Аванпост

Машина проехала авеню Мажента и, развернувшись, подкатила прямо к освещенным воротам…

Ого!

Резиденции коменданта! Хорошо он будет выглядеть… Но дверь автомобиля уже распахнулась, швейцар склонился в угодливом поклоне и не разгибался, пока лейтенант и за ним Аренкур входили в вестибюль. В ярко освещенном просторном зале их встретили лакеи в позументах.

Десять лет тюрьмы, как пить дать, думал Голубь, безучастно скользя взглядом по мощным колоннам из черного мрамора.

По мраморной лестнице, уходящей, подобно лестнице Иакова, куда-то в небеса, навстречу им торопливо спускался полковник. У Голубя дрогнули колени. Еще секунда — и он бы щелкнул каблуками и застыл по стойке смирно.

— Добро пожаловать, мой друг… — радостно приветствовал его полковник.

Со смятенным сердцем Голубь пожал протянутую ему руку и изобразил на лице вымученную улыбку, словно его принуждали улыбаться, тыча в спину длинной иглой.

Но полковник уже вел его по устланной красным ковром лестнице Иакова.

Пожизненное заключение, как пить дать… С головы до ног в кандалах.

Навстречу им попался какой-то господин с физиономией юфтевой выделки, на белом фраке его поблескивал орден, голову венчала красная феска. Наверное, паша.

Полковник на ходу представил Голубя:

— Маркиз Франсуа Вербье.

Что же это творится, Господи! Чистое безумие!

Они дошли до огромного зала, где по сверкающему паркету фланировали лишь несколько пожилых дам и

двое— трое военных высокого ранга. К ним приблизился седой великан, увешанный орденами, в парадном маршальском мундире.

Комендант Орана!

— Ваше превосходительство, — вымолвил полковник, — разрешите представить вам моего старого друга, маркиза Франсуа Вербье.

— Рад с вами познакомиться… Маршал Кошран. Военный комендант этого прекрасного города.

Утром получу пулю в затылок, решил про себя Голубь.

Теперь полковник тащил его к низенькому, толстому генералу с длиннющими усами, шепча по дороге:

— Ну, с этим, по крайней мере, не нужно знакомиться…

Как так? Почему с этим не нужно знакомиться? Впрочем, все равно. Не нужно так не нужно. Он не будет настаивать. Полковник многозначительно кивнул и покинул их. Что это? Куда он уходит?… Генерал, улыбаясь, похлопал Голубя по плечу и негромко сказал:

— Вы отлично выглядите, мой друг. — Потом нежно взял его под локоток и куда-то повел.

Утром поставят к стенке. Теперь уже точно.

Они вышли на большой балкон, откуда по мраморной лестнице можно было спуститься в расположенный за дворцом парк. В нем, казалось, росли все редкостные и цветы, встречающиеся в этих местах, пальмы были увешаны крошечными разноцветными лампочками. А на ступеньках ведущей вниз белоснежной мраморной лестницы в почетном карауле стояли солдаты. По одному на каждой ступеньке.

— Идите к фонтану, — быстро прошептал генерал. — Маккар, возможно, не пришел, но это не страшно. Для вас сейчас главное пригласить на танец госпожу Колетт, остальное узнаете у фонтана. Виконт Ламбертье вас найдет. Так что идите. Но имейте в виду, что Маккар, возможно, не пришел.

— Не беда. Я уже знаю…

Направление — фонтан! Генерал наверняка смотрит, так что нужно идти туда.

На влажно поблескивающие статуи гигантского фонтана лили свет мощные шарообразные лампионы. Искрились в танце водяные струи, в пряном от цветочного запаха воздухе плыла томная мелодия. Чья-то рука опустилась Голубю на плечо.

— Рад вас видеть.

С хорошо разыгранным безразличием Голубь ответил:

— Я счастлив, виконт Ламбертье…

Подошедший смертельно побледнел, колени у него подогнулись.

— Ради всего святого! Вы сошли с ума?… Не называйте меня по имени!

Ну, знаете, пора кончать. Они, видно, тут сговорились его дурачить. Почему только этот парень такой бледный и стучит с перепугу зубами? Нет, уже улыбается и, показывая рукой на одну из украшающих фонтан нимф, говорит:

— Карту принесли?

Вытянув руку в сторону другой нимфы, Голубь ответил:

— Нет.

— И хорошо сделали, что не взяли ее с собой. За нами наверняка следят. Подождем до завтра, Маккар не пришел.

Голубь пренебрежительно отмахнулся:

— Не беда…

Виконт исчез. Ну, пора дать деру. Самое время. С безучастным видом он сделал несколько шагов, как вдруг перед ним вырос лакей с сандвичами. Хо-хо, а ведь он голодный! Да еще какой голодный!

Голубь съел два сандвича. У другого лакея несколько кусков торта. Теперь он сам отыскивал лакеев. За два-три круга он наелся до отвала, зато чертовски захотел пить. Прохладительные напитки тоже разносили. Но Голубь ни на секунду не осмеливался остановиться: он забыл свое имя и старался избежать новых знакомств. Поэтому он хватал с подноса проходящего мимо лакея стакан, быстро опрокидывал его и шел дальше. В желудке у него смешался невиданный коктейль:

шампанское, малиновый сок, вермут, миндальное молоко, красное шабли и порция разбавленного нашатырного спирта, которым обносили на случай комариных укусов.

Смотри— ка, этот парк еще и вертится!

…Позже, когда хлопающие в ладоши гости уже в третий раз исполняли вместе с ним «Луи уехал на Гибриды», Голубь с изумлением обнаружил, что играет на рояле, а музыканты со своими инструментами стоят напротив сцены. Почему это они не играют?

Он уже не помнил, что сам прогнал их. Господи, он же в приличном обществе… Господин майор… Начнем, пожалуй, с этого до-минорного этюда… Как же там? Проклятый Шопен! Вечно с ним что-нибудь не так… Знаете, пока он вспомнит этот пассаж, лучше сыграть, если они не против, конечно, «Песню веселых шахтеров»…

…Маркиз Вербье покорил общество. Оно и понятно: подобные балы только тогда и удаются, если среди гостей найдется какой-нибудь веселый, открытый и слегка подвыпивший субъект.

Теперь Голубь готов был уйти, но его окружали все новые и новые толпы, а он все бубнил сквозь зубы: «Убирайся восвояси… быть беде… иди домой…»

Желудок, вообразив себя миксером, с силой взбалтывал выпитое. Кажется, там сбоку было что-то вроде двери… Пойдем посмотрим…

Кто— то выступил из-за клумбы и взял его за руку.

— Я Маккар.

— А мне сказали, что вы не придете… — испуганно промямлил Голубь.

— Они ошиблись. Завтра на место отправятся трое. Меня к вам послал Лорсакофф. Будьте добры, скажите, который час?

Голубь вынул из кармана золотые часы.

— Уже час ночи…

Маккар оглянулся и, не говоря ни слова, взял часы и положил их себе в карман.

— Все в порядке… — прошептал он.

— Вы думаете? — грустно поинтересовался Голубь.

— Прошу, — сказал тот, второй. — Вот вам пачка «Симон Арц». И он сунул в руку Голубю какую-то пачку. Невелик барыш. Двадцать штук сигарет за золотые часы… Если б хоть «Капораль»…

— До свидания, — попрощался Маккар и быстро тихим шепотом добавил:— В пачке пятнадцать тысяч франков…

И был таков.

— Эй! Вернитесь! Пожалуйста… — крикнул Голубь, но Маккар исчез. — Не беда…

Но как он опять оказался у фонтана, в самой толпе? А вон и толстый низенький генерал с большими усами… Его лицо Голубь видел за вечер много раз, тот явно следил за ним…

Кто— то тронул Голубя за плечо.

— Половина второго.

Он обернулся. Перед ним стоял лейтенант, имеющий привычку гасить свет, когда в доме покойники. А еще сообщать точное время. Без слов Голубь последовал за ним.

Перед воротами стоял все тот же неправдоподобно маленький автомобильчик. Детская коляска с мотором!

Лейтенант включил зажигание…

Молча они петляли по городским улицам, сначала широким и освещенным, потом, ближе к предместью, убогим и заброшенным. Наконец остановились. Из-под колес автомобиля прыснули в разные стороны бездомные собаки. Лейтенант нажал на тормоз и тихо произнес:

— Два часа…

Ну как есть радио! Регулярно сообщает точное время.

Голубь вышел в недружелюбную, пустынную ночь и стал поджидать провожатого. Но тот хлопнул дверью, газанул и уехал, оставив его одного.

В белом фраке! Посреди поля!

Ну и видок у него сейчас! Нигде ни души. Одна за другой вернулись собаки и, терзаемые любопытством, бродили в отдалении. Хорошие шуточки позволяет себе господин лейтенант, в смятении думал Голубь.

В нескольких шагах от него стояла одинокая хибара. Отлично! Вдруг там найдется какое-нибудь тряпье, в которое можно переодеться.

Но что он будет делать без своих вещей? Он хотел всего лишь вернуться в свою роту, а за потерю обмундирования полагается несколько лет принудительных работ.

Эхма, ну и влип он в историю…

С тяжелым сердцем и отвратительным вкусом во рту открыл Голубь дверь хибарки. Вошел в затхлое помещение, чиркнул спичкой. И даже вскрикнул от изумления.

На лавке в образцовом порядке лежала его форма, личное оружие, а под лавкой аккуратно стояли башмаки.

Глава восьмая

1

Лорсакофф метался по комнате, словно загнанный в клетку хищник. Его окно выходило на рыбацкую пристань с чахлыми, изъеденными пылью пальмами. Светало. В маленьком грязном пригородном домишке было тихо. Кофейня на первом этаже давно закрылась, и хозяин-араб спал теперь на одеяле перед своим заведением.

В коридоре скрипнули деревянные ступеньки. Русский потянулся к заднему карману. В дверь постучали. Он слегка приоткрыл ее.

— Ну наконец-то! — сказал он и, впустив посетителя, снова запер дверь. — Принесли часы?

— Все в порядке, — ответил Маккар, ибо посетителем был именно он.

Видевшие его на балу никогда бы не догадались, что это тот же самый человек. На нем был голубой комбинезон, какой обычно носят портовые грузчики, и грязные теннисные тапочки без шнурков, надетые на босу ногу.

Маккар вынул часы. Лорсакофф жадно потянулся за ними.

— Но ведь… Ив говорил про наручные…

— Он отдал эти.

— Погасите свет!

Маккар повиновался. Через секунду русский опять подал голос:

— Зажгите!

После того как щелкнул выключатель и вновь вспыхнул свет, к желудку Маккара оказался приставлен револьвер и смертельно бледный Лорсакофф прошипел:

— А ну выкладывайте часы! И не вздумайте отпираться! С вами все ясно, Маккар. Я уже год подозреваю вас в предательстве. Вы точно так же продали братьев Юнгханс. Но теперь вы попались.

— Вы что, спятили? — спокойно поинтересовался Маккар. — Я спросил его, который час, он, как и было условлено, щелкнул крышкой, я взял у него часы и отдал сигаретную пачку.

— Ив совершенно определенно сказал по телефону, что речь идет о наручных часах. О часах доктора Бретая.

— А это что за часы? Да вы посмотрите получше!

— Достаньте часы, — приказал Лорсакофф, все еще держа Маккара на прицеле. — Стойте на месте и давайте их сюда… Да не ройтесь в кармане, не то пристрелю.

Он осмотрел часы и с удивлением пробормотал:

— Б. И. Это часы лейтенанта, вне всякого сомнения. Бертрам Ив.

Лорсакофф уже не так уверенно держал револьвер. Пришедший насмешливо улыбнулся.

— Послушайте, Лорсакофф, я вас нисколько не боюсь, я в любую минуту могу с вами расправиться. — Говоря это, он прижал к ладони большой палец, и из массивного перстня вырвалась длинная, тонкая струйка какой-то жидкости, которая, шипя, запенилась на скатерти, оставив на ней через несколько секунд большую дыру. — Серная кислота… Пока вы рассматривали часы, я мог вас запросто прикончить. Но мне это не выгодно, мы нужны друг другу. Особенно теперь, когда стало ясно, что Ив работал на себя, а нас с вами использовал в своих целях.

— Тогда зачем он так подробно рассказывал мне по телефону об этих часах в виде крокодильей головы с защелкивающейся крышкой?

— Чтобы потянуть время и замести следы.

Лорсакофф опустил револьвер.

— Странно… Но я вижу, что относительно вас я, кажется, ошибался. Хуже всего, что никто из нас не знает этого лейтенанта в лицо.

— Отчего же, я его сегодня видел.

— Откуда вы знаете, что это был он?

— Генерал Обер спустился с ним под руку по лестнице, а позже он встретился с виконтом Ламбертье в условленном месте у фонтана.

— Ну и каков он из себя?

— Еще чуднее, чем о нем говорят. Желторотый мальчишка лет двадцати двух, клянусь. Недурен собой, хотя немного веснушчатый, все время улыбается и строит из себя дурачка. Так притворялся пьяным, что любой артист позавидовал бы.

— Но зачем ему было говорить по телефону, что план у него в часах, если он собирался нас обмануть?

— Может, когда звонил, еще не собирался. А потом что-то произошло.

Лорсакофф выругался.

— Ну, если все действительно так, он еще об этом пожалеет. Я ему шею сверну!

— Каким образом?

— Глупец! Разве вы не знаете, как мы договорились? План доктора Бретая необходимо проверить на месте. Он должен туда приехать. И тогда он в моих руках. Сообщите обо всем Лапорте и Хильдебранту.

— По-моему, в первую очередь надо поговорить с Гризоном. Он один был лично связан с лейтенантом.

— Вы правы! Идемте к Гризону.

Лорсакофф сунул часы в карман, потушил свет, и они отправились. У ворот русский на секунду остановился:

— Хм… Тут только что спал араб. Куда он мог подеваться?

Они постояли, вертя в задумчивости головами по сторонам, но дело было срочное, и они поспешили уйти.

…Хозяин кофейни осторожно спустился с лестницы. Потому как все это время он подслушивал за дверью.

2

Серый, промозглый рассвет съел сантиметр за сантиметром ночные тени вокруг деревьев и домов.

Лорсакофф и Маккар почти бежали.

Протянувшийся до самого берега моря длинный переулок зиял пустотой. Вдруг, однако, перед ними возникла фигура. То был солдат, вдребезги пьяный. Он что-то напевал себе под нос и натыкался на стены домов. Потом принялся грязно поносить арабов, вызывая их на улицу для расправы… Потом, привалившись к одному из домов, откопал в кармане сигарету и еще издали призывно замахал двум одиноким пешеходам.

— Подойдите поближе, господа… дайте огонька бедному солдату… который завтра, может, умрет за цивилизацию… родина вас не забудет… Vive lа France!!!! [— Да здравствует Франция! (фр.)]

Лорсакофф и Маккар направлялись именно в тот дом, у которого остановился легионер. Лорсакофф, смеясь, вытащил зажигалку и долго щелкал ею: бензина, по-видимому, осталось совсем мало. Солдат, как это свойственно всем пьяным, почти навалился на него.

— Не поднимайтесь…

— Гризона нет дома?

— Он дома. Мертвый. Его убили.

— Иди на рыбный рынок…

Зажигалка наконец вспыхнула, солдат несколько раз затянулся и, сдвинув набекрень фуражку, пошел дальше, шатаясь и распевая что-то нечленораздельное…

— Бедный Гризон, — сказал Маккар. — Вы были правы, Лорсакофф. Кто-то встрял в игру, и Ив решил с нами порвать.

— Берегитесь, Маккар, кроме вас, никто с ним не говорил, только вы знаете его в лицо, и он помнит об этом…

— Можете меня не пугать, я…

Грянул выстрел. Пуля просвистела рядом с головой Маккара. Оба метнулись в подворотню. Подождали.

Тишина.

Маккар осторожно выглянул. Улица была безмолвна и пустынна. Нигде никого.

— Norn de Dieu… [Черт… (фр.)] — скрипнул зубами Маккар. — Видно, мерзавцы взялись за дело всерьез.

На рынке, в утренней суете, они опять встретились с солдатом, который окликнул их, попросив поднести ему стакан водки, — он как-никак отправляется в пустыню. Они зашли в кабак.

Рассказывай, Хильдебрант, — прошептал русский.

— Ночью у меня с Гризоном была назначена встреча, -заговорил солдат. -Я постучал, никто не открывает. Тогда я нажал на ручку. Оказалось, дверь не заперта. В квартире все вверх дном, вещи валяются на полу, постельное белье порвано, а посреди комнаты лежит мертвый Гризон с раздробленным черепом, весь исколотый ножом.

Они помолчали.

— Вы сегодня выступаете? — спросил Маккар.

— Да. В Ат-Тарир, Гризон все точно разнюхал.

— Послушай, — перебил солдата Лорсакофф, — пока не поступят новые указания, имей в виду: если раздобудешь ручные часы в виде крокодильей головы, получишь пятьдесят тысяч франков. С Лапорте я тоже хочу поговорить. Мы еще сегодня встретимся. А до тех пор действуйте, как договорились.

Легионер поспешил в казарму. Перед выступлением солдаты получили увольнительную до утра. Пока он разговаривал с начальником караула, патруль привел Голубя. Тот с сияющей физиономией протянул запястья, чтобы на них защелкнули наручники.

Хильдебрант побледнел!

На руке дезертира красовались часы в виде крокодильей головы!

3

Фельдфебель Латуре, который за время этой истории пришел в полный разлад с самим собой, ни слова не сказал своему неблагодарному и вероломному протеже. Он лишь то и дело поглаживал свои обожженные кошачьи усы и таращил на Аренкура налитые кровью глаза. Norn de Dieu… — читалось в его взгляде.

— Ты с ума сошел? — накинулся на Голубя поэт Троппауэр, который после всего случившегося счел резонным перейти с приятелем на «ты». — У тебя здесь было теплое местечко, совсем как у моего коллеги Данте в Раю, а ты валяешь дурака!

Голубь пожал плечами.

— Я не для того вступил в легион, чтобы дохнуть со скуки. Я полюбил твои стихи и хочу слушать их всегда, в огне и в воде!

— Ты это серьезно? — растроганно спросил поэт.

— Совершенно серьезно. Я с детства боготворю поэзию и уверен, когда-нибудь стану гордиться тем, что был одним из первых почитателей великого Троппауэра.

Вокруг обезьяньей челюсти заходили жевательные мышцы, и большие осоловелые глаза заволоклись слезами.

— Я обещаю тебе, что не скрою от потомков этот факт, если стану когда-нибудь великим поэтом. Я понимаю твое восхищение, но чтобы следовать за мной в пустыню… это… это действительно трогательно…

— За твои стихи я готов в огонь и в воду! — вдохновенно воскликнул Аренкур. — Я полюбил их и не хочу без них жить ни дня!

Троппауэр покраснел и потупил взгляд.

— Я рад, что подарил тебе целый мир… — запинаясь, пробормотал он и дрожащей лапищей неловко выудил из кармана состряпанный наспех эпос. Разгладил листки, взволнованно пожевал губами и трагическим голосом возвестил: — Гюмер Троппауэр. «Завтра выступаем, эхма!»

Голубь отлично приспособился думать о своем, когда Троппауэр осчастливливал его своими пространными творениями. У него уже вошло в привычку размышлять под жужжание сиплого голоса, а если поэт вдруг с восторженным лицом замирал, Голубь бросался его обнимать, восклицая наобум:

— Превосходно! Изумительно! Незабываемо! Больше нет?

— Есть, продолжение, еще четыре песни.

— Почему так мало! Читай скорее! Ты… Ты просто Пушкин!

Поэт в упоении облизывал толстые, выпяченные губы, смущенно почесывал заросший сизый подбородок и читал дальше. А Голубь опять принимался раздумывать над тем, что делать с пятнадцатью тысячами франков. Деньги ему не принадлежат, это ясно. Он не может прикарманить чужие деньги только потому, что они по ошибке оказались у него… Значит, первым делом нужно внимательно осмотреть бумажник, который он вынужден был сунуть в карман вместе с другими вещами убитого. Переодевшись тогда в хибарке, он взял вещи себе. Сейчас они в кармане рубашки, но разглядеть их можно только в «герметически» надежном месте. А в их казарме многое устроено по-дурацки. В умывальных комнатах, например, нет дверей. Чтобы тот, за кем положено следить, ни на секунду не оставался без присмотра. Где уж тут разглядеть бумажник! Глупость все-таки: бумажник в кармане, а в него даже не заглянуть! В спальне всегда кто-нибудь сшивается, там не получится, в столовой и подавно… В город не выпускают… Проклятье!

— Ну как?! — торжествующе спросил Троппауэр.

— Просто не нахожу слов… Удивительно! Как ты, со своим гением, еще здесь, а не в Швеции на вручении Нобелевской премии!…

— Что в наши дни поэт может ждать от современников? — с горьким смирением вопросил Троппауэр и провел пятерней по редким, но длинным прядям. — Так тебе понравилось?

— Колоссально! Только последние две строки, как бы тебе сказать…

— Да-да!… Ты прав, — с воодушевлением согласился поэт, — ты видишь самую суть! Я тоже чувствовал, что и этой части настроение уже не то, надо бы там кончить, где я остаюсь один во Вселенной, словно одинокая звезда…

Он вытащил чернильный карандаш, послюнявил его и тут же вычеркнул две последние строки.

— Теперь идет третья песня, она немного длинная, но по своим достоинствам превосходит две первые.

— Что значит длинная, если речь идет о произведении Троппауэра! Читай, или я разделаюсь с тобой! Неблагодарный!

Двор в спешке пересекли два офицера. В форте царила суматоха. После обеда в прачечной взорвалась ручная граната, и из бывших там солдат лишь один остался в живых, тяжело раненный. Все в волнении ждали следственную комиссию из штаба полка. Однако пришла телефонограмма, что комиссия прибудет только утром, а до тех пор велено охранять место происшествия и ничего там не трогать.

Любопытных тут же отогнали от прачечной, и лейтенант громогласно приказал:

— Фельдфебель Латуре!

— Qui, mon comandant.

— До приезда комиссии поставьте у прачечной караул! Чтобы все оставалось в том же положении, что и сейчас! Внутрь никого не пускать!

…Голубь как раз дошел в своих размышлениях до того, что к чертям собачьим все эти тайны. Никогда уже он не научится находить в них удовольствие. А Троппауэр как раз дошел до строчки «если дрогнет земля и проклятие грянет с Небес…».

И оно грянуло!

— Троппауэр, бестолочь, восьмигорбый верблюд, это еще что за…

Словом, из уст фельдфебеля Латуре грянули такие проклятья, что земля воистину содрогнулась, и даже будь его утверждения правдивыми лишь наполовину, и этого было бы достаточно, чтобы самые дальние представители рода Троппауэров от стыда провалились сквозь землю.

Поверженный в прах поэт поплелся ужинать, унося свои бумажки и всклокоченную голову. Голубь застыл как вкопанный. Латуре поглаживал усы и не сводил с него глаз. Рубцы от ранений на его лице побагровели.

— Рядовой!

— Oui, mon chef.

Фельдфебель выдержал многозначительную паузу.

— В прачечной лежит восемь трупов, вернее говоря, то, что от них осталось. Я вас назначаю до утра в караул. Через пять минут в полном походном снаряжении явитесь в караульное помещение.

Это было довольно безжалостно. Лейтенант вовсе не имел в виду, что ночью в таком жутком месте нужно поставить одного часового. Тем более солдата, который на рассвете отправляется в пустыню.

— Приказ ясен?

— Ясен, господин фельдфебель!

— Что вы ухмыляетесь? — взвыл фельдфебель, ожидавший, что Голубь позеленеет от ужаса и злости. — Вы, может быть, рады?

— Рад, господин фельдфебель! — искренне ответил Аренкур, потому что действительно был рад. В этом уединенном месте он сможет наконец спокойно рассмотреть хранящийся в кармане бумажник. Уж там-то ему наверняка никто не помешает.

Фельдфебель побагровел от ярости.

— Вы!… Вы ненормальный!… Я вас еще отучу ухмыляться, будьте уверены!… Вы… Вы… Rompez! Rompez! Пока я отбивную из вас не сделал!

Бедняга, как он разозлился, думал Голубь, поднимаясь в спальню. Пилот сидел на кровати и на ночь натирал ноги жиром. Он-то знал, что значит выступать в поход!… Хильдебрант писал письмо, а сам тем временем наблюдал за собирающимся Голубем и украдкой поглядывал на другого легионера, который, казалось, спал.

Его звали Пенкрофт. Это был носатый, худой, но довольно широкоплечий человек. Он приехал из Америки. Опоздай он хоть минутой на пароход, быть ему на электрическом стуле. А так с ним ничего не могли сделать. Он был замешан в политическом убийстве, сумел бежать из Шербура… С Хильдебрантом его редко видели вдвоем. Он дружил с греком Адрогопулосом, чемпионом по кетчу. Они сошлись на почве спорта. Как профессиональный боксер, Пенкрофт когда-то обучал полицию разных стран средствам самозащиты. Хильдебранта чаще всего видели вместе с графом. Господин граф был задумчивым молодым человеком с высоким лбом и несколько кислым выражением лица. Его принадлежность к лучшим слоям общества не оставляла сомнений. Он, впрочем, никогда не рассказывал о своем прошлом.

Голубь со всеми был в приятельских отношениях. Солдаты любили его, а благодаря одному официанту из Марселя кличка Голубь перекочевала с ним и в Африку. Когда вступивший в легион официант впервые назвал его этим именем, все страшно потешались. А потом привыкли, и Аренкур остался при своем прозвище. Но самым близким его другом был все-таки Троппауэр, поэт. С Карандашом Голубь тоже дружил, если можно назвать дружбой, когда кто-то опекает несчастного идиота. Стоило Карандашу улыбнуться, как на его лице проступали старческие морщины, признак врожденного слабоумия. Сейчас он спал, положив руки под голову и надвинув на глаза кепи, а вокруг в беспорядке валялись его вещи. Голубь растолкал его:

— Старик! Утром выступаем! Со всем барахлом! Поспать и потом можно…

— Поспать всегда можно… — ответил Карандаш, расплывшись в улыбке. — Что тебе от меня надо, Голубь? Команды ведь еще не было…

— Да, но когда протрубят построение, собираться будет поздно.

— Ну и не надо… Так пойдем. — Тут он опять надвинул на глаза кепи и засопел.

Что тут будешь делать?

— Хильдебрант! Собери этому несчастному вещи. Я иду охранять прачечную.

Все уставились на Голубя.

— Эти восемь трупов? — спросил Адрогопулос, содрогнувшись.

— Их, голубчиков. У меня уже нет времени возиться с Карандашом.

Подошедший Пилот начал собирать рюкзак слабоумного, бурча с каменным лицом:

— Послушай, Голубь! Здесь у нас легион, а не Армия спасения…

Но как он ни был зол, рюкзак все-таки собрал.

Голубь к тому моменту уже умчался к фельдфебелю. Латуре придирчиво оглядел его с головы до ног. Если бы не необходимость срочно выставить в прачечную охрану, он наверняка нашел бы непорядок. А тут лишь наставительно произнес:

— Имейте в виду, что вверенный вам пост равноценен караулу перед комендатурой! Три шага — поворот, опять три шага — все по уставу. Посмейте только присесть или закурить — отдам под трибунал! Ясно?

— Так точно!

…Нет, вы только послушайте… это его «так точно», можно подумать, его наградили. Так и сияет. И Латуре со зловещей улыбкой продолжил, уже не заботясь о том, что сам несколько отступает от устава:

— Электричество тратить попусту конечно же не стоит, побудете в темноте! Что легионеру восемь трупов, да и привидений он не боится!… Что? Чему вы радуетесь? Чему улыбаетесь? JRompez… Rornpez!… Heто кишки выпущу!

Латуре был вынужден расстегнуть воротник, ибо чувствовал, что его вот-вот хватит удар.

…А Голубь и в самом деле радовался. С первыми лучами рассвета он разглядит содержимое бумажника, не опасаясь никаких неожиданностей, ведь в темноте его не видно с улицы, тогда как он еще издали заметит, вздумай к нему кто-нибудь подкрасться.

Добрых десять минут ходьбы отделяли прачечную от других строений форта. Солдаты даже днем ходили туда редко, только если непременно требовалось постирать, как тем, кто стали жертвой разорвавшейся гранаты. Домишко стоял на другом конце огромного, пустынного в ночное время учебного плаца.

В здании, стало быть, лежат восемь трупов. Судьба, видно, решила стращать меня на каждом шагу, похихикал про себя Голубь. Кабы не надорвалась, бедняжка. И он спокойно, едва ли не весело, шагнул с темного поля в заброшенную прачечную.

Вдалеке протрубили отбой, и видневшиеся желтые окна главных корпусов вскоре погасли. Одиноко стоял маленький домик среди застывших пальм на самом конце гигантского поля.

Голубь прикрыл дверь. И медленными шагами принялся ходить взад-вперед, как приказал фельдфебель…

4

Десять часов…

В окно без москитной сетки проникает лунный свет и медленно ползет вперед, захватывая в свой световой круг сантиметр за сантиметром.

Раз, два, три… Ногу приставить, поворот… Раз, два, три…

…Тоска, да и только. Хоть бы покурить. Или глазком глянуть, что происходит вокруг.

Вдалеке что-то глухо звякнуло. В немой тишине скрипят от его шагов половицы. Для нервного человека задание не из приятных. Хорошо, что в роду Аренкуров таких не бывало. Голубь безмятежен, словно он на обеде в столовой. Время от времени он ловит себя на том, что беззвучно свистит…

Вот что— то треснуло в углу. Целых два раза. Опять тишина. Конечно, полы старые, днем доски разбухают от жары, а ночью, когда становится холоднее, опять сжимаются. От этого и треск.

Физику надо знать, а то так и кондрашка хватит.

Издали послышался протяжный паровозный гудок. В окно видно, как по пустынному полю бежит бездомная собака. Все тихо, только слышится звук падающих капель. Наверное, какой-нибудь кран течет… Опять треск. Хм… Почему, интересно, охлаждение воздуха так странно влияет на пол, что он трещит все время в одном и том же месте?…

Лунный свет продвинулся еще дальше и освещает теперь голову лежащего навзничь солдата. Белое как мел мертвое лицо с синими губами, глаза открыты.

Ну и страшен ты, братец, прямо тебе скажу. Но ты ничего не бойся, Голубь тебя не обидит, он только тебя охраняет. А завтра вас всех восьмерых чин чином похоронят, тогда уж и тлейте себе на здоровье. День туда, день сюда — что для вечности такие пустяки?… Бедняга Латуре. Царствие ему небесное, если по воле неисповедимой судьбы его хватит удар: ведь он будет вне себя от ярости, он уверен, что такая ночка непременно должна кончиться для нормального человека эпилептическим припадком… Лунный свет скользнул дальше, и стало видно коричневое пятно, разорванная рубашка, которую в спешке набросили на труп…

Раз, два, три… Ногу приставить, поворот… Раз, два, три…

Ну, знаете, это уж слишком, опять этот треск. Сколько можно… Не потому что… Просто здесь кто-то есть, а у него строгий приказ. И что за глупость прятаться в таком месте? Хотя нельзя забывать и про грызунов.

Тр— р-тр-р…

Лунный луч, постепенно сползая с головы, освещает теперь бледную сжатую в кулак руку… Вдалеке раздается бой часов. Еще пятнадцать минут прошло. Какая-то птица вскрикивает в ночи. Теперь луна чертит на полу длинные тени от верхушки застывшей пальмы.