— Вы действительно так считаете? Что все люди, которые хотят покинуть Ресургем — сопляки?

— Извини, любовь моя. Я догадываюсь, кого ты будешь защищать. Но кое-кто из нас действительно любит эту планету. И шагу отсюда не сделает.

— Не спорю.

Она откинулась на сиденье и прикрыла лицо сложенной газетой, как маской. Если подобный намек не дойдет до водителя, этого типа можно считать безнадежным.

К счастью, намек дошел.

На этот раз ей удалось уснуть по-настоящему. Ей снилось прошлое, и воспоминания вспыхнули с новой силой — их вызвал к жизни голос Оперативного Четвертого. Нельзя сказать, что она не могла выбросить из головы Четвертого, но заставляла себя не воспринимать ее как личность. Это было слишком болезненно. Думать о Четвертом означало думать о том, как Вуалюмье прибыла на Ресургем. Думать о другой жизни, которая, в сравнении с суровой реальностью настоящего, казалась далекой и неправдоподобной фантазией.

Но голос Четвертого — как открытая дверь в прошлое. Некоторые вещи нельзя игнорировать.

Какого черта Оперативный Четвертый вызвала ее на этот раз?

Вуалюмье проснулась оттого, что грузовик начал двигаться как-то иначе. Машина задом заезжала в разгрузочную нишу.

— Уже приехали?

— Это Солнхофен. Конечно, не большой город с яркими огнями, но ведь ты именно сюда хотела попасть?

Через щели в решетчатых стенах ангара виднелось небо цвета анемичной крови. Рассвет или очень близко к нему.

— Мы немного опоздали, — сказала Инквизитор.

— Мы уже четверть часа как в Солнхофене, любовь моя. Ты спала как убитая, так что я не стал тебя будить.

— О да, конечно.

И она неохотно протянула ему остаток платы.

Ремонтуа наблюдал за тем, как несколько членов Закрытого Совета, которые прибыли последними, занимают свои места на многочисленных ярусах тайной палаты. Кое-кто из стариков все еще мог проделать это самостоятельно, но большинство передвигалось с помощью экзоскелетов, слуг и «шершней» величиной с большой палец руки, которые черными тучами вились вокруг. Некоторые были близки к концу физической жизни и почти покинули свою плоть. Эти напоминали головы, качающиеся на подвижных паукообразных протезах, которые заменили им тела. У одного — или двух — мозг был настолько переполнен имплантантами, что не умещался в черепе и находился снаружи, в прозрачной колбе с жидкостью, где пульсировали механизмы систем жизнеобеспечения. Большая часть деятельности их сознания происходила внутри безграничной ментальной паутины Объединившихся. Каждый из них берег свой мозг — точно семья, которая не желает ломать обветшавший дачный дом, хотя в нем почти не живет.

Исследуя мысли каждого из вновь прибывших, Ремонтуа обнаружил несколько человек, которых считал мертвыми. Эти люди не появлялись ни на одном собрании Закрытого Совета, в которых он участвовал.

Сегодня дело касалось Клавейна. Поэтому Ремонтуа вызвал всех, невзирая на возраст.

Неожиданно Ремонтуа почувствовал, что в палате появилась Скейд, вошедшей в тайную палату. Вот она — поднялась на кольцеобразный балкон, расположенный на полпути к верхней части сферической камеры. Палата была непроницаема для всех ментальных трансмиссий. Тем, кто находился внутри, это не мешало, но они были полностью изолированы от остальных сознаний в Материнском Гнезде. Это позволяло Закрытому Совету общаться во время заседаний более свободно, чем через обычные нейроканалы.

Ремонтуа сформировал мысленное послание, определил его как высокоприоритетное и послал Скейд. Оно заглушило рой сплетен, вьющийся вокруг нее, и привлекло всеобщее внимание.

«Клавейн знает об этом собрании?»

Ответ пришел незамедлительно.

(А зачем ему знать?)

«Получается, мы собрались поболтать о нем за его спиной?»

Скейд сладко улыбнулась.

(А почему бы твоему другу не присоединиться к нам? Тогда не было бы нужды говорить о нем, как ты выразился, за его спиной, не так ли? Это проблема Клавейна, а не моя.)

Ремонтуа встал, чувствуя, что оказался в центре внимания. Всевозможные сенсорные аппараты, как по команде, повернулись в его сторону.

«А кто сказал „проблема“, Скейд? Я просто оглашаю тайную повестку дня. Сообщаю, по какому поводу мы сегодня собрались».

(Тайную повестку дня? Мы хотим Клавейну добра. Я думала, что до тебя это уже дошло, раз ты ему друг.)

Ремонтуа огляделся. Фелки здесь нет, как и следовало ожидать. Она имела полное право участвовать в собрании, но можно не сомневаться: Скейд не внесла ее в список приглашенных.

«Согласен, я его друг. Он спасал мою жизнь не один раз. И даже если бы этого не было… Ладно, мы находились рядом достаточно долго. Может быть, это означает, что я не могу быть объективным. Но я все-таки кое-что вам расскажу».

Он снова обвел взглядом комнату, кивая, когда встречался с глазами или сенсорами других Объединившихся.

«Каждый из вас знает, что Клавейн ничего нам не должен. Возможно, кому-то из вас об этом надо напомнить. Но неважно, о чем Скейд пытается заставить вас думать. Если бы не Невил Клавейн, никого из нас не было бы здесь. Он так же важен для всех нас, как и Галиана, и я не просто так это говорю. Я познакомился с ней раньше, чем кто-либо присутствующих».

Скейд кивнула.

(Конечно, Ремонтуа прав. Но вы заметили, что все подвиги Клавейна, которые вошли в историю, относятся к прошлому — к далекому прошлому? Не спорю, с тех пор, как Клавейн ввернулся из Глубокого космоса, он по-прежнему служит нам. Но — наравне со всеми. Он сделал не больше и не меньше, чем любой из старших Объединившихся. Разве вы не ожидали от него чего-то более серьезного?)

«Более серьезного чем что»?

(Чем простая солдатская служба, которой он себя посвятил. Чем постоянное стремление рисковать.)

Похоже, Ремонтуа предстояло выступить в роли адвоката своего друга, нравится ему это или нет. Он почувствовал легкое презрение к остальным членам собрания. Многие из них обязаны Невилу жизнью и подтвердили бы это при других обстоятельствах. Но Скейд подмяла под себя всех.

Что ж, значит, ему придется говорить за Клавейна.

«Кто-то должен патрулировать границы».

(Конечно. Но у нас есть те, кто моложе, энергичнее… и, будем откровенны, те, кого не так жалко потерять. Они вполне способны делать то же самое. Опыт Клавейна нужен нам здесь, в Материнском Гнезде, где мы сможем найти ему достойное применение. Я не верю, что он цепляется за любую возможность, чтобы уклониться от исполнения долга перед Гнездом. Это не в его интересах. Клавейн делает вид, что он один из нас, но это только игра. Он предпочел оказаться на стороне победителей, но отказался от полной вовлеченности, принять которую означает быть Объединившимся. Это признак самодовольства, эгоизма — того, что враждебно нашему пути. Это даже начинает напоминать вероломство.)

«Вероломство? Никто не был так верен фракции Конджойнеров, как Невил Клавейн. Похоже, некоторым из нас не помешал бы урок истории».

Один из Объединившихся, похожий на голову на паучьем теле, включился в разговор.

(Я согласен с Ремонтуа. Клавейн нам ничего не должен. Он уже тысячу раз это доказал. И если он не хочет становиться членом Совета, его право.)

На противоположной стороне аудитории засиял мозг в колбе. Свет пульсировал синхронно звуковым сигналам.

(Безусловно. В этом никто не сомневается. Но есть еще один аспект, не менее важный. У Клавейна моральное обязательство стать одним из нас. Он расходует свои таланты за пределами Закрытого Совета, такое не может больше продолжаться.)

Объединившийся выдержал паузу. Жидкость в колбе бурлила и булькала, бугристая масса мозговых тканей несколько раз вяло набухла и сжалась, точно жуткий ком теста.

(Я не могу одобрить пламенную речь Скейд. Но в том, что она сказала, есть толика несомненной правды. То, что Клавейн постоянно отказывается присоединиться к нам, равноценно вероломству.)

«Заткнись», перебил Ремонтуа. «Не удивлюсь, если тебе больше нечего сказать. Думаю, Клавейн думает несколько иначе…»

(Оскорбление!) — вскипел мозг.

Но Ремонтуа уловил волну, похожую на сдержанный смешок. Его колкость кого-то позабавила. Этот разбухший мозг явно не пользовался таким уважением, как ему нравилось думать.

Ощущая свои движения словно со стороны, Ремонтуа нагнулся, крепко стиснув перилах балкона.

«Как это понимать, Скейд? Почему именно сейчас? После того как Совет столько лет обходился без него?»

(Что ты имеешь в виду?)

«Я имею в виду следующее: что на самом деле подвигло тебя на этот шаг? Что-то затевается, не так ли?»

Гребень Скейд налился красновато-коричневым. Скрипнув зубами, она отступила на шаг и ссутулилась, точно кошка, которую загнали в угол.

Ремонтуа не сдавался.

«Сначала мы пересматриваем программу постройки кораблей, а через сто лет спустя прекращаем их выпуск, причем причина настолько засекречена, что даже Закрытый Совет ничего о ней не знает. Затем у нас появляется прототип, набитый скрытой аппаратурой неизвестного происхождения и назначения. Принцип их действия Совету опять-таки неизвестен. Теперь есть целый флот подобных кораблей, который собран на комете недалеко отсюда, но это все, что нам сочли нужным сообщить. Уверен — Внутреннему Кабинету есть что сказать по этому поводу…»

(Осторожнее, Ремонтуа.)

«Почему? Это же невинные умозаключения! Почему я должен остерегаться?»

Объединившийся с гребнем, чем-то напоминающим гребень Скейд, встал и попытался вмешаться. Ремонтуа хорошо знал этого человека: похоже, тот не имел отношения к Внутреннему Кабинету.

(Ремонтуа прав. Что-то действительно затевается, и Клавейн — только часть проблемы. Свертывание кораблестроительной программы, странные события, связанные с возвращением Галианы, этот новый флот, тревожные разговоры об орудиях… все это звенья одной цепи. Нынешняя война — просто отвлекающий маневр, и Внутреннему Кабинету это хорошо известно. Возможно, истина смутит нас, обычных членов Закрытого Совета. В таком случае, как и Ремонтуа, я позволю изложить некоторые выводы и посмотрю, что из этого получится.)

Он пристально посмотрел на Скейд, прежде чем продолжить.

(Ходят еще кое-какие слухи, Скейд. Они связаны с так называемым «Введением». Уверен, вам не надо напоминать, что этим словом Галиана называла заключительную серию своих экспериментов на Марсе. Эксперименты, которые она поклялась никогда не повторять.)

Возможно, Ремонтуа только показалось, но при слове «Введение» по гребню Скейд пробежала волна другого цвета.

«Что за Введение?»

Конджойнер с гребнем повернулся к Ремонтуа.

(Я не знаю, но могу догадаться. Галиана больше не хотела повторять эти эксперименты. Они были успешными, более чем успешными, но результаты чем-то ее встревожили. Но пока Галиана находилась далеко от Материнского Гнезда, во время ее межзвездной экспедиции — что могло помешать Внутреннему Кабинету возобновить их? Галиана никогда бы об этом не узнала.)

«Введение»… Вот оно, ключевое слово. Оно что-то значило для Ремонтуа; во всяком случае, он определенно слышал это слово раньше. Но речь идет об экспериментах, которые проводились на Марсе более четырехсот лет назад. Придется провести в своей памяти настоящие археологические раскопки, чтобы обнаружить истину под толщей воспоминаний. А если учесть, что сам объект поиска — это тайна за семью печатями…

Похоже, проще спросить напрямую.

«Что такое Введение?»

— Я расскажу тебе, Ремонтуа.

Звук настоящего человеческого голоса прорвал молчание, которое висело в палате, заставив каждого вздрогнуть, точно от резкого окрика.

Ремонтуа обернулся. Возле одной из входных дверей стояла Фелка собственной персоной. Должно быть, она вошла, когда собрание уже началось.

Исполненная ярости мысль Скейд ворвалась в его мозг.

(Кто ее пригласил?)

— Я, — спокойно ответил Ремонтуа. Он говорил вслух для Фелки. — Мы решили поговорить о Клавейне… Так что это показалось мне правильным шагом.

— Это он, — подтвердила Фелка. У нее на ладони что-то шевелилось, и Ремонтуа увидел, что она принесла в тайную палату мышонка. — Что-то не так, Скейд?

Та презрительно фыркнула.

(Нам незачем говорить вслух. Это пустая трата времени. Она может слышать мысли так же, как любой из нас.)

— Вы свихнетесь, если услышите мои мысли, — Фелка улыбнулась; улыбка получилась жутковатой, и Ремонтуа подумал, что она не так далека от истины. — Так что не будем рисковать понапрасну, — она посмотрела на мышь, которая кружилась на ее ладони, гоняясь за собственным хвостом.

(Ты не имеешь права здесь находиться.)

— Но я здесь, Скейд. Если бы меня не определили как члена Закрытого Совета, то мне просто не удалось бы сюда войти. И если бы я не была членом Закрытого Совета, я бы вряд ли могла говорить о Введении, правда?

Конджойнер, который первый произнес это слово, тоже заговорил вслух. Голос у него был высокий и дрожал.

— Значит, мои догадки верны, Скейд?

(Не обращай внимания на Фелку. Она ничего не знает об этой программе.)

— Значит, я могу говорить что хочу. Потому что мои слова все равно ничего не значат. Введение было экспериментом, Ремонтуа, попыткой соединить принципы объединения сознаний и квантовой суперпозиции. Это происходило на Марсе — если хочешь, можешь проверить. Но Галиана зашла слишком далеко — дальше, чем ожидала. Знаешь, почему она прекратила опыты? Она испугалась сил, которые вызвала. Так что на этом все должно было закончиться, — Фелка прямо и с насмешкой посмотрела на Скейд, . — Но не закончилось, правда? Эксперименты начались снова, примерно сто лет назад. Именно послание Введения, и ничто иное, заставило нас прекратить постройку кораблей.

— Послание? — ошеломленно переспросил Ремонтуа.

— Послание из будущего, — произнесла Фелка — так, словно это было очевидно с самого начала.

— Ты шутишь.

— Я совершенно серьезно, Ремонтуа. Кому как не мне знать — я принимала участие в одном из экспериментов.

Мысль Скейд прорезала пространство.

(Мы здесь для того, чтобы поговорить о Клавейне, а не слушать этот бред!)

Фелка продолжала как ни в чем не бывало. Она единственная, кого Скейд не сможет запугать, подумал Ремонтуа. Не считая его самого. Потому что она помнит по-настоящему страшные вещи — какие Скейд и не снились.

— Но мы не можем обсуждать одно отдельно от другого, Скейд. Эксперименты были продолжены, правильно? И они имеют отношение к тому, что сейчас происходит. Внутренний Кабинет кое-что узнал, но даже они не знают всего, а остальные и подавно.

Скейд снова стиснула зубы.

(Внутренний Кабинет установил, что надвигается кризис.)

— Какой кризис? — спросила Фелка.

(Очень серьезный.)

Фелка глубокомысленно кивнула и отбросила с глаз спутанную прядь черных волос.

— А какова роль Клавейна? Чем он может быть полезен?

Отчаяние Скейд ощущалось почти физически. Ее мысли появлялись обрывками, словно она ждала, что какой-нибудь молчаливый слушатель воспользуется паузой между заявлениями и поддержит ее.

(Нам нужна помощь Клавейна. Кризис может быть… смягчен… если Клавейн вмешается.)

— Что значит «вмешается»? — упорствовала Фелка.

На лбу у Скейд запульсировала тонкая жилка, и по гребню пробежали раздражающе яркие переливы, радужные, точно крылышки стрекозы.

(Очень давно мы потеряли нечто ценное, а теперь точно узнали, где это находится. Мы хотим, чтобы Клавейн помог нам вернуть это.)

— И «это», — договорила Фелка, — само собой, не имеет ничего общего с орудиями, правильно?

Инквизитор попрощалась с водителем. За время пути она спала пять или шесть часов, предоставив ему все шансы обчистить ей карманы и выкинуть посреди дороги. Но все осталось в целости и сохранности, включая пистолет. Шофер даже оставил ей газету со статьей про Овода.

Солнхофен выглядел именно так, как представляла себе Инквизитор: мелкий запущенный поселок. Ей хватило нескольких минут, чтобы обойти весь центр и обнаружить, что она уже несколько раз прошла через сердце поселения — бетонированную площадку в окружении двух неряшливых гостиниц, пары сросшихся административных зданий неопределенного цвета и россыпи разношерстных забегаловок. Чуть дальше громоздились гигантские ремонтные ангары, которые кормили Солнхофен. В северных районах планеты располагались многочисленные терраформирующие машины, которые делали атмосферу Ресургема полностью пригодной для человека и прочих форм жизни, которым для дыхания необходим кислород. Преобразователи исправно действовали в течение нескольких десятилетий, но сейчас обветшали и стали ненадежными. Поддержание их в рабочем состоянии являлось главной статьей расходов централизованной экономики планеты. Общины, подобные Солнхофену, существовали за счет обслуживания и ремонта терраформирующих баз, но это был тяжелый и напряженный труд, для которого требовались — вернее, вызывались официальными запросами — рабочие определенного толка.

Инквизитор помнила об этом, когда вошла в так называемую «гостиницу». Обычно в такое время суток в подобных заведениях тихо, как в могиле. Но дверь отворилась — и Вуалюмье показалось, что она попала на вечеринку, когда веселье достигло апогея и понемногу идет на спад. Гремела музыка, раздавались крики и смех — грубый мужской смех, который напомнил ей о бараках Окраины Неба. Несколько выпивох уже сошли с дистанции и сидели, нависая над своими кружками, точно ученики, которые пытаются помешать соседу списать контрольную. Воздух спекся от химикалий и резал глаза. Вуалюмье стиснула зубы, наморщила нос и вполголоса выругалась. Ну и местечко! И угораздило же Четвертую устроиться в этой дыре! Инквизитор вспомнила, как впервые встретила ее. Это произошло в баре на одной из каруселей, что на орбите Йеллоустоуна. Более поганой забегаловки Вуалюмье в жизни не видела. Четвертая обладала множеством талантов, но выбор приличных мест для встречи не входил в их число.

К счастью, когда Инквизитор вошла, никто не обратил на нее внимания. Она обогнула пару тел, пребывающих в полукоматозном состоянии, и приблизилась к так называемому бару — пролому в стене, облицованному по краям кирпичом. Мрачного вида женщина, восседавшая за стойкой, раздавала стаканы со спиртным, точно тюремную пайку, швыряла на прилавок сдачу и опустошала бутылки — и все это с таким видом, будто опаздывала к отлету.

— Кофе, пожалуйста, — сказала Вуалюмье.

— Нет кофе.

— Тогда какой-нибудь сраный эквивалент кофе.

— Что за выражения?

— Я выражаюсь как хочу, особенно когда не могу получить кофе, — Вуалюмье наклонилась над пластиковой стойкой. — Вы можете сварить одну чашку кофе, правда? Полагаю, вас пока не просят подать сюда черную дыру на блюдечке.

— Вы что, из правительства?

— Нет, просто хочу кофе. И еще я не в духе — слегка не в духе. Как вы понимаете, сейчас утро, а по утрам я всегда не в духе.

Чья-то рука опустилась на плечо Инквизитора. Вуалюмье резко обернулась, пальцы сами сомкнулись на рукоятке бозонного пистолета.

— Опять нарываешься, Ана? — спросила женщина у нее из-за спины.

Инквизитор заморгала. Она представляла себе этот момент много раз с тех пор, как покинула Кювье, но это было слишком неожиданно — прямо как в какой-то мелодраме. Тем временем Триумвир Илиа Вольева, она же Оперативный Четвертый, кивнула женщине за стойкой:

— Это моя подруга. Она хочет кофе. Я полагаю, ты сваришь ей чашку.

Барменша покосилась на нее, что-то буркнула и скрылась из виду. Через некоторое время она вернулась с кружкой, содержимое которой выглядело так, будто его только что откачали из оси главного подшипника наземного грузовика.

— Держи, Ана, — проговорила Вольева. — Примерно то, что мы хотели.

Инквизитор взяла кружку, ее рука чуть заметно дрожала.

— Не стоит так меня называть, — прошептала она.

Вольева уже вела ее к столику.

— Как?

— Ана.

— Но это же твое имя.

— Нет, больше не… Не здесь. Не сейчас.

Столик, который выбрала Триумвир, размещался в углу и был наполовину заставлен пивными кружками. Вольева смахнула на пол остатки пиршества, и уселась, опираясь локтями на угол стола и сплетя пальцы под подбородком.

— Думаю, можно не беспокоиться, что тебя кто-то узнает. Даже на меня никто второй раз не смотрит. А я на этой планете самая желанная добыча для тех, кто ищет преступников — ну, Овод не в счет.

Инквизитор, которая когда-то называла себя Аной Хоури, наконец отважилась на эксперимент и попробовала похожее на патоку варево, которую здесь почему-то называли «кофе».

— Тебе повезло, Илиа. Поэтому ты и сбила со следа кое-кого из спецагентов… — она прервалась и огляделась по сторонам, по-прежнему чувствуя себя участницей какого-то дурацкого спектакля. — Можно звать тебя «Илиа»?

— Именно так я себя и называю. А «Вольеву» лучше оставить до лучших времен. Не стоит искушать судьбу.

— Конечно. Полагаю, мне следовало сказать… — она не удержалась и снова огляделась. — Рада тебя видеть, Илиа. Если я скажу что-то другое, получится вранье.

— Я по тебе тоже соскучилась. Подумать только, однажды мы чуть друг друга не убили. Но все обиды, само собой, забыты.

— Я начала волноваться, ты слишком долго не выходила на связь.

— У меня были серьезные причины, чтобы лечь на дно. Веришь?

— Конечно. Как же иначе.

В течение некоторого времени обе молчали. Хоури снова осмелилась посмотреть на себя со стороны и обнаружила, что вспоминает, как начиналась авантюрная игра, в которую они до сих пор играли. Они придумывали все сами, удивляя друг друга стойкостью нервов и способностью обманывать окружающих. Вместе подруги составляли очень сильную пару. Но однажды им стало ясно, что для максимальной эффективности лучше работать поодиночке.

Хоури нарушила молчание, когда почувствовала, что больше не в состоянии ждать.

— Что стряслось, Илиа? Хорошие новости? Или плохие?

— Зная мой стиль, что ты сама скажешь?

— Предлагаешь погадать на кофейной гуще. Скверные новости? Точнее, очень скверные…

— Угадала с первой попытки.

— Это… Подавляющие, да?

— Извини. Я чертовски предсказуема, а ты снова попала в точку.

— Они здесь?

— Думаю, да, — Вольева немного понизила голос. — В любом случае, что-то случилось. Я сама видела.

— Расскажи.

Илиа заговорила еще тише, хотя такое казалось невозможным. Хоури приходилось напрягать слух, чтобы разбирать слова.

— Машины, Ана, огромные и черные. Они вошли в систему. Я не видела этих тварей, пока они не оказались здесь. Просто появились, и все…

Когда-то Хоури довелось прикоснуться к сознанию этих машин и ощутить яростный хищный холод, который исходил от их древних воспоминаний. Это было сознание своры, старой как мир, терпеливо поджидающей в темноте. Оно напоминало лабиринт — скудный разум, почти на грани инстинкта, не отягощенный чувствами и эмоциями. Их вой пронизывал молчание просторов Галактики. Перекликаясь, они собирались в бесчисленный рой, стоило кровавому запаху жизни потревожить их ледяной сон.

— О господи.

— Мы не можем сказать, что не ожидали их, Ана. С тех пор как Силвесту приспичило покопаться в вещах, в которых он ничего не смыслил, это стало вопросом только «где» и «когда».

Хоури пристально посмотрела на подругу. Интересно, с чего ей почудилось, что в помещении похолодало градусов на десять-пятнадцать. Напуганная, исполненная ненависти, Триумвир вдруг показалась ей тщедушной и чуть неряшливой, как бездомная нищенка. Коротко стриженная седеющая шевелюра обрамляла округлое, с жесткими глазами, лицо, которое выдавало примесь монгольской крови. Не слишком внушительно для вестника судьбы.

— Я боюсь, Илиа.

— Понимаю, у тебя все основания бояться. Но попробуй не показывать этого, хорошо? Мы не хотим перепугать местных жителей — пока.

— Что мы можем предпринять?

— Против Подавляющих? — Вольева, прищурясь, посмотрела через очки и чуть нахмурилась, словно впервые серьезно задумалась о предмете их разговора. — Не знаю. Амарантяне в этом не слишком преуспели.

— Мы не бескрылые птицы.

— Нет, мы люди — бич Галактики… или нечто подобное. Не знаю, Ана, действительно не знаю. Если бы только я и ты… Можно уговорить корабль, то есть Капитана, выбраться из своей раковины. Тогда мы могли бы, по крайней мере, бежать отсюда. Даже попробовать воспользоваться орудиями, если это что-то изменит.

Хоури вздрогнула.

— Но если все получится, если мы сможем бежать, это все равно не поможет Ресургему, верно?

— Нет. И… Не знаю как ты, Ана, но я принимаю вещи такими, как они есть.

— Сколько у нас времени?

— Знаешь, забавно. Подавляющие могли уже сто раз уничтожить Ресургем, если бы захотели — если даже для наших технологий это не проблема. Я очень сомневаюсь, что это проблема для них.

— Возможно, они пришли не для того, чтобы убить нас, в конце концов.

Вольева сделала аккуратный глоток.

— Может быть… просто может быть.

В сердце кипящего скопления черных машин процессоры, которые никогда не ощущали себя чем-то обособленным, определили, что интеллект надзирателя необходимо разогнать до уровня самоосознания.

Принять такое решение было нелегко. Обычно зачистка происходила до пробуждения той самой вещи, которую машины были обязаны подавлять. Но на этот раз планетная система оказалась проблематичной. Записи показывали, что зачистки проводились здесь и ранее, четыре с половиной тысячи чистых Галактических оборотов назад. Тот факт, что машинам пришлось вернуться, указывал на явную необходимость использования дополнительных средств.

Роль надзирателя состояла в том, чтобы работать с именно такими случаями. Вторую зачистку нельзя было проводить теми же мерами, что и первую. Прискорбно, но опыт показывал, что лучший способ уничтожить разум — это использовать толику разума. Когда зачистка заканчивалась, он мгновенно возвращался в исходное состояние, и его дочерние споры очищались — этот процесс мог потребовать еще двух тысяч Галактических оборотов, то есть полумиллиона лет. Надзиратель затихал, его самосознание сворачивалось, пока в нем снова не появлялось необходимости.

Чего могло никогда не произойти.

Надзиратель никогда не спрашивал о работе. Он только знал, что несомненно действует на благо сознательной жизни. И, по большому счету, его совершенно не интересовало, что кризис, который он предотвращал — кризис, который в будущем мог перерасти в неуправляемую катастрофу космического масштаба, если позволить разумной жизни распространяться — будет продолжаться полных тринадцать полных Оборотов — три миллиарда лет.

Это не важно.

Время ничего не значило для Подавляющих.