ПРЕДИСЛОВИЕ

Рассказ о событиях, предшествующих основному действию, и писатели и читатели обычно стараются проскочить поскорее. Ведь рассказ этот и утомителен, и построен по шаблону — особенно в наши дни, когда авторы пекут свои произведения по прямо-таки кухонным, готовым рецептам. Например: «Возьми два юных любящих сердца, разбей их, прокипяти, добавляя страстей по вкусу, посыпь сверху благословением родителей и, подогрев, подавай читателю». С моей стороны будет разумнее просто признать, что и мой роман нуждается в небольшом введении. Проглотим же его — и чем скорее, тем лучше.

Каким же рецептом воспользуемся мы? Возьмем бедную девушку, зарабатывающую на жизнь переводами народных баллад. Бедную, разумеется, поскольку среди сильных мира сего составившие себе состояние на переводах баллад составляют пренебрежимо малую долю. Затем возьмем старого уголовника и тщательно очистим его душу от греха — до тех пор, пока не отыщем в глубине ее драгоценный камень истинной человеческой доброты. Ценность этого камня составляет как минимум миллион фунтов стерлингов. Старый уголовник, Джим Хоган, когда-то был школьным товарищем отца упомянутой девушки, мистера Вестона. Вестон посылал передачи своему попавшему в беду другу, а иногда и навещал его в тюрьме, одним словом, старался хоть как-то облегчить нелегкую участь Джима Хогана. После смерти Вестона его семья унаследовала сострадание к старому грешнику и продолжала посылать ему передачи, а Эвелин, дочь Вестона, несколько раз навестила Хогана. Нам понадобится также легкомысленный молодой человек по имени Эдди Рансинг с мечтательным характером и непредсказуемым поведением. Он снимает мансарду по соседству с квартирой мисс Вестон и работает над изобретением, которое должно дать ему возможность стать миллионером или хотя бы купить мотоцикл. Единственное, что ему нужно, — это сформулировать, в чем же все-таки состоит его изобретение. Вот уже два с половиной года этот молодой человек слушает, на деньги своего дяди и опекуна мистера Артура Рансинга, лекции по юриспруденции. Большую часть этого времени он провел, проигрывая в карты денежные переводы от упомянутого дяди и опекуна. Оставшиеся часы он посвящает обожанию мисс Эвелин Вестон, обожанию, остающемуся пока что совершенно бесплодным. Помимо Эдди Рансинга я должен представить вам мистера Чарльза Гордона, собирающегося, отсидев шесть лет, покинуть тюрьму. Пять лет и триста шестьдесят два дня его поведение там было примерным, но он чувствует уже, что последние три дня вынести будет чертовски трудно. Таков уж человек. Один мой друг — турист, многократно совершавший восхождения на Монблан, на прошлой неделе залепил затрещину управляющему домом, потому что лифт не работал и пришлось подниматься пешком на шестой этаж. У Гордона за три дня до освобождения начались такие мигрени и сердцебиения, что снисходительно относящийся к нему тюремный врач решил на пару дней положить его в больницу.

Глава первая

Миллионер, не выпуская ведро из рук, на мгновенье остановился.

Возмездие последовало немедленно в виде сильного толчка в спину, напоминавшего, что надо спешить, потому что в мастерской уже ждут его. В мастерской миллионера с ведром и впрямь ждали его компаньоны, занимавшиеся изготовлением бумажных пакетов. Времяпрепровождение, для которого непрерывно требуется клейстер, ведро которого и нес недавно перенесший инсульт миллионер.

Толчок в спину, не слишком-то соответствовавший его имущественному статусу, миллионер перенес совершенно спокойно. Дело в том, что миллионер, как ни странно это звучит, был одним из обитателей расположенной в местечке Дартмур тюрьмы. В тюрьме этой он провел уже восемь лет. О том, что он миллионер, не было известно никому. О нем знали только то, что этот замкнутый, молчаливый, немного неуклюжий старик, которого в довольно почтенном возрасте, после тридцати лет трудов на ниве преступности, отправили на заслуженный отдых с полным содержанием за счет государства, приговорен к пожизненному заключению.

В тюрьме он вел простую, мирную жизнь: уборка камеры, прогулка, работа в мастерской, иногда передача и изредка свидание. Посещал Джимми Хогана один-единственный человек — мисс Эвелин Вестон. После смерти бывшего школьного товарища Хогана девушка раз в два месяца навещала старика. На пару ее дружелюбных фраз Хоган, как правило, отвечал только хмурым ворчанием.

Мисс Вестон изучала в университете философию, что не лучшим образом свидетельствует о ее практической сметке. Странно, но так уж оно бывает: тот, кто наиболее успешно изучает умение правильно мыслить, крайне редко извлекает из этого хоть какую-то пользу. Эвелин Вестон, например, пыталась зарабатывать на жизнь, переводя на английский язык старинные французские баллады. Если принять во внимание, что спрос на переведенные с французского языка баллады в Англии никогда не превышал предложения, трудно удивляться тому, что мисс Вестон и ее мать жили в мансарде одного из домов на Кинг-роуд и жили в бедности. Пенсии, которую они получали после смерти мистера Вестона, едва хватало на пропитание. По счастью, брат миссис Вестон, хоть и не был таким уж состоятельным человеком, все же временами помогал младшей сестре. Вообще-то, брат этот, мистер Бредфорд, был портным, но, помимо своей основной профессии, он понемногу спекулировал на бирже и притом не без успеха.

Все сказанное имеет целью дать читателю понять и прочувствовать доброту сердца Эвелин Вестон, даже в столь стесненных обстоятельствах не оставившей Джима Хогана на произвол судьбы и продолжавшей время от времени отправлять передачи ему в Дартмур.

Пришел день, когда Джиму Хогану наступило время предстать перед высшим из судов. Лежа в тюремной больнице, старик ждал, когда его душа покинет бренное тело, и, поскольку в ожидавшем его суде даже малое доброе дело перевешивает множество грехов, был уверен, что в скором времени окажется на свободе.

В восемь вечера случилось нечто совсем неожиданное. Старик Хоган заявил, что хочет составить завещание. Поначалу врач решил, что это бред. Что может завещать заключенный? Тело его будет принадлежать земле, душа — аду, а тюремная одежда — государству. Поскольку, однако, больной продолжал настаивать, а даже тюремные власти редко отказывают умирающему в его последнем желании, врач аккуратно записал последнюю волю старика в присутствии, как и положено, свидетелей — священника и директора тюрьмы….

…На следующий день Хоган уже весело болтал ногами, сидя на кольце Сатурна, и удовлетворенно потирал руки, разглядывая издали наш шарик.

Примерно миллион фунтов стерлингов были завещаны им мисс Эвелин Вестон.

Я лично не люблю судить людей за их слабости, а уж любопытство и вовсе не считаю грехом. Оно, конечно, связано, если верить поговорке, с риском быстрее состариться, но уж никак не является грехом. У любопытства, однако, есть уродливый близнец: подслушивание. Подслушивающих людей я презираю. Каждый раз, когда мне самому случалось подслушивать, это вызывало у меня настоящие душевные муки. Есть в этом, поверьте, что-то, напоминающее убийство из-за угла, что-то низкое и постыдное. Поэтому мы не можем простить подобную низость и Эдди Рансингу, хотя следовало бы учесть, что молодой человек был влюблен, а у мужчин это состояние заставляет быстро ржаветь даже самую железную волю. Эдди Рансинг подслушивал. Стенка, разделявшая мансарды, была настолько тонкой, что ему достаточно было приложить ухо к обоям, чтобы слышать разговор между Эвелин Вестон и ее матерью. Чем дальше, тем плотнее прижимался он к стене, и охотнее всего прильнул бы к ней обоими ушами, если бы природа — к великой досаде любителей подслушивать — не разделила уши, поместив их по разным сторонам нашей физиономии. Впрочем, ему и так все было слышно. Эвелин читала вслух письмо, только что доставленное почтой. В письме этом содержалось завещание старого Джима Хогана.

«…нижеподписавшиеся подтверждают, что заключенный Джим Хоган, диктуя свое завещание и скрепляя его собственноручной подписью, находился в здравом уме и полном сознании

Г. X. Гледстон, священник;

М. Крикли, директор тюрьмы.

Я завещаю свое состояние, оцениваемое в один миллион фунтов стерлингов, Эвелин Вестон, дочери Сэмюэля Вестона, проживающей по адресу: Лондон, Кингс-роуд, 4. Состояние это заключается в алмазе величиною с орех, полученном мною в качестве подарка. Хотя это звучит совершенно неправдоподобно, но и получен он был мною во время, изобиловавшее неправдоподобными событиями. В конце войны я, вместе с еще несколькими английскими солдатами, вступил в армию Колчака. Когда гражданская война в Сибири подошла к концу, мне удалось ценой неимоверных лишений вернуться в европейскую часть России. Раздобыв чужие документы, я с эшелоном военнопленных австрийцев добрался до Москвы. Там я и еще несколько парней занялись выкачиванием денег из состоятельных людей, стремившихся сбежать от ужасов революции. Мы выискивали таких людей и предлагали перебросить их в Польшу. Раздобыв закрытую грузовую машину, мы просто отвозили их подальше, в каком-нибудь пустынном месте отбирали все имущество, а их самих бросали там. Попался на нашу удочку и наш последний пассажир — невысокий старик с седой бородой и негромким голосом. Он обещал нам сказочную сумму, если мы поможем ему пробраться в Польшу. Пятьдесят тысяч долларов! Никого другого мы в тот раз брать не стали. Погрузив чемоданы старика, мы проехали верст двести до места, где дорога шла через занесенный снегом лес. Там мы собирались ограбить его. Только грабить-то оказалось нечего. В чемоданах не было ничего, кроме белья, книг и прочей никому не нужной ерунды. Зря мы прощупывали каждую вещь, даже подкладку пальто разрезали — у этого человека ничего не было. Мои компаньоны — их было трое — накинулись на старика, допытываясь, как он собирался заплатить им пятьдесят тысяч. «Я готов дать и больше, если мы перейдем границу, — ответил тот. — Мое состояние уже за пределами России». Один из моих товарищей выхватил нож и, если бы я не подбил ему руку, тут же зарезал бы старика. Сейчас мне уже ни к чему стараться выставить себя в лучшем свете. Да, я был отпетым бандитом и сам, если нужно было, не задумываясь, орудовал ножом, но полностью человеческих чувств я все-таки не потерял. Короче говоря, зарезать старика я не дал. Кончилось тем, что после отчаянной ссоры мои компаньоны выкинули меня из машины и уехали. Не буду подробно рассказывать, как мы со стариком добирались до польской границы, факт тот, что мы добрались все-таки до той полосы шириной в несколько километров, которая разделяла две страны на время мирных переговоров и получила название «нейтральной зоны». Стояла суровая зима. Мы, изголодавшиеся и измученные, еле брели по глубокому снегу. «Вот увидите, — повторял, стараясь подбодрить меня, старик, — если мы выберемся отсюда живыми, я озолочу вас.» В конце концов я не выдержал: «Да брось ты эти сказочки! У тебя же все добро — рваные штаны!» До сих пор помню, как он глянул на меня. «Ошибаетесь. Мои миллионы давно уже в Париже. Моему сыну удалось бежать вовремя. Это чистая правда. Вы можете не скромничать и просить любую награду.» Тут я совсем уж вышел из себя. «Знаешь что, — рявкнул я, — может, привезешь тогда мне в Лондон что-нибудь поценнее из семейных драгоценностей? По-моему, я их честно заработал». Старик спокойно кивнул: «Если мы останемся живы, я привезу вам в Лондон самую ценную из наших семейных драгоценностей. Хотя, правду говоря, расстаться с ней мне будет не легко — ведь это самый большой алмаз из старинной короны русских царей.» Можете представить, что я ему ответил. Вокруг нас плотной пеленой падал снег, порывы ветра чуть не сбивали с ног, а вдобавок ко всему откуда-то издалека доносился вой волков. Кончилось тем, что мы заблудились, а это означало верную смерть. Нам, однако, повезло и, теряя последние силы, мы все-таки снова вышли на санный след. Последний отрезок пути мне, хотя я сам еле держался на ногах, пришлось буквально тащить старика. Почему-то не мог я бросить его умирать в этой белой, холодной пустыне. Я ругался, скрипел зубами, но волок его. Наконец на нас наткнулись польские пограничники. Моего спутника в тяжелом состоянии доставили в ближайшую больницу, а я был до того измучен, что пришел в себя, только выпив целую бутылку водки. Вместе с другими беженцами меня впихнули в товарный вагон и доставили в Данциг, а оттуда я вернулся домой на борту английского крейсера. О старике я и думать забыл. В Лондоне у меня нашлись старые друзья, и мы немедленно снова принялись за работу. Пару раз все сошло удачно, а потом нас засадили за решетку. Я считался рецидивистом, так что два года мне закатали без разговоров, хотя доказано было мое участие только в одной краже. Адвокат сказал, чтобы, выйдя на свободу, я трижды поразмыслил, прежде чем хоть в чем-то нарушить закон, потому что за любой проступок мне теперь выдадут по максимуму. Но только — что остается делать человеку, если ему пошел пятый десяток, а всю жизнь он только тем и занимался, что грабил и воровал? Уже на четвертый день после выхода из тюрьмы я забрался в один универмаг. Мне бы подождать всего одни сутки! Всего двадцати четырех часов не хватило для того, чтобы я провел остаток жизни богатым джентльменом, а не умер в тюрьме, отбывая пожизненный срок. В универмаге я наткнулся на ночного сторожа. Мы сцепились, я ткнул его ножом и сбежал. Я был уверен, что он умер. Ясно было, что утром, когда убийство обнаружат, я сразу окажусь под подозрением. Поэтому я решил быстренько собраться и покинуть Англию. Я только не предвидел, что на мой след смогут выйти той же ночью, а так и случилось. Сторож не умер, а, очнувшись, поднял тревогу. Полиция прибыла через несколько минут. По описанию, которое дал раненый сторож, детективы легко сообразили, о ком идет речь. Я-то, однако, не догадывался об этом. Я думал, что сторож умер и времени у меня вдоволь — до самого открытия универмага. Жил я тогда на Найтбридж, 8. В этом же доме, на первом этаже была большая мастерская по изготовлению всяких безделушек и статуэток. Название этой фирмы «Лонгсон и Норт». Хорошенько запомните ее адрес…»

Эдди Рансинг, и на мгновенье не переставая подслушивать, достал из кармана карандаш и поспешно записал адрес на стене.

— Удивительная история, — проговорила Эвелин.

— Читай дальше, — взволнованно прошептала миссис Вестон.

Эвелин снова начала читать, а Эдди Рансинг подслушивать.

«…Я, стало быть, поспешил домой. Первый сюрприз ожидал меня уже у ворот, рядом с которыми в этот поздний ночной час стояла огромная, шикарная автомашина. Я поднялся к себе в комнату. За моим столом сидел тот самый старик, которому я помог перебраться через границу. Но как же он изменился! Глаза весело поблескивали, выражение лица было не печально-безнадежным, как тогда, а спокойным и даже чуточку высокомерным. Одет он был прекрасно. Улыбнувшись, старик подошел ко мне: „За мной, если не ошибаюсь, остался небольшой долг, сэр. Позвольте, пусть с опозданием, представиться: мое имя князь Радзовил. Я давно уже явился бы к вам, но болезнь надолго свалила меня, кроме того, разыскать вас оказалось невероятно трудной задачей.“ Сам не знаю, что я пролепетал ему в ответ. Он положил мне руку на плечо и весело, словно речь шла о какой-нибудь забавной шутке, продолжал: „Я привез вам плату за доставку, так сказать. За то, что вы сделали для меня, расплатиться невозможно, но, если мне не изменяет память, я обещал привезти вам самую ценную из моих семейных драгоценностей.“ — Он протянул мне лежавший в маленькой черной коробочке алмаз. Такого большого и чистой воды камня мне в жизни не приходилось видеть. Не думаю, чтобы на свете было вообще много таких. Забыв обо всем — и об убийстве, и о том, что мне надо бежать — я стоял, ошеломленно глядя на искрящийся камень… „Я еще тогда сказал вам, что мне тяжело расставаться с этим камнем — украшением старинной царской короны. Но это, разумеется, не повод, чтобы отказаться от своего обещания. Я и моя семья всегда охотно подтвердим, что этот алмаз является законной собственностью Джима Хогана, доставшейся ему абсолютно честным путем.“ — „Спа… спасибо…“ — тупо пробормотал я. — „Не за что, — ответил старик. — По сравнению с тем, что вы для меня сделали, этот камень ничего не стоит. Будьте счастливы, сэр.“ Пожав мне руку, он вышел. Внизу загудел мотор. Я подошел к окну и глянул вниз. Как раз вовремя. Почти рядом с машиной князя остановилась другая черная машина, из которой уже выскакивали полицейские. Трагикомическая ситуация! Я стоял с бесценным камнем в руке и перспективой через пару минут быть арестованным в качестве грабителя и убийцы. Времени на размышления у меня не было. Алмаз — моя законная собственность, даже если меня арестуют. Сколько, однако, людей, которых я в свое время ограбил, потребуют возмещения, услышав, что Джим Хоган — владелец целого состояния? Камень надо спрятать! Но куда?… Полиция уже, наверное, на лестнице. Я огляделся вокруг. В это мгновение в дверях зазвенел звонок. Через окошко ванной я выпрыгнул на задний двор и молниеносно скользнул в открытое окно на первом этаже. Передо мной было просторное помещение, заваленное какими-то ящиками, стружкой и оберточной бумагой. Из окна моей ванной мне вдогонку прогремел выстрел. Я кинулся дальше. В соседней комнате было немного светлее, потому что наступил рассвет. Я был в мастерской. Дальний конец комнаты занимала огромная печь, и дальше хода отсюда уже не было. Бросив взгляд в окно, я увидел, что несколько полицейских, прячась за машиной, только и ждут моего появления. Случайно мое внимание привлекли стоявшие на длинном столе незаконченные статуэтки… Одна из них изображала Будду, пьедесталом для которого служила небольшая эмалированная коробочка. Я коснулся статуэтки рукой и почувствовал, что она еще не затвердела. Вдавив алмаз в мягкую массу статуэтки, я схватил лопатку и старательно загладил поверхность. Теперь судьба алмаза была в руках случая. Оставалась только надежда, что, если когда-нибудь мне удастся выйти на свободу, я сумею разыскать статуэтку, украшающую крышку эмалированной коробочки. Могло случиться и так, что к тому времени статуэтка разобьется и камень достанется кому-то другому, но надежда все-таки оставалась. В такой мастерской наверняка ведется книга заказов, и она сможет послужить мне нитью для начала поисков. Если даже мне через десять лет придется разыскать пятьдесят человек, это выполнимая задача. Вскоре полицейская машина уже везла меня в Скотланд-ярд. Сторож не умер, но меня все-таки приговорили к пожизненному заключению. Многие годы я жил надеждой, что мне, может быть, удастся бежать или получить амнистию — и тогда я разыщу эмалированную коробочку с сидящим на ней Буддой. Теперь мне уже не на что надеяться, а уносить тайну с собой в могилу я не хочу. Я завещаю алмаз мисс Эвелин Вестон и верю, что ей удастся найти этот камень. Родные князя Радзовила подтвердят, в случае необходимости, что он достался мне честным путем. Срок давности моих старых преступлений истек, так что никто не может предъявить какие-то претензии на алмаз. Мисс Эвелин следует выяснить, кому предназначалась изготовленная 9 мая 1922 года коробочка, украшенная статуэткой Будды. Возможно, конечно, что таких коробочек было несколько. Будда изображен там не совсем обычным образом. Он сидит не прямо, а словно немного склонившись и с глубоко опущенной головой. Насколько мне известно, фирма „Лонгсон и Норт“ существует и сейчас. Это облегчит первый шаг. Еще раз спасибо семье Вестонов, проявившей столько доброты к человеку, ничем не заслужившему ее. Да благословит их Бог и да смилуется Он надо мною.

Джим Хоган. »

Услышанного для Эдди Рансинга было достаточно. Он схватил шляпу и бросился бежать! Какое счастье! Дядя как раз сейчас в Лондоне! Он попросит у него денег! И получит их! Он найдет алмаз раньше, чем Эвелин, а потом подарит его ей! Опередить девушку — с гением-то Эдди Рансинга — это же детская игра! А когда он разбогатеет, Эвелин перестанет упрямиться и выйдет за него замуж! Два брильянта одним махом! Вперед!

Глава вторая

А ведь Эдди Рансингу совсем не повредило бы посидеть еще немного, прижавшись ухом к стене. К завещанию была приложена записка начальника тюрьмы.

«Считаю своим долгом сообщить наследникам покойного, что в то самое время, когда он диктовал свое завещание, в соседней палате тюремной больницы находился заключенный, который уверяет, что спал и ничего не слышал. Мы полагали, что та палата пуста. Не исключено, однако, что Чарльз Гордон, отбывающий шестилетний срок за подделку векселя, не спал, а подслушивал и ознакомился таким образом с содержанием завещания. Такую возможность обязательно следует учесть, потому что указанный заключенный завтра выходит из тюрьмы в связи с окончанием срока и, оказавшись на свободе, может попытаться любым противозаконным и насильственным путем овладеть наследством, оставленным Джимом Хоганом. Приметы Чарльза Гордона: рост 1,93 м, лыс, склонен к полноте, на носу глубокий шрам от полученной когда-то раны. Прошу принять заверения в искреннем…» и т. д.

Мать и дочь беспомощно переглянулись. Они даже не знали — радоваться ли неожиданному наследству. Сокровище внутри сделанной шестнадцать лет назад статуэтки! Кто знает, на какой свалке она валяется, если вообще еще существует?

— Прежде всего мы отправимся к дяде Мариусу, — решительно проговорила Эвелин.

Мистер Мариус Бредфорд как раз затворил дверь примерочной за последним клиентом, когда миссис Вестон и ее дочь прибыли к нему. Бредфорд любил сестру, а еще больше любил Эвелин. После смерти мистера Вестона он делал все, чтобы помочь им. Собственно говоря, он сейчас был как бы главой семьи. На любой вопрос, возникавший у Эвелин или ее матери, он давал ответ, лишь предварительно все обдумав и взвесив. Вот и теперь он аккуратно разложил перед собой завещание, вынул из кармана очки и начал внимательно читать.

— По-моему, — проговорил он, закончив наконец читать, — этот Джим Хоган был большим бездельником. Совсем недавно у меня был такой вот подмастерье. Кроить умел так, что просто загляденье, но вечно отлынивал от работы да еще и пил. Я его уволил. Терпеть таких людей не могу. Только сегодня лорд Пивбрук, мой постоянный клиент, сказал мне: «Послушайте, мистер Бредфорд, в сегодняшнем мире…»

— Дядя Мариус, — нетерпеливо перебила его Эвелин, — мы пришли к вам за советом! Что нам делать? Завтра этот каторжник выходит на свободу! Разумнее всего было бы сразу предпринять что-то, чтобы опередить его…

— Разве я не сказал, что старик Норт, владелец фирмы «Лонгсон и Норт», мой клиент? Бедняга Лонгсон тоже шил у меня, но он умер два года назад… камни в печени или что-то в этом роде… Ладно, ладно… сейчас я позвоню. Он как раз должен быть дома… Алло! Прошу прощения, это говорит Бредфорд. Добрый день, мистер Норт. Как вам понравилось новое пальто?… Что? Извините, но это исключено, такой первосортный материал я предлагаю только своим старым клиентам… Нет, не из-за этого, мистер Норт! Просто хотел узнать, кому вы семнадцать лет назад продали статуэтку с большим алмазом внутри… Простите, мистер Норт! Да никогда в жизни! Я своего подмастерья уволил за это… Лучше я передам трубку моей племяннице, а то она…

Эвелин удалось наконец вырвать трубку:

— Извините за беспокойство, мистер Норт. Меня интересует судьба одной статуэтки, изготовленной когда-то вашей фирмой… Да? Можно узнать его адрес?

Эвелин быстро записала адрес на полях лежавшего на столе журнала мод, повторяя вслух:

— Остин Никербок… Лонг-стрит, 4… Спасибо.

— Вот видишь, — сказал Бредфорд, — и нечего было нервничать. Не бойся — я и дальше буду помогать тебе.

— Мистер Норт сказал, — перебила Эвелин, — что у них есть один пожилой клерк, который занимается тем, что рассылает рекламные письма старым клиентам и принимает у них заказы. Книги старых заказов хранятся у него дома. Остин Никербок, Лонг-стрит, 4. Надо немедленно съездить к нему. Тот каторжник, если уж решит перехватить алмаз, тоже наверняка пойдет по этому следу.

— Разумно, — согласился Бредфорд. — Кто долго мнется да примеривается, скорее испортит костюм, чем тот, кто смело орудует ножницами.

Мистер Бредфорд любил подкреплять свое мнение примерами из области портновского искусства. Он и сейчас намеревался подарить миру афоризм, устанавливающий несомненную связь между людским коварством и низким качеством готовой одежды, но Эвелин с помощью миссис Вестон напялила на него шляпу, и они вышли из комнаты…

Четырехэтажный жилой дом на Лонг-стрит, 4 выглядел довольно мрачно. Две затхлые комнаты в самом конце полутемного коридора снимал мистер Никербок, который, как и большинство старых клерков, был человеком холостым и слегка тронутым. Надев нарукавники и очки с толстыми стеклами, он сидел в своей заваленной старыми книгами и картами комнате, делая все, чтобы уговорить на новую покупку прежних клиентов, имена которых он выискивал в книгах заказов за прошлые годы. Со спокойной укоризной он обращал их внимание на необходимость поддерживать уровень, требуемый от современного культурного человека. Уровень, непременным условием которого является культура жилища. Культурное жилище должно быть украшено статуэтками, керамикой и совершенно неотличимыми от подлинников копиями китайских ваз, изготовленными в мастерских фирмы «Лонгсон и Норт». Людей, не обладающих всем этим, начинают избегать знакомые и перестают навещать друзья. Живым доводом в пользу этого тезиса мог быть сам мистер Никербок. В его квартире не было статуэток, полки не были украшены керамикой и нигде не было видно никаких китайских ваз. А результат? Из дивана, на котором он спал, клочьями лезла набивка, а скромный ужин ему доставляли из соседнего трактира. Теория расходилась с практикой только в одном. Друзья его не избегали. У него просто не было друзей. Принимая это во внимание, не будем удивляться, что появление мистера Бредфорда и двух его родственниц — да еще в поздний вечерний час — он воспринял с некоторой подозрительностью, которая возросла еще больше, когда Бредфорд неожиданно положил перед ним десять шиллингов. Лицо старого клерка даже чуть вытянулось от жадности, а в глазах вспыхнул огонек, но за деньгами он не потянулся, а сначала выслушал, о чем идет речь.

— Прошу прощения, — вежливо проговорил он наконец, — но за такие вещи платить следует гораздо больше. Этой книгой уже и другие интересовались! — добавил он инстинктивно и тут же понял, что попал в цель.

— И вы отдали ее?! — воскликнула Эвелин.

— Нет! Я сказал тому человеку, что меньше, чем за пятьдесят фунтов, он ее не получит. Он сразу же убежал, сказав, что принесет деньги.

— Пожалуйста! — Бредфорд протянул клерку банкнот.

Пытаться взвинтить цену еще больше Никербок не рискнул. Он провел посетителей в другую комнату, спертым воздухом напоминавшую римские катакомбы, и отыскал на доходивших до самого потолка полках нужный том. Книга выглядела основательно потрепанной. Отклеившаяся этикетка тут же свалилась на пол. Никербок, превратившийся теперь в сплошную услужливость, протянул руку к бутылочке с клеем.

— Подклеить этикетку?

— Нет, нет…

Через мгновенье дверь за неждаными посетителями уже захлопнулась.

Никербок прежде всего выключил свет, чтобы не тратиться зря, а потом присел на жалобно скрипнувший диван и закурил тоненькую черную сигару, мечтательно пуская клубы дыма к потолку. О небо! Хоть раз бедному клерку повезло в этом гнусном мире, где счастье улыбается только начальникам канцелярий и выше. Хорошая все-таки штука коррупция. Он умиленно покуривал, погрузившись, словно какая-нибудь молодая мамаша, в счастливую меланхолию. Из этого состояния его вырвал звонок в дверь.

— Это кто еще?

Включив свет, Никербок со странным предчувствием в душе отворил дверь. Какой-то молодой человек стремительно ворвался в комнату. Явно взбудораженный, он уже с порога закричал:

— Я разговаривал по телефону с вашим шефом! Мистер Норт сказал, что и другие интересовались… Был уже у вас кто-нибудь?!

На сердце у клерка стало тепло. Как знать? По непроверенным слухам дьявол не спит. Может, и этот парень пришел швыряться деньгами.

— Что вам угодно, сэр? — спросил он дипломатично.

— Мое имя Эдди Рансинг. Я хочу приобрести у вас книгу заказов за 1922 год. — В руке молодого человека появился стофунтовый банковский билет.

— Сэр, — робко, чуть не со слезами, заметил Никербок, — почему именно за 1922? У нас есть все книги, начиная с 1878 года. В частности, за 1914 год, когда началась война…

— Кончайте болтовню и немедленно разыщите книгу за 1922 год! Даю за нее сто фунтов.

Никербока охватило страшное подозрение. Дело тут явно нечистое! Кто его знает, для чего им понадобилась эта книга. Но он это так не оставит и завтра же обратится в полицию! А сейчас надо попробовать выжать все, что можно.

— Сожалею, молодой человек, здесь уже были люди, которые предложили мне двести фунтов за эту книгу. Скоро они должны явиться с деньгами. Однако другие книги я могу продать вам дешевле, а если будете покупать несколько, то вообще по оптовой цене.

— Послушайте… — тяжело дыша, проговорил Рансинг, — я даю двести пятьдесят и расплачусь немедленно…

Никербок словно окаменел. Ему понадобилась пара мгновений, чтобы проглотить душивший его комок в горле. В полицию, только в полицию!…

— Сэр! — воскликнул молодой человек, решивший, что Никербок колеблется. — Вот триста фунтов — и притом наличными! — Страх, что за книгой могут вот-вот прийти, заставлял его самому набивать цену. — Триста пятьдесят фунтов!

Никербок, пошатываясь, вышел в соседнюю комнату, преисполненный тех же чувств, которые обуревают героев романов, только что вернувшихся на родину и обнаруживших вместо дома и семьи одно пепелище. О мерзавцы! Забрать такую вещь за жалкие пятьдесят фунтов! Лишь потому, что он, Никербок, не знал, что отдает.

А теперь он знал это?

Да!

Теперь он знал, что отдал триста пятьдесят фунтов! Отдал грандиозный, последний в своей жизни шанс!… Его блуждающий взгляд упал на пол. Там лежала, словно ухмыляясь ему, этикетка:

КНИГА ЗАКАЗОВ ЗА 1922 ГОД

Есть! Никербок поднял этикетку, быстро смазал ее оборотную сторону клеем и, схватив первый попавшийся под руку том, наклеил ее поверх старой этикетки. Книга заказов за 1926 год стала книгой заказов 1922 года. Грязная, с выцветшими чернилами этикетка не вызывала никаких сомнений. Вполне возможно, что в этой книге нет ничего, что делало бы ее такой же ценной, как та — за 1922 год — но, если молодой человек заметит это только завтра, можно будет спокойно сказать, что никаких денег он у него не брал. Подождав, пока клей подсохнет, Никербок вышел с книгой в руках и угрюмо проговорил: