Наталья Резанова

Дорога Висельников

Посвящение Всеволоду Мартыненко —

он-то знает, как все стреляет и взрывается

Часть первая

ДО ДОРОГИ

Глава 1

Бастард

И почему это говорят, что пули свистят? Это стрелы свистят, а пули – нет, не слышал я. То есть, может, они и свистят, но как выстрел грохнет, так уши закладывает.

– Мимо, – лениво сказал Наирне еще до того, как рассеялся пороховой дым.

Мог бы промолчать, старый черт. Я и сам видел, что треснутый горшок, который Наирне назначил сегодня мишенью, даже не шелохнулся. А в стене позади него появилась очередная выбоина. Я уже перестал их считать. А на кухне перестали визжать при каждом выстреле, как в первые дни.

Так же лениво Наирне подошел ко мне и забрал у меня аркебузу.

– Говорил же я – эта штуковина не для твоих рук. Пока. Будешь из пистоли стрелять, глаз упражнять. И руку заодно. Окрепнешь – снова возьмешь аркебузу.

– Из пистоли каждый дурак сможет! – Ненавижу, когда меня называют слабаком. Конечно, я еще не такой сильный, как взрослые, но когда мне такое говорят, сразу морду бью. Только не Наирне. Он мой дядька, он воевал вместе с отцом и сам имеет право меня бить. И бьет иногда. Правда, не так часто. Во время занятий. – И вообще, этот огненный бой – для простой солдатни. Шпага – вот оружие благородного человека!

– Да? – Наирне усмехнулся. – Это кто ж тебе такое сказал? Не юный ли Рондинг в книжках своих вычитал?

Бран, сын полковника Рондинга, – мой приятель. Он еще младше меня, ему всего одиннадцать. И он, правда, больше читает, чем учится обращению с оружием. Из-за чего над ним многие смеются. И я их за это бью, если могу.

– Нет, не Бран… – Бранзард и впрямь не говорил ничего подобного. А слова насчет «благородного оружия» я слышал от друзей отца. – Так воины говорят… Я не вру!

– Да верю я тебе… я тоже знавал вояк, которые так говорили. И знаешь, кем эти вояки потом стали?

– Кем?

– Мертвецами, мальчик. Мертвецами… – Он со вкусом перезарядил аркебузу. Прицелился. Грохот выстрела прокатился над задним двором Веллвуда. Осколки горшка посыпались на траву. И лишь после этого Наирне закончил: – Из чего ты можешь понять, что твой отец никогда так не говорил.

Наирне – южанин, а южане любят выражаться заковыристо. Даже простолюдины. Сколько ему лет, я не знал, но он много старше отца. Он рассказывал, что воевал с юных лет, а с отцом познакомился во время германского похода, когда наш император посылал войска на помощь ихнему. Это давно было, лет двадцать назад. И так и остался служить Веллвудам. А что? У нас хорошо.

Наирне посмотрел в сторону кухни.

– Жрать хочется… Ладно. Продолжим после обеда. Посмотрю, как ты бегаешь с полным брюхом. А завтра, если господин Торольд не вернется, будет тебе бой. С благородным оружием.

– А если вернется?

– Тогда посмотрим…

Отец велел Наирне учить меня всему, что тот умеет. А умел Наирне много. Кроме стрельбы и фехтования, он учил меня метать ножи, бороться, лазать на стены и прыгать оттуда в ров, ну, и плавать, конечно. Он хоть из портового города, но солдат был, а не моряк, это моряки против того, чтоб учиться плавать, – примета плохая. А что он из портового города, я знал потому, что он учил меня еще и «несским пляскам». На самом деле это не пляски, а такое умение драться, каким владеют на Юге, в приморских городах, особливо в Нессе. И хоть это искусство точно не дворянское, это и сам Наирне признавал, отец не возражал.

Сейчас отец уехал, но мы ждали его сегодня-завтра. А пока замок Веллвуд жил своей жизнью. Это большой замок, хорошо укрепленный. Сейчас времена спокойные, разбойников усмирили, а последняя война, когда Веллвуд осаждали, была еще при Рупрехте Веллвуде. А отец укрепления подновил, это я уже помню, и полковник Рондинг это одобрил. Мало ли что времена спокойные, сказал он, кто знает, как еще все обернется.

Умывшись у колодца, я отправился на кухню. В отсутствие отца я обедал со старшими слугами, которые вроде бы и не совсем слуги. Это Рейнмар, управитель, и Наирне, и отец Гильдас, наш капеллан. У него раньше я тоже учился – грамоте, и счету, и молитвы читать, само собой. А года три назад отец, когда был в Тримейне, нанял лиценциата Ираклиуса, и тот уже преподавал мне историю и космографию. Только о прошлом годе, когда в наших краях гуляла какая-то лихоманка с кашлем и Давина всех поила своим травяным отваром, лиценциат этот отвар пить отказался. Сказал, что сие есть дремучий предрассудок и не подобает просвещенному мужу принимать снадобья неграмотной деревенской бабы. И умер. А мы все пили этот отвар и остались живы. Нового учителя отец не нанимал, и пока что я сам читал книги, которые остались от лиценциата.

Давина тоже сидела за этим столом. Раньше она была служанкой моей матери и моей нянькой. А теперь просто жила здесь. Пользовала, если кто заболеет. Хотя к ней не все обращались. Потому как считали ведьмой. Правда, ведьме вроде бы положено быть старой, тощей и скрюченной. Давина старая, но большая и толстая. И очень спокойная. Когда Эрп, конюх, грозился ее убить за то, что она навела на него порчу, Давина только посмеялась и сказала: «Попробуй. А еще лучше – господину пожалуйся». И Эрп заткнулся. Всем известно, что отец взял Давину под свою защиту. Он-то ничего не боится, и наплевать ему, ведьма она или нет. А я не знаю. Ни разу не видел, чтоб она колдовала или на шабаш летала. И с чего бы мне ее бояться? А Наирне всегда говорил: «Если ведьма, что ж такого, главное, что она за тебя, а не против». А отцу Гильдасу все равно. Старый он уже, служил через пень-колоду, а по большей части спал.

Вот так и вышло, что за столом приходилось сидеть с одним старичьем.

Рейнмар, правда, не совсем старый, но он самый скучный из всех. Наирне – тот не только боец славный, несмотря на свои годы, он еще и рассказывать складно может – про Южное пограничье, про войну и все такое. А Рейнмар знай себе зудит про всякую тоску – про сенокос, про скотину, про то, где что протекло или рухнуло, или крыс травить надо – даже когда отца нет в Веллвуде, и Рейнмару не надо показывать, какой он хозяйственный.

Вот Давина – она не болтлива, не то что другие старухи. Молчуньей ее тоже не назовешь, но говорит она, только когда к ней обращаются. И никого, кроме господина замка, над собой не признает. Ни Рейнмара, ни отца Гильдаса, ни начальника стражи. Ей что, она старуха, а не воин, и никто из стражи ей приказывать не может.

Ясное дело, ведьма она или нет, никаким своим колдовским-знахарским штукам Давина меня не учит. Это все не для мужчин. И Давина сказывала, что всему, чему могла, она уже научила Огиву, которая теперь знахарствует в округе. Даже хижину свою Давина Огиве оставила, когда перебралась жить в замок, – так я слышал.

Вот и все про Давину и прочих, с кем приходилось коротать время в отсутствие отца, когда я не был занят учебой.

Ну, не совсем. Можно было пойти в деревню, и среди дворни были у меня приятели. Но в последнее время, когда мы схватывались с Ловелом, сыном кузнеца, или Калебом, подручным Эрпа, я их всегда побивал, а о деревенских мальчишках и речи нет. И самое обидное – не было в том моей заслуги. Наирне разъяснил – это не оттого, что я такой сильный, а потому, что никого из них не обучали бою так, как меня. Не натаскивали, как он выражался. А из благородного сословия я дружил только с Бранзардом, а он младше и слабее, не особо с ним подерешься. А взрослого, обученного воина мне, по словам Наирне, пока нипочем не побить. И приходилось ему верить. Наирне, какой он ни есть старый хрыч, мне ни разу побить не удавалось. Ни на шестах, ни на шпагах – меча мне пока не доверяли, – ни в «несской пляске». А отца – тем более.

Отец упражнялся со мной в фехтовании, когда у него было время. И брал меня с собой в поездки – и по владениям Веллвуда, и в Тернберг. Но в этот раз не взял. И я ждал его возвращения, хотя жаловаться мне было не на что. Просто ждал, и все.

Он появился, когда солнце уже перешло на вторую половину дня. Наирне после обеда заявил, что приличные люди в это время спят, а Рейнмар только пробормотал, что вот, мол, годы берут свое. Но я знал, что на Юге и впрямь принято спать днем и у них об это время такая жарища, что из дому не высунешься. Мне Бран рассказывал, у него родня в Карнионе. Так что до того времени, как Наирне обещал меня погонять, оставалась передышка. Следовало бы по-хорошему почитать «Космографию», наследство покойного лиценциата, но уж больно не хотелось. Нет уж. Придет пора, поезжу по миру, сам все увижу.

Можно было взять на конюшне Лентяя – рыжего мерина, которого мне отдали два года назад, – и проехаться по окрестностям. Или пойти в оружейную. Ясно же, что те шпаги, на коих мы упражнялись, для подлинного боя не годятся и скоро мне позволят выбрать настоящее оружие. Конечно, меч для меня пока тяжел. Но теперь на мечах бьются все меньше – с этим и Наирне не стал бы спорить. Шпага для поединка, полуторный меч или сабля – для сражения. Вот как. Я еще не знал, какое оружие выберу, когда придет пора. Наверное, эсток, как у отца. Мы же не магометане, чтоб саблями махать. Хотя Наирне говорил, что в Германии и соседних с ней странах тоже сабли в ходу.

Но я не пошел в оружейную. Наирне сказал, что у меня слабые руки? Добро ему, буду их укреплять.

Я давно уже задумал это сделать, да все время мешал кто-нибудь. То возы с припасами придут, то Рейнмар с мужиками бранится, то Дан стражников вздумает муштровать не где-нибудь, а возле западной башни. А сегодня, может, из-за того, что жарко и разморило всех, прямо как на том Юге, место было свободно. И что важно – из Главной башни никто не увидит.

Там, в Западной башне, чего только не хранится. И фураж, и порох, и амуниция. И на втором ярусе под окном торчит балка, чтоб грузы поднимать – тюки там, бочки. Я и подумал – если балка эта такое выдерживает, то от моей тяжести всяко не треснет.

Хуже было, если б оттуда сняли канат. Тогда пришлось бы искать веревку, кто-нибудь наверняка бы и увидел и настучал Рейнмару, а тот бы приплелся и начал выпытывать-выспрашивать, зачем мне веревка нужна да почему… Но прочный соланский канат, колючий и пыльный, завлекательно свисал с балки. И я полез по нему наверх. Это оказалось не так уж трудно – Наирне заставлял меня проделывать нечто подобное не раз и не два. И лишь когда я преодолел половину пути, мне пришло в голову, что балка с веревкой очень похожа на виселицу. Я чуть не ругнулся хуже последнего из стражников. Вот же глупости лезут в башку. Ну кто же по виселичной веревке лазает, не бывает такого. Отогнав от себя нехорошее видение – висельник, вместо того чтоб спокойно болтаться в петле, ползет по веревке к перекладине, – я с удвоенным усердием продолжал подъем. А добравшись до балки, и не подумал слезать. Вовсе не оттого, что боялся ободрать ладони. Нет уж, укреплять руки так укреплять. Я подтянулся, уцепился за балку и, перебирая руками, двинулся по направлению к окну. Канат пришлось выпустить, и ноги у меня болтались в воздухе не хуже чем у того висельника.

Поначалу это показалось легко. То есть не совсем легко, но проще, чем лезть по веревке. Балка – она же толстая. И устойчивая. Но потом я понял, что руки у меня не такие сильные, как хотелось бы. А балка почему-то оказалась длиннее, чем я думал. Однако ничего не поделаешь, надо было продвигаться вперед. И пока я добирался до окна, услышал (увидеть не мог), как заскрежетали створки ворот, залаяли псы, загремели по мосту копыта верховых коней. Наверняка вернулся отец. А я тут болтаюсь.

К счастью, он сейчас тоже не мог меня видеть, а увидел бы… Ну, прибить не прибил, а высечь бы для острастки приказал.

Нужно было скорее заканчивать с этим дурацким упражнением. И чего меня дернуло сюда лезть, кому я что доказывал…

И тут меня ожидала очередная неприятность.

Окно, через которое я собирался проникнуть в башню, было прикрыто ставней.

И что теперь делать? Ползти назад задом наперед? Или звать, чтоб отперли окно?

Если б отца не было в замке, я бы, может, и позвал. Даже обязательно. Но сейчас… чем так опозориться, я бы лучше прыгнул вниз и разбился.

Нашел, чем порадовать отца, сказал я себе. Лучше думай, что делать, а потом сделай по уму. Нужно спуститься. Можно только по канату? Так и вернись к тому канату, но не на руках.

Стиснув зубы, я изо всех сил обхватил треклятую балку правой рукой, перевернулся и снова уцепился двумя руками, но уже сбоку. Из последних сил подтянулся, перебросил через балку ногу и уселся на ней верхом, как на коне. Так было лучше, гораздо лучше, чем висеть.

Поначалу я хотел встать и пройти по балке, но быстро смекнул, что сорвусь как пить дать. Сил у меня оказалось поменьше, чем я полагал, как ни обидно было это признавать. Так что пришлось доползать до каната, елозя на заднице. Зато по канату я съехал – любо-дорого, в считаные мгновения, Наирне бы не придрался.

Земля едва не ушла из-под ног, как только я на ней очутился. Пот заливал лицо, и я вытер его рукавом – с трудом, ибо руки мои тряслись.

И лишь слегка охолонув, я обнаружил, что рядом стоит Тина, младшая кухарка. Так небось и простояла все время, пока я мотылялся наверху, – с вытаращенными глазами и открытым ртом. Хорошо хоть не завизжала, дура.

– Расскажешь кому – убью! – сказал я по возможности сурово и побежал на главный двор.

С этими бабами иначе нельзя. Вечно они шепчутся у меня за спиной: «Это, мол, бес, а не мальчишка, и не просто так он на свет появился», а то и причитать начинают, пока Давина их не припугнет. Ну их совсем.

Отец уже спешился и шел к главному крыльцу. Будь он один, то есть если бы с ним не было никого, кроме оруженосцев и латников, я бы бросился к нему. Но вместе с ним приехал один из тех господ, что бывали в Веллвуде и прежде, на охотах и просто так. Я вспомнил его имя и титул – граф Гарнет. Напыщенный такой господинчик, ни в какое сравнение с отцом он не шел. Отец был высокий, красивый, сильный, а этот – тьфу, глянуть не на что, только строит из себя великого воина.

Но, поскольку он был здесь, я не подбежал, чтобы приветствовать отца. Изгваздался я, ползая туда-сюда, и рядом с прибывшими был сущее чучело. Но и стоять столбом не подобало. Я поклонился так, как надлежало приветствовать отца и сеньора. Он увидел меня и помахал рукой. Граф Гарнет тоже повернул голову в мою сторону, с некоторым недоумением – с кем это хозяин здоровается? Вряд ли он когда изволил меня замечать. А выглядел я, как уже сказано, не лучше дворовых.

Что ж, нужно было соблюдать учтивость. Меня ведь не только драться учили и молитвы зубрить. Я поклонился и ему, но уже по-другому – как гостю.

И тут этот надменный господинчик, расфуфыренный по последней тримейнской моде, в бархате и шелках, в берете со страусиными перьями и при шпаге в золоченых ножнах, – не то чтобы поклонился в ответ, но счел возможным наклонить голову, а для таких, как он, это верх вежливости.

Еще бы. Нет в нашей провинции человека, который не чтил бы, не уважал или не боялся моего отца.

А я – его единственный сын.

Незаконный.

Род Веллвудов владел этой землей и этим замком с незапамятных времен, еще когда не было империи, а в Тримейне сидели короли. И это был богатый и влиятельный род, хотя и нетитулованный. Притом что количество владений, находившихся под рукой Веллвудов, позволяло им претендовать на титул не ниже графского. Но Веллвуды этим пренебрегали. В империи Эрд-и-Карниона чем моложе знать, тем громче у нее титулы и замысловатее гербы – так сказал мне Бранзард, а он читал об этом в книгах и слышал от своего отца, и я ему верю.

То, что мой отец, Торольд Веллвуд, был первым человеком в провинции Тернберг, сомнению не подлежало. Но на чем строилось его влияние, я не шибко задумывался. Он умел подчинять себе людей. Его почитали. Боялись. А почему боялись, я не знал. Ко мне он всегда был добр, а если секли меня иногда, так то за дело. И вообще я не видел, чтоб он был жесток. Может, он прежде сделал что-то такое, чтоб его боялись? Я не думал об этом, я его любил. Тем более что он никому не отдал меня на воспитание, как было принято, и рос я при нем.

Я плохо помнил свою мать. Она умерла, когда мне было шесть лет. Помнил, что она была красивая и добрая. Говорили, что здесь она была госпожой во всем, кроме имени. Она была не из знатных, а из горожан, из семьи судейских, и только поэтому не стала хозяйкой Веллвуда. Конечно, я узнал об этом не от отца. Главным образом – от Давины. Она была единственная, кто открыто говорил со мной о матери. Дворня, если и болтала, при мне примолкала. Из страха перед отцом и Давиной. А я не подслушивал. Не подобает дворянину слушать кухонные сплетни.

Так или иначе, я с рождения жил в замке Веллвуд и дальше Тернберга никуда не выезжал. Я не знал, какую судьбу предназначил мне отец. Может, он собирался отправить меня в университет. Он ведь и сам учился в Тримейне. Я слышал, что университет – это для мещанских детей, но если отец не счел ниже своего достоинства там бывать, то и мне нечего из себя строить невесть что.

А может, он решил отправить меня служить? Это было бы лучше. Не то чтоб я когда-нибудь осмелился нарушить волю отца, но мне больше хотелось быть военным, чем занудой в профессорской мантии. И потом, отец не только учился, он и воевал. Правда, сейчас войны в Эрде-и-Карнионе нет, но кто знает, что будет через год, через два? И не обязательно воевать в империи. Мир большой, и где-нибудь война обязательно есть.

А возможно, вскорости она будет и у нас.

Что-то зачастили в Веллвуд важные гости вроде графа Гарнета. И не похоже, чтоб приезжали они ради развлечений. И отец стал чаще уезжать из замка. Старый император умер аккурат после Рождества, и на престол вступил принц Георг-Эдвин. А когда меняется власть, в государстве всегда происходит смута. Так говорится в книгах, которые достались мне от лиценциата Ираклиуса.

Но кругом вроде бы все обстояло как прежде. Мужики без страха выходили в поле, купцы ездили по дорогам. И отец, отбывая из Веллвуда, брал с собой не больше людей, чем обычно.

А на другой день после того, как граф Гарнет от нас уехал, отец сказал, что собирается навестить полковника Рондинга. И возьмет меня с собой.

Я обрадовался. Не то чтоб мне было так скучно в Веллвуде. Но побывать в городе всегда интересно, да и в крепости есть на что посмотреть. И с Бранзардом я был бы рад повидаться. Хоть он и слабак.

Наирне не ехал с нами. И при всем моем к нему уважении я радовался и тому, что несколько дней отдохну от его уроков. Да и он, наверное, чувствовал то же.

От нас до Тернберга два дня пути. Это если не гнать коней. А если гнать – и за день доберешься. Но нам особая спешка была ни к чему.

Мы уезжали на рассвете. И я удивился, когда, уже поднявшись в седло, увидел во дворе Давину. Странно. Старухи любят поспать подольше, а Давину к тому же никто не стал бы будить без особой надобности. И все же она поднялась ни свет ни заря и вышла проводить нас. Ни слез, ни причитаний разводить не стала. К чему бы? – уезжали мы ненадолго и недалеко, да и вообще за ней такого не водилось. Просто стояла и смотрела.

На меня.

А потом я обернулся и увидел, что отец это заметил. Давина тоже повернула голову, и взгляды их пересеклись.

На какой-то миг мне стало не по себе. Я и прежде видел, что они иногда вот так молча обмениваются взглядами, как будто понимают друг друга без слов… как будто им известно что-то, неведомое другим.

Я не понимал, что это такое и что может быть общего у такого человека, как мой отец, и старой знахарки, деревенской ведьмы, пусть она и живет в замке.

Но затем мы тронулись с места, и я как-то сразу успокоился. Ну, давно здесь живет Давина, привыкла, тревожится за нас, и отец про это знает… Вот и все.

Прежде чем ворота закрылись за нами, я забыл о ней.

Тернберг – город старый. Правда, новых у нас в провинции нету. Еще от других городов он отличается тем, что он не вольный, а имперский. В чем именно разница состоит, я не шибко понимал, ведь все города у нас признают власть императора. Бранзард что-то толковал мне об этом – каких-то вольностей нет, какие-то привилегии сверху, налоги, то-се – но я не запомнил. Это и неважно.

В Тернберге, в самом сердце города, стоит старая мощная крепость. Когда-то она, наоборот, была на окраине, но за столетия город расползся во все стороны. Гарнизоном крепости в настоящее время командовал полковник Рондинг. Он – друг моего отца и мой крестный. Они с отцом когда-то воевали вместе, потом отец покинул воинскую службу, а Аймерика Рондинга перевели сюда. Он родом не из нашей провинции, его владения ближе к столице, и еще родня в Карнионе. Я вот никогда не был в Карнионе, хотя это и не заграница. Ничего, когда-нибудь успею, заодно и проверю, хвастает Бранзард про тамошние чудеса или нет.

А еще в Тернберге есть рыночная площадь, где на праздники можно увидеть комедиантов с учеными зверями, и канатоходцев, и жонглеров, и разные лавки там понастроены, и гостиницы. Но мы там никогда не останавливаемся. Еще мой дед приобрел дом в Тернберге. Теперь так принято у благородных людей – не все время жить в замках, но иметь особняк в городе. Только отец не очень его любил почему-то. И если мы приезжаем в Тернберг, то чаще останавливаемся у Рондингов. И я не сомневался, что и в этот приезд будет так же.

А улицы в Тернберге узкие, немощеные, и воняет там изрядно. Но все равно мне там нравится. В городе все время что-то происходит, не то что у нас в Веллвуде – тишь да гладь сплошная.

Хотя когда происходит – не всегда это приятно и удобно. Когда мы поднимались к цитадели, то на улице, ведущей к площади, у какого-то возчика то ли колесо с оси слетело, то ли еще что. А воз был со скобяным товаром, его так просто с места не сдвинешь. И по улице (помнится, Глиняной она называлась, а может, и Песчаной) проехать стало затруднительно. Народ, конечно, сбежался, кто-то советы умные давал, как водится, кто-то ругался.

Конрад, один из отцовых оруженосцев, сказал, что дело дохлое, надо поворачивать и объезжать по другой улице. А другой, Рэнди, ответил, что не подобает благородному дворянину сворачивать с пути из-за мужичья, и он, Рэнди, сейчас разрубит этот воз к чертовой матери, и мы пройдем по клятому скобяному товару, как по трупам павших противников. Отец только улыбался, слушая эту похвальбу, – так, углом рта.

– Господин мой, – обратился я к нему. – Дозволь, я подойду посмотрю, что там происходит. Сдается мне, что там больше глотки дерут, что улица перегорожена, а на деле проехать вполне можно.

– Что ж, посмотри, – ответил он.

Я спешился, передал повод Лентяя Конраду и двинулся по улице. Хорошо, что дождя давно не было, а то бы в грязи утоп.

Если б я был во дворе Веллвуда, люди бы расступились, чтоб пропустить меня. Но здесь по большей части не знали, кто я. Да и одет я был не пышнее, чем Конрад с Рэнди, отец щегольства не поощрял. Поэтому пришлось проталкиваться, орудуя локтями и расправив плечи. Кто-то брякнул насчет «наглого щенка, который прет поперек приличных людей», но я уже ходил через городскую толпу и знал, что этим все и ограничится. Кошелек, конечно, срезать могут, но у меня не было с собой кошелька, и я без страха продвигался вперед.

Но мне так и не удалось увидеть, что там в точности произошло с возом, можно ли было его сдвинуть и оставалось ли места довольно, чтоб пропустить всадников.

Не знаю, что заставило меня повернуться в тот самый миг, когда что-то острое кольнуло меня в бок. Уроки Наирне, на тех самых боках проигравшего все возможные варианты ударов? Или промелькнувшее в памяти лицо Давины, смотревшей так, будто хотела о чем-то предупредить? Так или иначе, я дернулся, отпихнув того, кто был рядом, и лезвие, вместо того чтобы войти между ребрами, скользнуло по ним. А я успел схватить руку, державшую кинжал. И лишь потом увидел того, кто меня ударил.

Плотный мужчина на голову выше меня. Коричневый суконный кафтан, берет без пера и плащ, слишком длинный и плотный для такого солнечного дня.

А больше я ничего не успел рассмотреть, разве только что глаза у него были слишком близко посажены к переносице.

Сам не знаю, почему я не заорал и не позвал на помощь. Наверное, потому, что не привык бояться. А от Наирне во время наших учебных боев получал больно и основательно.

Однако этот кинжал был не учебный, не деревянный и не затупленный. Человек в плаще снова занес руку, несмотря на то что я не отпускал его запястья. Но он был уверен, что легко может меня стряхнуть. Ведь он был гораздо сильнее.

Я не думал тогда о наставлениях Наирне. Тот вколотил их в меня так, что думать не нужно было. Я просто делал так, как нужно было поступать, когда противник больше и тяжелее. Нырнуть, уйти в сторону, чтоб его тяжесть обернулась против него. Тогда, учил Наирне, нападающий может напороться на собственный клинок.

И случилось так, как говорил Наирне. Он только не говорил, как гнусно чавкает плоть, когда в нее погружается металл.

По самую рукоятку.

Человек в суконном камзоле и с кинжалом в животе сложился и упал в грязь у моих ног. И я вдруг почувствовал, что кругом свободно. Люди расступились. Но не разбежались. Как будто издалека я слышал:

– Мальчишка на почтенного господина напал!

– Зарезали! Господи, спаси и помилуй нас!

– Держи убивца!

– Что ты брешешь! У него и оружья-то нет!

– А что у него рука в крови?

Оружие у меня было. Тоже кинжал. Но я не вынимал его из ножен. А рука у меня и вправду была в крови. Но я не знал, чья эта кровь.

Лишь сейчас я ощутил по-настоящему, как дико болит располосованный бок и кровь пропитала рубаху и куртку и стекает по рукаву, в грязь, туда, где лежит убитый мной человек.

Отец уже был рядом, и Конрад бил кого-то по зубам, и Рэнди, кажется, рубил проклятый воз, прокладывая дорогу… А может, мне это примерещилось. Потому что больше я ничего не помнил.

Очнулся я уже в крепости. Было очень стыдно, что я потерял сознание, как балованная девица. Тем более что гарнизонный лекарь, который осматривал меня и наложил повязку, сказал, что рана, слава богу, неглубокая и завтра я уже буду на ногах.

– Если бы мальчик не вздумал драться после того, как его порезали, он бы не потерял столько крови и не лишился бы чувств, – добавил он.

– Если бы мальчик не вздумал драться после того, как его порезали, он был бы уже мертв, – ответил полковник Рондинг.

Отец промолчал. Но я понимал, что кругом перед ним виноват.

– Прости меня, господин мой. Я подвел тебя… втравил в беду… Если б я туда не пошел…

– Не говорил глупостей, – оборвал он меня. – Я сам разрешил тебе идти.

Больше он ничего мне не сказал, и я понял, что он на меня не сердится. Но он был мрачен.

А другие – те говорили много. И наши из Веллвуда, и люди Рондинга, и лекарь. Говорили, что мне повезло, как редко кому везет, потому что, не увернись я, лезвие дошло бы до сердца. А так – царапина. И что я оправдал свое имя – Сигвард, удачливый. И что я молодец, не каждому в мои лета удается завалить здоровенного грабителя. Интересно было бы послушать, что сказал бы Бранзард, но его не было в крепости, и в Тернберге тоже, он, оказывается, уехал с матерью к родственникам в Карниону.

В тот вечер мне дали выпить вина больше, чем обычно в Веллвуде. Лекарь сказал, что это полезно, потому что возмещает потерю крови. Может, он еще и намешал туда макового отвара или еще чего-нибудь, поскольку я очень быстро уснул.

Но если и намешал, то недостаточно. Посреди ночи я проснулся. Бок под повязкой сильно ныл и вдобавок чесался. Я лежал в комнате Бранзарда, она же осталась пустой на ближайшие месяцы. А в соседней комнате я услышал голоса. Отца и полковника Рондинга. Должно быть, пьют и беседуют, догадался я.

Подслушивать нехорошо, это всякому известно. Но если б я подал голос, это означало бы, что я жалуюсь на боль. И я решил промолчать.

– Какой, к черту, грабитель? – говорил отец. – Мы нашли за углом у коновязи нерасседланного коня, в седельных сумках – два заряженных пистолета. Много, ты думаешь, народу в Тернберге разъезжает с таким оружием по улицам?

– Но он не пустил его в ход?

– Думаю, сначала он собирался стрелять. Но этот дурак с застрявшим возом преподнес ему подарок. Да и я хорош – отпустил Сигварда одного. Тот и решил в толпе подобраться незаметно.

Последовало короткое молчание. Наверное, полковник разливал вино. Потом он проговорил:

– Да, нажил ты себе врагов, когда был лесным хозяином…

– Нет, Аймерик. Мои враги и покушались бы на меня. Какая им выгода от того, что Сигвард умрет? Ты сам знаешь, кому от этого будет выгода.

– Ты об Ивелинах?

– О ком же еще?

Полковник Рондинг еще помолчал, потом ответил непонятно:

– Я полагал, Веллвуд – майорат…

– Нет. Наша семья изначально следовала тримейнскому праву, когда глава рода по собственной воле назначает наследника, независимо от старшинства по рождению. Правда, последние сто лет наследовали старшие сыновья. Оттого Ивелины ничего и не получили.

– Но… случись что… они имеют право…

– Вот именно! – Что-то грохнуло, наверное, отец ударил кулаком по столу, и посуда подскочила. – Это все давно началось… Думаешь, я спроста все эти годы держал Сигварда при себе, хотя ему давно следовало получить надлежащее воспитание и обучение?

– Не сказал бы, что он надлежащим образом не обучен… Значит, сегодняшнее покушение было не первым?

– Нет. Он просто не знает. Только раньше мне удавалось их предупреждать. Правда, это было давно, и я решил, что Ивелины наконец унялись. Энид в это не верила. Во время своей последней болезни она твердила: «Женись, найди жену с влиятельной родней, и пусть у тебя будут законные дети. Пусть мой сын не станет наследником, зато останется в живых. Поклянись, что так и сделаешь!»

– И ты поклялся?

– Поклялся… чтоб успокоить ее. Каждая мать сходит с ума из-за своего ребенка и что угодно придумает, чтоб защитить его, и она к тому же была больна…

На сей раз Рондинг отвечал медленно, взвешивая каждое слово:

– Я знал госпожу Энид как женщину чрезвычайно разумную и рассудительную. И никакая болезнь не могла этого изменить. Полагаю, она была права.

– Да я и сам понимаю, что права. Но – что, я эту жену с влиятельной родней из шапки вытряхну? И нет у меня желания жизнь менять. Годы не те, я ведь старше тебя…

– Ничего. Сорок лет – не старость.