Язычество Древней Руси
ModernLib.Net / Культурология / Рыбаков Борис / Язычество Древней Руси - Чтение
(стр. 41)
Автор:
|
Рыбаков Борис |
Жанр:
|
Культурология |
-
Читать книгу полностью
(2,00 Мб)
- Скачать в формате fb2
(754 Кб)
- Скачать в формате doc
(738 Кб)
- Скачать в формате txt
(720 Кб)
- Скачать в формате html
(751 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61
|
|
Подводя итоги всем видам защитительной символики внутри дома, хорошо прослеживаемой по этнографическим материалам и подтверждаемой для средневековья как археологическими находками, так и общеславянским распространением многих композиций, следует сказать, что основным способом борьбы с упырями и навьями являлось противопоставление миру зла (или точнее злу мира) всего макрокосма с показом земли и обходящего её со всех сторон доброго светила-солнца, искореняющего и нейтрализующего злое начало. Особенно интересно наличие почти во всех видах заклинательных композиций не только отдельных солнечных знаков или показа трех (а с ночным солнцем и четырех) позиций движущегося солнца или солнечных коней, но и введение сверх того почти обязательного элемента - "белого света", описанного нам русским книжником XII в. * * * С этим обилием охранительной символики должно было быть связано постоянное обращение непосредственно к силам добра и зла на протяжении трудового дня. Судя по отрывочным записям XIX в., когда языческие заклинания в значительной степени заменились христианскими молитвами, каждое действие членов семьи сопровождалось кратким молитвенным обращением: проснувшись и встав с постели, нужно перекреститься, умывшись, прочитать молитву, с молитвенным присловьем начинать любое дело, каждая еда начиналась с молитвы и крестного знаменья. Входящий в дом сторонний человек должен за дверью прочитать краткую молитву и только после отзыва - "аминь!" - входить в избу. На ночь - опять молитва; малых детей следует перекрестить. Выгон скотины в череду, растопка печи, замес опары в квашне и все другие повседневные хозяйственные дела требовали хотя бы краткого словесного сопровождения в два-три слова, напутствия, оберега, имевшего колдовское заклинательное значение. Дело здесь не в церковных требованиях, так как никакой контроль не мог проверить выполнение правил, да они и не были столь полно регламентированы. Христианский заговор-молитва лишь заместил древний первобытный обычай непрерывно и повсеместно ограждать себя и свое хозяйство от вторжения злого начала. Дело в древней, идущей из архаичных глубин традиции заклинаний, порожденной анимистическим мировоззрением с его верой в повсеместность и многообразие духов зла. Выше приводился заговор, записанный и опубликованный в начале XX в. Он доносит до нас психологию весьма отдаленных предков, которые обращались к столь могучим и повсеместным древним силам, что даже власть всемогущего христианского бога не могла защитить человека ни в церкви, ни в моленной, ни у часовни. Анимистическая повсеместность превращала дом русского язычника в целый музей архаичных символов, общение с которыми требовало постоянного, привычного словесно-обрядового обращения. Позднейшие полумолитвенные присловья ("слава богу", "дай, бог", "упаси, боже") могли родиться за сотни лет до христианства, так как в них далеко не всегда указано, какой именно бог должен дать или уберечь - богом были и Род, и Велес, и Перун. Среди таких присловий есть и явно языческие вроде "чур меня!", "типун тебе на язык", "нехай табе пярун трэсне!", "леший его знает!" и т. п. Дом был местом, где рождался человек и где над новорожденным и его матерью производились определенные обряды. В доме происходило сватовство и свадьба, сопровождавшаяся целым циклом обрядов. Со свадебной обрядностью связан, как уже приходилось писать, фаллический культ древних славян: "чтуть срамные уды", изготавливают их модели ("во образ сътворены") и приносят им жертвы ("требы им кладуть").(
Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 36.) "Словене же на свадьбах въкладываюче срамоту и чесновиток в ведра пьють".(
В другом источнике (XIV в.) фаллический комплекс дополнен еще чашею: "устроивьше срамоту мужьскую и въкладывающе в ведра и в чаше и пьють и вынемьше осмокывають и облизивают… Гальковский Я. М. Борьба христианства…, т. II, с. 45. Примеч. 15-16.) При раскопках в Ленчще (восточная Польша) найдено в едином комплексе: ведро, деревянный фалл и кубок для питья, т. е. полный набор необходимого.(
Галъковский Н. М. Борьба христианства…. с. 39) К этому можно добавить, что в Новгороде в слое XI-XII вв. найдена своеобразная "срамота" - это моржовая os penalis с надписью, прямо относящейся к нашей теме о домашней магии: ДОМО, т. е. "домъ", так как новгородцы, судя по правописанию берестяных грамот, очень долго сохраняли редуцированные гласные. Дом был в большинстве случаев местом болезни и смерти человека. И то и другое сопровождалось тоже многообразными обрядами, знахарско-медицинскими при болезни и погребально-охранительными при кончине. Оставшимся в живых нужно было обезопасить себя от новой смерти и поэтому принимались разные заклинательные меры, долженствующие отпугнуть смерть, отвадить её, не показывать ей пути. Два древнерусских поучения XIII в. и XIV в. против язычества рисуют нам с достаточной подробностью те многочисленные языческие обряды, которые производились в русских домах спустя три-четыре столетия после принятия христианства. Первое поучение - "О посте к невежамь в понеделок второй недели" - написано, по всей вероятности, во Владимиро-Суздальской земле в начале XIII в. (см. ниже). Главным грехом своих современников автор считает, что в момент кульминации великопостных церковных служб, в "великий четверг" недели "страстей господних", когда в церкви торжественно читают те места евангелия, где описывается казнь Иисуса Христа на голгофском кресте, русские люди деловито занимались сложным обрядом ублаготворения мертвецов-навий. Обычно считают, что здесь дело касалось предков-дедов, но в источнике употреблено слово "навья", т. е. чужие, враждебные мертвецы. В поминках по своим родичам церковь не могла видеть ничего вредного или недозволенного. Здесь же покойные названы просто мертвыми или бесами, что явно выражало отношение к ним автора поучения. Всякие сомнения относительно сущности навий рассеиваются при ознакомлении с приведенным выше летописным текстом о событиях в Полоцке в 1092 г. Об умилостивлении упырей, как самом древнем славянском культе, говорилось еще в начале XII в. в "Слове святого Григория Богословия… како пьрвое погани суще языци служили идолом и иже и ныне мнози творять".(
Гальковский В. И. Борьба христианства…, с. 23-24. Далее этот источник называется условно "Слово об идолах".)
"А преже того — (до установления культа Перуна и до культа Рода и рожаниц) клали требы упиремь и берегыням".
"И навьмь мъвь творять".
Эти недостаточно ясные сведения полностью раскрываются в написанном столетием позже "Слове о посте". В наиважнейшие последние дни предпасхального великого поста русские люди эпохи Всеволода Большое Гнездо начинали готовить трапезу навьям: "Зде же и мяса … зде же сыри, зде же масло и яйца, и добрая плутки (хлебное изделие), и короваи, и велия мосты, и просветы великия (фигурное печенье), и чаши медвеные, и пивныя, и иною все добра не мениим (не поименуем) … всяка узорочиа добрая доспевают".(
Гальковский И. М. Борьба христианства…, с. 15.) В болгарском фольклоре навьи (наваци, нави) - птицеобразные души умерших, летающие по ночам в бурю и дождь "на злых ветрах", сосущие кровь людей; крик этих голых птиц означает смерть.(
Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 36.) По отношению к такой опасной нечисти, как эти навьи-вампиры (как и во многих других случаях), применялась двоякая тактика: их нужно было или отпугнуть, отогнать колдовскими заклинаниями и символами или же умилостивить, ублаготворить как нежданного гостя в старинной сказке: в баньку сводить, за стол посадить … В страстной четверг для зловредной нечисти, названной в поучении бесами, гостеприимно топили баню: "И мылница топят, и на печь льют, и попел посреде сыплют следа ради. И глаголють: "Мыйтеся!" И чехли вешають, и убруси, и велят ся терти. Беси же смиются злоумию их (хозяев дома) И вълезше мыются, и порплются в попели том, яко и кури след свой показают на попеле … и трутся чехлы и убрусы теми. И приходят топившей мовници и глядают на попеле следа и егда видять на попели след и глаголють: "Приходили к намь навья мытся!" После мытья в бане души мертвецов, проявившие там свою птичью сущность (трепыхание в золе и куриные следы), приступали к заготовленной для них роскошной скоромной трапезе с мясом, сыром, ритуальным печеньем, хмельным медом и пивом. Выбор бани как места встречи навий еще раз убеждает нас в том, что представления о навьях (мертвецах вообще, чужих, враждебных мертвецах) резко отличны от культа предков, родных, "дедов". Предков угощали и с ними общались или дома, в красном углу под иконами, или же на кладбище у домовины реального предка. Предков встречали в воротах усадьбы в тот же день, когда топили баню навьям: "сметье (мусор) у ворот жгуть в великой четверг, молвяше тако: "У того огня душа приходяще огреваются".(
Гальковский Н. М. Борьба христианства…, т. II, с. 34.) Этот обычай, судя по зольникам скифского времени, весьма древен. Навий же встречали в бане. "Повсюду на Севере, пишет этнограф С. А. Токарев, баня считалась нечистым местом. В ней не вешали икон, а когда шли туда мыться, снимали с шеи кресты. Баня - излюбленное место для нечистой силы, о проделках которой ходили страшные рассказы".(
Токарев С. А. Религиозные верования восточнославянских народов XIX - начала XX в. М., 1957, с. 98.) Очевидно, тот весенний день, который позднее оказался вытесненным страстным четвергом, являлся древней славянской радуницей, днем общения со всеми обитателями загробного мира - и с родными предками, души которых встречали у ворот, и с бесами-навьями, которых ублаготворяли в бане. Второе поучение, вводящее нас в домовую обрядность средневековья, является как бы этнографическим сочинением, перечисляющим многие детали колдовского быта. Автор, живший примерно в эпоху Ивана Калиты, знаком с предшествующей литературой XII-XIII вв., но он многое пояснил, расширил, дополнил личными наблюдениями, оставаясь почти все время в пределах дома и двора. (
Чудовский список "Слова об идолах". См.: Гальковский Н. М. Борьба христианства…, т. II, с. 32-35.) Его самостоятельная часть начинается с определения характера жертв упырям и берегиням, неясного из сочинений его предшественников: "И куры им режуть и то блутивше сами ядять. О, убогыя кокоши! Яже не на честь святым породистеся, не на честь верным человеком. О, убогая курята! Яже на жертву идолом режутся; инии в водах потапляеми суть, а инии к кладезем приносяще молятся и в воду мечють". (
Быть может, образ навий в виде огромных ощипанных голых петухов как-то связан с этими "убогими курятами", приносимыми в жертву духам зла?) Затем упоминаются отдельные звенья дворовой усадьбы, где происходят языческие моления: "А друзии (молятся) под овином и в поветех скотьях (в хлевах) молятся, аки погании". Под овином, где была особая печь, под колосниками для сушки снопов молились, как мы знаем, огню-сварожичу, а в поветах скотьих - очевидно Велесу, "скотьему богу", а, быть может, и своему домашнему, ведавшему только скотиной одной усадьбы "скотну богу" (см. следующую выписку). В некоторых случаях северные крестьяне XIX в. придавали печи в овине вид огромного чудовища с разверстой пастью и огненными глазами. Это было реальным воплощением бога огня Сварожича, сына небесного Сварога 137.(
Никольская Р. Ф. Поселения и постройки. В кн.: Материальная культура и прикладное искусство сегозерских карел. Л., 1981, с. 72, рис. 17.) Далее следует перечень нескольких мелких божеств, возглавляемый сакральным хозяином дома - домовым: "… (молятся) кутну богу. И веле-богыни (может быть, виле-берегине? Слово "бгыни" дано под титлом). И Ядрею, и Обилухе, и скотну богу, и попутнику, и лесну богу, и спорыням, и спеху…" Ядрей и Обилуха, возможно, связаны с хлебными злаками: Ядрей, может быть ведал качеством, ядренностью зерна, а Обилуха - количеством, обилием урожая. Обилием называлось обмолоченное зерно. Попутник, очевидно, помощник в пути. Спорыньи и Спех, по всей вероятности, божества успеха, "споспешествующие" человеку, содействующие "спорому", удачному и быстрому решению жизненных задач. Этнографические записи пополняют этот перечень такими дворовыми духами, как: "гуменник", "банник" "овинник" и др. (
Токарев С. А. Религиозные верования…, с. 98-99.) Автор переделки "Слова об идолах" перечисляет еще ряд языческих суеверий в русском быту: люди верят в вещие сны, в судьбу, ворожбу. Носят амулеты-наузы "и на дети вяжут". Какие-то магические действия производят с солью и углем. "А се иная злоба в крестьянех - ножем крестять хлеб, а пиво крестять чашею та иным чем - а се поганьскы творять". Для анализа народного искусства современности или средневековья чрезвычайно важно это, несколько неожиданное для нас, выступление церковника против крестообразного знамения на хлебе или над ендовой с пивом. Если бы мы не знали отношения автора к этому обряду, то мы охотно истолковали бы его как явное применение христианского символа креста, несмотря на то, что мы знаем о значительно более древней истории этого символа солнца и огня, уходящего в энеолитическую первобытность. Знаем мы и то, что славяне-язычники широко практиковали в своих языческих святилищах "поганские крыжи".(
Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 195, 288, 299.) Очевидно, очень хорошо знал это и церковник XIV в., автор поучения против повседневных языческих суеверий, причислив крест на каравае хлеба к поганским действиям. Дом и двор древнего славянина и русского средневекового человека представляли собой сложную, хорошо продуманную и веками создававшуюся систему заклинательных охранительных мер. Микрокосм древнего язычника был оборудован как крепость, ожидающая неожиданного нападения. Везде были расставлены как стражи благожелательные божества: на дворе был "дворовый", в овине - "овинник" (Сварожич), на гумне - "гуменник", в бане - "банник". Воеводой этого воинства, комендантом усадебной крепости был персонифицированный предок - "домовой", или "кутный бог" ("бес-хороможитель"). Хоромы-крепость, внутри которой даже зловещие навьи не страшны, ограждены целой системой "овеществленных заговоров" - вырезанных из дерева, нарисованных, прокопченных четверговой свечой символов. При выборе символов славянин исходил из сущности анимистического мировоззрения - духи зла повсеместны. Повсеместному разлитию в природе злого начала, которое "на злых ветрах" может внезапно поразить не только вылезшего из хоромины человека, но и проникнуть внутрь домашнего микромира, противопоставлялись не единичные символы, а система, воспроизводящая макромир.
Глава 11. Народные обереги
В силу исторических условий своего развития деревня оказалась хранительницей народных традиций и архаичных пластов древней культуры. Христианство, которое в XI - XII вв. многое видоизменило в культуре русского города, долгое время не проникало в деревню, и сельскую Русь (особенно лесную, северную) долго еще можно было считать языческой. Исчезал под воздействием духовенства наиболее противоречащий христианской обрядности и наиболее заметный для властей обычай трупосожжения. Судя по раскопкам курганов, кремация в основном исчезла в XI в., но когда Нестор на рубеже XI и XII вв. писал введение в свой летописный свод и снабдил его описанием древних славянских обычаев, где подробно говорилось о том, как производился обряд сожжения умерших, то киевский историк вынужден был добавить: "еже творят вятичи и ныне". Археология подтвердила правильность этого примечания: y вятичей курганы без сожжения появляются только в XII в. О силе язычества на "украинах" киевской державы пишут и авторы поучений против язычества и летописцы, отмечающие власть волхвов над народными массами. О тех же вятичах говорит киево-печерский патерик, повествуя о монахе-миссионере Кукше, убитом язычниками в вятических лесах. О язычестве в Вятической и Радимической землях говорит еще одно наблюдение: в двух городах, имевших прямое отношение к вятичам и радимичам, вплоть до середины XII в. строились церкви с баптистериями для крещения взрослых людей. Такова Успенская церковь Елецкого монастыря в Чернигове и полностью аналогичная ей церковь в Старой Рязани. Это означает, что во времена Юрия Долгорукого в этих местах еще продолжался процесс крещения в новую веру. Hе следует думать, что только вятичи или радимичи были такими косными в этом отношении. Нестор, упомянув о трупосожжениях y вятичей, добавил: "Си же творяху обычая и Кривичи и прочий погании, не ведуще закона божия, но творяще сами собе закон". (
Шахматов А. А. Повесть временных лет. Пг., 1916, с. 13.) Для обширной Новгородской земли с её смешанным славяно-финским населением мы располагаем и более поздними свидетельствами о сохранении язычества. Митрополит Макарий, сподвижник Ивана Грозного, писал в Водскую пятину: "Молятся по скверным своим мольбищам древесом и каменью… Жертву и питья жрут и пиют мерзким бесом … и мертвых своих они кладут в селех по курганом и по коломищем …, а к церквам на погосты тех своих умерших они не возят схраняти". В 1501 г. митрополит Симон писал в Пермь: "А кумиром бы есте не служили, ни треб их не принимали … и всех богу ненавидимых тризнищ не творите идолом …".(
Гальковский H. М. Борьба христианства с остатками язычества в древней Руси. Харьков, 1916, т. I, с. 129.) Обычай насыпать курганы над урной с прахом или над захороненным покойником был древним, языческим, но он почти не противоречил христианским нормам и сохранялся по всей Руси до XII - XIII вв., а кое-где и до XIV в. Тысячи курганов, исследованные археологами, обогатили науку огромным количеством бытовых предметов: посудой, принадлежностями одежды и, что для нас особенно важно, - женскими украшениями. К величайшему сожалению, до нас почти не дошла вышивка на ткани, и мы лишены возможности сопоставить весьма архаичные сюжеты этнографической вышивки с подлинными материалами средневековья. Обильный этнографический материал позволяет построить такую схему женского восточнославянского наряда в целом: (
Рыбаков Б. А. Макрокосм в микрокосме народного искусства. - Декоративное искусство, 1975, № 1 и 3.) Головной убор. Идея неба; изображение солнца, мирового древа, устремляющегося в небо. Изображения птиц. Сами названия женских головных уборов являются "птичьими": "кокошник" (от "кокошь" - петух, кур), "кика", "кичка" (утка), "сорока" и т. п. Частые в археологическом материале головные венчики, окружающие голову, могут рассматриваться, как символ "кругозора" - горизонта, круговой линии соприкосновения неба с землей (?) Подвески к головному убору. В этнографии и в материалах XVI - XVII вв. широко известны "рясны", вертикальные полосы, идущие от кокошника вниз (до груди или даже до пояса). В металлических изделиях этого типа часты изображения птиц, а в бисерных ряснах, как бы имитирующих дождевые струи, обязательны "пушки", изготовленные из лебяжьего или гусиного пуха. В археологическом материале, как увидим в дальнейшем, в качестве таких подвесок к ряснам служили так называемые колты с изображениями русалок, семарглов или грифонов, т. е. во всех случаях посредников между небом и землей. С головным убором связаны височные кольца, хорошо известные в археологическом материале. Кроме того, по этнографическим и археологическим данным известны декоративные сетки (бисерные, серебряные), которые пришиваются к головному убору сзади и, опускаясь вниз на плечи, закрывают шею женщины сзади. Подобная сетка изображена на фреске XI в. "Гривная утварь" - ожерелья, украшения шеи и груди. В этнографическом (плохо изученном) материале известны наборы бус, "мониста" из старых монет; специальных украшений мало. Археологический материал очень обилен. Кроме шейных металлических гривен, разнообразных импортных бус обнаружено множество ожерельных подвесок разнообразного содержания. Есть солярные знаки, есть изображения луны, крестовидные подвески (не связанные с христианством), подвески с изображениями зверей и птиц и подвески - "крины". Обилие символических украшений-оберегов около ворота одежды и на шее объясняется тем, что здесь - наименее защищенная часть тела. Голова покрыта кокошником (или его обыденной заменой), корпус и ноги женщины закрыты одеждой, при изготовлении которой щедро применялась заклинательная символика, а шея во всех случаях оставалась открытой. Поэтому древние язычницы и их "пра-дщери" XIX в. стремились обезвредить этот опасный участок изобилием апотропеических подвесок. Обереги-амулеты. Самой интересной для нас частью женских украшений являются специальные амулеты-обереги, включавшиеся в ожерелье или подвешивавшиеся особо (в области сердца или в "калите" y пояса). Обереги были как в виде отдельных подвесок, так и целыми наборами. Их магическое и апотропеическое значение не вызывает сомнений. Украшение предплечий и бедер известно только по этнографическим данным. Вышивка на предплечьях рукавов нередко содержала архаичный символ возделанного поля, нивы: косо поставленный квадрат разделен на 4 части и в каждом малом квадрате помещена точка - знак зерна.(
Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 1981, с. 45.) Помещение идеограммы нивы именно в этом месте рукава прекрасно объясняется самим содержанием знака: нива требует труда, рук, и вышивальщицы когда-то сознательно, а в XIX - XX вв. уже по традиции изображали на рукаве рубахи в том месте, где он облегает главные мышцы (бицепс, дельтоид и другие), знак поля, как точку приложения мускульной силы. Такие же знаки нивы (и идеограмму дома, сруба) вышивали на шерстяных поневах вдоль бедер и ног, стремясь этим магическим узором придать большую силу корпусу и ногам.(
Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 47, 50.) Южновеликорусская понева, как и украинская плахта, является очень архаичной формой одежды и восходит к энеолиту или земледельческому неолиту. "Обручи"-браслеты. Браслеты широко представлены и в деревенских и в городских материалах. В городском обиходе XI - XIII вв. серебряные браслеты были съемными, на шарнирах и предназначались для удерживания необычайно длинных, до земли, рукавов. Браслеты расстегивались тогда, когда женщина, подобно Лягушке-Царевне, начинала ритуальный танец и широко распускала свои рукава. Гравировка на таких браслетах настолько интересна и важна для нашей темы, что им будет посвящена специальная глава о русалиях. Деревенские браслеты проще, многофигурных композиций на них нет, но зачастую там мы видим сложную плетенку, которая в графике обычно является изображением воды, а это тоже ведет нас к русалиям, молениям о воде. Перстни. Кольца на руках, по всей вероятности, связаны со свадебной символикой и на этих, самых маленьких по размеру украшениях, как и на всей избе-хоромине, выступает идея макромира, долженствующего оберегать микромир одной девушки: есть перстни с тремя крестами или с тремя солнцами или с двумя крестами и солнцем в середине. Это уже знакомый нам прием показа движения солнца от восхода к полудню а от полудня, апогея (который "чтут" язычники) к закату. Подол одежды. Орнаментика подола известна только по этнографическим данным. Здесь в вышивке господствует, естественно, идея земли: небольшие растения, ходящие по земле птички, цветы. Изредка встречается идеограмма засеянного поля. Такова в самых общих чертах предварительная схема заклинательного содержания женского наряда и убора. Мы в настоящее время при знакомстве с народным костюмом обычно воспринимаем позднейшую эстетическую сущность дожившего до наших дней наряда, отмечая лишь локальные вариации его, создающие впечатление разнообразия и неповторимости. Однако в любом восточнославянском регионе как в средневековье (археология), так и в XIX в. (этнография) мы всегда можем обнаружить в одежде и украшениях продуманную сотнями поколений систему защиты от упырей и навий, варьирующую лишь в изобразительных средствах. Следует помнить, что одежда и дополнительные обереги-украшения - все это должно было охранять человека за пределами его крепости-дома, во внешнем мире с присущим ему, рассредоточенным в нем злым началом. Рассмотрим более подробно те звенья этой схемы, которые представлены в деревенских средневековых материалах X - XIII вв. Головные уборы. Деревенские головные уборы по курганным материалам известны нам очень плохо. H. И. Савин по мелким нашивным бляшкам установил, что дорогобужские крестьянки XI в. носили убор в виде кокошника. Лучше сохраняются головные металлические венчики-очелья, но они не были распространены повсеместно и, возможно, являлись только девичьим убором. Височные кольца. Нижняя кромка древнего кокошника снабжалась y висков несколькими кольцами ("заушницами"), получившими кабинетное наименование височных колец. Возможно, что к ним должно быть отнесено древнерусское слово "усерязь".(
Серьги, продеваемые в мочки ушей, не применялись в древней Руси. Hа них перешло древнее слово "усерязь", означавшее подвеску к кокошнику у висков.) Височные кольца восточных славян в XI - XIII вв. обладают интересной (наблюденной, но не разгаданной) особенностью: у каждого племенного союза на значительной территории (три - четыре современных области) существовал свой особый тип "усерязей".(
Спицын А. А. Расселение древнерусских племен по археологическим данным. - ЖМНП, 1899; Арциховский А. В. Курганы вятичей. М., 1930; Рыбаков Б. А. Радзiмiчь Минск, 1932; Седов В. В. Восточные славяне в VI - XIII вв. М., 1982; Равдина Т. В. Типология и хронология лопастных височных колец. - В кн.: Славяне и Русь. М., 1968, с. 136 - 142; Соловьева Г. Ф. Семилучевые височные кольца. - В кн.: Древняя Русь и славяне. М., 1978, с. 171-178.) Семилучевые и семилопастные кольца прочно ассоциируются с летописными Радимичами и Вятичами; спиральные - с Северянами, браслето-образные - с Кривичами, ромбощитковые - со Словенами и т. д. Женские украшения как бы играли роль опознавательного знака того или иного племенного союза. П. H. Третьяков, исходя из поздней даты курганов с височными кольцами, относящихся к тому времени, когда старые союзы племен были уже сменены феодальными княжествами, пытался объяснить единство стиля головных уборов тем, что дополнения к ним - височные кольца - изготавливались в едином центре, в столице княжества.(
П. H. Третьякову убедительно возражал А. В. Арциховский в статье "В защиту летописей и курганов". (Сов. археология. М., 1937, т. IV, с. 54-60).) Тщательное изучение техники литья височных колец позволило выявить отливки, вышедшие из одной литейной формы, т. е. изготовленные одним мастером, а нанесение мест находки этих отливок на карту показало, что район сбыта одной мастерской был крайне узок - 20-30 км в поперечнике. Hа всю землю Вятичей должно было приходиться 100-150 разных мелких мастерских, где отливали семилопастные височные кольца вятического типа.(
Рыбаков Б. А. Сбыт продукции русских ремесленников в X - XIII вв. - Учен. зап. МГУ 1946, вып. 93, с. 68-112; Рыбаков Б. А. Ремесло древней Руси. М., 1948.) Следовательно, изготовление височных колец в одном столичном центре отпадает. Вятические "усерязи" делались в селах многими десятками местных кузнецов ("кузнь" - тонкое изделие), а сохранение общеплеменного единства в XII - XIII вв. должно найти какое-то другое объяснение. Наиболее ранние височные кольца мы встречаем в Среднем Поднепровье в VI - VII вв. н. э. У племени "русь" на р. Роси бытовали огромные серебряные кольца, один конец которых закручен в плотную спираль, позолоченную в середине. У каждого виска было по 3 - 4 таких кольца.(
Рыбаков Б. А. Древние русы. - Сов. археология, т. XVII; Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества. М.. 1982, с. 76-77.) Золотые круги спиралей естественно рассматривать как изображения солнца. Размещение их по двум бокам околыша головного убора (в этнографических материалах снабженного эмблемою полуденного солнца), быть может, расценивалось как места выхода солнца из-за линии горизонта в начале дня и ухода к концу дня? "Горизонт" в этом случае - нижняя кромка кокошника или кички. Такие же солнечные знаки окаймляли головные уборы и y соседних с русами Северян. Отличие было лишь в том, что серебряная проволока закручивалась с обоих концов, образуя две спирали. Истоки подобных спиралей-кругов ведут нас в бронзовый век, когда y многих народов Европы, в том числе и y протославян (тшинецкая культура), широко применялись в украшениях проволочные круги, плотно заполненные спиралями. Золотистая бронза содействовала восприятию этих кругов как символов солнца.(
Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 253.) Промежуточным звеном являются бронзовые предметы с такими же спиралями зарубинецкой культуры.(
Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества. М., 1982, с. 32.) Прямыми потомками двуспиральных височных колец Северян VI - VII вв. являются односпиральные кольца тех же северян времен Киевской Руси. Круглая кольцевидная форма, позволяющая говорить о солярной символике, была y височных колец дреговичей, кривичей и словен новгородских. У словен большое проволочное кольцо расплющивалось в 3-4 местах в ромбические щитки, на которых гравировалась крестообразная фигура или квадратная "идеограмма нивы".(
Седов В. В. Восточные славяне …, с. 226 и 227.) В этом случае солнечный символ - круг - сочетался с символом земного плодородия. В VIII - IX вв. в Восточную и Центральную Европу откуда-то, очевидно из ближневосточной зоны торговых связей, к славянам проникли два типа височных подвесок. Оба они имеют в своей основе кольцо. Один тип распространен в Среднем Поднепровье и прослеживается далеко на запад. Украшение состоит из трех слитных частей: кольца, полумесяца, вписанного в нижнюю половину кольца и прикрепленного снизу полушария с 6 - 8 выступами-лучами. Здесь небесная символика перенесена на нижнюю часть, изображающую звезду с крестом на ней и лучами, исходящими от нее. Украшения щедро снабжены зернью.(
Василенко В. М. Русское прикладное искусство. М., 1977, рис. 35-40.) Другой тип попал, очевидно, волго-донским путем в землю Вятичей и Радимичей, был хорошо воспринят местным населением и просуществовал, видоизменяясь, до XIII в.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61
|
|