Глава 8

Увидев космопорт на Шарлемане, я понял, каким маленьким и незначительным был мир Дальнего Лондона.

Во-первых, мы сели не на самой планете, а прибыли в огромный орбитальный ангар, где система публичного оповещения направляла прибывших пассажиров на пересадку, на таможенный контроль, в орбитальный отель или на челнок до планеты.

Не обнаружив Валентина Хита среди встречающих на причале, я направился прямо к таможенному пункту, подождал, пока мой багаж просканируют, прошел паспортную проверку и по очень медленной автоматической дорожке отправился к челночному причалу, собираясь лететь на планету. Ближайший рейс оказался почти через час, и поскольку еда на борту была рассчитана на человеческие вкусы, я стал искать ресторан, где обслуживают не-людей.

К моему удивлению, здесь таких не было. В нескольких ресторанах люди и не-люди питались вперемешку, и никому это вовсе не казалось странным. Я вошел в одно заведение, все еще ожидая услышать, что инопланетянам, или хотя бы бъйорннам, сюда нельзя, и был немедленно препровожден к столику у стены. У меня за спиной двое людей пили кофе, обсуждая какие-то спортивные соревнования, а за столиком слева сидели два теронца и лодинит. Теронцы ели лоснящееся жирное мясо, основной для них продукт питания, а лодинит жевал не поддающуюся описанию овощную массу.

На компьютерном экранчике над столиком появилось меню — на языке землян. Я свободно мог его читать, но попросил перевод на бъйорннский, просто посмотреть, что из этого выйдет. Через мгновение я уже бранил себя за вопиющее нарушение приличий, но прежде чем успел отменить или изменить просьбу, требуемый перевод появился. Не желая создавать новых трудностей, я заказал напиток из фруктов с мякотью, из тропической зоны Шарлеманя. На экране тут же появились два столбца — в первом перечень рас, которым напиток был вреден для здоровья (домариан, сеттов и эмранов особо предупреждали, что именно это сочетание фруктов для них — смертельный яд), а во втором — более короткий список рас, для кого он был не опасен, но при их метаболизме действовал, как интоксикант.

Бъйорннов не было ни в одном списке, я подтвердил заказ, и был молниеносно обслужен. С четверть часа я потягивал питье, наслаждаясь теплом и покоем, исходившими от множества посетителей. Наконец решил, что пора уходить, ввел в компьютер номер кредитного счета мистера Аберкромби, подождал подтверждения и вернулся на челночный причал.

Там меня снова поразили масштабы Шарлеманя. В большинстве человеческих миров, где мне приходилось бывать, был один главный город, иногда два;

Люди осваивали множество планет, и так быстро, что заселение везде только начиналось. Процветающие колонии начинались с небольших поселений, и становились крупными городами по мере того, как туда эмигрировало все больше людей, а неудачливые так и оставались обычными форпостами. Хотя я слышал о Делуросе VIII с населением в 17 миллиардов людей, и о таких крупных мирах, как Земля, Спика VI, Терразана и Сириус V, но я ни разу не был на такой планете, где люди освоили хотя бы мало-мальски значительную территорию.

Теперь же я буквально тонул в потоке информации. На полированном настиле причала тянулось, наверное, полос двадцать разных цветов, и пассажиров направляли по эти линиям к челнокам соответствующих направлений: красный — в Централию, фиолетовый — в Блэкуотер, золотистый — в Нью-Иоганнесбург, оранжевый — в район Восточной Границы, и так далее. Я знал, что Валентин Хит живет в городе под названием Океана, выбрал нужную полосу и пошел к челноку.

Сам челнок был разделен на отсеки, как все лайнеры Олигархии, с салоном первого класса примерно на три дюжины удобных мест для людей, и отсеками второго и третьего, с кислородной и хлористой средой и самыми разнообразными креслами для всех, от шеститонного касторианина до крошечного третаганзийца.

Я приготовился пройти в хвост, в отсек второго класса, когда заметил, что в начале салона первого класса уже сидит канфорит и трое голубоватых существ, шедших впереди меня, усаживаются в этом же салоне.

Я обратился к женщине в форме, распоряжавшейся в салоне.

— Простите, Достойная Леди?

— Что вам нужно? — отозвалась стюардесса.

Я показал на пустое сиденье перед собой.

— Можно?

— Что можно?

— Мне можно здесь сесть?

— Конечно, — ответила она. — При включенных двигателях стоять не разрешается.

— Я имел в виду салон первого класса, Достойная Леди.

— В челночных катерах нет классов, — сказала она.

— Но конструкция катера…

— Катер строился для системы Спинот, — объяснила она. — Он недавно куплен и еще не переоборудован. Садитесь на любое место, где вам удобно.

— Спасибо, Достойная Леди, — сказал я, а сам дошел до конца прохода и заглянул в отсек второго класса.

Он был почти забит, и в другое время я бы немедленно туда вошел и занял место, но в салоне первого класса было наполовину пусто, и я решил, что на этот раз полечу здесь, просто чтобы узнать, как себя чувствуют пассажиры-люди. Приняв решение, я выбрал место и пристегнулся, проверив, чтобы ремни равномерно охватывали мое тело, и представляя, что сказали бы Аберкромби и моя Мать Узора, если бы видели меня сейчас.

Краткий перелет на Шарлемань был небогат событиями, и через пару минут после посадки я уже стоял у выхода с причала, высматривая Валентина Хита. Я не нашел его и в конце концов направился к компьютерному терминалу, узнать, не оставил ли он для меня сообщения. Он ничего не оставлял.

Я решил, что лучше сначала поселиться в отеле, а уж потом попробовать связаться с Хитом. Приняв такое решение, я отправился в багажное отделение, получил багаж и зарегистрировал у представителя полиции Океаны свою голосограмму.

Потом я вышел на улицу и оказался под ярким солнцем Шарлеманя. По проезжей части шелестел бесконечный поток машин. Одна из них остановилась прямо передо мной, распахнулась задняя дверца, и водитель, коренастый лысеющий человек, произнес с заискивающей улыбкой:

— Добро пожаловать в Океану. Куда вас доставить?

— Мне нужно в отель «Эксцельсиор», уважаемый, — произнес я на диалекте Почетных гостей.

— Вам заказан номер?

— Разумеется, — ответил я и сел в машину, втащив за собой багаж. — Почему вы спрашиваете?

Он пожал плечами, машина тронулась.

— Там обычно нет свободных мест. Я подумал, что сэкономлю вам плату за проезд, если вы не сделали заказ заранее.

— Вы очень внимательны.

— Это моя работа, — сказал он. — Вы впервые на Шарлемане?

— Впервые, — сказал я.

— Надеюсь, вам здесь понравится.

— Я в этом совершенно уверен, — ответил я, смотря в окно на широкую равнину, покрытую бурой выжженной травой. — Можно задать вам вопрос, уважаемый?

— Валяйте.

— Ваш прекрасный город носит название Океана, — заметил я. — А где же океан?

Он рассмеялся.

— Не то время года.

— Я вас не понимаю.

— Мы всего в паре сотен миль к югу от экватора, так что вместо лета и зимы у нас засуха и сезон дождей. Видите равнину? — спросил он, показав рукой в окно.

— Да.

— Ну вот, когда начинаются дожди, она превращается в озеро, почти двести миль в ширину и примерно восемнадцать дюймов глубиной. Первый человек, который поставил здесь свое заведение, явился как раз после дождей, принял лужу за океан, и место назвал Океана. Когда он сообразил, какого дурака свалял, название уже было одобрено Корпусом Пионеров, зарегистрировано в департаменте картографии на Калибане, и менять его было бы чертовски много хлопот.

Он сделал паузу, потом добавил:

— Вот почему космопорт так далеко от города. Будь он ближе, его бы полгода покрывала вода.

— Как интересно, — произнес я.

— Не так интересно, как хлопотно, — снова рассмеялся водитель. — К нам до сих пор попадают случайные туристы, заказывают себе отпуск, соблазнившись названием.

Мы въехали на окраину Океаны. Метрополис встретил меня сверкающими стальными зданиями и прямоугольными башням из стекла, широкими проспектами, пролегающими через со вкусом спланированные коммерческие и жилые кварталы. Чем дальше, тем теснее сдвигались группы зданий, казалось, они уже почти доставали до тонких волокон низко плывших облаков, и машина остановилась.

— Приехали, — произнес водитель.

Я рассчитался, вышел из машины и обратился к одному из шести швейцаров в ливреях, который, в свою очередь, взял мой багаж и сопроводил меня в сравнительно небольшой холл с множеством витрин очень дорогих и очень модных магазинов. Мне бросилось в глаза, что здесь на виду был только один не-человек, трехногое существо в красной с золотом униформе и значком обслуживающего персонала, но кроме меня, похоже, до этого никому дела не было. Вскоре я уже поднимался на экспресс-лифте на шестьдесят четвертый этаж.

Моя дверь была в конце короткого, ярко освещенного коридора. Я назвал свое имя, подождал, пока сработает голосограмма, а когда дверь раздвинулась, вошел.

Я оказался в необъятной гостиной, с четырьмя креслами, большой кушеткой, обитой белой тумиганской кожей, маленьким баром из дорадузского дерева с богатым выбором напитков, каменным камином и широким окном, выходившим на город.

Возле бара, держа в руке полупустой бокал, стоял высокий, холеный мужчина, в отлично сшитом дорогом костюме, с волосами цвета выжженных равнин Океаны и раскосыми зелеными глазами чуть сероватого оттенка. Я сразу узнал в нем Валентина Хита.

— Входите, устраивайтесь, — произнес он непринужденно. — Сожалею, что не смог выбраться в космопорт, но я бы вас все равно не узнал. Мне сказали, что вы бъйорнн.

— Я и есть бъйорнн, — ответил я.

Он, похоже, удивился.

— Я встречал раньше пару бъйорннов, — сказал он, — но они явно на вас не похожи.

— Они, наверное, были из другого Дома, — ответил я.

— Они были черно-зеленые, с бесконечным узором из концентрических кругов по коже, или что-то вроде того.

— Это, должно быть, из Дома Илстхни, — сказал я. — Они ювелиры.

— Верно, — сказал он с улыбкой. — Как бы там ни было, я рад вас видеть, Леонардо. Я — Валентин Хит.

— Можно задать вам один вопрос, мистер Хит? — спросил я, чуть не назвав его «друг Валентин», но решив не торопиться с диалектом дружбы и симпатии, пока не узнаю, как и почему он оказался в моем номере.

— Разумеется. Зовите меня Валентин.

— Как вы оказались здесь, мистер Хит?

— Валентин, — поправил он. — Я подумал, что вам трудно будет разыскать меня по адресу. Насколько я понимаю, вы в первый раз на Шарлемане, а в Океане весьма запутанная сеть улиц и совершенно нелепая нумерация домов.

— Я, кажется, не совсем правильно выразился, мистер Хит, — сказал я. — Почему вы здесь, как вы оказались в моем номере?

— Надеюсь, вы не сочтете это грубостью с моей стороны, Леонардо. В отеле четыре входа, я боялся, что выберу не тот и не встречу вас.

— Но замок закодирован на мою голосограмму. Как вы вошли?

— Не доверяйте закодированным замкам, Леонардо, — улыбнулся он. — Любая горничная или портье могут сюда войти. На вашем месте я бы оставил ценности в сейфе отеля.

Он помолчал.

— Сделать вам коктейль?

— Нет, спасибо.

— Может, что-нибудь из еды? Здесь большой выбор, и вас обслужат за десять минут.

— Нет, спасибо.

— Ну, тогда чувствуйте себя как дома, и мы прекрасно проведем время.

— Я не устал, — сказал я. — Нельзя ли сразу посмотреть картину?

— Попозже, — сказал он. — Сначала давайте ближе познакомимся.

Неожиданно мне стало очень не по себе в присутствии этого человека, который так легко проник в мой номер, невзирая на замок, и похоже, вовсе не был заинтересован в том, чтобы я увидел картину, ради оценки которой проделал такой дальний путь.

— Давайте познакомимся ближе, прогуливаясь по городу, — предложил я. — Из окна машины он показался мне очаровательным.

— По-настоящему он оживает, когда стемнеет, — ответил он. — Если хотите увидеть Океану, подождите, пока сядет солнце.

Я не хотел настораживать его, выдавая свой страх, но мне показалось, что просто необходимо выйти из номера и оказаться среди свидетелей. Кто знает, какую участь он мне готовит.

— На космическом лайнере с Дальнего Лондона, друг Валентин, — начал я, подчеркивая обращение, — я прочитал, что в Океане есть знаменитый художественный музей. Если он открыт, не могли бы мы пойти туда?

Он покачал головой.

— Не хочу вас разочаровывать, Леонардо, но музей закрыт на ремонт.

— Как? — удивился я. — В статье говорилось, что его построили только два года назад.

— Кажется, на прошлой неделе его ограбили. Сейчас они монтируют более современную систему охраны, — он подошел к креслу и сел. — А почему бы не провести остаток дня здесь?

Я внимательно посмотрел на него, пытаясь заметить предательские выпуклости под одеждой, которые выдают спрятанное оружие. Ничего не заметил, но сообразил, что это совершенно не важно: он и так был намного сильней и больше меня.

Собрав все свое мужество, я снова заговорил:

— Друг Валентин, мой багаж еще не доставлен. Мне кажется, я должен спуститься в холл и проверить, не попал ли он в другое место.

— Носильщик принесет его сюда с минуты на минуту, — уверил он. — Его, наверное, погрузили на тележку вместе с другими чемоданами и развозят по номерам.

— Но все же, — настаивал я. — У меня там есть личные вещи, которые мне очень дороги.

Он показал на панель внутренней связи.

— Если вы действительно волнуетесь, позвоните в холл и проверьте, куда они направили ваш багаж.

— Я чувствовал бы себя спокойнее, если бы сходил туда сам, — честно признался я, подвигаясь к двери.

Он пожал плечами.

— Ну, если вы так беспокоитесь, идите.

— Вы не собираетесь меня задерживать? — вырвалось у меня.

Мои слова его, кажется, позабавили.

— Зачем мне вас задерживать?

— Я думал… то есть мне казалось… — от волнения и замешательства я не смог сформулировать убедительную фразу.

— С вами все в порядке? — спросил он. — Вы изменили цвет.

— Это оттенок униженности, — объяснил я. — Мне почему-то подумалось, что вы захотите меня здесь удержать.

Хит хохотнул.

— Можете свободно идти, куда хотите, — и добавил после паузы:

— Это мне, кажется, придется злоупотребить вашим гостеприимством до вечера.

— Не понимаю.

— Все очень просто, — сказал он. — Меня ищет полиция.

— Вы скрываетесь от правосудия? — воскликнул я, и мои страхи вернулись.

— Нет, я всего лишь подозреваемый.

— Тогда зачем вам прятаться от полиции? — спросил я. — Наверняка лучший выход — явиться к ним и честно ответить на все вопросы.

— Это лучший выход, если вы невиновны, — ответил он, улыбаясь. — Увы, я сделал именно то, в чем меня подозревают.

Он сделал паузу.

— Мне в самом деле очень не хочется причинять вам такие неудобства, Леонардо, но это всего на несколько часов. Как только снаружи стемнеет, я от них без труда ускользну.

— Вы кого-нибудь убили? — спросил я, отодвигаясь от него.

— Ну что вы, нет! Я не убийца, я всего лишь предприимчивый человек.

Неожиданно мне в голову пришла новая мысль.

— А картина — она краденая?

— Никогда не стал бы красть такую ординарную вещь, — ответил он. — Весьма банально написана, знаете ли.

— Но вы крадете картины?

Он отхлебнул из бокала и взглянул на меня так, словно я его забавлял.

— Я уже начинаю чувствовать себя музейным вором, Леонардо.

— А на самом деле?

— Нет.

— Постойте, — сказал я с некоторым облегчением, но все еще готовый броситься наутек, если понадобится. — Мне показалось, что вы в некотором роде несете ответственность за закрытие художественного музея.

— Несу, — спокойно ответил он.

— И вы еще говорите, что вы не музейный вор!

— Музейный вор — слишком узкое определение. Я краду и драгоценности, и прочие красивые вещи.

Он помолчал.

— Я предпочитаю считать себя мастером преступных дел. Звучит гораздо профессиональнее.

— Почему вы мне это рассказываете? — спросил я.

— Потому что я навязался к вам в гости, — ответил он. — И потому, что на Шарлемане инопланетянин не может свидетельствовать против человека.

— Но я могу сообщить полиции то, что знаю.

Он пожал плечами.

— Они и так знают, что я сделал. А доказать — совсем другой вопрос, — тут он мне улыбнулся. — Кроме того, мы ведь собираемся стать друзьями, а поступить так было бы решительно не по-дружески.

— Я не могу стать другом вора, — твердо сказал я.

— Еще как можете. Я, в общем-то, очень симпатичный парень. Более того, это мой капитал. Без этого мне было бы гораздо труднее работать по профессии.

— Но зачем вообще быть вором?

— В этом виноваты мои родители. Я лично считаю себя не столько вором, сколько ограбленным.

— И какое отношение имеют к этому ваши родители?

— Они растратили слишком много денег.

Он осушил бокал и откинулся в кресле.

— Видите ли, семья Хитов была богатой на протяжении стольких поколений, что даже трудно себе представить, и конечно, никто из Хитов не опустится до того, чтобы работать ради куска хлеба. Мое воспитание научило меня только одному — как промотать семейное состояние, и представьте мое разочарование, когда оказалось, что из-за папиных увлечений женщинами и маминой страсти к азартным играм проматывать мне уже нечего.

Он сделал паузу.

— Я был совершенно неприспособлен даже для самой непритязательной работы — но у меня прекрасно развитый и изысканно воспитанный вкус, если позволите… и поскольку меня научили ожидать от жизни определенных удовольствий, то вполне естественно, что судьба привела меня в профессию, к которой я подхожу по характеру.

— Что же в вашем характере подходит к занятию вора? — спросил я.

— Как всех испорченных детей, меня, естественно, научили не заботиться ни о ком, кроме себя, — ответил он. — Если бы я уважал права других, я бы каждый раз, занимаясь своим ремеслом, переживал чудовищный моральный конфликт. К счастью, я не страдаю от подобных приступов.

Кстати, не будь таких, как я, в страховой отрасли вскоре наступил бы серьезный спад, так что в некотором роде я даже способствую развитию экономики.

— Я слыхал, что в некоторых инопланетных мирах есть воры, — сказал я, — но никогда не ожидал встретить вора, который бы так гордился своей работой.

— Почему же не гордиться тем, что делаешь? Это тоже форма искусства, и вор из меня безусловно лучший, чем художник из Серджио Маллаки.

— Мне кажется, стоит уведомить вас, что у меня нет при себе наличных денег, — сказал я.

— Никогда не краду наличности, — произнес он презрительно. — Слишком легко проследить номера серий.

— Еще легче выследить украденный портрет, — заметил я.

— А! — улыбнулся он. — Но люди тратят наличность. А сокровища искусств держат под семью замками. Фокус в том, чтобы украсть вещь настолько знаменитую, чтобы ее новый владелец никогда не выставил ее на публику. Поэтому я работаю только с коллекционерами и не имею никаких дел с публичными аукционами.

Он замолчал и задумался.

— Конечно, в моем бизнесе я поставляю коллекционерам все, что они хотят, включая честно добытые произведения, и часто действую, как посредник. А иногда, — закончил он, — даже выступаю консультантом, если у клиента слишком много денег и слишком мало вкуса. В таких случаях я обычно устраиваю им покупку вот таких картин.

Он указал на чрезвычайно плохое абстрактное полотно, висевшее над кушеткой.

— Но если вы честно приобрели портрет Маллаки, вы могли бы выставить его на аукцион, — намекнул я.

— Тогда другие заинтересовались бы, почему я не выставляю на аукцион все остальное. Может быть, постоянство — пугало для мелких умишек, но непостоянство имеет тенденцию привлекать внимание полицейских компьютеров.

— Я даже не знаю, стоит ли вообще с вами разговаривать, — сказал я, чувствуя неловкость от того, что покорен его обаянием, и что мои страхи и опасения улетучились. — Вы воплощенная аморальность, распущенность и бесчестье.

— Вы мне льстите, Леонардо, — небрежно заметил он. — Я всего лишь человек, который пользуется подвернувшимся случаем, не более. Если уж на то пошло, вы должны были бы мне посочувствовать — я работаю больше, чем любой Хит за прошедшие пятьсот лет, изо всех сил стараясь восполнить опустошенную семейную казну.

Он замолчал и, как мне показалось, впервые обвел взглядом то, что нас окружало.

— Бог мой, какой ужасный вкус у оформителя! Голые стены были бы лучше этого уродливого металлопокрытия! — он покачал головой. — Держу пари, что в спальне они повесили фривольные гравюры.

— А что вы украли из музея? — спросил я.

— Всего одну работу, — сказал он, пожав плечами. — Подумать только, что полиция так разъярилась из-за одной-единственной вещи!

— Смотря, какая вещь, — сказал я.

— Скульптура Мориты, — ответил он.

— Произведение Мориты! — воскликнул я.

Он кивнул, весьма довольный собой.

— Одно из самых модернистских.

— Но ведь полиция наверняка найдет его, обыскав ваш дом!

— Все зависит от того, какой дом они обыщут, — сказал Хит, совершенно не выказывая озабоченности. — У меня их одиннадцать, все оформлены на разные имена, и только три — на Шарлемане. Вы разрешите, я себе еще налью?

Он встал и пошел к бару.

— Вы действительно не хотите со мной выпить?

— Нет.

— Как хотите, — он снова улыбнулся. — Но я забыл о хороших манерах.