– Вот именно, – мрачно подхватил Гверн. – Это просто неприлично – так бежать с поля боя!

Финансист с усилием улыбнулся. Отпил вина – на сей раз это был белый орер.

– О, это местное суеверие. Я уже достаточно долго живу здесь, чтоб знать о нем. И признаюсь, мне самому стало не по себе, когда я увидел, откуда прилетела стрела... хотя для страха в тот момент у меня были более важные причины. Скажите, княгиня, вам известно, кого изображает статуя, за которой вы скрывались?

– Понятия не имею. Мы же только что прибыли в город.

– Это святая Инстанция, покровительница Моветона. Говорят, что в древние языческие времена этой провинцией правил крайне жестокий герцог. Инстанция же, приняв истинную веру, втайне от супруга навещала бедных, больных и убогих...

– Понятно. Муж ее застукал, спросил, что такое она утащила из его закромов, не полезный ли какой продукт, а она ответила: «Розы».

Есть ли какой-нибудь уголок в Ойойкумене, где бы не бытовала подобная легенда? Я слышала се на берегах Радужного моря и возле угрюмого Пивного залива, в империи и Гран-Ботфорте. И всегда в этой истории, как бы ни звалась героиня, полезный продукт – чаще всего хлеб, – который потребовал предъявить разъяренный супруг, превращался в розы. Так рассказывали мне даже в глухой заволчанской деревушке, где розы вряд ли когда-нибудь видели. Однако моветонский вариант легенды имел довольно неожиданное завершение.

– И жестокий герцог сказал: «Ну, если врешь, разнесу я этот город по кирпичику!» На что праведница ответила: «Да розы, розы, хоть засыплюсь я ими!» На что злодей рек с кровожадным хохотом: «Если ты засыплешься розами, я застрелюсь из своего арбалета». И свершилось чудо! С неба посыпались розы в великом множестве – жители утверждают, что их был миллион, но я, как человек, имеющий дело с точными числами, вынужден назвать эту цифру совершенно неправдоподобной. Они засыпали святую Инстанцию с ног до головы, и святая умерла мученической смертью, задохнувшись чрезмерно сильным их ароматом. Супруг же ее, нарушив клятву, не застрелился, сославшись на то, что клятва была дана под давлением. Но вот однажды, через месяц после погребения святой, герцог задержался на охоте и лунной ночью возвращался домой. И свита его с ужасом узрела, как предстал перед ними грозный призрак и со словами «Так-то ты клятву держишь, мерзавец!» вырвал у герцога из рук арбалет и выпустил стрелу ему в лоб. А благодарные жители города возвели на этом самом месте, которое нынче именуется площадью Алых Роз, памятник святой Инстанции и взывают к ней в трудные минуты. Но говорят также, – Фердикрюгер понизил голос, – что в лунные ночи Инстанция сходит с пьедестала и расстреливает грешников.

– А почему в лунные? – поинтересовался Гверн.

– Не знаю, наверное, целиться удобнее...

– Что ж, будем считать удачей суеверие здешних bravi и вовремя проглянувшую луну.

– Полностью согласен с вами, княгиня. Но вы наверняка утомлены, а тут еще я со своим рассказом... Не хотите ли отдохнуть? А наши финансовые проблемы решим утром.

– Мы согласны.

– Да, вот еще что... как разыскать ваших слуг?

– Каких еще слуг?

– Тех, которые доставят ваш багаж.

– У нас нет ни слуг, ни багажа. Мы решили всем обзавестись на месте.

Если Фердикрюгер и был удивлен, то не подал виду.

Нас проводили в гостевые покои, и, поскольку ночь выдалась утомительная, а ужин плотным, мы сразу же улеглись спать. И я забыла рассказать Гверну о своих подозрениях, посетивших меня во время беседы с Финалгоном. Если сведения обо мне правление магического банка продало епископу Сомелье, как я и предполагала с самого начала, это неприятно, но терпимо. А ну как материалы были выкрадены из архивов МГБ? Вряд ли их сторожат с такой строгостью, как досье на действующих сотрудников.

Ну ладно. До утра не так много времени, надо провести его с пользой...

Утро было ясным, солнечным и не замедлило принести первую проблему. Для умывания нам подали изящный тазик из чеканного серебра, работы если не самого Футынуто Вчинилли, то кого-то из его учеников. Но воды в нем было всего чуть, и она была замусорена розовыми лепестками. Когда я потребовала еще кувшин воды, служанка посмотрела на меня с ужасом.

А ведь отец Батискаф предупреждал, что с умыванием могут возникнуть сложности! Придется терпеть, в степях и пустынях и не такое терпели...

Завтрак нам подали в комнату, а когда я осведомилась, где господин Фердикрюгер, мне сообщили, что хозяин дома поднялся на рассвете и занят делами (вот молодец!). Нас же, когда мы насытимся, он ждет у себя в конторе.

Завтрак был по-имперски основателен и по-шерамурски изыскан.

– Знаешь, – сказал Гверн, разделываясь с пирогом с голубями и черникой, – я вчера кое-что забыл тебе сказать.

Неужели его посетили те же самые подозрения, что и меня?

Но Гверн имел в виду нечто совсем иное.

– Если епископ Сомелье действительно добьется дворянского звания для Фердикрюгера, начнется мятеж почище мятежа маршала Мордальона. Причем за оружие возьмется знать из лучших домов Шерамура.

– С чего ты взял?

– Я уже видел, как подобное едва не случилось. Когда я служил в шерамурской армии, король Мезанфан посвятил в рыцари – прямо на поле боя – одного воина, который во главе небольшого отряда захватил вражескую крепость, считавшуюся неприступной. Ну, горячка сражения, всеобщее воодушевление, забылся его величество. Так рыцари королевства пригрозили сбросить короля с трона, поскольку воин тот был сыном кузнеца. И они не могли терпеть, чтоб с ними уравняли низкого смерда, коего они по закону имеют право травить собаками и сечь плетьми. Кузнеца. Простого кузнеца.

– И чем дело кончилось?

– Король оказался в затруднительном положении. Он не имел права делать того человека рыцарем. Но лишать рыцарского звания, если носитель его не совершил позорного поступка, тоже нельзя. Таков закон. Было назначено судебное разбирательство, но, прежде чем начался процесс, того рыцаря-кузнеца успели убить. Поскольку военные действия продолжали идти, а исконное рыцарство шерамурское было занято тяжбой с королем, и воевали только иностранцы, вроде меня, и простолюдины.

– Да, в империи с этим делом как-то проще.

– Понимаешь, при всем том никто не подвергал сомнению доблесть того воина. Но они все равно готовы были бунтовать. А дворянство – банкиру... это будет катастрофа.

– Неизвестно только, для кого. Возможно, здесь какая-то хитрость, которой мы не постигаем. Ладно, идем к хозяину.

Служанку сменил лакей, более представительный, чем сам Фердикрюгер. Он проводил нас по коридору, увешанному, за неимением родовых портретов, гобеленами с веселенькими сюжетами на темы классического романа мэтра Попиналя «Осада и взятие замка Любви с последующим разграблением».

Войдя в кабинет, Гверн незамедлительно чихнул. Мне удалось удержаться, ибо, странствуя по Ближнедальнему Востоку, я привыкла, что тамошние женщины употребляют сильные благовония. Но даже гаремные затворницы не лили на себя розовое масло в таких количествах, как дама, восседавшая в креслах у стола. Разодета она была по истинно шерамурской моде – вроде ткани на наряд ушло несметное количество, а ничего не скрывает. На руках она держала собачку, и собачкой этой никого нельзя было затравить, наоборот, она сама задрожала при нашем появлении, как только что съеденное мною желе. Дама была невысокого роста, в теле, с волосами такими черными, что явственно отливали синевой.

– Покорнейше прошу меня простить, – Фердикрюгер, стоявший у конторки, шагнул вперед и склонился перед нами, потом перед дамой. – Нынче утром, помимо гостей, меня почтила своим вниманием посетительница. Позвольте представить – князь и княгиня Кипежански, знатные путешественники из далекого Поволчья – маркиза де Каданс.

На ловца и объект бежит, подумала я.

– Ки-пе-жан-ски? – томно протянула дама, нехотя поворачиваясь в нашу сторону. – Это имперская фамилия или гонорийская?

– Ни та, ни другая, – честно ответил Гверн.

– Нашим владением является город Кипеж на великой реке Волк, – сказала я и добавила, обращаясь к трясущейся собачке: – Уси-пуси.

Дама мне сразу не понравилась. Хотя она была вполне миловидна. Ничего не поделаешь – она была слишком похожа на принцессу Ублиетту из Арктании, ныне Великую Хамку Столовых равнин, с которой у меня были связаны не самые лучшие воспоминания.

Фердикрюгер суетливо подвинул нам кресла. Я заметила, что он нервничает.

– Путешествуете, князь? – мадам де Каданс адресовалась к Гверну, игнорируя меня. – И давно вы прибыли в наши края?

– Только вчера, сударыня. И, поскольку я не знаю города, мы воспользовались приглашением господина Фердикрюгера и остановились у него. Впрочем, ненадолго. Надеюсь, любезный хозяин сообщит нам, какие здесь есть приличные гостиницы.

– Гостиницы, фи! – дама оттопырила губку. – Жить под одной крышей с презренными простолюдинами? Вы должны снять особняк. Если же вам не нравится жить в городе, милости прошу ко мне в гости, в замок Каданс.

– Я, право, не знаю...

– Ах, не стесняйтесь. Я – бедная вдова, веду очень скромную жизнь, не в силах забыть постигшую меня тяжкую утрату, каковую не могут возместить все блага земные. Кстати, милейший, где мои деньги? Я не собираюсь ждать до бесконечности.

– Сейчас принесут, ваша светлость. Только извольте поставить свою подпись вот здесь.

Мне показалось, что госпожа де Каданс сейчас топнет ножкой. Но, сидя в кресле, это делать неудобно.

– Какая мелочность! Неужели вам недостаточно моего честного слова?

– Увы, без расписки выдача займа невозможна.

– Вот видите, – маркиза снова обернулась к Гверну, – какие унижения приходится терпеть благородной даме в отсутствии защитников?

Из ее прекрасного левого глаза вытекла слезинка и тут же уползла назад, опасаясь испортить макияж.

Гверн пробормотал нечто невразумительное насчет своей полной неосведомленности в денежных делах. Он и в самом деле мало что в них смыслил и с успехом это обстоятельство использовал.

Маркиза де Каданс со вздохом спустила на пол собачку – та подбежала ко мне, виляя хвостом. Дама обмакнула перо в серебряную чернильницу и подписала расписку. Банкир шустро пригреб бумагу, позвонил в колокольчик и отдал распоряжения появившемуся слуге.

– Ко мне, Лотреамон! – вскричала дама глубоко обиженным голосом, увидев, что я глажу собачку. Песик покорно вернулся к хозяйке и снова был водружен на колени. – В любом случае, – продолжала она, – я надеюсь увидеть вас на большом балу, который дает герцог Такова-Селяви. Там соберется цвет моветонского дворянства. Кстати, мадам, – она, наконец, соизволила обратиться ко мне. – У вас платье оригинального фасона. Я такого никогда не видела... разве что на старинных картинах. Но я посоветовала бы вам сменить портного. Это платье совершенно не соответствует шерамурской моде.

– О, мы, принцессы, не следуем моде. Мы ее создаем.

– Принцессы?

– Да. Поволчанский титул княгини соответствует имперской принцессе. Или шерамурской герцогине. Между прочим, я позабыла, в каких титулах был ваш покойный благоверный?

Миловидное лицо маркизы пошло пятнами. Ее титул, пусть и высокий, был ниже моего, и, если строго следовать шерамурским традициям, она и сидеть не могла без разрешения в моем присутствии (разве что мы были бы в театре или храме), а уж назвав меня просто «мадам», она могла иметь крупные неприятности.

Неловкую ситуацию разрешил слуга, вернувшийся с небольшим, но увесистым мешочком. Банкир попросил маркизу пересчитать деньги, но та надменно отказалась, заявив, что подобные мелочи ее не занимают. Затем она, шурша парчами, поднялась с кресла и, бросив: «Полагаю вскоре вас увидеть», удалилась, обдав нас дурманящим запахом розового масла.

– Ваши светлости, – умоляюще сказал Фердикрюгер, – не сердитесь, я только провожу клиентку до носилок и вернусь.

– Ты нажила себе врага, – заметил Гверн, когда банкир, маркиза, левретка и лакей покинули комнату.

– Я играю по местным правилам, коль скоро мне их предлагают.

– А по-моему, это обычные женские дрязги.

Фердикрюгер вернулся, снова извинился и сообщил:

– В одном маркиза безусловно права. Здесь уважающие себя люди не живут в гостиницах. Нынче утром я взял на себя смелость снять для вас особняк на улице Кота-Ворюги, а также озаботился наймом прислуги.

Я ощутила острую тоску. Похоже, вскоре от нашего аванса ничего не останется. А ведь хамоватая маркиза права не только в этом – следует обновить гардероб. Банкир, в силу своей профессии, явно умел читать мысли, касающиеся денег.

– Если вас беспокоит вопрос оплаты, то у меня есть указание предоставить вам кредит.

Это было уже лучше. Кстати, отец Батискаф советовал нам не обсуждать с Фердикрюгером иных вопросов, кроме финансовых. Ну вот, о денежных делах я его и спрошу.

– Господин Фердикрюгер, кто из представителей высшей знати Моветона является вашим клиентом?

– Да почти все. Но в разных смыслах.

– То есть?

– Не все занимают у меня деньги, как Вальмина де Каданс.

– Что, некоторые ссужают?

– Ни в коем случае. Но вот, к примеру, герцогская чета Такова-Селяви. Они нередко получают деньги из-за границы. В прежние варварские времена это был тяжелый и мучительный процесс. А теперь это делается цивилизованно, через банк.

– Из-за границы? Откуда? – весьма удачно, что банкир об этом помянул. Проследить направление финансовых потоков – и все загадки разрешатся сами собой.

– Госпожа, это банковская тайна.

– Но я же не требую назвать имена отправителей!

– Да я, по правде сказать, и сам не знаю...

– Тем более. Не думаю, что, назвав страны отправления, вы совершите преступление против профессиональной этики.

– Ну, хорошо. Из Второримской империи, из Кельтики...

– Второримская империя – понимаю. А Кельтика здесь при чем?

– Кельтика в свое время воевала с Шерамуром, – пояснил Гверн. – Семидесятидвухлетняя война – слышала?

– Так ведь это было давно... Впрочем, довольно об этом. Что вы можете еще рассказать о своих клиентах? Шевалье Дюшор, например, у вас деньги не занимал?

– Нет. Говорят, что прежде он был весь в долгах, но не так давно получил наследство. В Кабальерре. А вот граф Куткомбьен занимал, да. Впрочем, он вообще человек своеобразный...

– А фрейлина Монбижу?

– О, эта барышня заслуживает всяческих похвал. Деньги, полученные от его величества, она не растратила на платья и побрякушки, как поступают все женщины. Она вложила их в разные предприятия и поручила мне наблюдать за преумножением ее капитала. Такое разумное поведение – большая редкость в Шерамуре.

– И последнее. – Я все же не удержалась, чтоб не задать вопрос нефинансового характера. – Отчего умер супруг мадам де Каданс?

– Вообще-то в точности этого никто не знает. Вердикт гласил: «Покончил с собой в состоянии глубокой меланхолии».

– Это как?

– Маркиз исчез из собственного замка... ну, не то чтоб исчез, но его долго никто не видел. А потом его тело нашли на дне пруда Туртель. Он был так истощен, что его с трудом опознали... только по некоторым фамильным особенностям анатомии.

– Действительно, страшное самоубийство. А теперь, господин Фердикрюгер, вернемся к теме жилья. И еще – когда узнаете от своих слуг, кто расспрашивал их о вашем вчерашнем возвращении, сообщите нам.

По большому счету, это нам следовало бы допросить слуг банкира. Но я подозревала, что в ближайшие дни нам будет не до этого. Кроме того, если покушение на Фердикрюгера имело отношение к заговору, то лишь косвенное. Ничего, сам проведет предварительную работу, при его профессии наблюдательность и цепкость необходимы..

– О чем ты думаешь? – спросил Гверн.

– О том, как мало у нас данных. И способны ли они принести хоть какую-то пользу.

– Ты о событиях прошлой ночи?

– И о них тоже. И еще у нас есть пресловутое «самоубийство» маркиза де Каданса. Странно, мадам из Гран-Ботфорте, они там больше по ядам специализируются.

– По-моему, ты напрасно цепляешься к этой даме. Я вообще считаю, что отец Батискаф вставил ее в свой список исключительно из вредности. Только потому, что она имеет какое-то отношение к ордену Святого Рогатуса. А интереса в том, чтобы свергнуть верховную власть в Шерамуре, у нее нет.

– Хорошо, что напомнил. Орден и еретики Края Света. Надо будет разведать, при чем тут они.

– Ясно. Не хочешь говорить о маркизе – не будем. Но учти: не я начал это разговор!

В который раз подивилась я капризам мужской логики.

– Лучше скажи мне – кто одержал победу в Семидесятидвухлетней войне?

Гверн взглянул на меня с удивлением, но ответил без запинки.

– В общем, никто. Все остались при своем. Но ты права – это было так давно...

– Да. Давно. А нам пора заняться делами насущными. Переездом.

Особняк на улице Кота-Ворюги принадлежал ранее барону дез Инсекту. Последний принял участие в мятеже маршала Мордальона и пал в битве у замка Балдино, которую мне в свое время пришлось наблюдать. Не участвовать, заметьте. Не имею обыкновения сражаться с призраками. Так или иначе, отель дез Инсект перешел в собственность короны и теперь сдавался внаем.

Штат прислуги, набранной Фердикрюгером, состоял из четырех человек: дворецкого, горничной, повара и конюха. А когда я посетовала на расточительность, банкир ответил, что хотя понимает мои чувства, но должен предупредить, что по шерамурским понятиям в доме титулованных особ Должно быть не менее семидесяти слуг, и нас в глазах местного света может оправдать лишь то, что мы здесь проездом. Кстати, дворецким в княжеском дому мог служить только дворянин, каковым и был представленный нам Сорти дю Баль, выходец и благородного, но разорившегося семейства, – статный представительный мужчина с проникновенным лицом и трагически изломанными бровями. Если бы я была на месте заговорщиков и захотела заслать своего человека в дом подозрительных иностранцев, то именно такого бы и выбрала. Заподозрить его в чем-либо дурном было решительно невозможно.

Жена его, горожанка по происхождению, маленькая и подвижная, день-деньской крутилась по дому со щетками и метелками. Так что возможность подглядывать и подслушивать у нее была.

Повар и конюх представляли меньше опасности, ибо по роду своей деятельности были привязаны к кухне и конюшне, но их тоже не стоило сбрасывать со счетов. Я предупредила Гверна, что в доме нам следует говорить только по-поволчански.

Возможно, подобная подозрительность выглядит ненормальной для женщины, которая родилась и выросла во дворце, битком набитом слугами. Но мне довольно рано пришлось сменить дворец на камеру-одиночку в башне, и с тех пор я от слуг отвыкла. Более того, терпеть не могла, когда по дому шляются посторонние люди. Даже когда я вела относительно спокойный и оседлый образ жизни, то ограничивалась приходящей прислугой, а собственной кухне предпочитала гостиничную или харчевенную.

По счастью, мы с Гверном были избавлены от обычных забот, связанных с переездом, поскольку у нас почти не было вещей. И поговорка насчет равносильности пожара двум переездам тут не должна была оправдаться. Однако благородные дворяне Моветона явно решили это обстоятельство исправить.

Не успели мы расположиться в особняке, как торжественно предстал перед нами монументальный Сорти дю Баль и сообщил, что с визитом прибыли шевалье дю Шор и мадемуазель де Монбижу.

– Ты думаешь, это случайно? – спросил меня Гверн.

– Не верю я в такие случайности. Но не прятаться же от них!

– Хорошо. – И Гверн повернулся к дворецкому: – Проси!

И нам явилась впечатляющая пара. Шевалье ростом был невелик, собою изрядно обилен, с круглыми черными глазами. Еще из достопримечательностей внешности можно было отметить залихватски торчащие усы и бородку клинышком на кабальеррский манер. И хотя я мало разбиралась в шерамурских и, паче того, в моветонских обычаях, можно было предположить, что цвет его лица считался слишком загорелым для благородного дворянина.

Мадемуазель, напротив, ростом была выше не только многих женщин, но и некоторых мужчин. Одета она была в соответствии с требованиями моды, объясняющими, почему в шерамурских домах такие широкие лестницы. Но при пышных юбках и роскошном бюсте талия бывшей фаворитки отличалась угрожающей тонкостью. Не знаю, числится ли у Благого Сыска ношение корсета в ряду самых изощренных пыток, но я бы внесла его в реестр. Видимо, бледность, заливавшая лицо мадемуазель Монбижу, достигалась истинным аристократизмом – или высоким качеством белил. У любой нормальной женщины лицо бы побагровело.

– День добрый! – возгласил шевалье. – Говорят ли ваши сиятельства по-шерамурски?

– Безусловно, – Гверн выдвинулся вперед.

Я кивнула.

– Как же иначе! Шерамурский – язык высшего света, не так ли?

Мадемуазель просияла.

– О! Похоже, мы найдем общий язык – во всех смыслах.

Что ж, подумала я, фрейлина, может, и заговорщица, но воспитана лучше, чем недавняя собаковладелица.

Гверн снова перехватил инициативу.

– Прошу садиться, господа. Чему обязаны честью?

– Просто делаем визиты, как подобает светским людям. Услышал о вашем приезде, по пути встретил карету мадемуазель Монбижу и позвал ее с собой.

– Но ведь мы только вчера приехали – как вы успели узнать?

– И, однако, слухи уже разнеслись.

– И еще какие! – фрейлина так всплеснула руками, что я испугалась, не переломится ли она. – Впрочем, город полон слухов не только о вас. Болтают что-то о чудесном явлении святой Инстанции...

– Или о возвращении знаменитой разбойницы Анни-абалетчицы, – хохотнул шевалье. – Что поделаешь, сейчас нет ни войны, ни мятежа – надо же как-то развлекаться!

– А как вообще развлекаются в Моветоне в мирное время? – рискнула спросить я.

– О, Моветон хоть и называется «садом Шерамура», все же уступает Парлеве, – вздохнула Монбижу. – Там истинная столица Ойойкумены по части развлечений. Но и мы можем кое-чем похвалиться. Балы, пиры, маскарады – все это устраивается здесь с наилучшим вкусом, какого не видывали и в Парлеве.

– А турниры? – полюбопытствовал Гверн.

– Это отошло в прошлое, – отвечал шевалье дю Шор. – Ныне они считаются пережитком мрачной эпохи Воздержания. А не утратить рыцарский дух нам позволяют поединки. Однако прелестная Монбижу забыла о главном, впрочем, даме это простительно. Охота, светлейший князь, – вот истинная жемчужина среди развлечений. Признаюсь, я страстный охотник. Собственно, потому я к вам и пришел. Говорят, Поволчанские леса кишат дичью.

– Кишат, – подтвердил Гверн. – А Заволчанские – тем более.

Сейчас Заволчанские леса кишели в основном еретиками, но я не стала вносить это уточнение.

– А какой? – жадно спросил шевалье. – Вы не поверите, князь, на какие меры приходится идти, чтобы сохранить в охотничьих угодьях Моветона хотя бы волков и кабанов. Уж мы всем благородным дворянством смердов вешали-вешали, чтоб не травили благородных хищников, а быдло все за свое – скотину мол, режут, огороды топчут...

– Нет, в тех краях, откуда мы прибыли, волков, скорее, избыток. Оленей, коими, как я слышал, славятся леса закатных стран, не водится. Зато есть лоси. Здоровые такие. И туры. И рыси. И медведи.

– Медведи! – восторженно воскликнул шевалье. – Завалить медведя – мечта всей моей жизни. К сожалению, в наших краях медведей перебили еще в правление короля Полипа Брюхоногого. А уж копытных, как в вашей стране, и вовсе не водилось. Я жажду услышать рассказ об охоте на копытного медведя. Не откажите в любезности, ваше сиятельство!

– Ну вот, пошли сугубо мужские разговоры, – разочарованно протянула Монбижу. – Как это скучно... Но не будем им мешать. Я, в свою очередь, хочу пригласить вас, княгиня, прокатиться в карете. У вас ведь нет кареты?

– Нет. Мы приехали верхом и не успели приобрести карету.

– И не приобретете, – с гордостью сообщила она. – В Мове-сюр-Орер больше ни у кого нет кареты, даже у герцогов Такова-Селяви. Только у меня. Но вы можете пользоваться моей каретой безвозмездно. Я как раз собиралась проехаться по лавкам – ювелирным, кружевным, парфюмерным и прочим.

– Да, мне тоже не помешало бы сделать покупки подобного рода... – ясно было, что нам с Гверном придется временно расстаться. Ничего, справится. Наверняка он про охоту знает больше меня.

Уходя из комнаты, я услышала, как Гверн раздумчиво начал:

– Медведь – крупное млекопитающее с короткой шерстью и толстыми ногами...

Успокоившись насчет супруга, я последовала за бывшей фавориткой. Карета и впрямь стояла у ворот.

– Подарок его величества, – гордо произнесла Монбижу.

– Впечатляет, – отозвалась я.

Если в Шерамуре делали такие кареты, неудивительно, что в провинциальном городе предпочитали обходиться без оных. Понятно, что в маленьком экипаже дамы в модных нарядах поместиться не могли. Так что, как и в случае с лестницей, размер имел значение. Но проехать эта колымага могла только по площади. Или по широким улицам. «Надеюсь, мадемуазель Монбижу, – подумала я, – следует по выверенному маршруту и мы нигде не застрянем».

Лакей помог нам подняться в средство передвижения, где поджидала горничная фрейлины.

– Бабетта, приготовь нюхательные соли для княгини, а то вдруг укачает, – распорядилась Монбижу.

И распоряжение это было не лишнее. В последний раз на четырех колесах я ездила в империи, в полицейском возке – к счастью, не в качестве заключенной. И трясло в нем значительно меньше, чем в роскошной шерамурской карете. То ли имперское каретостроение шагнуло далеко вперед, то ли дороги в империи лучше. Конечно, в карете болтало не так, как при полете на ковре-самолете, но если бы я не укрепила желудок при морских переходах, нюхательные соли вполне могли бы понадобиться. Утонченной же фрейлине тряска была нипочем. Возможно, приглашение в карету служило испытанием. Но в случае со мной мадемуазель промахнулась. Однако я не видела, чтоб она была этим расстроена.

– Надеюсь, вы расскажете мне о светской жизни Моветона? – обратилась я к ней.

Она кивнула.

– Вы правильно сделали, что приехали сюда, а не в Парлеву. В последнее время столица утратила прежний блеск. А будет еще хуже.

Мне стало любопытно, заявит ли экс-фрейлина напрямую, что Парлева и королевский двор утратили прежний блеск с тех пор, как она переселилась в провинцию, однако Монбижу ограничилась намеком.

– Когда-то Моветон был не только садом, но и сердцем Шерамура. Государством в государстве. Лучшие люди Моветона стремятся возродить этот дух. О нет, Моветон не является глухой провинцией.

– Мне бы хотелось узнать побольше об этих лучших людях. Мы с мужем сами не местные и не имеем родственных связей ни в Шерамуре, ни в империи, ни в близлежащих странах.

Монбижу не успела ответить. Карету в очередной раз основательно тряхнуло, и лошади стали.

– В чем дело? – раздраженно спросила опальная фрейлина, и Бабетта услужливо отдернула занавески каретного окна.

– Дуэль! Дуэль! – защебетали разом служанка и госпожа.

Я подвинулась к окну, чтоб тоже взглянуть. Сама я в подобных развлечениях участия не принимала, но вынуждена была признать, что оно приобретало все большую популярность. Особенно в таких странах, как Шерамур и Кабальерра, несмотря на то, что это развлечение, почитаемое здесь сугубо дворянским, было изобретением молодых купчиков из Гран-Ботфорте, которых, в силу их происхождения, не допускали на турниры. Впрочем, многие нововведения из Гран-Ботфорте считались особенно утонченными и – как это... гламурными. Дуэли проникли даже в империю, хотя там турниры еще не вышли из моды, и только в Поволчье еще держались за старую добрую «стенку на стенку».

Пара шевалье, которых мы увидели из окон кареты, дуэлировали, как требовал изящный вкус, на шпагах и кинжалах. Камзолы они поснимали, широченные воротники отстегнули. Правда, штанишки, похожие на разноцветные подушки, и вязаные чулки оставались при них, вид у кавалеров был бы преотличный, если б на белом полотне рубах не алели пятна крови. Похоже, благородные господа намерены были развлекаться всерьез.

Никто им не мешал и не пытался остановить кровопролитие. Хотя глазеющих было немало.

Техника у дуэлянтов была приличная, хотя видывала я и получше. Собственно, дуэль нередко затевается для того, чтоб показать высокую технику, и не обязательно для убийства. Но эти нарядные господа в рубашках с кружевами, один – в полосатых штанишках, другой – в бордовых с серебряными звездами, намерены были убивать. Видно было, что оба устали, но собираются драться, пока не истекут кровью.

Мне это не нравилось.

Совсем не нравилось.

– Как сказал бы наш дорогой друг шевалье дю Шор, – промолвила Монбижу, – «и этого-то желает лишить нас министр Сомелье, требуя запретить дуэли. Ибо он – враг истинно рыцарского духа, ныне процветающего в Кабальерре».

– А что, министр действительно хочет запретить дуэли?

– Да. Он утверждает, что на дуэлях гибнет вдвое больше дворян, чем в войнах с маршалом Мордальоном и Кабальеррой, вместе взятыми.

Учитывая, что с Мордальоном сражалась не шерамурская, а имперская армия, министр, возможно, был прав.

– А вы что скажете?

Она помедлила с ответом. Ибо зрелище достигло кульминации. Полосатоштанный так резанул дагой по руке звездчатого, что тот выронил кинжал, а рука повисла плетью. Полосатый картинно отбросил дагу и послал воздушный поцелуй в сторону кареты. Больше он ничего сделать не успел, ибо звездчатый, воспользовавшись заминкой, вонзил шпагу ему в живот. После чего упал, обливаясь кровью, рядом с противником.

– Скажу, – ответила бывшая фрейлина, обмахнувшись веером, – что нам незачем брать пример с Кабальерры. У нас достаточно собственных славных традиций.

Эта женщина умнее, чем кажется, подумала я. И, возможно, опаснее, чем маркиза. Только что она хладнокровно сдала человека, с которым, кажется, в дружбе... или это проверка на предмет моих связен с Сомелье? Ничего, посмотрим.

Поверженных дуэлянтов унесли. Однако двое мужчин с решительным видом пререкались у монастырской стены.

– Секунданты, – пояснила Монбижу. – Но я думаю, ничего интересного нам уже не покажут. Если бы они собирались скрестить шпаги, по правилам им полагалось бы это сделать во время поединка, а не после.

– А вы разбираетесь в дуэльных правилах?

– А как же! В Парлеве каждая уважающая себя придворная дама обязана быть причиной множества дуэлей. Поневоле научишься разбираться. А некоторые дамы даже дуэлируют между собой. Правда, нам приходится проводить поединки, в отличие от мужчин, вдали от посторонних глаз. Ведь фехтовать приходится в одних рубашках. Корсеты и кринолины ужасно мешают.