МАКС ТРИ СТВОЛА НАХОДИТ ДРУГА

Случилось это после того, как моими стараниями город больше не представлял для Венеры никакой опасности (начал Макс, тогда как Киборг де Мило пренебрежительно хмыкнула). Я посадил корабль в нескольких сотнях миль, с тем чтобы собственноручно уничтожить находившуюся там небольшую армию пришельцев.

Но прежде чем сразиться с ними, решил подкрепиться, поскольку бой в городе отнял у меня немало калорий. Я сидел у корабля, поджаривал на костре несколько стейков, достаточно далеко от пришельцев, чтобы их датчики могли засечь меня, когда мне между лопаток уперлось дуло глушака.

— Подними руки.

По сильному акценту я понял, что голос принадлежит одному из пришельцев.

— Если я подниму руки, стейки сгорят, — ответил я, не поворачиваясь.

— И что? — спросил пришелец.

— Если ты все равно собираешься меня убить, не имеет значения, что я буду делать со своими руками… а если убивать не собираешься, сжечь стейки — это преступление.

— Я об этом как-то не подумал, — признал он, обошел костер с другой стороны, держа меня на мушке. Похоже, никак не мог решить, что ему со мной делать.

— Если ты не собираешься меня убивать, то можешь составить мне компанию, — предложил я. — Еды хватит на двоих.

— Я не возражаю. — Он взял тарелку и скрестив ноги сел у костра. — День выдался долгим, а я не ел с рассвета.

— У тебя есть имя? — спросил я.

— Стихоплет, — ответил он. — А ты кто?

— Макс.

— У меня такое ощущение, что рук у тебя больше, чем у обычного человека.

— Никогда не считал это недостатком, — ответил я.

— Любопытно. Из того, что я узнал о вашем обществе, вытекает следующее: столь значительное отличие превращает тебя в выродка, которого все отторгают.

— Да что ты знаешь о нашем обществе? — возмутился я.

— Я прочитал все книги и просмотрел все образовательные голофильмы. Особенно отвратительным я нахожу ваш обычай есть новорожденных младенцев.

— Впервые слышу о том, что люди едят детей, — удивился я.

— Полагаю, это тайный ритуал, — сочувственно пояснил он.

— У меня складывается впечатление, что ты — жертва ложной доктрины.

— Ложной доктрины? — переспросил он.

— Пропаганды.

— Но я видел голофильмы!

— Ты видел чудеса компьютерной анимации и спецэффектов, — безапелляционно заявил я.

Он ответил долгим взглядом.

— Ну, не знаю, — наконец вырвалось у него.

— Ты видел голофильмы, в которых люди поджаривали или варили младенцев?

— Нет, ели их сырыми.

— То-то и оно. Я — живое свидетельство, что люди всегда готовят пищу.

— Да, пожалуй. Ты и представить себе не можешь, как я рад.

— Почему?

— Я — не воин, — признался он. — Поэт. Пошел в армию, лишь узнав, что вы проделываете со своими младенцами. Думаю, теперь я вернусь домой и закончу работу над первым сборником стихов. Мой конек — нерифмованный гекзаметр.

— Почему ты думаешь, что они тебя отпустят?

— Почему нет? От поэта пользы им никакой. — Он помолчал, потом печально продолжил: — Собственно, им нет пользы от любого, кто не убивает, калечит, пытает.

— Может, тебе стоит подумать о том, чтобы перейти на нашу сторону? — спросил я.

— Не могу. Люди презирают всех, кто отличается от них.

— Опять пропаганда. — Я покачал головой. — В нескольких милях отсюда находится женщина-киборг, у которой в пальцах огневой мощи больше, чем у многих боевых звездолетов. У нее искусственные глаза и по окончании войны она, возможно, заменит настоящие ноги на протезы. Тем не менее она сражается на нашей стороне. И не стала бы этого делать, если бы мы третировали ее, не так ли?

— Да, — согласился он. — Полагаю, не стала бы.

— Безусловно. Может, я должен познакомить тебя с нашей версией истории человечества?

— У меня есть вся ночь.

Вот я и рассказал, как Томас Джефферсон* [16] написал Magna Carta* [17], папа Иоанн XXIII освободил марсианские колонии и, как мог, процитировал «Геттисбергское послание»* [18] Бейба Рута* [19]. Вскоре он начал засыпать меня вопросами, и мы проговорили до утра.

А когда над Генрихом V взошло солнце, он потянулся ко мне, пожал руку и объявил, что ему с детства промывали мозги, но уж оставшуюся жизнь он посвятит борьбе за свободу, равенство, капитализм и другие высшие ценности.

Два дня мы провели вместе, стараясь лучше узнать друг друга. Он читал мне свои стихи, в которых не было рифмы, но чувствовался напор и, конечно, талант. Я рассказывал ему, как функционирует свободное общество, и почему мы, жители Пограничья, не платим налоги, не участвуем в выборах и не проводим много времени за изучением уголовного кодекса.

— Но, если вы добровольно отказываетесь от права участвовать в голосовании, почему вы сражаетесь за Содружество? — спросил он.

— Я не сражаюсь за Содружество или Монархию, как ни назови, — ответил я. — Я сражаюсь потому, что вы вторглись на Генрихи, а именно здесь я могу хорошо провести время за выпивкой.

Он нахмурился, насколько представитель его вида мог хмуриться, и попытался зайти с другой стороны.

— Как государство может выжить, если все убегут в Пограничье и перестанут платить налоги?

Я мог бы объяснить, что выход очень простой: покорить еще несколько цивилизаций и обложить их налогами по самое не хочу, но почувствовал, что такое объяснение не покажется убедительным. Поэтому сказал, что на одного смельчака, решающегося улететь в Пограничье, приходятся миллионы, остающиеся дома.

— Логика проста, — добавил я. — Если б образовался недостаток налогоплательщиков, они бы или присоединили к Содружеству часть Пограничья, или увеличили бы налоги.

— Разумно.

— Да… если только не тебе приходится платить повышенный налог.

— А если тебе?

Я пожал плечами.

— Тогда ты отправляешься в Пограничье, возможно, открываешь планету-другую, которые государство в конце концов прибирает к рукам. Вот так галактика и становится цивилизованной.

— И этот процесс бесконечен! — воскликнул Стихоплет. — Всегда найдутся недовольные, но ваша цивилизация организована такие образом, что недовольство ведет к экспансии, которая приводит к усилению давления государства, что результируется в появлении новых недовольных и новой экспансии… — Он помолчал. — В такой ситуации пройдет не так уж много времени, прежде чем человечество освоит Андромеду и другие соседние галактики.

— Ты находишь сие угрожающим? — спросил я.

— Я нахожу сие захватывающим!

— Твоя цивилизация не знакома с Манифестом судьбы?

Он не знал, что означает это понятие, и я ему объяснил.

— Как это красиво, Манифест судьбы! — воскликнул он. — Мне нравится. Мои соотечественники думают только о том, как бы захватить одну-другую звездные системы да пролить побольше крови. Их устремления не идут ни в какое сравнение с грандиозностью ваших.

Короче, он решил лететь в «Аванпост» и просить политического убежища. Я ему сказал, что здесь нет никого, кто может предоставить ему такое убежище, за этим надо лететь в Монархию и разыскивать одно из государственных ведомств, которые занимаются дезертирами. А с учетом количества государственных ведомств, на поиски могут уйти две жизни. Вот я и убедил его отправиться в «Аванпост» лишь для того, чтобы привыкнуть к людям, свободе и раннему капитализму на первых стадиях его развития.

Мы решили отбыть ранним утром, но, когда я жарил яичницу, чтобы подкрепиться перед отлетом, нас окружили соотечественники Стихоплета.

— Сматываемся отсюда! — крикнул я, бросаясь к кораблю.

— Берегись, Макс! — раздалось в ответ.

Я оглянулся и увидел пришельца, который целился в меня из пульсатора. Я понял, что жить мне осталось доли секунды, но, когда он выстрелил, Стихоплет заслонил меня собой, и предназначенный мне энергетический заряд угодил в него.

Тут я, признаюсь, обезумел. Уложил пришельца выстрелом из глушака, а потом с пистолетом в каждой руке двинулся на остальных, крича, чтобы они выползали из-за укрытий и схватились со мной. Пара дюжин выползли, и я их убил, не обращая внимания на легкие ранения, без которых, увы, не обошлось. Перебив всех, я вернулся к кораблю и похоронил Стихоплета как человека.

Он был моим другом, возможно, лучшим из всех. Знает Бог, внешность у него была не очень, и стихов, которые он сочинял, я не понимал, но он подставил грудь под выстрел, предназначавшийся мне, а на такое люди не способны.

* * *

Мать Земля вытерла слезу.

— Я думаю, это прекрасно.

— Я тоже, — присоединилась к ней Киборг де Мило. — Но, когда я, очистив город, попала в тот военный лагерь, мне не попались две дюжины трупов.

— Возможно, оставшиеся в живых похоронили их, — ответил Макс. — А может, они разложились под солнечным светом.

— Те шестьсот, которых я убила в городе, не разложились, — сухо заметила Киборг де Мило.

— Послушай, это моя история! — рявкнул Макс. — Если ты ей не веришь, дело твое!

Киборг де Мило пожала плечами.

— Мне без разницы, что ты болтаешь.

Макс повернулся к Барду.

— Ну? Ты ее используешь?

— В отсутствие противоречащего варианта выбора у меня нет. А кроме того, Стихоплет — украшение книги.

— Какое там украшение! Он был страшен, как смертный грех… и при этом показал себя самым верным другом.

— Разве можно требовать от друга большего? — задал Бард риторический вопрос.

— Уверен, что нет, — твердо заявил Макс.

В зал вошли Большой Рыжий и Могильщик Гейнс.

— Макс как раз закончил рассказ, — уведомил их Бард.

— Уж не знаю, как мы это переживем, — буркнул Гейнс. — Два пива, Peгги.

Они направились к стойке.

— Война завершена? — спросил меня Большой Рыжий.

— Похоже на то, — ответил я.

— Мы победили?

— Насколько мне известно.

— Что ж, значит, оно того стоило.

— Ты про что?

— Про то, что мне пришлось сделать, чтобы вырваться с Генриха IV.

— Ты собираешься рассказать нам об этом? — спросил я.

— Пусть кто-нибудь попробует его остановить, — ввернул Макс.

— У меня пересохло в горле, так что сначала надо его промочить. — Большой Рыжий поднес к губам большущую кружку пива и осушил одним глотком. Вытер рот рукавом. — Да, вот чего мне недоставало!

— Если это все, чего тебе недоставало, у тебя серьезные проблемы, сын мой, — подал голос преподобный Билли Карма.

— Не все же мы зациклены на сексе, как ты, преподобный, — ответил Большой Рыжий.

— Конечно же, все, — возразил тот. — Только некоторые честнее и откровеннее других.

— Любопытно, а у Бога не возникало сомнений в том, что именно ты должен Его представлять? — спросил Могильщик.

— Никогда. — Преподобный Билли Карма поднял золотую кисть, сложил указательный и средний пальцы. — Я и Бог — два сапога пара.

— Должно быть, это утешает, — покивал Могильщик.

— Во всяком случае, успокаивает, если иной раз тебе отказывают в сексе.

— Иной раз? — Золушка рассмеялась.

— Жены ваши в церквах да молчат* [20]! — процитировал Билли Карма.

— На случай, если ты этого не заметил, здесь не церковь, — заметила Золушка.

— Если я здесь — церковь.

— Он хочет, чтобы женщины молчали, с тем чтобы они не сказали ему «нет», — вставил Макс.

— Будь я проклят! — вскричал Билли Карма. — Знаешь, я как-то об этом не подумал!

— Меня это не удивляет, — пожал плечами Макс.

— Так ты собираешься рассказать нам, как тебе удалось покинуть Генрих IV? — спросила Большого Рыжего Мать Земля.

— Когда остальные перестанут болтать, — ответил он.

— Тебе придется дожидаться вечность, — хмыкнул Катастрофа Бейкер. — Начинай рассказывать, и все разговоры смолкнут.

— Ладно, — кивнул Большой Рыжий. — Пожалуй, начну.

МАТЧ ПО РЕСТЛИНГУ ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОСТЬЮ В СЕМЬДЕСЯТ ТРИ ЧАСА

Признаюсь честно (начал Большой Рыжий), первые два дня на Генрихе IV прошли очень даже неплохо. Я знал, что Ураган Смит и его дама тоже на планете, сражаются в нескольких тысячах миль от того места, где находился я, и отвлекают на себя основные силы.

Мой метод борьбы оказался достаточно эффективным. Глубокой ночью я подкрадывался к ним сзади и убивал ударом ножа, прежде чем они успевали сообразить, что происходит. Я мог бы продолжать в том же духе еще несколько недель, но мой нож наткнулся на что-то металлическое, может, патронташ, и лезвие со звоном переломилось. Но, разумеется, еще громче завопил пришелец. В мгновение ока меня окружили и взяли на мушку десяток солдат.

— Вот кто убивал нас! — воскликнул их командир. — Он мне нужен живым!

Я выждал несколько секунд, чтобы его приказ дошел до солдат, решил, что убивать меня не станут, солдаты обычно слушаются командира, и бросился на ближайшего. Я, конечно, не Катастрофа Бейкер, но тоже могу постоять за себя. В общем, многих я разметал, прежде чем удар приклада лазерной винтовки по затылку не отправил меня в небытие.

Очнулся я в сырой подземной темнице, прикованный за одну руку к стене. У другой стены увидел другого человека, также прикованного за руку.

— Как самочувствие? — спросил он меня.

— Бывало и получше, — ответил я. — Где мы?

— Под ареной.

— У них есть арена? — удивился я. — На спортсменов они не похожи.

— Ее построили в стародавние времена, — пояснил мой собрат по несчастью. — Но наши тюремщики нашли ей применение.

Его лицо показалось мне знакомым, я пригляделся и вспомнил, где я его видел.

— Эй, ты же Спинолом Барнс, не так ли?

— Да, это я.

— Пару раз видел тебя в деле. До сих пор помню, как ты размазал по полу Мучителя Мейера.

— Один из моих лучших боев, — улыбнулся он.

— Несколько минут он держался с тобой на равных, — вспомнил я. — А потом ты просто озверел.

— Этот сукин сын позволил себе сказать пару слов о моей матери, вот я и вышел из себя.

— Оскорбил ее?

— Нет, — ответил Барнс. — Сказал, что она умная, симпатичная и прекрасно готовит. — Его перекосило. — Я ненавидел свою мать.

— Да, я сразу понял, что он сболтнул лишнее.

Он всмотрелся в меня.

— Кажется, я тоже тебя знаю. Уж не ты ли играл против Макферсона Железной Руки.

— Это было так давно, — ответил я.

— Я все помню, словно игра проходила вчера. Ты… черт, вот имя вылетело из головы.

— Распутин Раскольников Секретариат Ленин Военачальник Троцкий к твоим услугам. Можешь звать меня Большой Рыжий.

— Большой Рыжий! — повторил он. — Именно так. Не понимаю, как ты запомнил свое настоящее имя.

— Признаюсь тебе, я положил на это семь лет.

— Так вот, Большой Рыжий, мне бы хотелось сказать, что я рад нашей встрече, но, по правде говоря, я сожалею о том, что тебя взяли в плен.

— Я тоже. Но по крайней мере у нас есть возможность поговорить.

— Увы, долго нам говорить не придется.

— Как так?

Он печально покачал головой.

— К сожалению, одному из нас придется убить другого.

— Почему? Я на тебя не злюсь, да и ты, похоже, не сердит на меня.

— Я не об этом. Пришельцы развлекаются, выводя нас на арену и заставляя биться друг с другом.

— А если мы откажемся?

— Тогда они убьют нас обоих.

— И давно это продолжается? — спросил я.

— Две недели. Точнее, шестнадцать дней.

— С чего такая уверенность?

— Потому что здесь сидело семнадцать человек.

— И ты убивал по одному в день?

— А что мне оставалось? Если б не я, их убили бы пришельцы. Зато я жив и остается шанс, пусть и очень маленький, что придет день, когда я смогу им отомстить.

— А если один из участников прикинется мертвым?

— Они бросают тело в реку, которая течет через город. В ней полным-полно хищных рыб, которые сжирают плоть с костей. Если тебя бросят живым, через десять секунд ты все равно умрешь.

— Понятно.

— Я постараюсь, чтобы ты умер быстро и без боли, — пообещал он мне.

— Спасибо за заботу. Но я-то сам хотел обеспечить тебе быструю и безболезненную смерть.

— Мне? — Он рассмеялся. — Я же Спинолом Барнс.

— А я — Большой Рыжий. — И уже хотел расхохотаться, как и он, откинув голову, но подумал, что пользы от этого не будет, поэтому продолжал смотреть ему в глаза.

— Послушай, — прервал он паузу, — если мы затеем борьбу, я не смогу убить тебя сразу. Мне придется сломать тебе руку или ногу, может, и ребра, применив медвежий захват. Будет проще, если ты позволишь сразу свернуть тебе шею. Клянусь, я буду всегда чтить твою память.

— Не то чтобы я не хочу уважить тебя, Спинолом, — ответил я. — Но я — спортсмен. Меня учили выступать на арене в полную силу. Зрители заплатили за билеты и того заслуживают.

— У нас не будет зрителей, заплативших за билеты. Только безбожные пришельцы.

— Все равно, я не могу их разочаровать.

— Что ж, решение ты принял сам.

— А если ты почувствуешь, что слабеешь, — продолжил я, — дай мне знать, и я постараюсь, чтобы бой закончился для тебя безболезненно, насколько это будет возможно.

— Что ты знаешь о смертельных ударах? — пренебрежительно спросил он.

— Я учусь быстро. Особенно, если на карту поставлена моя жизнь.

— Ты когда-нибудь участвовал в боях без правил, профессиональных или в колледже?

— Нет, — ответил я. — Пару семестров занимался рестлингом, чтобы поддерживать форму в межсезонье.

— Да? — внезапно он улыбнулся. — Знаешь, может, нам удастся устроить для этих мерзавцев настоящее шоу?

— Ты это о чем?

— Если мы начнем бросать другу друга на ринге и применять захваты, которые так нравятся зрителям, может, они захотят продолжения, а какое может быть продолжение, если один из нас умрет?

— Черт, а ведь действительно стоит попробовать, — согласился я. — Все лучше, чем пытаться убить друг друга.

— Жаль, что мы прикованы к стене, — вздохнул Барнс, — а не то могли бы потренироваться.

— Но мы можем все обговорить, — заметил я. — Ты понимаешь, разработать сценарий, чтобы знать, кто кого и когда бросает.

— Почему нет?

И мы занялись сценарием, обговорили каждое движение, каждый бросок, каждый захват. Мы не хотели причинять друг другу вреда, поэтому придумали, что надо делать, чтобы пришельцам казалось, будто мы вырываем друг другу глаза или колотим соперника головой о металлическую стойку, тогда как на самом деле мы лишь имитировали поединок.

Мы решили, что сможем проделывать все это час или два, тогда как настоящая схватка закончилась бы гораздо раньше. И пришли к выводу, что пришельцам это зрелище очень понравится, а потому они настоят на втором поединке, то есть в этот день оба участника покинут арену живыми.

Что ж, они накормили нас обедом, добровольно такую еду есть не будешь, но все лучше, чем пустой желудок, а потом мы немного поспали. Наступило утром, с нас сняли цепи и по длинному пандусу вывели на огромную арену, где уже собрались зрители, тысяча с небольшим пришельцев.

Один из них вышел на середину ринга (я зову эту площадку рингом, хотя она находилась на уровне земли и никаких канатов не было и в помине), поднял руку, призывая толпу успокоиться.

— Оружия у вас нет, следовательно, нет и правил. Выживший отправится обратно в камеру. — Он попятился. — Пусть победит сильнейший!

Я бросился на Барнса и позволил ему перебросить меня через себя. Пришельцы никогда такого не видели и разразились одобрительными криками.

Я поднялся, сблизился с ним и кинул через бедро. Он пролетел через весь ринг и зрители взвыли от восторга.

Примерно час мы по очереди бросали друг друга. Если уставали, один из нас ухватывал второго за шею руками или за талию ногами. Мы кричали от боли, которой не чувствовали, а на самом деле получали передышку.

— И как долго мы будет бороться? — спросил я Барнса, когда он прижимал меня к себе медвежьим захватом.

— Понятия не имею, — ответил он. — Им давно пора развести нас по углам.

Но такого желания у них не возникало, так что поединок продолжался. К четвертому часу домашних заготовок у нас не осталось и мы начали импровизировать. Я швырнул его оземь, и он забился в агонии. Я даже опустился рядом с ним на колени, испугавшись, а не сломал ли ему чего.

— Все нормально, — прошептал он. — Но я понял, если падать раскинув руки и ноги, шуму больше, а зрителям кажется, что от тебя осталось мокрое место.

— Давай попробуем, — шепнул я в ответ.

Он поднялся, вроде бы с огромным трудом, швырнул меня оземь, и оказалось, что он абсолютно прав, так что следующие полчаса мы поочередно летели на ринг.

Но зрителям это наскучило, вот и пришлось изобретать новые приемы. С выдумкой у нас обоих все было в порядке, и мы так увлеклись, что и не заметили, как наступило новое утро, то есть боролись мы уже двадцать четыре часа.

— Как ты? — спросил он, в очередной раз зажав мне голову под мышкой.

— Проголодался, — ответил я.

— Ну, если мы с тобой проголодались, значит, они тоже проголодались. Ничего, мы их пересидим.

Мы боролись еще одни сутки, и вот тут зрители уже начали выказывать нетерпение, как от голода, так и от желания справить нужду. Но они настолько увлеклись поединком, что некоторые из них, когда после броска Барнса я оказался во втором ряду, стали молотить меня кулаками и колоть острыми предметами, так что я поспешил вернуться на ринг.

— Они меня ненавидят! — прошептал я ему, когда мы «намертво» зажали друг друга.