После того, как римляне распяли столько лжепророков, откуда я мог знать, что он окажется настоящим Мессией?

Я хочу сказать, не каждый день Мессия позволяет приколотить себя к кресту. Мы все думали, что он придет с мечом, выбросит всех римлян и сотрет Иерусалим с лица земли. А если уж на это его не хватит, я полагал, что он по меньшей мере поймает пару знатных римлян и выпорет их при всем честном народе.

Не то чтобы я неверующий (как такое возможно, в двадцатом-то веке?). Но, когда говоришь о помазаннике Божьем, представляешь себе крепкого парня, с решительными манерами, который может постоять за себя, вроде Сильвестра Сталлоне или Арнольда Шварценеггера. Вы меня понимаете?

Поэтому, увидев, как они ведут этого худого, волосатого оборванца на Голгофу, я решил поразвлечься вместе со всеми. Да, я выпил чуть больше вина, чем следовало, да, так и сыпал шутками, но над ними же смеялись, да, подержал чашу с маслом для одного из стражников (хотя, честно говоря, этого я не помню), но разве это причина для того, чтобы выделить меня среди остальных?

Мы же стояли там все, завсегдатаи паба, а он смотрит с креста на меня и говорит: «Один из вас будет пребывать здесь, пока я не вернусь».

— Зачем ты говоришь это мне? — отвечаю я, подмигивая моим корешам. — Где я обычно пребываю, так это в «Доме юных девственниц» на соседней улице.

Все смеются, даже римляне, а он так укоризненно смотрит на меня, а несколькими минутами спустя просит Бога простить нас, словно именно мы нарушили законы храма. А потом умирает, и вроде бы представление заканчивается.

Да только я с того дня не старею, а когда Ханна, моя жена, пырнула меня ножом (я забыл про ее день рождения, где-то шлялся с неделю, а явившись домой, еще и попросил денег), рана, к моему полному изумлению, зажила, едва она вытащила нож. Даже шрама не осталось.

Да уж, тут приходится взглянуть на этого волосатика на кресте иначе. Дошло до меня, что он действительно был Мессией и теперь мне суждено бродить по земле (хотя и в полном здравии), пока он не вернется. А произойдет это, как я понимаю, нескоро, потому что пока римляне ведут речь о том, чтобы выбросить нас из Иерусалима, и дома дорожают как на дрожжах.

Что ж, поначалу его обещание представлялось мне скорее благословением, а не проклятием, потому что я понимаю, что переживу эту кобру, на которой меня угораздило жениться, и, возможно, найду себе жену получше. Но потом все мои друзья начали стареть и умирать. Они бы все равно постарели и умерли, но в Иудее это происходит быстрее, чем везде. А Ханна добавила восемьдесят фунтов к фигуре, которая и раньше не отличалась стройностью. Здоровья же у нее не убывает, и у меня создается ощущение, что она проживет не меньше моего. Тут уж поневоле напрашивается вывод, что это-таки проклятие.

И вот наступает день, когда Ханна празднует свое девяностолетие. Слава Богу, тогда не было тортов и свечей, а не то мы сожгли бы весь город. Тут я слышу, что Иерусалим захлестнула новая эпидемия: христианство. Одного этого слуха достаточно для того, чтобы у правоверного иудея закипела кровь, но когда я узнал, что есть христианство, то понял: дела мои совсем плохи. Проклинает меня, значит, какой-то малый, обещая, что я буду жить вечно или до его второго пришествия, в зависимости от того, что случится раньше (судя по тому, как все началось, он-таки вернется), и хотя ни одно его обещание не выполняется, за исключением проклятия, наложенного на бедного странствующего купца, который никому не причинил вреда, все вдруг начинают поклоняться ему.

Я, естественно, понимаю, что мне пора сматываться из Иудеи, но, однако, дожидаюсь, пока наконец Ханна не отправится в мир иной, поперхнувшись незрелым инжиром, который кто-то случайно скормил ей, когда она лежала в кровати, жалуясь на расстроенную нервную систему. Я тотчас же присоединяюсь к каравану, идущему на север, оплачиваю проезд на корабле, плывущем в Афины, но судьба распорядилась так, что я прибыл туда на пять столетий позже Золотого века.

Я испытываю безмерное разочарование, но провожу в тех краях пару десятилетий, греясь на солнышке и наслаждаясь ласками греческих красавиц. Потом, однако, смекаю, что пора бы мне и в Рим, посмотреть, что творится в столице Мира.

А творится там христианство, чего я абсолютно не могу понять, ибо, насколько мне известно, ни один из тех, кого он проклял или благословил, не может этого подтвердить, а я для себя давно уже смекнул — не в моих интересах признаваться, что я высмеивал его на кресте, и держу рот на замке.

Но, как бы то ни было, они постоянно устраивают шумные праздники, совсем как Супер-Боул1, но без двухнедельной рекламной кампании в прессе, по ходу которых христиан бросают львам. Зрелища эти становятся все более популярными у народа, хотя они скорее тянут на костюмированный бал, чем на спортивное состязание, поскольку христиане никогда не выигрывают и местные букмекеры не могут принимать ставки.

Я задерживаюсь в Риме почти на два столетия, потому что меня избаловали водопровод и вымощенные дороги, но потом вижу надписи на стенах и понимаю, что мне предстоит пережить Римскую империю. А потому, решаю я, неплохо найти более спокойное местечко до того, как нагрянут гунны и мне придется учить немецкий.

Так я становлюсь бродягой и выясняю, что мне нравится путешествовать, хотя человечество еще не додумалось до пульмановских вагонов и гостиничных сетей, вроде «Холидей-Инн». Я осматриваю всевозможные чудеса древнего мира, хотя тогда не такого уж и древнего, даже добираюсь до Китая (я им помог изобрести порох, но убрался, прежде чем там додумались до фитиля), охочусь в Индии на тигров, даже подумываю, а не взобраться ли на Эверест (от этой мысли я в конце концов отказался: названия у нее тогда еще не было, а какой прок похваляться, что ты покорил безымянную вершину где-то в Непале?).

Закончив мою кругосветку, создав и пережив не одну семью, я возвращаюсь в Европу, чтобы увидеть, что весь континент погрузился в темные века. Нет, солнце светило столь же ярко, что и прежде, но едва начинаешь говорить с людьми, как становится ясно, что средний aй-кью2 понизился пунктов на сорок.

Какую же скуку навевали эти разговоры! Все неграмотные, за исключением монахов, да еще выясняется, что они не изобрели ни системы кондиционирования, ни установок для быстрого замораживания продуктов. И после того, как все сказано о короле, погоде и типе удобрений, которые следует использовать на полях, разговор гаснет, как сгоревшая свеча.

И все-таки я понимаю, что вот он, мой шанс отомстить, даю священные обеты, присоединяюсь к монашескому ордену, живу отшельником целых двадцать лет (разве что по субботам устраиваю себе разгрузочную ночь в городе, поскольку физически и сексуально я еще о-го-го), получаю возможность перевести Библию и начинаю излагать на понятном людям языке, каким он был на самом деле. К примеру, тот случай со свиньями из страны Гадаринской, когда он велел бесам вселиться в свиней и погнал их с холма в море. Нынче кто-то и удивится: а о чем тут, собственно, говорить? — но надо бы помнить, что переводил я Библию для грязных фермеров, которые воспринимали ученость совсем иначе.

Или вот эта смоковница. Только сумасшедший может проклясть дерево за то, что оно не дает плодов не в сезон, верно? Но по какой-то причине все, кто читает об этом, полагают, что сие — пример его могущества, а не глупости. Так что вскоре мне это надоедает, и я больше не прикасаюсь к священному писанию.

А кроме того, я чувствую, что пора перебираться в другие края. Я начинаю замечать, что, стоит мне прижиться в каком-то месте, как у меня появляется зуд в пятках и приходится двигаться дальше. Я понимаю: это, разумеется, проклятие, но если путешествие из Греции в Рим во времена расцвета империи сопровождалось только положительными эмоциями, то в темные века прогулки по Европе удовольствия не доставляют, поскольку двухсложное слово оказывалось для большинства населения камнем преткновения, да и мыло еще не вошло в обиход.

Короче, после посещения столиц Европы у меня возникает ощущение, будто я вновь вернулся в древнюю Иудею, и я решаю, что пора кончать с темными веками. Осенило меня аккурат в Италии, я делюсь своими мыслями с Микеланджело и Леонардо (мы как раз пили доброе вино и играли в карты) и они признают мою правоту, соглашаясь, что пришла пора Возрождения.

Потом выяснилось, что сдвинуть телегу с места — дело непростое, так что у них обоих слегка помутилось в голове. Микеланджело проводит несколько лет, лежа на спине, весь заляпанный краской, а Леонардо начинает конструировать летательные аппараты. Однако труды их не пропадают даром, в Италии начинает возрождаться цивилизация, хотя элегантная Лукреция Борджа, которая неизменно танцует со мной на всех балах, щедро сдабривает этот процесс ядом. Но Майк и Лео не сдаются, жизнь становится все интереснее, да вот у меня опять чешутся пятки, так что следующее столетие я провожу в блужданиях по Африке, где открываю водопады Вечного жида. И даже ставлю столб с щитом, надпись на котором призвана увековечить сие открытие. Но, видать, кто-то пускает столб и щит на дрова, потому что какое-то время спустя я узнаю, что это чудное местечко переименовано в водопады Виктории.

Так или иначе, но я брожу по свету, и жизнь становится все более занимательной, поскольку начинается промышленная революция. На меня же все больше давит чувство вины — не за то, что я давным-давно слишком вольно обошелся с Мессией, но потому, что за все это время не сделал ничего значительного, разве что позволил Леонардо нарисовать портрет моей подружки Лизы. Сами понимаете, восемнадцать веков бесцельного существования не могут не сказываться на психике.

И вот я останавливаюсь в маленьком английском городке, называющемся Сент-Эндрус, где только что придумали новую игру3, первым в мире прохожу все восемнадцать лунок и понимаю, что нашел-таки цель в жизни. А цель эта — использовать дарованное мне бессмертие для того, чтобы сыграть в гольф на всех полях мира. Пока оно только одно, но я знаю, что скоро счет пойдет на тысячи.

В итоге я становлюсь инвестором, покупаю коттедж в Калифорнии и дом во Флориде и, пока весь мир ждет, когда же новая игра начнет победоносное шествие по странам и континентам, сооружаю песчаные и травяные ловушки. А уж от ловушек — прямая дорога к клюшкам, потому что обычная, какой играли в Сент-Эндрусе, годится далеко не на всё случаи жизни. Сначала мне хватает трех металлических клюшек, потом девяти, в планах у меня все двадцать шесть, но на девяти я останавливаюсь, дожидаясь, пока не изобретут каталку, потому что тащить на себе по пятимильному полю для гольфа двадцать шесть металлических клюшек, не говоря уже о деревянных и короткой, — неблагодарное занятие.

К восьмидесятым годам двадцатого столетия я уже отыграл на всех шести континентах и теперь с нетерпением жду появления крытых полей в Антарктиде. Возможно, они появятся еще лет через двести, но чего у меня в достатке, так это времени. А пока я просто продолжаю множить свои достижения. Все-таки я ввел в Библию этот эпизод со свиньями и, возможно, благодаря моим уговорам Леонардо перестал бредить летающими аппаратами и вновь встал к мольберту. Этот список следует дополнить блестящим ударом на семнадцатой лунке в Пеббл-Бич. Ну кто еще может похвалиться такой точностью? Я же загнал мяч в лунку одним ударом, в дождь, с сорока пяти футов, от подножия холма.

В общем, жизнь у меня не так уж и плоха. Я по-прежнему обречен бродить по миру до скончания вечности, но нигде не сказано, что я не могу бродить в собственном реактивном самолете, в обществе Фифи и Фатимы. А если я не играю в гольф, то могу проводить время в клубе «Август», благо у меня пожизненная членская карточка, что в моем случае приобретает особое значение.

У меня как раз начинают зудеть пятки. Скорее всего отправлюсь вскорости на новое поле для гольфа, что разбили у озера Найваша в Кении, оттуда в Бомбей, потом клуб «Джейпур-Кантри», а затем…

Я лишь надеюсь, что второго пришествия не будет до того, как я смогу пройти по два раза все лунки на поле мемориального комплекса Чжоу Энлая в Пекине. Говорят, там какая-то необыкновенная водяная лунка.

Вы понимаете, если уж выбирать из проклятий, то это, наверное, наилучшее.

1

Финал национального футбольного чемпионата.

2

По начальным буквам IQ (Intellectual Quality) — коэффициент интеллектуального развития.

3

Тут автор несколько погрешил против истины. Гольфу свыше 550 лет, но в Сент-Эндрусе в 1860 году состоялся первый официальный турнир по гольфу (в июле 1995 года прошел 124-й).