Глава 15

Наконец Алиса добралась до собора Святого Стефана. Но она абсолютно не представляла, что ждет ее впереди.

Она была совсем одна, без гроша в кармане. И когда Алиса увидела эти ночные слабо освещенные улицы, они показались ей зловещими и полными опасностей, с которыми Алиса никогда раньше не сталкивалась и о существовании которых даже не подозревала.

— Люди говорят о том, как красива Вена, что ее улицы пахнут хорошим кофе и круассанами, что даже ее тротуары окутаны музыкой, — рассказывала Алиса ребенку, сидевшему съежившись в углу у камина. Отблески огня рисовали тени в его темных непослушных волосах. — Конечно, это только одна сторона этого города. Но Вена, в которую я неожиданно попала в ту ночь, когда родители мисс Нины приказали мне покинуть их дом, была холодной и недружелюбной. Бедно одетые прохожие были покрыты грязью. Я шла по узким мощенным булыжником мостовым и переулкам с каменными арками, по неожиданным маленьким пролетам лестниц, ведущим вниз в подвалы... Это тоже была Вена, но она настолько отличалась от той Вены, которую я знала, что мне начало казаться, будто я угодила в совсем другой мир.

— О, я понимаю. Ведь...

— Что? Что бы ни было, ты можешь сказать это. Ты можешь рассказать мне все что угодно.

— Я знаю. Я собирался сказать, что, когда приехал сюда, мне тоже казалось, будто я попал в совсем другой мир. И не только потому, что это место отличается от Педлар-ярда. Оно больше чем отличается. Сначала я думал, что все дело в этом доме, и только теперь, когда я немного пожил в нем, мне кажется, что дело не в нем. По-моему, дело в тебе. Но я не совсем понимаю почему.

С тех пор как я приехал сюда, я впервые поделился с ней чем-то очень личным, поэтому неожиданно почувствовал легкую тревогу. Вдруг Алисе не понравится то, что я сказал? Что если она не поймет?

Но, конечно же, она поняла. Ведь она всегда понимала. Алиса медленно проговорила:

— Мне кажется, у тебя возникло такое ощущение оттого, что весь мир верит в мою смерть. И, — продолжила она, — весь мир должен и дальше в это верить.

Удивительно просто было вновь оживлять свои воспоминания для этого необычного ребенка, медленно и тщательно подбирать слова подобно тому, как художник подбирает краски для своей картины. Но не следовало рассказывать этому маленькому слушателю все подряд, что-то надо было исключить. Нужно было ввести цензуру. Последнее слово заставило Алису криво улыбнуться.

В ту первую и несколько последующих ночей Алиса спала под одной из мраморных арок в тени собора. Рядом с ней спали и другие люди, бездомные и потерявшие надежду. Они не то чтобы приветствовали ее, но казалось, их всех объединяет дух некоего странного товарищества. Они были отбросами общества, считались отверженными и никому не нужными, но рядом с ними Алиса чувствовала себя поразительно уютно. Потому что я тоже отвержена и никому не нужна, думала она.

Но, даже имея поддержку этого братства бездомных, требовалась немалая сила духа, чтобы выжить в те дни. Алиса упорно продолжала искать высокий узкий дом, потому что, несомненно, тот мужчина помог бы ей, несомненно, он не дал бы ей стать одной из потерянных и бездомных, одной из нищих, бедняков и тех музыкантов, которые наводняли собственными мелодиями городские улицы. Однако к концу второго дня Алиса уже знала, что ей не суждено найти этот дом. Вена была очень большой, причудливо спланированной. И ее улицы с неожиданными внутренними дворами образовывали слишком замысловатый лабиринт.

К концу недели, когда крохотные сбережения Алисы закончились, она пошла с другими бездомными стоять на паперти у собора в ожидании богатых посетителей, которые пришли посмотреть на достопримечательность города. Попрошайничество. Я унизилась до этого? Это он довел меня до этого, этот мужчина с золотисто-карими глазами? Но к тому времени Алиса уже узнала, что, когда ты болен и голова кружится от голода, когда твой желудок скручивает от голодных спазмов, тебе уже все равно. Ты украдешь, если думаешь, что сможешь удрать. Ты пойдешь не только на воровство...

Роскошные туры прошлого века больше не были de rigueur[6] для сыновей богатых родителей, но многие из них все еще путешествовали по Европе. Эти поездки были частью их образования, и очень многие приезжали в Вену. Сперва, когда один или два молодых человека останавливали свои экипажи и подходили к Алисе, чтобы намекнуть на свое предложение, она отрицательно качала головой и отступала назад. Но позже она стала просто пожимать плечами и соглашаться на их предложения. Это означало, что Алиса была смела в определенном смысле. Это означало без страха пройти через богато украшенные холлы гостиниц, выдержать пристальные взгляды горничных и посыльных. Некоторые из них смотрели неодобрительно, другие улыбались, давая понять, что все знают. Однако это также значило, что Алиса могла не голодать несколько дней, и после двух-трех приглашений она научилась напускать на себя презрительный вид и высокомерно проходить по отелям. Принять еще несколько предложений подобного рода значило, что вскоре она сможет снять самую дешевую меблированную комнату.

Большинство мужчин были опытными путешественниками-иностранцами, но попадались и умные, энергичные офицеры немецкой армии, которых теперь можно было очень часто увидеть в Вене. Алиса узнала, что почти все мужчины любят говорить о себе: о своей жизни и семье, о своей работе, если у них была какая-то работа. Однако немецкие офицеры были не словоохотливы. Они были достаточно учтивы и в большинстве своем достаточно деликатны, но они никогда не говорили о своих военных обязанностях и полках. Как будто считали себя частью какой-то секретной службы.

Но то, кем были эти мужчины или как они выглядели, не имело для Алисы никакого значения. Ее мог взволновать только мужчина с золотисто-карими глазами и быстрой, нетерпеливой манерой речи... Тот, кто мог делать музыку столь красивой, что она полностью размягчала тебя и заставляла плакать, когда прекращалась...

— Каким-то образом я выжила, — сказала Алиса, не отрываясь глядя в огонь, уже полностью забыв об удобной гостиной в английском доме и о слушавшем ее ребенке, — каким-то образом я пережила те ужасные дни и после них стала сильнее. То, что случилось с тобой в Педлар-ярде, на самом деле сделает тебя сильнее.

Ребенок все еще не мог в это поверить, но где-то в глубине души чувствовал, что когда-нибудь ее слова окажутся правдой. В тот миг важным был рассказ Алисы.

— Итак, ты пережила то ужасное время. А потом... Улыбка снова появилась на ее лице.

— А потом, — сказала она гораздо более мягким голосом, как будто бы на ее место сел совсем другой человек, — а потом, мой дорогой, пришел день, когда я поняла, что должна оставить позади то бедное разбитое существо, которое любило и испытало боль потери. Я поняла, что должна суметь избавиться от своего темного прошлого. К тому времени я накопила немного денег. Конечно, их было мало, но все же они были.

Пауза.

— Ты кое о чем умалчиваешь? О том, как добывала деньги?

— Да, есть кое-что, о чем я не говорю. И ты прав, я не рассказываю о том, как добывала деньги. Но однажды я расскажу тебе. Когда ты станешь постарше.

— Хорошо. Рассказывай дальше.

— К тому времени, — продолжила Алиса, — не было ни одного человека, который бы знал, куда я ушла, что я делала, или беспокоился бы об этом. И я поклялась, что стану совершенно другим человеком. — Слабая усмешка снова появилась на губах Алисы. — Еще я поклялась, что если смогу стать другим человеком, то этот человек будет заставлять людей вскакивать с мест и молча слушать его. Этот человек заставит мир волноваться.

Волнение в мире. Идея была возбуждающей и пугающей — могу ли я сделать это? Как я могу сделать это? Кем я могу стать?

Родители Алисы были так рады, когда она поступила на то, что они называли хорошей службой, хотя они и были немного встревожены, когда позже хозяева попросили Алису поехать с ними в этот заграничный город. Заграница вызывала у родителей беспокойство, хотя отец Алисы был во Франции во время Первой мировой войны — конечно, тогда Алиса была еще ребенком, — и однажды они ездили на день в Остенде, которым, правда, не очень-то интересовались.

Но это будет хорошо для нее вот так съездить за границу, потому что она будет с семьей, и семья будет за ней присматривать. Мать Алисы служила горничной в доме титулованного джентльмена, отец был камердинером его светлости. Они поздно поженились, были робкими и скромными, и рождение Алисы через много лет после свадьбы стало для них сюрпризом, ведь они уже перестали надеяться на то, что Господь пошлет им ребенка.

В общей сложности они прослужили сорок лет, и очень гордились этим. Они знали, что люди высшего класса заботятся о своих слугах. Когда они состарились, их хозяин назначил им небольшую пенсию. Они не все понимали, но знали, что каждый месяц в течение всей их последующей жизни они будут получать определенную сумму денег. О, это было совсем немного, но плата за их маленький домик была еще ниже, и, если нужно, мать Алисы всегда могла заняться незамысловатым шитьем для дам, которые жили в Парке, а ее отец мог немного подработать плотником. Они были очень благодарны своему хозяину за то, что он заботился о них.

Ее родители были добрыми, беспрекословными, неамбициозными и доверчивыми, и Алису всегда мучили противоречивые чувства по отношению к ним: и раздражение, и любовь.

Достойная уважения служба. Благородная работа. Что такого благородного было в том, что один человек прислуживает другому? Что такого благородного было в том, чтобы ходить и носить все за аристократами, которые считали себя слишком величественными даже для того, чтобы просто одеться без посторонней помощи? И в конце жизни быть благодарной им за несколько жалких шиллингов в неделю и при этом все равно подрабатывать швеей, потому что иначе не прожить? Все это после того, как на протяжении более сорока лет ты работала каждый день с шести утра до полуночи! Ради бога, разве эти покорность и благодарность не были унесены войной, феминизмом, тем, что женщины получили права на выборах?

Что бы я ни делала в будущем, клялась Алиса в те дни в Вене, я никогда не буду снова прислуживать другому человеку, если он не болен или стар, и я никогда не буду ожидать, что другой человек будет прислуживать мне!

В маленькой комнатке, которую она снимала в Старом городе, сразу же за булыжным переулком, довольно зловеще названным Blutgasse — Кровавый переулок, — она думала, как тяжело будет избавиться от этого образа горничной, тихони в услужении у богатой дамы, и стать совсем другим человеком. Это было захватывающе и жутко, но если она сделает это, ей больше не придется подчиняться жадным рукам и настойчивым телам всех этих безымянных мужчин в номерах безымянных отелей.

Я могу быть тем, кем захочу, думала Алиса, немного дрожа от возбуждения при этой мысли.

К чему она была не готова, так это к тому, как весело было изобретать эту совершенно новую личность, которой она должна была стать. Все, что было нужно, — это немного денег и немного решительности. Не больше.

Алиса Уилсон, эта милая девушка, всегда отличавшаяся хорошим поведением, выглядела тем, кем она и являлась. Английская прислуга, приличная, аккуратно одетая, с той фигурой, которую дал ей Господь, за исключением легкого мазка пудры на носике в выходной день, потому что только женщины определенного рода — то есть уличные девки или актрисы — красили лицо. Ладно, хорошо, еще яркие молодые штучки, которые танцевали под эстрадный оркестр, красили губы и показывали лодыжки.

Алиса размышляла о своей внешности. У нее были ничем не примечательные глаза, что-то среднее между серыми и зелеными, и слегка вьющиеся каштановые волосы. Прелестные волосы, снисходительно говорили люди иногда. Прелестная девушка. Да, но я больше не хочу быть прелестной. Прелесть — это для хороших девушек. Для хорошо воспитанных девушек, которые не станут мечтать пойти в комнаты мужчин и делать с ними то, что не должно делать до замужества... («Ни один мужчина не будет уважать тебя, Алиса, если ты не будешь хранить невинность, — говорила ей мать. — Ни один мужчина не захочет на тебе жениться».)

Были и другие вещи, которые хорошие девушки тоже не стали бы делать. Они, например, не стали бы мечтать о том, чтобы покрасить волосы. Но однажды Алиса покрасила волосы, купив все необходимое в маленьком магазинчике, пытаясь не чувствовать себя виноватой. Процесс окраски волос в блестящий цвет воронова крыла был сложным и грязным, но когда он был закончен, ее волосы высохли в теплом солнечном свете, проникавшем через окна комнатки, она расчесала их, так что они упали блестящими крыльями у щек. Потом она поглядела на себя в маленькое вытянутое зеркало, которое висело над изрядно потрепанным столиком.

Превращение было потрясающим. Оно превзошло все ее самые смелые ожидания. Она была почти другим человеком. Но было ли «почти» достаточно? Она должна быть неузнаваема для всех, кто когда-либо знал ее. Хорошо, что еще она могла сделать? Как насчет косметики? Осмелев, она попробовала подвести глаза и накрасить ресницы тушью. И тут же бесцветные глаза стали таинственными и притягательными. Хорошо. Теперь губы. Она наложила слой темно-багровой помады, первые два раза у нее все съезжало, и ей приходилось стирать все и начинать заново. Она выглядела ужасно распутно, но при этом очень возбуждающе. С третьего или четвертого раза у нее получилось накрасить губы ровно. В этот раз, когда она рассматривала свое отражение в зеркале, она чувствовала трепет восторга, легкое покалывание страха. Это действительно я? И я осмелюсь выйти на улицу в таком виде? Да, ответил бунтующий голосок внутри, да, ты осмелишься, и да, ты выйдешь. Итак, теперь одежда? Будучи горничной мисс Нины, она носила аккуратное черное платье с хрустящим фартуком — простым днем и украшенным муслиновыми оборками вечером. В свой выходной она надевала добротную темно-синюю саржу с шляпкой зимой, а на лето у нее был коричневый льняной костюм с соломенной шляпкой. Когда она повязывала оранжевую ленту вокруг полей шляпки, дворецкий хозяина говорил: «Алиса, ты выглядишь великолепно», но экономка, которая следила за всей женской прислугой, ворчала, считая украшение чересчур легкомысленным, и говорила, что Алиса не должна надевать это в церковь в воскресенье.

Однако женщина, которой собиралась стать Алиса, не станет носить коричневый льняной костюм (даже с оранжевой лентой на шляпке), и она, конечно же, не станет носить темно-синюю саржу. Алиса снова посчитала свои деньги, кивнула сама себе и, связав волосы в пучок под темно-синей шляпкой, чтобы никто не увидел промежуточную стадию ее преображения, пошла в один из подпольных магазинчиков одежды.

Она знала о существовании этих магазинов: они покупали и продавали обноски, отданные горничным их богатыми хозяйками, которым надоели эти платья. На самом деле она и сама пару раз заходила в такие магазины, после того как мисс Нина отдала ей свои вечерние платья. «Мне надоело это платье, Алиса, у него ужасный цвет. И это ты тоже можешь забрать». Ей даже не пришло в голову поинтересоваться, куда горничная может надеть шелковое бальное или бархатное платье для чая. В Англии Алиса делала с платьями то же, что делали большинство горничных: она вежливо принимала обноски, а потом продавала их. Теперь же она войдет в такие же магазины в Вене, но на этот раз она будет покупать, а не продавать.

Алиса аккуратно тратила свой уменьшающийся запас денег, но ей удалось сделать несколько удачных покупок. Синее, цвета сливы, шелковое платье, которое очень шло ей. Когда Алиса двигалась, юбка мягко скользила вокруг ее бедер. И великолепное вечернее нефритово-зеленое платье. Бирки «Скиапарелли» и «Мадлен Висннет» были чистыми. «Оба платья надевали не больше двух раз», — настаивала хозяйка магазинчика, потом, на миг окинув Алису профессиональным взглядом, шмыгнула в подсобное помещение и вынесла черную бархатную накидку, вышитую и подбитую соболем. Фрейлен стоит также купить и это. И как обидно было бы не купить: накидка идеально подходила к обоим платьям. Хозяйка запросила очень скромную цену. Это будет дополнение, последний штрих. Она ловко положила накидку девушке на плечи и снова подвела ее к зеркалу.

Алиса с тоской смотрела на свое отражение. Бархат был мягким и нежным, и черный мех ласкал ее шею, словно руки возлюбленного. В такой накидке Золушке было бы не стыдно отправиться на бал...

Нет. Она не могла позволить себе это. Но даже после того как она положила накидку назад на прилавок, она продолжала смотреть на нее, производя быстрый подсчет в уме. Может, покупка все же не разорит ее окончательно? Если она купит накидку, у нее останется денег как раз, чтобы заплатить за комнату до конца недели. А еда? Она может купить ржаного хлеба и несколько кусочков сыра — все это стоило дешево. И она могла себе позволить купить немного баранины, или даже мясо ягненка. Из-за трех костюмов она будет нуждаться почти так же, как из-за двух. Она купила накидку.

Алиса Уилсон, эта хорошо воспитанная девушка, никогда в жизни не делала ставок, но теперь она поставила все на один-единственный вечер. Для рождения новой себя она выбрала прославленную Венскую оперу. Покупая билет в маленьком киоске, она была очень застенчива и вежлива, чтобы люди подумали, будто она покупает билет для своей госпожи. Она ни разу в жизни не была в Опере, но семья мисс Нины — нет! семья Нины! — часто покупала места на концерты или оперные представления. А если кто-нибудь из них будет там сегодня? Узнают ли они ее? Как насчет брата, который шарил у нее под юбкой, а она оттолкнула его, и который потом стал причиной того, что ее вышвырнули из дома? Может он быть там?

Пока она несла домой свои свертки и билет, ее мозг работал, планируя и высчитывая. Что если ее рискованная затея провалится? Если она не привлечет внимание людей в Опере — если к ней не подойдут мужчины и женщины, которые могут открыть для нее путь в новую жизнь, — тогда она потеряет все ее грязно заработанные деньги и вновь вернется на улицу. Но ее затея не должна провалиться.

В тот вечер она накрасила губы вызывающей темно-красной помадой, а глаза подвела черным карандашом. Она расчесала волосы и уложила их в новую гладкую прическу и надела темно-синее платье. Согласно последней моде, оно полностью открывало спину и подчеркивало молочную белизну кожи. Алиса чувствовала себя развратной, потому что выставляла напоказ столько собственного тела, но она также чувствовала себя очень возбужденной.

У нее были длинные шелковые перчатки, которые было положено носить с вечерними платьями. Алиса натянула их на обнаженные руки. Перчатки доставали ей до локтей, и если платье поражало и до этого, то теперь контраст темного шелка с обнаженными алебастровыми плечами придавал ее облику еще большую нескромность. И это тоже, думала Алиса, пребывающая где-то между восхищением и паникой, делало ее необычайно сексуальной. Она обдумала это последнее слово, и алые губы изогнулись в улыбку в зеркальном отражении. Она никогда не думала раньше, что может быть сексуальна. Но она была, она была. Если бы только мужчина с золотисто-карими глазами мог видеть ее такой... Нет. Не думай о нем.

Она постаралась прогнать боль потери, накинула подбитую соболем накидку на плечи и вышла на плохо освещенные улицы. Дорога была долгой, и, возможно, было довольно опасно идти по этим улицам одетой в вечерний наряд, но она не могла позволить себе сделать что-то другое. В богатой части города, где экипажи с грохотом ездили по широким улицам и где вокруг были ярко освещенные окна ресторанов и кафе, она почувствовала себя в безопасности, хотя у нее желудок сводило от голода, а мысли, казалось, полностью смешались от страха. Я одета экстравагантно, у меня накрашено лицо, и я покрасила волосы. Я выгляжу совсем не так, как выглядела на протяжении последних восемнадцати лет, и я думаю, это именно тот вечер, когда все что угодно, — все что угодно! — может случиться со мной.

Пока она поднималась по ступенькам и входила в Оперу, у нее было чувство, будто она пересекала какую-то невидимую черту. Вот оно, думала она. Вот тот миг, когда я собираюсь покинуть один мир и войти в другой. Рубикон и Иордан, и долины решений и судьбы...

Она сделала глубокий вдох и вошла.

Сначала просторные залы Оперы, духота и бриллианты изумили ее. Ей казалось, что она шла сквозь плотную стену света, шума и движения. Но Алиса заставила себя казаться невозмутимой и отрешенной, и уже через секунду она знала, что несколько человек обернулись посмотреть на нее. С любопытством? С неодобрением? Мне плевать на неодобрение, подумала Алиса. Меня больше волнует, если они не заметили меня.

Но люди заметили ее. Мужчины были заинтригованы, а женщины раздражены появлением этой незнакомки, которая привлекла всеобщее внимание. Алиса почувствовала прилив восторга. Я перешла этот невидимый порог; я в новом мире, и нет пути назад.

Возвращение в прошлое было последним, что она намеревалась сделать. Она оставалась там, где была, оглядываясь, слушая и наблюдая. Вот тот момент, когда ты должна казаться очень уверенной в себе, говорила она сама себе, когда ты должна смотреть вокруг с пренебрежением, потому что ты привыкла ко всему этому, помни. Ты привыкла к толпам роскошно одетых дам и кавалеров — ты даже находишь их немного скучными и, возможно, нелепыми, — и ты привыкла к пышным комнатам, освещенным сотнями свечей. Больше всего ты привыкла к мягкому благоухающему аромату богатства, потому что ты сама невероятно богата. Чем больше, тем лучше.

Но не делай пока что ничего, говорил Алисе ее внутренний голос, и самое важное — не ищи свое место и не гляди с волнением на свой билет. Подожди, пока кто-нибудь подойдет к тебе и проводит тебя туда. Кто-нибудь определенно это сделает — если ты достаточно сильно во что-то веришь, это произойдет.

И более того, молись Богу, которого ты когда-то знала в английских церквях, чтобы никто не узнал тебя, чтобы никто не потребовал вышвырнуть тебя...

— Но никто не узнал тебя, ведь так? Никто не потребовал, чтобы тебя выгнали?

Огонь горел в камине, и тени прокрались в английский садик, но каким-то образом двое в комнате перенеслись в другую страну и в другое время. Они вернулись в ту ночь, в то далеко прошлое, когда темноволосая женщина в шелковом вечернем платье и подбитой соболем накидке вошла в прекрасную Венскую оперу и посмотрела на собравшихся с холодным безразличием.

На губах Алисы снова заиграла улыбка.

— Нет. Нет, никто не узнал меня. Трое из обслуги подошли ко мне, и двое из них проводили меня до моего места. Там была лестница, по которой нужно было спуститься — я, конечно, понятия не имела, куда мы идем, — но я спускалась по той лестнице так невероятно медленно, что это заставляло всех остальных останавливаться. Люди что-то раздраженно бормотали, но я делала вид, что не слышу. Я не смотрела ни направо, ни налево, но чувствовала, что все смотрят на меня. — Глаза Алисы сузились, когда она вспомнила эту забаву. — Но ты все это знаешь. Ты также знаешь кое-что из того, что произошло в этой истории после.

— Да, но все равно расскажи.

Ее рассказ был похож на магическое заклинание, при помощи которого можно было открыть двери в тот давно ушедший мир, возродить воспоминания о людях и приключениях. Это заклинание могло оживить ту женщину, которой Алиса была на протяжении всех прошедших лет, — ту таинственную прекрасную даму.

И Алиса, поняв желание своего маленького слушателя, медленно произнесла:

— Тем поздним вечером тысяча девятьсот двадцать восьмого года молодая английская девушка по имени Алиса Вера Уилсон покинула неубранную комнату в Старом городе...

А баронесса Лукреция фон Вольф вошла в знаменитую Венскую оперу и заняла свое место, которое стоило ей ее последних шиллингов.

Глава 16

Алиса не придала большого значения тому, что было написано на афише вечернего концерта и на билете, который она купила. Она целиком сконцентрировалась на том, чтобы быть Лукрецией, этой властной, презрительной по отношению ко всем баронессой, которую она с такой тщательностью создавала. Эта леди могла быть какой угодно национальности. Она говорила с южным акцентом, была сексуальна, красива и дорого одета. Алиса наивно полагала, что в программе концерта будет Моцарт или Шуберт — там почти всегда были Моцарт или Шуберт — или, может быть, Штраус, — и она предполагала, что послушает совсем немного, потому что будет ждать антрактов, во время которых сможет смешаться с толпой.

Но в программе не было ни Моцарта, ни Шуберта. Это был концерт некоего Конрада Кляйна. И в ту же секунду, как он вышел на сцену и занял свое место за большим блестящим концертным роялем, Алиса узнала его и больше уже не слышала той чудесной музыки, которую он играл для ярко освещенного зала.

Конрад Кляйн. Тот самый мужчина с золотисто-карими глазами.

Конрад узнал ее почти сразу и после концерта привез к высокому старому дому, который она уже не надеялась снова увидеть.

— Ты разрушила плавное течение музыки Чайковского, — сказал он, нежно упрекая ее, — потому что я посмотрел наверх и увидел тебя. После этого я больше не думал ни о ком, кроме тебя.

Плавное течение музыки Чайковского, конечно, совсем не было разрушено, и Конрад, несомненно, думал обо всех зрителях, сидящих в зале. Его игра была встречена оглушительным шквалом аплодисментов. И на крики «Бис!» он ответил тем, что снова быстро сел за рояль и сыграл что-то незнакомое Алисе, но эта неизвестная мелодия была возбуждающей, полной переливов красивейших звуков.