Глава 26

Разбирать вещи человека, который только что умер, — это действительно мрачное занятие, а если этот умерший был жестоко убит, все становится гораздо хуже. Но после того, как люди детектива Флетчер закончили обыскивать дом, Франческа поняла, что, кроме нее, больше некому было разбирать вещи Трикси.

Франческа довольно робко предложила директору, что, возможно, школа должна принять на себя ответственность за то, чтобы упаковать и увезти вещи Трикси, но директор немедленно ответил:

— О, я думаю, мы не должны вмешиваться во все это.

— Но, понимаете, у нее не было настоящей семьи, — сказала Фран.

— Я знаю. Это очень тяжело. Конечно, вы прожили в этом доме последние несколько недель...

Какая забота. Фран решила, что сама с этим разберется. Полиция, казалось, искала конкретное завещание Трикси, но, похоже, оно было спрятано так, как если бы это была викторианская мелодрама и в последней главе открылись бы тайные браки и неизвестные наследники.

Банковские заявления и счета были в порядке, и единственным долгом Трикси были двести фунтов на ее кредитке с тех пор, как в прошлом месяце Трикси купила новую собачью конуру. Также оказалось, что дом полностью принадлежал Трикси, и это удивило Фран, которая предполагала, что была закладная на дом. Но, возможно, Трикси получила деньги или сам дом в наследство от своих родителей, ведь Фран знала, что они умерли, когда Трикси была еще очень молодой. Там также был сберегательный счет в строительном обществе и пара страховых полисов, оба со сроком действия на пятнадцать лет.

— Я думаю, она собиралась рано уйти на пенсию, — сказала инспектор Флетчер, готовясь оставить Фран одну с ее мрачным делом. — Ей было почти сорок, да?

Фран ответила, что она не знала точно, сколько лет было Трикси, об этом никогда не заходила речь. Она спросила, правда ли полиция считала, что кто-то совершил это кошмарное убийство из-за дома в северном Лондоне и из-за нескольких тысяч фунтов?

— Сейчас, мисс Холланд, мы готовы верить чему угодно и кому угодно. Но я должна сказать, что, мне кажется, это не связано с корыстным денежным расчетом. Пока что, кстати, мы не смогли найти никого из родственников, кроме старой тетки, по возрасту уже прабабушки, но даже самое живое воображение не сможет представить ее как убийцу.

— Я знаю, что Трикси ездила к ней по праздникам, — задумчиво сказала Франческа, — но мне кажется, ей по меньшей мере девяносто лет. Я думаю, она не смогла бы доехать даже до Ашвуда, не говоря уж о другом месте.

— Я тоже так думаю.

Итак, из всего этого получалось, что никто больше не был готов принять на себя ответственность за вещи Трикси. Фран подумала, что она может начать в пятницу, субботу придется провести в «Квандам филмс», раз уж ее об этом попросила инспектор, а закончить все в воскресенье. Будет не очень приятно прерываться, хотя она была заинтригована перспективой увидеть «Альрауне».

Она отдала собак в Службу защиты животных со строгими инструкциями, что собакам должны найти хороший дом, причем он должен быть сразу для всех трех. Трикси никогда бы не простила Фран, если бы ее обожаемых собачек разлучили, и Фран решила, что вполне можно согласиться с этим, чтобы ее потом не преследовало капризное и обвиняющее привидение только из-за того, что его собакам не нашли достаточно роскошного дома.

Сам по себе разбор вещей занял меньше времени, чем боялась Фран, и к середине воскресенья она разобрала уже больше половины. Работая, она думала о вчерашнем просмотре «Альрауне». Она считала фильм тревожным, но довольно волнующим.

Трикси была не очень аккуратна, но, по крайней мере, она не была сорокой, хранившей связки старых писем, открыток или даже фотографий. Только на шкафу лежало несколько снимков, спрятанных в большие конверты. Фран, которая любила разглядывать старые фотографии, даже когда это были фотографии семей или друзей других людей, отложила конверты, решив, что попозже она посмотрит их, хотя весьма грустно, что у Трикси за всю ее жизнь было всего несколько убранных на шкаф воспоминаний. В целом, наверное, лучше не окружать себя сентиментальными вещами, но это значило, что многое из очарования прошлого было потеряно. Еще не так давно по старым письмам можно было легко воссоздать целые жизни или возродить любовные романы по театральным и танцевальным программкам или по поцарапанным граммофонным записям.

Но она с трудом представляла себе сегодняшних молодых людей, утаскивающих плакаты с поп-концертов или распечатки электронных писем. Это укрепило ее решение уничтожить все, оставшееся от этого ужасного брака: письма Маркуса, билеты в театр, счет из отеля, в котором они провели свой первый романтический уик-энд и не вылезали из постели, пока не пришло время ехать домой. Глупая романтика, цинично думала Фран и, с желанием выгнать Маркуса и его предательство из своей памяти, продолжала упорно работать, составляя опись мебели и содержимого ящиков и стенных шкафов. Неужели, если у вас нет семьи, вы становитесь просто напечатанным списком кастрюль, посуды и кретоновых кресел?

К середине дня она наконец-то закончила и стояла в спальне Трикси с ноющей спиной и мышцами шеи, с чувством неприятной неряшливости, жутко голодная. Люди, брошенные неверными мужьями, должны терять аппетит и растворяться до вида теней прежних самих себя, но Фран была не притихшей викторианской героиней или тонкой как палка моделью двадцать первого века, так что она не думала перестать есть только потому, что собиралась развестись. Она занималась тем, что таскала коробки, книги и одежду туда-сюда с самого завтрака и пропустила ланч.

Она вылила суп из какой-то консервной банки в кастрюлю, чтобы подогреть его, и включила духовку, чтобы сделать себе тосты к супу. Пока печка нагревалась, она просмотрела фотографии, которые принесла вниз, пытаясь распределить, кто кому и кем приходится. Женщина слегка деревенского вида, стоявшая перед милым старым каменным коттеджем, могла быть матерью Трикси, а женщины с прическами пятидесятых годов могли быть тетями. Даты стояли правильно? Да, почти так. Там была пара снимков крепкого, какого-то воинственно настроенного ребенка, в котором Фран через несколько мгновений узнала саму Трикси. Фотографии большей частью были сделаны в саду или были похожи на каникулы на побережье.

Но кроме этого там было кое-что весьма интересное. Фран перевернула последнюю фотографию из конверта, думая, что укажет все это как просто «фотографии» и впишет это в список для неизвестной старой тетки.

Последняя фотография была черно-белым снимком размером с открытку, и сделана она была в каком-то непонятном городе. На ней был в три четверти роста снят ребенок восьми или девяти лет в пиджачке из рубчатого плиса. У ребенка были глубоко посаженные глаза и темные волосы, которые падали на лоб, и что-то в его глазах показалось Франческе слегка холодным. Я бы не хотела встретить тебя в темной аллее в безлунную ночь, подумала Фран, а потом посмотрела на надпись на белой полоске у нижнего края фотографии и тут же почувствовала, будто гигантская невидимая рука сжала ее желудок.

Внизу были написаны только имя и дата.

«Альрауне. 1949».

Франческа долго сидела за кухонным столом, глядя на загадочное лицо темноглазого ребенка, время 2? времени касаясь рукой поверхности фотографии, как будто она могла каким-то образом впитать в себя прошлое через кончики пальцев или как будто искала ключ, который мог открыть дверь в прошлое.

В конце концов она взяла квадратное стекло от вставленного в рамку снимка заснеженного Тироля и положила его поверх фотографии. В этот момент она почувствовала запах горелого, и это напомнило ей, что духовка все еще была включена. Кухня была полна дыма, так что она быстро выключила духовку. Фран больше не хотела есть, что было нелепо, потому что Альрауне — ребенок, призрак, легенда — не могла с ней ничего сделать. Ты меня ничуть не трогаешь, сказала Фран загадочному взгляду Альрауне.

Но кухня неожиданно показалась ей холодной и неприветливой, Фран подавила дрожь и с беспокойством посмотрела на дверь в сад. Верхняя часть двери была стеклянной, так что Фран могла видеть очертания толстой лавровой изгороди между этим и соседним домами, а также кадки зимних анютиных глазок, которые Трикси выращивала, потому что они расцвечивали сад в разные цвета, когда все остальное вокруг умирало, да и собаки не пытались зарыть под ними кости.

Начался дождь, и ветви изгороди, которую Трикси никак не могла подрезать этой осенью, начали стучать в окно. Фран встала, чтобы задернуть шторы, потому что уже начинало темнеть, и опустить жалюзи над верхней частью двери. Кухня тут же стала более дружелюбной и более безопасной. Но ты совсем не стала дружелюбнее или безопаснее, сказала она фотографии Альрауне. Интересно, где же Трикси нашла тебя? Ты была просто частью ее расследования в Ашвуде? Или ты побудила ее к целому проекту? Встретившись с непреклонным взглядом ребенка, Франческа склонилась к тому, что последняя мысль была более вероятна, потому что если чье-то лицо отпечатается у тебя в мозгу... Было почти шесть часов, и, хотя она никогда в жизни не нуждалась в еде меньше, чем сейчас, если она съест что-то, это может оторвать ее от мыслей о призраках, вглядывающихся в окна. Она уже была готова включить газ, чтобы подогреть суп, как вдруг услышала снаружи что-то, что точно не было дождем или колышущейся лавровой изгородью и что было слишком реальным для призрака. Шаги. Шаги приближались по засыпанной гравием дорожке, приближались медленно, как будто идущий не был уверен в том, что его радостно поприветствуют, или не хотел, чтобы его услышали.

Фран стояла в центре кухни, глядя в полуосвещенный холл и на старомодные викторианские панели из грязноватого стекла на двери. Тишина. Никого там нет все-таки. А потом темный силуэт — однозначно силуэт мужчины — остановился на пороге, и рука потянулась к дверному молотку.

На этот раз сердце Фран подпрыгнуло к самому горлу, даже хотя логика ясно указывала ей на то, что это наверняка был кто-то из школы, кто-то, кто хотел узнать, были ли какие-нибудь новости об убийце Трикси, бедной старой Трикси, или даже глава совета, который хотел узнать, как продвигается упаковывание вещей Трикси. Перед тем как она подошла открыть дверь на стук, какой-то инстинкт заставил Фран снять кухонное полотенце и бросить его на фотографию Альрауне.

— Я мог бы придумать оправдание, что ты забыла что-то вчера в «Квандам» и я принес это назад, — сказал мужчина, стоявший на пороге, — но я решил не делать этого. Правда в том, что я просто хотел тебя снова увидеть.

Воротник его плаща был поднят, его волосы казались слегка дымчатыми от дождя. Но его глаза были такие же: серые, светлые, обрамленные черными ресницами, и улыбка была все та же — по виду сдержанная, но с робким обещанием чего-то, что было совсем не сдержанным.

— Здравствуй, Майкл, — сказала Франческа. — Проходи.

С ним было легко, так же, как в доме Деборы Фэйн или вчера в просмотровом зале. Не было неловкости: это было похоже на встречу со старым и проверенным другом, с тем, с которым ты всегда на одной волне, даже если вы не виделись много лет. Франческа подумала, что это, скорее всего, было из-за того ужасного происшествия в «Ашвуде», а потом она снова посмотрела на Майкла и поняла, что это не имеет к «Ашвуду» никакого отношения.

Он сидел за кухонным столом, пока Фран варила кофе, говорил о вчерашнем фильме и спрашивал, как она справилась с вопросами полиции.

— Хорошо. Полицейские были более вежливы, чем я ожидала. Я должна была сделать заявление и сообщить им как можно больше информации о Трикси. Когда дошло до этого, оказалось, что сказать им я могу не так уж много. А ты?

— Ну, так же. Вопросы о том, когда, где и как, и может ли кто-то это подтвердить, сэр. В принципе, никто не может ничего подтвердить о моих передвижениях, — сказал Майкл. — Я живу один.

Итак, он не был женат и, судя по его словам, не был связан с кем-то серьезными отношениями. Франческа была очень удивлена. С его внешностью у него должны были быть, по крайней мере, возможности. Да, но была эта сдержанность; это должно сильно затруднять сближение с ним. Неожиданно ей захотелось проверить, сможет ли она это сделать. Конечно, это будет просто удовлетворение любопытства, и ничего больше.

Кухня была старомодной — Трикси считала, что покупать модные приспособления, когда старые все еще прекрасно работали, — это пустая трата денег, и не могла понять, зачем нужно переклеивать обои или красить двери каждые пять минут, когда собаки обдирают все когтями, как только вы отвернетесь. Однако Майкл очень гармонично вписался в эту обстановку. Фран, исподтишка изучая его поверх кофейной кружки, думала, что он не принадлежал целиком миру высоких технологий, фаст-фуда или музыки в супермаркетах. Она вспомнила свое первое впечатление о нем как о ком-то, чей дом был в общей студенческой комнате в Оксфорде, но, снова увидев его, она изменила мнение. И представила Майкла на фоне старого дома, не очень большого или живописного места с камином, просто старенький домик с множеством книг, которые уже тщательно прочитаны, и, возможно, милый беспорядок старых программок пьес или выставок, которые смотрели и которыми наслаждались, и еще, может быть, заметки для книги, которую он никогда не соберется написать...

А потом она вспомнила, что его работа заставляла его окунаться в мир бездомных подростков и квартир в бетонно-блочных небоскребах, в сферу наркотиков, преступлений и мрачных жестоких молодых людей, и ее мнение о нем еще раз повернулось, как калейдоскоп, переменивший цвета и фигуры, хотя она не была уверена, как распадутся эти цвета и фигуры сейчас.

Она как раз подумала о том, как он отреагирует, если она предложит сделать для них омлет, — время приближалось к семи часам, — когда Майкл сказал:

— У тебя, наверное, есть какие-то договоренности на сегодняшний вечер... Я знаю, что учителям всегда нужно быть на родительских собраниях и всяких таких мероприятиях... Но если нет, я заметил итальянский ресторанчик как раз по дороге. Он выглядел вполне прилично. Если ты не возражаешь против пасты или против того, чтобы провести в моем обществе пару часов...

Приглашение было идеальным: с одной стороны, он вел себя естественно, а с другой — обеспечил ей вежливый способ отказа, который не заставит никого из них чувствовать себя неловко. Фран тут же сказала, что любит пасту.

— И единственное, чем я собиралась заниматься сегодня вечером, — это упаковывать вещи Трикси.

— Мне стоит позвонить и заказать столик?

— Я думаю, не обязательно. У них обычно много посетителей на неделе, потому что готовят там действительно хорошо, но в воскресенье вечером там всегда тихо. Что если я только сполосну эти кофейные чашки, а потом сбегаю наверх, чтобы быстренько освежиться?

Она могла влезть во что-нибудь более приличное, чем древние джинсы и пыльная футболка, которые были на ней, хотя не было необходимости говорить об этом.

— Хорошо.

Он принес свою чашку к раковине, Фран повернула краны и, даже не подумав об этом, потянулась за полотенцем, закрывающим фотографию.

Майкл тут же увидел фото, прочел косую надпись под ним и заметно вздрогнул, как будто кто-то неожиданно посветил ему в лицо слишком ярким светом или как будто его ударили. Франческа, все еще держа в руках полотенце, повернулась, чтобы посмотреть на него. Когда он наконец заговорил, его голос был напряженным и резким и так отличался от его нормального голоса, что казалось, будто какой-то незнакомец занял его место.

— Откуда у тебя это? Фран осторожно сказала:

— Это было среди вещей Трикси. Я нашла сегодня днем. Я не уверена, что с этим делать, я даже не уверена, что я должна вообще с этим что-то делать. — Когда он не ответил, она продолжила: — Трикси довольно много говорила о Лукреции фон Вольф и об Альрауне, пока составляла воедино части исследования, так что эти истории стали мне хорошо знакомы. Но я думала, что многие из них были просто преувеличениями журналистов. Пока я не увидела фотографию, я вообще не думала, что Альрауне на самом деле существовала.

Майкл очень мягко сказал:

— Альрауне существовала. — Его глаза все еще были направлены на фотографию.

Фран не знала, что сказать. Но так как он все еще выглядел потрясенным и потому что они точно не могли притворяться, что ничего не произошло, она сказала:

— Я не знаю, почему это было в вещах Трикси, но не думаю, что это имеет какое-то отношение к ее семье.

— Не имеет.

Выражение его глаз потеплело, и Фран вдруг захотелось приблизиться к нему и обнять его. Чтобы отогнать эту нелепую мысль, она сказала:

— Я думаю, это что-то из того, что она выяснила, да? Я имею в виду... для того, кто интересуется жизнью Лукреции фон Вольф, это должно очень многого стоить.

— Ода.

Фран не представляла, что кроется за всем этим, но было ясно, что что-то все же кроется, и, пытаясь приблизиться к сути, она сказала:

— Э... Майкл, я не уверена, что ты знаешь о Лукреции фон Вольф...

— Довольно много, — сказал он. — Я очень много знаю о Лукреции фон Вольф.

Он остановился, а потом, как будто заставлял себя погрузиться по шею в ледяную воду, сказал:

— Лукреция фон Вольф была моей бабушкой. Я действительно очень хорошо ее знал.

Калейдоскоп снова повернулся, и на этот раз цветные фигуры упали в абсолютно другой, полностью невероятной форме. Его бабушка, думала Фран. Это не может быть правдой. Он не может ожидать, что я поверю этому.

Она сказала:

— Но ты не мог знать Лукрецию. Она умерла больше пятидесяти лет назад. Она умерла в Ашвуде... она убила себя, чтобы избежать обвинения в двойном убийстве. Это легенда... это одно из самых знаменитых убийств этого времени.

— Лукреция не умерла в Ашвуде в тот день, — сказал Майкл. — Когда мне было восемь лет, я сбежал к ней и прожил в ее доме, вместе с ней самой, последующие десять лет.

Глава 27

В конце концов Франческа решила приготовить омлет, потому что удивительные откровения Майкла однозначно помешали осуществиться их идее сходить в ресторан и попытаться съесть что-нибудь, похожее на пищу нормального, цивилизованного человека.

— Прости, Франческа, я не хотел, чтобы это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Нет причин, почему мы все же не можем пойти поесть, — сказал Майкл с сожалением, но Фран тут же ответила, что они, конечно же, не могут никуда идти. Если Майкл думает, что она собирается обсуждать Лукрецию фон Вольф и Альрауне с официантами и другими посетителями, подслушивающими их разговор, то ему следует подумать еще раз.

— Ты собираешься обсуждать Лукрецию и Альрауне?

— Ну конечно, если это не чересчур личное. Ты ешь омлет?

Он поднял перед собой ладони, шутливо сдаваясь, и сказал:

— Да, конечно, я ем омлет.

Когда Фран полезла в холодильник за яйцами и сыром, Майкл спросил:

— Где ты держишь тарелки и ножи? Я накрою на стол.

— В том шкафу. Спасибо. Ты не возражаешь, если мы поедим здесь? Столовая слишком мрачная.

— Ничуть не возражаю, — сказал Майкл, раскладывая ножи и вилки на столе. — Но рассказывать историю своей жизни — это самое личное из откровений. Все равно что рассказывать свои сны.

— Ты забываешь, что я жила с историей жизни Лукреции и с Альрауне с тех пор, как Трикси начала свое исследование, — сказала Фран.

Ясно, что нельзя спрашивать его о том, как он сбежал из дома, но, должно быть, можно спросить его о Лукреции и о тех годах, что он провел с ней. Лукреция... Интересно, я ему верю? И, что даже более важно, доверяю ли я ему, потому что, в конце концов, я на самом деле почти ничего о нем не знаю. Я думаю, я могу позвонить завтра в ЧАРТ и проверить, работает ли он на них, но это ничего не расскажет мне о его детстве. Естественно, он не мог жить с Лукрецией. Она умерла много лет назад. Если это какой-то розыгрыш, то он очень тщательно продуман, если Майкл не сумасшедший, конечно, потому что, я думаю, это возможно. Но она снова посмотрела на него и поняла, что он никак не мог быть сумасшедшим. Он был абсолютно и безусловно нормальным. А теперь, когда ты исключил все возможности, мой дорогой Ватсон, что бы ни оставалось, как бы невероятно это ни выглядело, это должно быть правдой.

Она заметила, что он смотрит на нее.

— Тебе трудно в это поверить, — сказал он.

— Ну да. Ты на самом деле жил с ней? С Лукрецией?

— Да, жил. Десять лет. В милом старом доме у самых Норфолкских болот, на окраине маленького торгового городка, где она жила абсолютно обычной жизнью. Женский клуб, походы по магазинам и группы для чтения в библиотеке. Она довольно много занималась благотворительностью — вот почему я оказался в ЧАРТ, — и у нее было довольно много друзей, хотя я могу поклясться, что ни один из них не подозревал, кем она была на самом деле. Этого она и хотела. О, и она любила музыку.

— Влияние Конрада, — сказала Фран, вспомнив вчерашнюю музыку в фильме и чувствуя, что она возвращается назад в прошлое.

— Я думаю, да. Она часто возила меня на концерты в Линкольн, Норвик или Кембридж... Я помню великолепное хоровое пение в Элизийском соборе на Рождество и Пасху. До этого я никогда не слышал такой музыки, и это поразило меня. На самом деле в определенный момент я чуть не увлекся религией.

Майкл посмотрел на нее, словно ожидая ответной реакции. Фран спросила:

— Но все же не увлекся?

— Оказалось, у меня есть еще и достаточно развитая недуховная сторона, — грустно произнес он.

Фран усмехнулась и увидела, что он расслабился в первый раз с тех пор, как увидел фотографию Альрауне. Потом Майкл спросил:

— Мне натереть сыр? — Фран почувствовала, как барьер вновь вернулся на место.

Но даже так он вел себя по-дружески, разделив с ней хлопоты по приготовлению омлета. Набеги Маркуса на кухню были редкими, и он всегда готовил невероятно сложные блюда, в процессе приготовления которых требовались все кастрюли, которые у них были, и, очевидно, это освобождало его от того, чтобы мыть посуду после. Майкл просто взял сыр и продолжил говорить:

— Лукреция не терпела мужчин, которые хотели, чтобы им прислуживали, — сказал он. — На самом деле она была вполне домашней. И она сделала так, чтобы я знал, как приготовить стоящую еду. Как-нибудь вечером, если ты захочешь, я приготовлю тебе мой первоклассный венгерский гуляш для гурманов. Франческа неожиданно представила себе квартиру Майкла или его дом, который будет теплым, уютным, в котором можно чувствовать себя в безопасности, и их двоих, когда они едят гуляш и пьют вино за маленьким обеденным столом. Она поняла, что, думая об этом, улыбается, поэтому, если он неправильно понял ее улыбку, она сказала:

— Должна сказать, что слова «домашняя» и «Лукреция фон Вольф» не сочетаются в одном предложении.

На этот раз он широко улыбнулся:

— Ее настоящее имя было Алиса Уилсон, и она работала служанкой в большом доме в Вене до конца двадцатых голов.

Франческа закончила взбивать яйца и вылила их на сковородку.

— Так, значит, не похищенная русская царевна или наследница замка где-то в Карпатах?

— Ничего подобного. На самом деле абсолютно обычная биография. — Он передал ей горку натертого сыра. — Хочешь, я открою вон ту бутылку вина?

— Да, пожалуйста. — Она дала ему штопор и потянулась за двумя бокалами для вина. Можно было взять и те дорогие, которые купила Трикси в одном из своих пеших походов во время каникул. Возможно, богемский хрусталь придаст какую-то изысканность обычной еде и еще более обычной бутылке дешевого вина из супермаркета. Этот разговор о воскресших легендах и детях-призраках, по крайней мере, должен хоть чуточку быть похожим на церемонию и хоть немного возвышен каким-нибудь элементом торжественности.

Она посыпала тертым сыром только что поставленные на плиту яйца и сказала:

— Знаешь, с тех пор, как я услышала от Трикси об убийствах в Ашвуде, одна вещь всегда затмевала собой все остальное.

Он остановился, а потом очень мягко сказал:

— Альрауне.

— Да, — Франческа намеренно не смотрела на закрытые занавесками окна, которые скрывали темную шепчущую ночь, — Альрауне затмевала собой все.

— Это, — сказал Майкл, очень сосредоточенно глядя на нее, — как раз то, что сказала мне Алиса в ночь моего семнадцатилетия. В ту ночь, когда она наконец рассказала мне правду об Альрауне.

Пока Майкл рос в Норфолке, одним из его любимых занятий было слушать рассказы Алисы о ее прошлом.

Она шаг за шагом раскрывала эти истории, как будто понимала, что он хочет впитать детали постепенно, и она рассказывала истории так, как его мать, делала их яркими, возбуждающими и реальными. Чаще всего она говорила с ним, как будто он был уже взрослый, хотя он всегда знал, что существовали эпизоды в ее жизни, о которых она не говорила и о которых могла никогда не сказать.

Но в ночь перед его семнадцатилетием — в ту ночь, когда она говорила с ним об Альрауне, — она рассказывала не так, как всегда. Она говорила прямо, и несколько раз Майкл думал, что она собиралась остановиться на середине и не продолжать. И если она так сделает, я никогда не узнаю.

— Рождение Альрауне затмило собой все, что когда-либо случалось со мной, — сказала она в освещенной камином комнате в ту ночь, сидя в своем кресле, когда Майкл сидел на своем привычном месте у камина.

Альрауне...Имя прошелестело по теплой уютной комнате как холодный вздох. Словно что-то всхлипывало внутри резкого ночного ветра, или хрупкие пальчики гоблина в темноте выцарапывали на оконном стекле детские буквы...

— Альрауне — зло, — сказала Алиса. — Я не имею в виду нечестность, эгоизм или плохой характер. Я имею в виду настоящее зло. Жестокость. Как будто... ох, как будто природа случайно напутала и позволила выпустить на свободу в мир что-то свирепое.

Что-то свирепое... Майкл поежился и придвинулся поближе к огню.

Алиса тут же сказала:

— Но ты должен помнить, что плохого человека всегда можно узнать. А как только ты его узнал — ты в полной безопасности, потому что можешь держать его на расстоянии.

— Это так просто?

— В большинстве случаев. Не будь циничным, Майкл, ты все еще слишком молод, чтобы быть циничным.

— Прости. Расскажи мне об Альрауне. Ты никогда не делала этого, не говорила по-настоящему. Сегодня расскажи мне по-настоящему.

Она посмотрела на него.

— В какого же разбивателя сердец ты превращаешься, — неожиданно сказала она. — Мне жаль девушек, которых ты встретишь. И не усмехайся так, я знаю, что происходит в мире молодежи. Но я не знаю, как много я могу рассказать тебе об Альрауне. Мне это существо всегда казалось не до конца реальным.

У нее был грустный взгляд, который Майкл ненавидел, и ее лицо в обрамлении седых волос неожиданно стало выглядеть старше. Когда-то ее волосы были блестяще-черными, когда-то ее кожа была белой и гладкой, как кремовый бархат. Когда она была моложе. Когда она была Лукрецией. Однажды я постараюсь найти ее фотографию, подумал Майкл. И однажды я, возможно, смогу найти один из тех фильмов, которые она сделала, и посмотрю его. Будет ли это возможно? Она не будет возражать?

Он осторожно сказал:

— Альрауне — часть страшного сна, так, да? Ты жила в ночном кошмаре.

— Очень чутко с твоей стороны понимать это. Да, я жила в ночном кошмаре.

— Я знаю о живых кошмарах... ну, кое-что знаю.

— Да, ты знаешь. Но ты не должен, не в твоем возрасте.

— Все в порядке. Я забыл большую часть из этого. Послушай, начни сначала — это был Бухенвальд, да — и продолжай с этого момента. Ты всегда говоришь мне делать так с трудными вещами.

— Больнее, чем быть укушенным змеей... — начала Алиса.

— ...иметь неблагодарного ребенка. Да, я знаю. Но я не неблагодарный.

— Ты отвратительно быстро повзрослел. Я начинаю думать, не воспитала ли я тебя абсолютно неправильно.

— Нет, не воспитала.

— Ну, сколько еще семнадцатилетних мальчиков будут цитировать «Короля Лира»? Почему ты не задерживаешься допоздна, не пьешь алкогольные напитки и не слушаешь слишком громкую поп-музыку, как остальные представители твоего поколения? — Она улыбнулась ему.