РЯДОВОЙ, КОТОРЫЙ НЕНАВИДЕЛ СВОЕГО ГЕНЕРАЛА

К тому времени, когда я завербовался на эту войну (начал Макс), моральный дух упал ниже некуда. Пелопоннесов не убавилось, но всех женщин отослали домой, так что у большинства солдат, еще не перешедших на сторону противника, нервы были на пределе.

Генерал Байглоу начал терять надежду на победу и в отчаянии дал знать, что ищет наемников.

* * *

— Он действительно был в отчаянии, если согласился нанять тебя! — загоготал Сидящий Конь.

— Ты думаешь, мне не приходилось убивать инопланетян? — с угрозой спросил Макс.

— О, мы понимаем, убить инопланетянина для тебя — пустяк, — ответил Неистовый Бык. — Просто нам представляется, что ты и воинская дисциплина несовместимы.

* * *

Тогда я вас удивлю (продолжил Макс). Я оставался трезвым, не приводил инопланетных леди-трансформеров в казарму, какими бы аппетитными они ни казались, помнил о том, что надо отдавать честь, даже изредка застилал койку. Офицеров я ненавидел, поэтому настоял на том, чтобы в армию меня взяли рядовым, пусть и платили мне больше всех, за исключением генерала.

Надо сказать, генерал Байглоу мог бы использовать сорок или пятьдесят наемников моего калибра или пару дюжин таких, как Ураган Смит. Но пошли разговоры о том, что, во-первых, дела у генерала идут неважно, а во-вторых, он выслал с планеты всех женщин. Поэтому, пусть он и предлагал отличное вознаграждение, желающих заменить людей, которых он терял каждый день, не находилось.

Наконец он решил бомбить позиции и тылы пелопоннесов, чтобы ни один из нас не мог напрямую контактировать с этими инопланетянками. Конечно же, линия фронта постоянно менялась, их войска находились в непрерывном движении, так что мы просто сбрасывали бомбы и надеялись, что они достигали цели.

Довольно быстро они сообразили, что до рукопашной дело не дойдет, доставили на передовую дальнобойные молекулярные деформаторы и начали превращать воздушные корабли в желе. Очень скоро известие об этом достигло Нового Вегаса и там начали делать ставки на то, сколько из нас сможет после вылета вернуться на базу. Поначалу мы бомбили вражеские позиции раз в день, но потом этот кретин Байглоу, несмотря на большие потери, увеличил число вылетов до двух.

* * *

— Да, — кивнул О’Грейди, — я это помню. Ставишь три доллара, получаешь пять.

— Ты ставил на нас? — спросил Макс.

— На вас? — переспросил О’Грейди. — Ни в коем разе. Вас же то и дело сбивали. Как любой умный игрок, я ставил с тем чтобы выиграть.

* * *

Не могу тебя в этом винить (продолжал Макс). Черт, если б я мог поставить деньги на пелопоннесов, сделал бы это не задумываясь. Поверьте мне, мы все с содроганием думали о ежедневных утренней и вечерней встречах с этими деформаторами. Мы умоляли генерала изменить стратегию, но наземных войск у него не осталось и он отказывался как признать поражение, так и провозгласить победу и убраться с Пелопонна V к чертовой матери. Поэтому мы продолжали летать на бомбежку.

К началу четвертой недели я остался единственным действующим пилотом. Остальных убили или ранили. Начинал он с четыреста шестью воздушными кораблями и таким же числом пилотов, теперь же у него оставались сорок два корабля и один пилот, я, остальные дезертировали или выбыли из строя, большинство насовсем, некоторые — надолго. Я опять пошел к генералу Байглоу и заявил, что пришла пора придумать что-то новенькое, потому что прежняя стратегия провалилась.

Но от него требовали победы, при этом никто не посылал ему ни людей, ни технику, и располагал он только мною и парой взводов пехотинцев, которых не решался послать против врага, потому что с близкого расстояния враги выглядели совсем не врагами, а соблазнительными бабенками.

Мне, конечно, все это не нравилось, но он предложил удвоить мое жалованье, вот я и согласился еще на один вылет.

С трудом мне удалось вернуться на базу, и только я заказал себе пива в офицерском клубе, как появился Байглоу и сказал, что я должен вновь подняться в воздух.

— Вы уж не обижайтесь, генерал Байглоу, сэр, — ответил я, — но не пойти ли вам на хрен.

— Кроме тебя, у меня никого нет! — рявкнул он. — Я не могу проиграть мою последнюю войну.

— Видите воздушный корабль? — Я указал в окно. — Залезайте в кабину, и вперед.

— Я — генерал, — напомнил он. — И не могу непосредственно участвовать в боевых действиях. Для этого у меня есть ты.

— Меня больше нет. Я подаю в отставку. Найдите какого-нибудь другого идиота.

— Они все дезертировали.

— Все до одного? — спросил я.

Он кивнул.

— Вы хотите сказать, что я сбрасывал бомбы на наших людей?

— Они уже не наши. Они перешли на сторону врага.

Я их понимал. Враг наверняка кормил их лучше, а судя по тому, что говорили об Урагане Смите и его даме, по ночам они не могли пожаловаться на холод и одиночество.

Так вот, мы препирались большую часть второй половины дня. Я говорил, что больше не хочу служить мишенью для пелопоннесов и не хочу сбрасывать бомбы на своих, он твердил, что не собирается сдаваться или начинать мирные переговоры, а тот, кто трахает самку насекомого, независимо от того, как она выглядит снаружи, не может считаться своим. Наконец солнце покатилось к горизонту, мы по-прежнему не могли договориться, потому что договариваться было не о чем, но внезапно он выхватил лучевик, нацелил на меня и объяснил, что я еще могу выжить, пусть шансы невелики, если отправлюсь бомбить позиции пелопоннесов, а вот если откажусь, то шансов на спасение не будет никаких, потому что выстрел из лучевика с расстояния в шесть дюймов смертелен на все сто процентов. Оспаривать такой аргумент смысла не имело.

— Я полечу, — кивнул я. — Но при условии, что это будет последний вылет.

— Согласен, — ответил он. — И в подтверждение моих слов мы загрузим в твой воздушный корабль все бомбы, оставшиеся на базе.

Еще несколько минут мы спорили насчет бонуса, полагающегося мне за этот полет, а поскольку я не доверял ему, он перевел оговоренную сумму в мой банк на Биндере X до того, как я поднялся и направился к воздушному кораблю.

— Не будете возражать, если я сам выберу цель? — спросил я, поднимаясь по трапу.

— Нет, конечно. Только помни, надо сбросить все бомбы и поставить весомую точку в нашей благородной борьбе.

— Будет исполнено. — С тем я и закрыл фонарь кабины.

Оторвав воздушный корабль от взлетной полосы, я поднялся на высоту пять тысяч футов и направился в сторону вражеских позиций.

И вот какие мысли пришли мне в голову. Я не считал своими врагами ни пелопоннесов, ни людей, перешедших на их сторону. Возможно, познакомившись с пелопоннесами ближе, я бы изменил свое мнение о них, но я с ними не встречался. Зато хорошо знал генерала Байглоу.

Поэтому развернул воздушный корабль, лег на обратный курс и сбросил все бомбы на базу, поставив весомую точку в нашей борьбе.

Оценили это все, за исключением генерала Байглоу.

* * *

— Как-то не вяжется, — покачал головой Большой Рыжий.

— Что не вяжется? — воскликнул Макс Три Ствола. — Каждое мое слово — чистая правда, разве что я где-то что-то чуть приукрасил.

— Я не понимаю, каким ветром занесло туда Могильщика Гейнса, если ты закончил войну?

— А почему не спросить его? — Макс, рассказав свою часть истории, похоже, полностью потерял интерес к Пелопоннесской войне.

Большой Рыжий повернулся к Могильщику.

— Ну?

СЕРЖАНТ, КОТОРЫЙ НЕНАВИДЕЛ ВСЕ

Я прилетел туда не для того, чтобы участвовать в войне (начал Гейнс). Я тогда был охотником за головами — не солдатом.

Большую часть года я провел в поисках Чокнутого Джесса Умлкинса. Он убил больше тридцати мужчин в Монархии, а также немало женщин, детей, собак, кошек и инопланетных домашних зверушек. Узнав, что я охочусь за ним, он удрал в Пограничье. Я лишь на день разминулся с ним на Рузвельте III, он только на полчаса опередил меня на Дальнем Лондоне.

Оттуда отправился в звездное скопление Альбион, изменил внешность и завербовался сержантом на Пелопоннесскую войну — решил спрятаться на поле боя.

К тому времени, когда я добрался до Пелопонна V, война закончилась. На месте базы экспедиционного корпуса зияла огромная воронка…

* * *

— Теперь зовите меня Макс Меткий Стрелок! — загоготал Макс. — Если я хочу куда-то попасть, то никогда не промахиваюсь.

Я едва подавил желание попросить механического уборщика мужского туалета рассказать, всегда ли Макс попадает в цель, но меня больше интересовала история Могильщика, и я промолчал.

* * *

Короче (продолжал Гейнс), я не мог найти никаких признаков жизни… но, зная способности Чокнутого Джесса, понимал, что убить его несколько сложнее, чем большинство людей, поэтому решил как следует обшарить планету.

Выяснил, что люди в основном живы и давно уже заключили мир с пелопоннесами, чего не удалось их главнокомандующему. Поначалу я подумал, что они, сами того не желая, готовят почву для новой войны, за тех пелопоннесских женщин, с которыми они жили, но потом узнал, что каждая самка-пелопоннес в год откладывает порядка десяти миллионов яиц, поэтому никто из самцов-пелопоннесов не будет возражать против того, что несколько сотен самок решили жить с прежними врагами.

Кстати, мужчин в большинстве своем решили вернуть на планеты, населенные людьми, поскольку их подругам было гораздо проще сойти за женщин, чем им — за насекомых. После официального завершения войны Монархия согласилась отстроить планету заново и не жалела денег на пелопоннесов. Даже выделила необходимые средства на переезд мужчин с их подругами на другие планеты.

Я проверил каждого из отъезжающих мужчин, но Джесса среди них не нашел. А выдать себя за другого очень нелегко, если веса в тебе четыреста фунтов, на одном глазу черная повязка, а зубы сплошь железные.

Обнаружил я его несколько дней спустя, в пещере на склоне горы. Он по-прежнему носил сержантскую форму. Я подождал, пока он отправится за хворостом, и удивил, выйдя навстречу из пещеры, когда он вернулся.

— Привет, Джесс. — Я направил на него глушак.

— Или стреляй, или прочь с дороги, — пробурчал он, не замедляя шага. — У меня полно дел.

— Заткнись и послушай меня. За твою голову назначено вознаграждение в миллион кредиток. Я делаю тебе то же предложение, что и всем, на кого охотился: заплати мне миллион, и можешь уйти отсюда, как свободный человек.

— Хорош слуга закона, — фыркнул он.

— Я не слуга закона, — ответил я. — Считай меня независимым подрядчиком. Я верен только тому, кто платит.

— Миллиона у меня нет, — ответил Чокнутый Джесс. — А если бы и был, я бы тебе все равно не заплатил.

— Ты потратил все деньги, полученные за убийства всех этих мужчин и женщин?

— Никто мне ничего не платил. Мне нравится убивать людей.

— Понятно. — Я огляделся. — Сообщников у тебя тут нет?

— Ты про этих трясущихся от страха перебежчиков?

— Ты говоришь про всех дезертиров в целом или только про тех, кто тебе не нравится?

— Мне они все не нравятся.

— А как насчет женщины?

— Мне они ни к чему. И потом, их всех давным-давно отправили домой.

— Я про пелопоннесов.

— Я ненавижу насекомых! — взорвался он. — А особенно ненавижу насекомых, которые выглядят, как женщины!

В таких вот разговорах мы провели полчаса, по истечении которых я так и не узнал, что же ему нравится. Он ненавидел мужчин, ненавидел женщин, ненавидел детей, армию, государство, инопланетян. Терпеть не мог собак, кошек, птиц.

Я предложил ему выпить, пытаясь определиться, как мне поступить: убить на месте или взять с собой, чтобы он пошел под суд. Он глотнул, выплюнул, отшвырнул фляжку.

— Я ненавижу пойло!

— Это настоящий сигнианский коньяк!

— Что ты понимаешь в коньяках, говнюк?

Дилемма передо мной стояла серьезная. Пристрелить и везти тело через треть галактики, когда от него уже воняло. С другой стороны, оставить в живых и всю дорогу его слушать, а я понимал, что больше чем на час меня не хватит, и я все равно его убью.

Но, к счастью, меня осенило.

Я поднялся, нацелив на него глушак, велел войти в пещеру.

— Прощай, Джесс.

Он недоверчиво таращился на меня.

— Я большую часть жизни был охотником за головами. Имел дело со всяким отребьем. И должен тебе сказать, более мерзкого типа, чем ты, мне встречать не доводилось.

— Ты не собираешься меня убивать? — спросил он.

— Нет.

— И не возьмешь с собой?

— Нет.

— Почему нет?

— Потому что я пришел к заключению, что не будет для тебя худшего наказания, чем оставить на планете, населенной гигантскими насекомыми, которые любят тебя не больше, чем ты — их. Прежде чем улететь, я расскажу им, где тебя найти, объясню, насколько ты опасен, чтобы никто не появлялся поблизости в одиночку и без оружия.

— Ты не можешь этого сделать! — заревел он. — А как же твое вознаграждение?

— Я решил, что самое лучшее мое вознаграждение — воспоминания о том, где тебе придется торчать до конца своих дней, — ответил я.

И отбыл.

* * *

— Люблю я истории о смерти и резне! — воскликнул преподобный Билли Карма. — Они такие религиозные, если вы понимаете, о чем я.

— Ты хоть вернулся, чтобы узнать, что стало с Чокнутым Джессом? — спросил Макс.

Могильщик покачал головой.

— Насколько я знаю, он все еще там, живет на фруктах и ягодах, иногда съедает червя, чтобы пополнить запасы белка. — Он улыбнулся, такое случалось с ним не чаще, чем раз в месяц. — Во всяком случае, я на это надеюсь.

— Просто удивительно, что вы трое участвовали в этой войне и ни разу не встретились, — заметил Бард.

— Я не участвовал, — напомнил Могильщик. — Прилетел туда, когда война уже закончилась.

— А сколько она длилась от начала и до конца? — спросил Бард.

— Чертовски долго, — ответил Макс. — Хотелось бы мне добраться до тех, кто решил, что ее надо начинать. — Он задумался. — Едва ли идея принадлежала генералу Байглоу. Он хотел вырваться оттуда больше других.

— Кто знает? — пожал плечами Маленький Майк. — Но, с другой стороны, уже тысячи лет так повелось: одни придумывают войны, а потом отправляют других сражаться на них.

— Вот тут возникает интересный вопрос, — вставил Никодемий Мейфлауэр.

— Да? — вскинул брови Маленький Майк. — И что это за вопрос?

— Кто придумал самую первую войну?

— Черт, да кто вообще что придумал? — воскликнул Катастрофа Бейкер. — Нет никакой возможности это узнать. Скорее всего какой-нибудь пещерный человек с дубиной.

— Это не совсем так, — поправил его Бард. — О большинстве изобретений имеются подробные сведения. Все задокументировано.

— Правда?

— Абсолютно. Не верь мне на слово. Спроси Эйнштейна.

— Спросить его? — повторил Бейкер. — Да я понятия не имею, как дать ему знать о моем присутствии. Разве что воткнуть в него булавку.

— Просто задай вопрос. — Большой Рыжий достал из кармана компьютер. — Я его передам.

— Я не представляю себе, о чем спрашивать, — пробурчал Бейкер, на пару секунд задумался. — Пусть расскажет нам о некоторых самых важных изобретениях.

Большой Рыжий прошептал вопрос компьютеру, постучал по экрану. Мгновением позже зажужжал компьютер Эйнштейна и начал печатать ответ.

— Ну? — спросил Бейкер у Большого Рыжего, всматривающегося в экран.

— Домариец по имени Каббис Коба изобрел процесс поедания пищи три миллиарда двадцать семь лет тому назад, в воскресенье утром, в четверть десятого, — озвучил текст Большой Рыжий. — Процесс получил очень широкое распространение, потому что раньше люди не знали, что делать со ртами все то время, когда они не разговаривали, и быстро перекинулся на другие планеты. — Он помолчал, глядя на маленький экран. — Вот еще одно. Моисей не только привел свой народ из рабства к Земле Обетованной, но и изобрел первый десерт. Насчет рецепта у Эйнштейна есть сомнения, но вроде бы в его состав входили инжир, мед и взбитые сливки.

— Ничего глупее за всю свою жизнь я не слышал, — фыркнул Бейкер. — Хотя чего только не наслушаешься в барах.

— Наверное, ты не прав, — заметил Аргиль. — Если человечество не систематизирует свою историю, сие не означает, что остальные тоже этим не занимаются.

— О какой истории ты ведешь речь? — пренебрежительно спросил Бейкер.

— Мой предок, Куиллот Тариот Третий, самолично изобрел чих.

— Чих не изобретают, — отрезал Бейкер. — Чихают, и все дела.

— Да, но кто-то должен был чихнуть первым.

— Я в это не верю.

— Ладно, — согласился Аргиль. — Тогда кто, по-твоему, изобрел чих?

— Откуда мне знать?

— Ха! — торжествующе воскликнул Аргиль. — И я повторяю: Ха!

— Это достижение, — вставил Неистовый Бык.

— Благодарю, — откликнулся Аргиль.

— Разумеется, наш народ изобрел каламбур и контекст, а также ссылку.

— И цвета, — добавил Сидящий Конь. — Не забывай — мы изобрели и цвета.

— И чертовски хорошо, что изобрели, — кивнул Неистовый Бык. — Вы и представить себе не можете, каким унылым местом была Вселенная до изобретения цветов. Совсем как черно-белый голоэкран, только побольше размером.

— Она и потом оставалась унылой, — встряла Сахара дель Рио. — До тех пор, пока мой народ не изобрел пения.

— Твой народ изобрел что? — в изумлении переспросил Неистовый Бык.

— Хочешь, чтобы я продемонстрировала?

— Естественно.

Она тут же взяла высокое ля, и шесть моих хрустальных стаканов разлетелись вдребезги.

— Ну, может, мы и не изобрели пение, — подал голос Адский Огонь ван Винкль, — но готов спорить, что изобретение йодля — это наше.

— Интересно, кто изобрел азартные игры? — промурлыкал О’Грейди. — Вот уж ради чего стоит жить.

— Одну минуту, — прервал дискуссию Большой Рыжий. — Еще одно сообщение от Эйнштейна.

Мы все замолчали, дожидаясь продолжения.

— Он говорит, что мы все не правы. Пение, цвета, азартные игры и йодль — это хорошо, но есть только одно изобретение, ради которого действительно стоит жить.

Все молчали, зная, что Эйнштейн никогда не ошибается.

— Он собирается рассказать нам о нем? — спросил Макс.

— Да, — кивнул Большой Рыжий, не отрывая глаз от экрана. — Уже рассказывает.

ВЕЛИЧАЙШЕЕ ИЗОБРЕТЕНИЕ

Вы знаете (начал Эйнштейн), что первые чертежи Бог сделал из рук вон плохо.

Рассмотрим, к примеру, Вселенную, а мы можем рассмотреть только ее, потому что другой нет. Ей семнадцать миллиардов лет, плюс-минус несколько месяцев, и при этом прошло четырнадцать миллиардов, прежде чем где-то зародилась жизнь.

И первые живые существа были не из тех, о ком хочется написать домой, какими можно гордиться. Одноклеточные, невидимые глазу, впрочем, это и хорошо, поскольку с микроскопом становилось ясно, что они страшны, как смертный грех.

Со временем у них появились руки, ноги, ноздри и прочее, они выползли из первозданного болота на сушу.

* * *

— Он говорит о Земле? — спросила Золушка. — Не думала, что человечеству столько лет.

— Я его спрошу. — Большой Рыжий отпечатал вопрос.

* * *

Вы думаете, у Земли монополия на первозданное болото (спросил Эйнштейн)? Между прочим, первыми из грязи и тины на сушу выбрались белдорианцы с Даникса IV. Гуманоиды, не без достоинств, но им потребовался миллиард лет, чтобы изобрести средства личной гигиены.

* * *

— Он думает, что средства личной гигиены — величайшее изобретение всех времен? — с саркастической улыбкой спросил Макс Три Ствола.

* * *

Если меня еще раз прервут, я перестану развлекать вас и сосредоточусь на своем стакане (передал компьютер слова Эйнштейна, который хмурился и своими невидящими глазами смотрел прямо на Макса).

Как я и говорил, белдорианцы были гуманоидами. Со стороны могло показаться, что у них всех под мышками опухоли, но опытный наблюдатель скоро бы заметил, что эти опухоли на самом деле — белдорианские зародыши, потому что размножались белдорианцы почкованием.

Наверное, нет нужды особо отмечать, что с каждым поколением их число уменьшалось. Действительно, кому охота таскать под мышками по неродившемуся ребенку. Среди прочего, они мешали бросать копье и, уж конечно, не способствовали изобретению баскетбола. Продолжение рода доставляло слишком много хлопот, и все меньше белдорианцев взваливали на себя такую ношу.

И вот тут Игглот, белдорианец, только-только достигший половой зрелости, случайно потерся о свою подругу Марлит, когда они спали в пещере, и обнаружил, что на ощупь она очень приятная. Поэтому прикоснулся к ней снова. Вообще-то она всегда крепко спала, но все эти прикосновения разбудили ее, она пришла к выводу, что ей это нравится, и ответила ему взаимностью. Следующий месяц они только и делали, что трогали друг друга в разных местах, прерываясь лишь для того, чтобы съесть сандвич.

Прикосновения вообще были приятны, но, когда они потрогали друг друга там, по телу побежали искры. В тот же день сандвичи у них закончились и, поскольку рты остались не у дел, они изобрели целование. Еще семь лет ушло на то, чтобы методом проб и ошибок сделать следующий шаг, но в конце концов одним дождливым осенним днем они изобрели половой акт.

Конечно, если бы все эти изобретения остались достоянием только этой парочки, галактическая история пошла бы другим и существенно менее интересным путем. Но случилось так, что Барлотут, самый близкий друг Игглота, как-то раз заглянул к нему, чтобы узнать, не пойдет ли тот на рыбалку.

— Уходи, — пробормотал Игглот. — Я занят.

— И когда ты освободишься? — добродушно спросил Барлотут, который в общем-то никуда не торопился.

— Через год, начиная со следующего четверга, — рявкнула Марлит.

До этого момента Барлотут и не подозревал, что Игглот не один, в пещере было довольно темно, но теперь он прищурил все свои пять глаз и всмотрелся в темноту.

— А что это вы тут делаете? — полюбопытствовал он.

— Мы не знаем, как это называется, — ответил Игглот. — Но очень приятно! Тебе стоит попробовать.

— Нет ничего приятнее рыбалки! — уверенно заявил Барлотут.

— Отлично. — Игглот тяжело дышал. — Иди ловить рыбу и оставь нас одних.

Барлотут уже собрался ответить, но тут Марлит начала все громче и громче смеяться, а потом издала радостный (и рвущий барабанные перепонки) крик.

— Хорошо. — Барлотут повернулся и пошел прочь. — Если это действительно так приятно, я попробую.

Он попробовал, поделился своими впечатлениями, и скоро все белдорианцы делали это. Поначалу изобретение не принесло результатов, они по-прежнему носили неродившихся младенцев под мышками, но мутация — великая вещь, так что скоро младенцы больше не отпочковывались, а секс стал настолько популярен, что распространился по всей галактике среди как разумных, так и неразумных видов, хотя я предполагаю, что пересечь межгалактическую пропасть ему все же не удалось и в Туманности Андромеды размножение по-прежнему происходит почкованием.

Вот так все произошло и, появись сейчас перед нами Игглот и Марлит, я уверен, что мы все аплодировали бы им стоя. А если бы они перестали трогать друг друга, чтобы уделить нам минимум внимания, я в не меньшей степени уверен, что они испытывали бы законное чувство глубокого удовлетворения, узнав, с каким энтузиазмом все и каждый внедряют их изобретение в жизнь.

По моему разумению, они изобрели не только половой акт, они изобрели мутацию.

* * *

— Я ничего этого не знал, — признал Катастрофа Бейкер.

— Вселенная полна тайн, — изрек Ахмед Альфардский. — Странно, конечно, — задумчиво продолжил он, — но большинство из них может быть раскрыто в постели с представителем противоположного пола.

— И нет ничего более противоположного, чем женщины, — уточнил Никодемий Мейфлауэр, с восхищением глядя на Золушку.