Так что обстановка в зале создалась самая непринужденная. Ксуф, сидевший рядом с хозяином, разгорячившись от вина, привычно бранил Шамгари и дурацкие обычаи этой страны. Там цари могут брать себе сколько хочешь жен. Не наложниц, как все порядочные люди, а жен! И хотя царицей из них называется только одна, все остальные тоже считаются законными. И дети от них, стало быть, тоже законные. И каждая, стало быть, науськивает своего сына, что именно он – наследник престола. И не успеет царь-папаша дух испустить, тут такая грызня начинается, что только клочья летят. Правда, нынешнему, Гидарну, этому сукину сыну, крупно повезло: он как-то сумел договориться со своими ублюдочными братцами – кому наместничество подсунул, кому еще что. Но дважды такая удача не выпадает, Гидарн – тьфу на него! – и сам это понимает свинячей своей башкой. Недаром же он, как подпаленный, бросается на все окрестные государства. Не иначе, хочет по царству на каждого своего выводка завоевать. Только не выйдет у него ничего. Раньше думать надо было, чем по изнеженности безобразной этакий гарем заводить.

Кое в чем Ксуф был прав. Редкое начало царствования в Шамгари обходилось без резни между кровными братьями, и зачастую подстрекательницами в этом становились многочисленные царские вдовы.

Роскошь, которой окружали себя шамгарийские правители, как в столичной Шошане, так и в многочисленных резиденциях, воистину стала легендарной, и удовольствия, коим они предавались со страстью, вызывала справедливое порицание.

Но и доводы против сказанного также имелись в избытке. Гидарн действительно присоединил к своей державе три царства и часть Дальних Степей. Но на Нир он вовсе не "бросался", это Ксуф напал на Шамгари – как раз тогда, когда Гидарн был в тех самых степях. Гидарн также сумел сплотить свою склочную родню (наместник, от которого потерпел поражение Ксуф приходился царю двоюродным братом, даже не родным и не сводным). И несмотря на репутацию женолюбца, армию Гидарн увеличивал куда старательнее, чем гарем.

Все это было известно и Регему, и придворным Ксуфа, сидевшими за столом. Но, сколько бы они не выпили, никто из них не высказал эти доводы вслух. Все кляли на чем свет стоит подлых шамгарийцев, причем совершенно искренне, поскольку участвовали в той войне, получали раны, пережили горечь поражения, а кое-кто и потерю друзей, которые до сих пор не были отомщены. Но Регему показалось, что, как ни бранил его повелитель Гидарна, о шамгарийских обычаях он говорил с некоей завистью.

Так или иначе Ксуф взял с него обещание по окончании траурной недели нанести ответный визит. После чего царь со свитой удалились.

Далла этим обстоятельством была чрезвычайно довольна, так как избавилась от тяготившего ее общества Гиперохи. Узнав же, что Регем должен навестить царя, несколько огорчилась. Стало быть, придется еще задержаться в постылом Зимране. Но сильно расстраиваться не стала. Зимран – не Шошана, где царские пиршества, говорят, растягиваются дней на двадцать без перерыва. Даже если Ксуф затеет какое-то празднество, в котором Регему придется участвовать, долго это не продлится.

Регем думал так же, и был благодарен жене, за то, что она не укоряла его за новое промедление. Он и сам был не рад внезапному царскому гостеприимству. За минувшие годы Регем успел отвыкнуть от зимранских порядков. Но царь есть царь. Если он приглашает, надо идти.

Если бы ожидалась охота или воинские состязания, Ксуф не преминул бы этим похвастаться. Но он ни о чем таком не сказал. И Регем не сомневался, что его ожидает пиршество – дело во дворце обыкновенное.

Он не ошибся.

Роскошь убранства царского дворца в Зимране могла бы поразить многих, но не Регема. Он с юных лет привык бывать за двойными стенами, и его не могли поразить ни мраморные фигуры быков и львов на лестницах и по фасаду, ни стены, то блещущие серебром и лазуритом отделки, то увлекающие яркой росписью по алебастру – всадники на колесницах сражались друг с другом либо поражали копьями разнообразную дичь, то кичащиеся богатым трофейным оружием, ни пестрыми коврами, ни чеканными светильниками. Что его действительно поразило и удивило – на парадной лестнице он увидел царицу Гипероху. Она выходила приветствовать гостей не чаще, чем сама выезжала в гости.

Ксуф, казалось, тоже был удивлен, но совсем по другой причине. Точнее, прямо противоположной.

– Где твоя жена? – спросил он. – Она что, заболела?

Регем ничего не понял. Дела женщин – это дела женщин. Хозяйка даже может выйти к гостям, если муж или отец повелит – вначале, когда они еще не захмелели и ведут себя благопристойно. Но она непременно удалится еще до того, как в зале появятся музыканты, певцы, танцовщицы и другие особы, к добродетельным женщинам не причисляемые. Добродетельные женщины не бывают на пирах, тем более в чужих домах. Конечно же, они могут посещать подруг, равно как и принимать, но он-то, Регем, здесь при чем?

Ксуф не стал дожидаться ответа. Он быстро обернулся к жене.

– Ты что, не пригласила ее?

– Я… я… – пролепетала Гипероха, не в силах больше вымолвить ни слова,

– Думала, я не узнаю? Ума нет, а туда же?

Гипероха задрожала так, что золотые бляшки, в изобилии нашитые на ее платье забрякали. Она прикусила губу, но это не помогло – слезы уже ползли по ее щекам. и тонкие ручейки грозили превратиться в потоки.

Регем взирал на это с недоумением. В его семейной жизни таких сцен не наблюдалось.

Перехватив его взгляд, Ксуф произнес:

– Прости, друг мой, ты же знаешь этих баб – ни мозгов, ни памяти, ничего поручить нельзя. Я ей велел отдать долг гостеприимства твоей жене, пригласить, стало быть, к себе. а она и позабыла.

– Я ничуть не в обиде.

– Ладно, что теперь делать… – Царь махнул жене рукой. – Ступай отсюда, нечего на гостя таращиться.

Гипероха понурившись, стала подниматься по лестнице – женские покои дворца располагались на верхнем ярусе. Плечи ее под покрывалом вздрагивали.

Ксуф и Регем проследовали, как и ожидалось, в пиршественный зал. И вскоре мужские разговоры и частые возлияния заставили Регема позабыть об этом неприятном эпизоде.

Пиршество было не столько многолюдным, сколько обильным. Большинство гостей составляли придворные, с которыми Регем был знаком и раньше, а также офицеры царской гвардии. Из князей – правителей городов, Регем сегодня был один. Что же касается купцов, то как бы ни были они богаты, за стол Ксуфа не допускались.

Что до кушаний, то здесь ничего похожего на то, чем угощались на женской половине, не наблюдалось. Мужчина должен есть мясо. И его было больше всего. На стол подали цельного кабана, жареного на вертеле. Свинину в столице любили, в отличие от Маона и южных городов, где предпочитали баранину. Впрочем, баранина и ягнятина тоже присутствовали, а также потроха, тушеные в остром соусе, говяжий рубец, гуси и утки, и пироги с фазанами, подстреленными на последней охоте. Рыбных блюд было меньше. Зимран стоял в отдалении и от моря, и от больших рек. рыбу разводили в садках, и это, само собой. ограничивало выбор. Но никто от этого особо не страдал. Ведь был еще разнообразный сыр, и нежный, и острый, и лук, сырой и печеный, и оливки, и перец, и чеснок – все то, что возбуждает жажду. И разумеется, было, чем эту жажду заливать.

Коренные жители Нира не имели привычки разбавлять вино водой, однако же, пили его в небольших количествах. Завоеватели потребляли вино во множестве, но пили его разбавленным.

При дворе Ксуфа совместили две древние традиции, и пили много неразбавленного вина. И обязательно привозного. В Нире имелись собственные виноградники, но производившееся там вино было не лучшего качества.

В странах, с которыми Нир поддерживал хорошие торговые отношения, также не везде было развито виноделие, например, даже в таком богатом государстве, как Дельта, предпочитали пиво. так что вино для царского стола привозилось из Калидны, а то и из-за моря, и стоило дорого. Но разве царь что-нибудь жалеет для гостей, говорил Ксуф. особенно для гостя, которого видит так редко?

Кресло со спинкой и подлокотниками за столом было поставлено только для Ксуфа. Оно было оббито слоновой костью – также привозной и очень редкой даже в Зимране. Гости помещались на резных скамьях, застланных ткаными покрывалами.

Ксуф велел Регему сесть по правую руку от себя. Они выпили, как и в прошлый раз, поминальную чашу в честь Иорама, затем почтили Кемош-Ларана, а дальше пошло одно возлияние за другим. Ксуф приглашал своего верного друга и подданного задержаться в Зимране подольше. Впереди ждет такое замечательное, развлечение как медвежья травля. Правда. ради этого придется ехать в горы. Какая жалость, что и медведей, и волков вокруг Зимрана уже перебили! Радость охоты лишь в опасности, а не в том, чтобы гоняться за глупыми ланями и оленями. Это и поставщики дичи, что трудятся за плату, сделать сумеют. Одно удовольствие, когда удается поднять кабана, но и оно выпадает все реже.

Регем согласно кивал, хотя и не мог припомнить, чтоб слышал от отца или еще кого-нибудь, будто возле Зимрана когда-либо водились медведи. Может быть, южнее, где-нибудь в Илае? В голове у него шумело от вина и от музыки. Он не заметил, когда появились девицы, призванные услаждать слух и зрелище пирующих, но свистение флейт, аккорды арф и звуки цитр сливались для него в общий гул.

Ксуф подливал ему и себе, плеская красным вином на узорчатое одеяние, расшитое пальмами и птицами.

– А еще лучше – оставался бы ты здесь, в Зимране, – говорил он. – Мне верные люди нужны не только в походах. А ты засел, как сыч, в своем Маоне, среди дикарей этих, которые и на людей-то не похожи. Брось ты его, поставь наместника и перебирайся всей семьей в отцов дом, благо он теперь пуст…

– Нет, – государь, – твердо отвечал Регем. – Если стал я князем в Маоне, стало быть, судьба моя этот город защищать, и о жителях его заботиться. Бросить их я не могу.

– Тебе, значит, маонские ткачи и красильщики дороже царя!

– Вовсе нет. Но за тебя, повелитель, есть кому постоять. Один Криос чего стоит. – Регем указал на военачальника, сидевшего слева от царя. – Да ты и сам никому себя в обиду не дашь. А моих, как ты говоришь, ткачей, кроме меня защитить некому. – Обнаружив, что его чаша вновь полна, Регем отпил и продолжал. – И не думай, что наш род долгом своим перед царем пренебрегает. Скоро придет черед сына моего приносить тебе клятву верности. Лет десять всего… Это быстро, оглянуться не успеешь, а он уже взрослый, и мы – старики…

Выпили и за это. Затем в памяти Регема наступил некоторый провал, а потом он обнаружил, что на пару с царем, бия себя в грудь, и призывая отческих богов в свидетели, они клянутся, что не пожалеют друг для друга самого дорого и заветного.

– Все слышали? – кричал Ксуф. – Вот он, мерзавец, не любит своего государя, не хочет ради него бросить этот свинячий Маон, а я все равно его люблю, как брата родного! И сейчас всем докажу. Икеш! – казначей, обретавшийся где-то в конце стола, мгновенно предстал пред царские очи. – Принеси, негодяй, из сокровищницы тот камень, что мой отец добыл в битве с князем Хатраля!

Кругом восхищенно загудели. Эта история уже стала легендой. Более тридцати лет назад южные соседи, решили, что способны на большее, чем обычные пограничные набеги. Несколько племен объединились под предводительством правителя княжества Хатраль, и пренебрегши обычным путем – через Кааф, сумели удачно обойти Илай и вторгнуться в центральные области Нира. Но здесь им дорогу преградил царь Лабдак со своим войском и нанес такое поражение, что ни в Хатраль, ни в Дебен не вернулся, как говорили, ни один человек. И с тех пор южане не осмеливались предпринимать ничего подобного. Правда, храбрые всадники пустынь не были приучены к долгим походам, и ко времени встречи с Лабдаком были измотаны, а их кони и верблюды во множестве пали в горных ущельях. Но это, разумеется, нисколько не умаляло значения одержанной Лабдаком победы. Хороший полководец знает свой час.

Среди добычи, взятой Лабдаком после того сражения, был рубин величиной с голубиное яйцо. Князь Хатраля носил его на шлеме, ибо был такой обычай в тех краях: мужчина не носит ни серег, ни колец, ни ожерелий, ни браслетов, предоставляя все это женщинам, однако покрывает драгоценностями оружие и доспехи. Теперь камень хранился в сокровищнице Зимранского дворца, но иногда на празднествах царь приказывал его принести, дабы полюбоваться.

Пока пирующие вспоминали эту историю, вернулся Икеш, человек со впалой грудью и выпуклым животом, остроконечной черной бородой и почти совсем лысый, торжественно неся на вытянутых руках маленький резной ларец, каковой он и протянул царю.

– Вот! – Ксуф распахнул крышку ларца, вынул рубин и поднял над головой. Свет факелов отразился в гранях, бросил на пальцы царя кровавый отблеск. Пирующие восхищенно загомонили, некоторые демонстративно прикрывали руками глаза, точно ослепленные сверканием камня. – Это самое дорогое и ценное из всего, чем я владею. Но клянусь, что для друга моего Регема не пожалею и самого дорогого. Прими от меня, Регем, этот камень в дар!

– Но, государь, я не достоин…

– Достоин, достоин. Бери, говорю тебе!

Регем изумленно смотрел на красный камень, который Ксуф чуть ли не силой вкладывал в его руку.

– Я не могу принять такой подарок…

– Хочешь оскорбить своего царя? Или, если ты такой гордый, можешь также дать клятву, что отдашь мне самое дорогое из своего имущества, по моему выбору.

– Хорошо. Я клянусь. – Регем вздохнул и взял камень. Ксуф выглядел необычайно довольным.

– Вы свидетели, друзья и подданные! Он поклялся и взял рубин. А теперь я хочу получить из имущества Регема то, что мне больше всего по нраву – его жену!

Хмель мгновенно покинул голову Регема. Он вскочил, бросив рубин на стол.

– Этого я не сделаю!

– Все слышали, что ты поклялся.

Пирующие смолкли. Регем озирался по сторонам, ища поддержки, но не находил. Ксуф поймал его в ловушку – это было очевидно.

– Что угодно, кроме жены!

– Я назвал свое условие и не отступлю! Я царь, а не торгаш!

Регем не мог возразить, что жена не имущество. Такая мысль никогда бы не посетила его. Но и уступить Ксуфу он не мог.

– Я тоже не торгаш, – раздельно сказал он. – Я воин, а воин по доброй воле не отдаст жену на позор, пусть даже и царю. Я клялся тебе, но большая клятва убивает меньшую. Клянусь всеми богами, что никогда не причиню матери моего сына такого зла! – И, оскалившись в ярости, добавил: – Потому что моя жена, в отличие от иных, не бесплодна!

Ксуф также вскочил, едва не опрокинув кресло. Они стояли друг против друга – огромный, мощный, широкоплечий царь и невысокий худой Регем, и на сей раз это было совсем не смешно.

На пир являлись без мечей, но вот ножи, чтобы резать мясо, были необходимы. Как бы ни был взбешен Ксуф, его налитые кровью глаза отлично видели, что Регем сжимает рукоять кинжала. Он видел Регема на войне и знал – лезвие вонзится в царское горло до того, как прозвучит приказ схватить преступника. Однако Ксуф был слишком упрям и слишком горд, чтобы признать свою неправоту.

Тем временем до притихших было гостей дошло, наконец, что именно сказал Регем. И Криос, начальник гвардии, поднялся, прижав руку к сердцу.

– Прости, государь, но сын Иорама сказал верно. Ты сам часто повторяешь, что здесь не Шамгари. Не стоит ссориться с верными тебе князьями из-за такой безделицы. На свете полно красивых женщин и девиц для твоего удовольствия, забудь же о матери чужих детей!

Ксуф грузно опустился в кресло. Отдышался.

– Хорошо, друг. Верно, я сегодня много выпил и забылся. Но и видеть за своим столом клятвопреступника не желаю! – заорал он.

– Я бы и сам здесь не остался – бросил Регем. Ему хотелось перевернуть стол и перешагнуть через него, но он сдержался. Молча направился к выходу. Царский рубин остался лежать среди объедков и винных луж – никто не решался прикоснуться к нему.

Регем вернулся в отцовский дом на рассвете и тут же поднял на ноги охрану, слуг и семью. Сестре и племяннику он велел немедленно возвращаться в собственные владения.

Сам он желал покинуть город как только откроются ворота. Ксуф мог к утру позабыть о ночной ссоре – такое бывало, а мог распалиться еще большей яростью. Регем не собирался этого дожидаться. Следовало как можно скорее укрыться в Маоне. Даже в открытой степи встреча с опасностью будет предпочтительней, чем на столичных улицах.

Далле он сказал, что поссорился с царем, но не открыл, по какой причине, а она не стала спрашивать. Мужчины на пирах пьют, а выпив – сварятся, она всю жизнь про это слышала, это обычное дело.

Но на сей раз не было никаких носилок. Регем велел ей закутаться в плотный плащ с ног до головы, чтоб на нее не глазели, и усадил в колесницу. Ради безопасности пришлось пренебречь обычаями. Регем отдал последние распоряжения по дому – Далла не знала, какие, и они тронулись в путь.

Город, против всяких опасений, они покинули беспрепятственно. А затем началась сумасшедшая скачка, для Даллы почти невыносимая. Весь опыт езды в колесницах для нее ограничивался церемониальными шествиями, а сейчас она чувствовала себя измученной, избитой до полусмерти, а скорость внушала ей ужас, Но она не жаловалась. Чем быстрее они ехали, тем ближе становился Маон, а с ним Катан и Бероя. Вдобавок она привыкла полагаться на мужа, на его опыт и знания. Степи сменились лугами, и в предчувствии встречи с домом видение льдисто-белого Зимрана начало исчезать из памяти. А увидев башни и стены Маона – такие грубые, приземистые, некрасивые, Далла впервые за время путешествия расплакалась – от радости.

Дома все было в порядке, и подросший за время ее отсутствия Катан радостно выбежал навстречу родителям. Бероя, все такая же надежная, сердечно обняла свою воспитанницу, и тут же увела ее мыться и отдыхать. Это было как нельзя более кстати – Далла совсем изнемогла в пути.

Регему было не до отдыха. Хотя погони за ними не было, он еще опасался мести Ксуфа, и готовился отразить удар. Стражи города были приведены в боевую готовность, а лазутчики, отправленные за городские стены, должны были в кратчайшее время предупредить о наступлении вражеских войск.

Но проходили недели, за ними месяцы, а тревожных сообщений не поступало. Фарида также не присылала гонцов к брату, а она не преминула бы это сделать, если б услышала нечто достойное его внимания. И постепенно Регем стал успокаиваться. У царей бывают дурные прихоти, так на то они и цари. В одном Регем мог бы поклясться с чистой совестью – он не появиться перед Ксуфом по доброй воле, разве что всему царству будет угрожать смертельная опасность. Но пока что об угрозе для Нира ни со стороны Шамгари, ни со стороны Дельты слуха не было.

Он так и не рассказал Далле о том, что произошло на пиру в Зимранском дворце. Слава богам, угроза миновала. Далла же словно забыла о случившемся, и за это Регем был ей благодарен.

Далла и в самом деле забыла. Жизнь в Маоне текла своим чередом, и ничто не тревожило установленного порядка. Правда, месяца через два, а может, через четыре после возвращения до нее дошел слух о смерти царицы Гиперохи. Но он не слишком потревожил Даллу. Гипероха производила впечатление женщины болезненной, что же удивляться ее ранней смерти? Нужно благодарить богов, что мы сами живы и здоровы.

Сходным образом мыслил и Регем. И решил, что он слишком долго медлил с закладкой храма Кемош-Ларана в Маоне. Как раз в то время объявился в городе жрец Кемоша, именем Булис, не какой-нибудь полоумный уличный прорицатель, а недавний служитель оракула Кемоша, что в Западных горах, на границе с Калидной. Лучшего служителя для Маонского святилища нельзя было пожелать. И при великом стечении народа был заложен новый храм. Весь Маон шумел и веселился. Но не прошло и двух недель, как фундамент храма обрушился. И так повторялось трижды. После чего вещий Булис предрек – не стоять храму, покуда князь вместе с наследником не отправятся в Западные горы и не встретятся с тамошним верховным жрецом. Из его рук получат они краеугольный камень, на котором воздвигнется храм. А что это за камень – ведомо одному жрецу, и более никому.

Случись это предсказание на полгода раньше, Регем бы поостерегся ехать. Но все было спокойно в Маоне и в Нире. И Катан, предвкушая поездку, просто прыгал от радости.

Далла сделала робкую попытку напроситься в паломничество вместе с мужем. Но Регем был неумолим – один единственный раз выехала Далла из города, и это навлекло несчастье на всю семью. Далла не очень поняла, что он имеет в виду, но не стала настаивать. Муж лучше знает, как поступить.

Так прекрасным весенним утром Далла простилась с мужем и сыном, и стала поджидать их возвращения. Городом правил наместник Регема, домом управляла Бероя, и кроме ожидания Далле ничего не оставалось. Иногда она вышивала, плела венки, а большей частью гуляла по саду, слушая птиц и журчанье воды, сбегавшей в пруд из каменной чаши фонтана. И это длилось до того дня, когда рабыня прибежала за ней в сад, и сообщила, что наместник просит разрешения увидеться с ней. Далла удивилась, но не стала напрасно медлить, и накинув покрывало, прошла через женскую половину в зал.

Наместник имел вид совершенно потерянный. Словно со вчерашнего дня, когда Далла встречала его, он состарился, или был сокрушен тяжелой болезнью. Руки его дрожали, и он был вынужден сжимать кулаки.

– Госпожа… я не знаю, как сказать тебе… случилось несчастье.

Что-то кольнуло в сердце Даллы. Она пошатнулась и ухватилась за Берою.

– Несчастье? С моим сыном?

– И с ним тоже, – произнес наместник.

Бероя подвела Даллу к креслу и усадила.

– Регем…

– Госпожа, никто не понимает, как это случилось. Князь всегда был прекрасным колесничим, а когда ездил с сыном, бывал так осторожен, все проверял…

– Что случилось? Что?

– Колесо соскочило с оси, и лошади понесли… это было возле храма, в горах… – наместник осекся.

– Они живы? – голос, прервавший тишину, принадлежал не княгине, а Берое.

И в ответ прозвучало краткое: – Нет.

– Я не верю, – тихо и убежденно проговорила Далла. И поскольку никто не возражал ей, она закричала звонко, во весь голос, как ни кричала никогда в жизни: – Я не верю!

Когда служанки уводили ее, она продолжала выкрикивать эти слова. И кричала, пока не охрипла.

Несколько дней спустя доставили тела Регема и Катана. Они были изувечены, но опознать их было можно. Охрана и слуги ждали распоряжений, может быть, убийственных для себя. Не дождались. Единственное, что приказал наместник – это готовить похороны.

Даллы не было на похоронах. После возвращения свиты со скорбным грузом она впала в оцепенение и не выходила из своих покоев. Бероя с трудом заставляла ее есть и пить, умывала, как младенца, одевала, причесывала. Далла не могла уже кричать, будто не верит в случившееся, но она отказывалась в это верить. Все происходящее казалось ей сном, и она жаждала только одного – проснуться. Тогда и Катан и Регем окажутся живы…

Она не знала и не хотела знать, что происходило за пределами женской половины. Ей было все равно. А там… Бывает, из ткани вытянут единственную нить, и ткань, казалось бы такая плотная, мигом начинает расползаться. Последние годы всей властью в Маоне ведал Регем. Даже когда он надолго отлучался из города, отдавал подробные и точные распоряжения. Чиновникам и воинам оставалось лишь исполнять их. Теперь стройный порядок рушился на глазах, слуги разбегались, стражники денно и нощно пьянствовали в кабаках, и уличные проповедники пророчили беду. А Далла сидела на постели или на полу, застланном коврами, смотрела в одну точку, и ждала, когда проснется.

И однажды кто-то вошел в комнату, и, поскольку она не поворачивалась в его сторону, тронул ее за плечо. Далла вздрогнула и подняла голову. Она не знала этого человека. Впрочем, она видела его на похоронах Иорама.