он, ответили они за Ринальдо. - Потому что он добрый! - в отчаянии крикнула Айрис.
      Ринальдо улыбнулся половиной лица.
      Третий курс оказался критическим для Чанаргвана. Ринальдо ишачил на него как мог, но Чан был уже совершенно не в состоянии заниматься чем-либо, кроме тренажера, он находился на грани исключения и только клял судьбу. Ринальдо делал за него вычисления, а Чан сидел рядом и клял судьбу. И тогда хитроумный Ринальдо отказался что-либо делать и стал говорить: "Бездарь!" Он говорил: "Ты никогда не оторвешься от Земли, разве что пассажиром!" Он говорил: "Тебе пасти коров!" Чанаргван возненавидел его, и Айрис возненавидела тоже: "Как ты можешь сейчас! Твоему другу плохо! Надо помочь, а уж потом указывать на какие-то недостатки..." Только на ненависти к Ринальдо Чанаргван выпрямился; только чтобы доказать Ринальдо, и себе, и всем, что он - не бездарь и что Ринальдо - не настоящий друг. Тогда они еще мыслили подобными формулировками. Полгода спустя Ринальдо, уже собиравшийся все рассказать Чанаргвану, попал в аварию на тренажере. Авария была редчайшей и крупной, почти невероятной, отчасти Ринальдо был виноват в ней сам. Он так и остался полукалекой на всю жизнь, но, пока он валялся по госпиталям и реабилитационным центрам, слава подлеца, бросившего талантливого, но разбрасывающегося друга в тяжкий момент, приклеилась к нему навечно; скоро уж все и забыли, почему Ринальдо подлец, просто известно было, что на него нельзя положиться.
      - И с чего это к тебе липнут наши дети? - вдруг сказала Айрис с неприязнью. - Дахр... теперь - Чари... глазищи во, рот варежкой...
      - Они мне доверяют.
      - Вздор! Не знаю, как там Дахр, но о каком доверии может идти речь между мужчиной и женщиной?
      Бедная, подумал Ринальдо. Сгорела.
      - А о чем может идти речь?
      - О терпении, - отрезала Айрис. - Только о терпении. Ничего не знать и делать вид, что все - как всегда.
      Ринальдо только головой покачал.
      - Идите есть! - крикнула Чари, растворив дверь. В комнату повеяло свежим и вкусным. Ринальдо оглянулся. Чари успела переодеться. На ней была теперь вызывающе изящная, короткая полупрозрачная хламида и невесомый, совершенно прозрачный синий шарф до щиколоток.
      - Ты оделась бы поприличнее, детка, - брезгливо приказала Айрис.
      - Вот еще! - с вызовом ответила Чари и уставилась на Ринальдо. Теперь все так носят, - добавила она отчаянно, - когда хотят понравиться.
      - Ринальдо, - сказала Айрис устало. - Уходи.
      - Мама...
      - Помолчи. Ринальдо, я тебя прошу. Ты здесь не нужен. Ты же всегда это понимал, и сейчас понимаешь.
      - Нет, - ответил он с непривычным и оттого еще более сладким ощущением причинения ответной боли. Запретным и великолепным. - Не понимаю.
      Лицо Айрис покрылось красными пятнами.
      - Выметайся.
      - Мама! - вспыхнула Чари. - Как тебе не стыдно!
      - Молчи, ты не понимаешь.
      Ринальдо медленно поднялся. Чари подскочила к нему и с силой ухватила за локоть.
      - Не вздумайте уйти, - быстро произнесла она. - Это бывает с ней. Это оттого, что Дахра нет и отец снова перестал прилетать. Я уже поставила на стол замечательную окрошку, вы в жизни такой не пробовали...
      - Чари-и... - с мукой выдавила Айрис. - Ты не понимаешь!
      - И не желаю, - энергично возразила Чари. - Не желаю понимать, как можно так обижать человека. Когда поймешь такую гадость - надо перестать жить.
      - Чари, - укоризненно произнес Ринальдо, осторожно освобождаясь от ее крепких пальцев. Чари озадаченно смотрела на него. Айрис бессильно уронила голову на сомкнутые ладони; длинные белые волосы упали почти до колен, слабо раскачиваясь единой слитной массой.
      - Этот чижик - мой первый муж, - глухо произнесла она из-под волос.
      Глаза Чари стали на пол-лица.
      - И... правда? И я - вот его дочь?
      - Нет! - выкрикнула Айрис, вскочив и сделав непонятный жест руками. Никогда!
      - А что же ты... Все равно не понимаю. Его дочь, скажи!
      - Нет, Чари, нет, - мягко сказал Ринальдо. - Мы с твоей мамой были очень недолго. Подо мной взорвался тренажер, и я стал смешной. А твоя мама - трагическая натура, она не любит смешного.
      Тогда компания студентов разлеталась с пляжа; Ринальдо не было, он, как всегда, не сумел выкроить время, был занят, и Айрис загорала сама по себе, одна, и им с Чаном, которого она давно знала как близкого друга мужа, было по дороге. Он вел орнитоптер в двух метрах над морем, вдоль скалистого берега, лавируя на предельной скорости с немыслимым мастерством, в полумраке, грозившем стать тьмою. Айрис вскрикивала ежеминутно, и Чанаргван оборачивался к ней, сверкая безукоризненной улыбкой. "Мы убьемся... столкнемся..." - пробормотала она, судорожно цепляясь за его локоть. "Не убьемся", - просто ответил он, и она поняла, что это правда. "Мы убьем кого-нибудь..." - беспомощно прошептала она, в глубине души ожидая, что он ответит: "Не убьем" - и это тоже будет правда, но он снова осветил ее абсолютно правильным полумесяцем улыбки и ответил: "Пусть не зевают" - и все в мире внезапно стало на свои места - так правильно, как она и помыслить не могла до той поры, только предощущала, что возможна некая высшая правильность и точность: кровь зазвенела раскрепощенным гонгом, а Ринальдо с его куцей мудростью, с его вымученными, причудливо и бесплодно сплетенными моралите пропал навсегда. Чан помолчал еще, потом полуобернулся к Айрис: "Это сама жизнь летит под крыло. Преданно стелется, и отлетает, и кричит: задержись, возьми меня! Он помедлил. - И ты берешь".
      Этот вечер все решил. Но Чанаргван был порядочным человеком, и Айрис тоже. Он взял ее лишь через год, когда Ринальдо был уже в реанимации, и взял не подло, а на целых шесть лет.
      За окном гомонили птицы.
      - Мама... - беззащитно сказала Чари.
      - Ну не так же это было, не так, - болезненно выговорила Айрис. Почему ты всегда лжешь?
      - Чтобы мне верили, - мгновенно ответил Ринальдо.
      - Слышала? - крикнула Айрис.
      - Ты, например, мне верила только когда я врал и притворялся не собой. А стоило мне по рассеянности или усталости захотеть внимания к собственной персоне, а не к желанной тебе модели, я сразу вываливался из отношений. Все связи рвались. Это такая жуть была - даже когда ты меня ласкала, я не мог отделаться от чувства, что ты не меня ласкаешь, а того, кем я прикидываюсь тебе в угоду. Нам в угоду. При этом ты до самой аварии утверждала, что, кроме меня, тебе никто не нужен, что во мне твои корни...
      - Перестань!
      - А я всегда всем верил и очень хотел, чтобы всегда верили мне. Хотя бы в главном. Совершенно не переносил недоверия. Совершенно не понимал, как это можно - не верить. Потому что верить - это и значит: понимать, не отмахиваться от чужих слов, как от маловажной ерунды, а принимать их как требующий осмысления, учета, уважения факт природы. И, готовясь к какому-то главному - я тогда думал еще, что у нас будет главное, - я принуждал себя лгать, чтобы ты привыкла, что я не обманываю.
      - Болтун... - Айрис села опять, глаза ее блестели торжеством. Сколько лет прошло, а я не могу без отвращения слышать твой голос.
      Ринальдо почувствовал, как Чари снова взяла его за руку.
      - Пойдемте, - сказала она тихо. - Вы хотите есть? Или... хотите, я вас провожу?
      - Хочу, - сказал Ринальдо. Это была правда. Странно, подумал он, я был убежден, что давно уже разучился хотеть для себя...
      - Чари, - мертво произнесла Айрис. - Если ты выйдешь сейчас из дома, можешь больше не возвращаться. Я тебя не впущу.
      - Ты думаешь, я так люблю этот дом? - звонко спросила Чари.
      На крыльце они остановились, и Чари глубоко вдохнула лучистый, зеленый от летних листьев воздух.
      - А знаете, Ринальдо, у нас здесь птицы ручные, - вдруг сообщила она. - Вот так руку подставить - и тут же прилетит. Раньше мне нравилось их с ладони кормить, а теперь разонравилось. Не люблю ничего ручного.
      - На мой взгляд, - улыбнулся Ринальдо, - для птиц быть ручными не зазорно.
      Удивительное существо была эта Чари. Ей открыто можно было, не боясь обидеть или нажить противника, заявить о своем несогласии, да еще по такому чудесному вопросу, как кормление с ладони птиц.
      - Для птиц - да, - нетерпеливо сказала Чари, - но и люди... Вот мама - устраивает трагедии из любящих людей, и в трагедиях этих прямо купается, рыдает, не спит... И ничего не чувствует, по-моему.
      - Отчего же непременно из любящих?
      - Так вот именно потому что ручные и риска никакого! Как птица. Подставишь пустую ладонь, без зернышек, - прилетит, растерянно так покрутит головкой... на один бок, на другой бок, дескать, что ж вы так обманываете... улетит. Через пять минут опять подставишь пустую ладонь - и тут как тут. И она-то рада-радешенька, что к ней прилетают именно впустую! На корм-то к кому угодно прилетят! Тщеславие одно...
      - Чари, а вам никогда не приходило в голову, что синицы прекрасно все видят издалека, но просто не хотят разочаровывать пустую ладонь. Хотят сделать ей приятное, что ли... Обман на обман - а в итоге все-таки общение. Побыли вместе.
      - Никак не пойму, - проговорила Чари. - Неужели вы все еще любите?
      Ринальдо смущенно погладил свою лысеющую голову.
      - Есть столько состояний между "любишь" и "не любишь"...
      - Не могу представить, - решительно сказала Чари. - Уж или да, или нет.
      - Это не совсем так, - с удовольствием не согласился Ринальдо. - И потом, Чари... Надо расставаться вовремя. Чтобы застраховать себя от одиночества. Понимаете?
      - Не понимаю, Ринальдо.
      - Чари. Если разойтись, покуда еще любишь, только не можешь быть вместе, - остается воспоминание. Остается надежда на новую встречу. Есть для чего жить, есть для чего становиться лучше, делать все что можешь как можно лучше... Если промедлить - душа выгорит в бесплодной борьбе и останется пепелище. - Он помедлил. - Мне часто бывает грустно, но пусто никогда. А ведь пустота хуже грусти. Грусть помогает работать. Пустота сушит, останавливает. Я никогда не стану одинок.
      Чари, чуть приоткрыв рот, потрясенно и зачарованно смотрела ему в лицо. Когда он замолчал, она отвернулась, оглядывая лес, но в лесу раздался приближающийся топот, и Чжуэр, вздымая тяжелыми бутсами песок тропинки, вылетел галопом из-за поворота. Он тяжело дышал, и воротник его перетянутого ремнями комбинезона был расстегнут на одну пуговицу; но еще на бегу, поймав удивленный взгляд Ринальдо и истолковав его по-своему, как относящийся к форме происходящего, а не к самому происходящему, он застегнулся ловким, скользящим пролетом левой руки. А в правой трепетал белоснежный бланк шифрованной депеши.
      Ринальдо успел увидеть, как изумились глаза Чари, и мгновенное удушье сжало грудь. Ринальдо на миг ослеп и оглох - но тут же пришел в себя, откинувшись спиной на резную опору, и первое, что он увидел прозрев, снова были ослепительные глаза девушки, с испугом и беспокойством устремленные на него.
      - Ну, что там взорвалось еще? - услышал он собственный небрежный голос.
      - Зашифровано вашим шифром!
      Ринальдо уже привычно, с ледяной душой, наложил дешифратор. Он думал, что готов ко всему. Он снова ошибся.
      "Координационный центр - Комиссии. С Ганимеда, из Института физики пространства, поступил крайне странный запрос. Не исключено, что он имеет связь с событиями последних дней. Во-первых, дирекция просит прислать звездолетный нейтринный запал для проведения неких экспериментов. Во-вторых, по просьбе сотрудника института Саранцева М.Ю. - специально оговорено, что по частной просьбе, - институт запрашивает, не было ли замечено неполадок и сбоев в работе нейтринных запалов при последних стартах".
      Вот теперь ноги перестали держать Ринальдо. Все спалось и бесформенно слепилось вокруг, и погасло. Чжуэр попытался поддержать Ринальдо, но Чари порывисто опередила секретаря; слепая ладонь, падавшая в бессильной надежде на случайную опору, встретила ее твердую, горячую руку.
      - Вот... - выдохнул Ринальдо и больше ничего не смог произнести. Он чувствовал себя сделанным из мокрой ваты. - Вот, - он сразу понял все. Опять как с Солнцем... Чари!
      - Я здесь, - поспешно сказала она. - Здесь, Ринальдо.
      И тут он понял совсем все.
      - Чжуэр! - протяжно крикнул он - так кричат, получив смертельную рану. - Председателю это пошло?!
      - Я вручил, - бесстрастно ответил Чжуэр, но Ринальдо показалось, что где-то в глубине его голоса отзвенел торжественный звук фанфар.
      - Он не сказал, что в шифрограмме? - тихо спросил Ринальдо.