Пеннеллу надо было не теряя времени уходить на север, да и сезон надежной погоды неуклонно близился к концу, - и было решено произвести высадку как можно быстрее.
      Прежде всего высадили нашу шестерку зимовщиков и судового плотника Дэвиса. Под его началом Абботт и Браунинг, едва ступив на берег, начали копать котлован под фундамент для дома. Кемпбелл, Левик и я разгружали лодки, а Дикасон принялся колдовать над старой печкой, оставленной в полуразобранной хижине Борхгревинка. На борту "Терра-Новы" команда работала, как всегда, вахтами, одна выносила грузы из трюма и твиндека, другая принимала их в лодках. Не прошло и получаса, как первый груз прибыл на берег.
      Среди первых грузов преобладали деревянные детали для дома. Строители перенесли их к котловану и установили с такой быстротой, что несколько часов спустя, к радости работавших на льду, перед их глазами вырос собранный каркас - скелет будущего дома. Дэвис и его помощники трудились, не покладая рук, так что внешние стены были готовы еще до конца рабочего дня 19 февраля. Теперь нам был не страшен никакой буран: имея хоть какую-то крышу над головой, мы даже в непогоду сможем отделывать свое жилище изнутри.
      Пока же, занятые разгрузкой лодок, мы не очень-то могли любоваться чужой работой.
      Судовая партия непрерывно нагружала обе шлюпки - китобойную и спасательную. Каждая вмещала от трех четвертей до одной тонны, и мы из сил выбивались, чтобы успеть разгрузить одну до прихода другой. Восемнадцатого февраля мы впервые разогнули спины в 2 часа дня, и то лишь потому, что паковый лед не дал шлюпкам подойти к берегу. Впрочем, и эту передышку мы использовали для переноски грузов за пределы досягаемости прибоя. Едва мы с ней справились, как отливная волна отжала лед от берега, и шлюпки смогли, сделав крюк, снова достигнуть берега. Последний рейс был сделан около половины двенадцатого ночи, но переброску снаряжения в безопасное место мы закончили только через два часа, когда уже валились с ног от усталости.
      Этот день стал для меня самым тяжелым с начала экспедиции. Мы были на ногах с трех утра, за двадцать два с половиной часа перенесли на берег 30 тонн грузов - и это при малоблагоприятных условиях. Труднее всего было даже не поднимать ящики, а все время напряженно следить за шлюпками. Несмотря на все старания команды, они могли в любой момент совершить неожиданный поворот - и тогда горе тому, кого бортом прижало бы к краю припая. Мы бы наверняка лишились пары рабочих рук.
      К счастью, погода была сравнительно теплая. Мы застали сильный прибой, который за день не стих, и нам приходилось разгружать шлюпки, подчас стоя по пояс в холодной воде. Даже высокие сапоги не спасали от нее. Чаще всего волны перехлестывали через их верх, и за несколько минут они превращались в резервуарчики ледяной воды. Единственная польза от сапог была та, что в них ноги омывались все же более теплой водой, чем остальные части тела.
      Несмотря на тяжелую работу - а может, именно благодаря ей, - все были в отличном настроении. Дикасон, который, по-моему, сумел бы высечь огонь даже из куска льда, к завтраку починил старую печку Борхгревинка. На ней сварили горы еды и котел какао, все наелись до отвала и согрелись после ледяной морской ванны.
      Спальные мешки были, естественно, в числе первоочередных вещей, прибывших с "Терра-Новы". После всех тягот первого дня на суше мы разместились на ночь в обоих домах, неважно, что один был полуразрушен, а второй - недостроен.
      На следующий день в 7.15 уже приступили к работе. Наш багаж почти весь находился на берегу, и вместо привычных ящиков шлюпки доставили сильную рабочую бригаду. С ее помощью мы до наступления темноты сделали невероятно много. Все строительные материалы были перенесены к каркасу дома и сложены в нескольких ярдах от него, продукты спрятаны в небольшие склады вдали от берега, пять тонн брикетного топлива сгружены на берег и размещены вдоль припая - тогда нам казалось, что волны не достигнут их здесь даже в бурю.
      Днем тяжелые паковые льды заставили капитана Пеннелла вывести судно из залива в западном направлении. "Терра-Нова" не вернулась и к ночи, и наши товарищи ночевали у нас, завернувшись в первые попавшиеся под руку одеяла и мешки. Хилд и я просидели всю ночь у печки в хижине Борхгревинка, поджидая "Терра-Нову". Около 4 часов утра судно появилось вблизи берега, а через полчаса за людьми из судовой партии пришла шлюпка. Мне не удалось присутствовать при прощании - именно в этот момент я вступил в отчаянное единоборство с засорившимся дымоходом, - но, судя по доносившемуся шуму, оно прошло весьма оживленно.
      Трудно переоценить усилия, которые прилагал каждый из участников экспедиции в последние два дня. Ну, наше рвение, положим, было вполне естественным - хотелось поскорее обосноваться на берегу, - но что сказать о людях с "Терра-Новы", которые, не имея таких стимулов, тем не менее работали, не разгибаясь, вот уж действительно - не щадя своих сил, как если бы речь шла об их собственных удобствах. Мы с искренней грустью следили за тем, как корабль, многие месяцы служивший нам домом, исчезает за горизонтом, хотя к чувству грусти безусловно примешивалась радость от того, что нас на нем нет и мы не плывем в Новую Зеландию.
      До тех пор удерживалась тихая погода, но, провожая глазами все уменьшающийся силуэт корабля, мы услышали первые вздохи южного ветра [25] и забеспокоились, что, впрочем, не помешало нам влезть обратно в спальники. И в самом деле, когда мы утром неохотно поднялись после короткого сна, дул, правда умеренной силы, ветер. Кемпбелл приказал всем подняться на крышу и закрепить ее на время вместо опор проволочными тросами.
      Шторм, к счастью не очень сильный, продолжался весь день, но опоры выдержали, и хотя меня один раз сдуло с крыши над крыльцом, вполне можно было работать под открытым небом.
      Небольшой этот шторм был даже в какой-то мере нужен - он выявил наши слабые места, но любезно дал возможность их устранить. К исходу дня наше недостроенное жилище было надежно укреплено, все, что могло быть сдвинуто с места ветром, убрано в заветренные места около домов, а над лишенной крыши частью хижины Борхгревинка Кемпбелл укрепил брезент для защиты спальников и мешков с одеждой. Дикасон, взявший на себя временно обязанности кока, вымел многолетний мусор, и нежилое помещение приобрело очень уютный вид. Там мы жили до 4 марта, пока не перебрались в собственный дом.
      Последующие несколько дней мы были целиком поглощены его строительством. Результаты делают нам честь, особенно если вспомнить, в какой обстановке мы работали.
      Конечно, в обычных условиях, находясь в удобной позе и имея под рукой настоящий плотницкий молоток, вбить гвоздь сумеет каждый. Иное дело правильно его вогнать, когда вы стоите на стремянке, откинувшись на 60 градусов, обе ваши руки заняты - одна гвоздем, другая - двух- или трехфунтовым [0,9-1,4 кг] геологическим молотком, одной ногой вы упираетесь в ступеньку стремянки, а другая просунута между двумя другими ступеньками и для верности упирается в стропила каркаса. Я даже сегодня со стыдом вспоминаю, сколько напортачил в своей части крыши. Руки мои две-три недели были в ссадинах - геологический молоток предназначен для ударов по породе, а не по рукам. Как справедливо заметил кто-то из моих товарищей, "Северная партия превратилась в общество по приданию гвоздям S-образной формы".
      Но хуже всего в нашей хижине было то, что никак не удавалось наложить шпунтовые сваи на слой Гибсоновской изоляции (мешковина, набитая морскими водорослями). Как мы ни старались, выход был один - срезать со сваи бульшую часть шпунта. Гибсоновский слой впоследствии оказался прекрасным изоляционным материалом, но в тот момент он не вызывал у нас особого восторга. Стоило разок, другой приложиться к мешковине ножом, и уже почти не отличить, где у него острие, а где тупая сторона. Тут надо было с невиннейшим выражением лица попросить нож у соседа. Успех предприятия полностью зависел от того, достаточно ли безмятежно выглядела ваша физиономия и был ли уже хозяин ножа лично знаком с прослойкой. Если был, то он с готовностью ссужал свой ножик - почему бы, мол, не дать, - и подходил поближе, чтобы лучше слышать, какие слова вы произнесете при попытке его использовать.
      И все же, несмотря на трудности, а главное - нашу неопытность, работа неуклонно продвигалась вперед. Природа нам благоприятствовала: после первой бури две недели стояла необычайно теплая для этого времени года погода, и к 1 марта хижина была готова. Оставались мелкие недоделки, например сложить печь, настелить линолеум и еще кое-что в этом роде.
      Мы были очень горды своей работой и, как показало будущее, имели на то все основания. Кое-где, правда, хижина получилась кривоватая, но зато она мужественно выдержала даже такие штормы, каких я прежде не видал, и уступила им только три-четыре доски из обшивки с наветренной стороны.
      А как было приятно обойти вокруг готового дома и полюбоваться творением своих рук! Тщеславие плотников-любителей зашло столь далеко, что, прислушиваясь до наступления зимних бурь к постаныванию и покрякиванию дома под порывами ветра, мы позволяли себе усомниться только в прочности каркаса, вышедшего из рук профессионалов. Правда, стоило взглянуть на дом с определенной точки, откуда его кривизна особенно бросалась в глаза, как на лице невольно появлялась улыбка, но к концу года мы сами почти уверовали в то, что сделали эту линию кривой нарочно, якобы для красоты.
      Приступая к работе над крышей, мы, конечно, сняли временные опоры, но, покончив с внешней отделкой, не только водрузили их обратно, но и дополнили новыми. Всего мы наложили на крышу три ряда проволочных тросов - один вертикальный и два горизонтальных. Вертикальный трос был привязан одним концом к якорю, тому самому, который Борхгревинк использовал для такой же цели в своей хижине, другим - к огромной бочке с рапсовым маслом, врытой в гравий и залитой сверху водой. Вода быстро замерзла и образовала нечто вроде необычайно прочного цемента. Горизонтальные же тросы мы по обеим сторонам дома обвили вокруг стропильной балки, позади крыши связали их, а концы крепко соединили с якорями, опущенными в "цемент" из песка и воды.
      Мало того, мы подперли подветренную сторону дома прибитым к ней намертво здоровенным бревном, а основные наши припасы уложили в штабель с наветренной стороны, оставив между ним и стеной проход шириной в два ярда [1,83 м]. Этот штабель и так служил прекрасным заслоном от ветра, но мы не поленились еще перекрыть сверху проход досками, подымавшимися к крыше. Получился хороший навес, направлявший поток воздуха вверх.
      Выгороженный таким образом тамбур образовал очень удобную кладовую для наших продуктов, откуда кок и интендант могли доставать их без особого труда даже в самые суровые метели.
      Эти предосторожности могут показаться излишними тому, кто не знаком с яростными антарктическими ветрами, но мы-то испытали уже их силу на собственной шкуре. Крыша, сорванная с хижины Борхгревинка, и отчеты об экспедиции на судне "Южный крест" также служили нам грозным предупреждением. В последующие два года изредка случались такие ураганы, что, не имей я реальных доказательств их мощи, многие не поверили бы, что такое бывает. Да и мы время от времени начинали опасаться за прочность нашего жилища - после всех-то принятых мер! Это ли не самое убедительное доказательство необходимости опор и подпорок?
      Строительство дома было омрачено одним неприятным эпизодом. Известно, что если из-под пола дует, топи, не топи, в доме все равно будет холодно, поэтому Кемпбелл решил вырыть около хижины ров глубиной в несколько дюймов и вынутой из него землей заложить основания стен. Работа эта была пренеприятная, так как грунт состоял из базальтовой гальки вперемешку с гуано и разложившимися трупами пингвинов. Вонь от них поднялась такая, что, прежде чем настилать полы, Левик щедро посыпал землю хлорной известью. Ее запах вскоре перебил более неприятные ароматы, но увы! лекарство оказалось хуже самой болезни.
      Первым проявлением этого был сильный кашель, напавший на тех, кто работал в доме. Кашель и сопровождавшая его боль в горле вскоре прошли, но в тот же день Левик лишился дара речи, а затем его глаза так опухли, что он перестал видеть. Прошло два дня, прежде чем он полностью оправился от воздействия газа.
      Первые две недели были почти целиком посвящены строительству дома, но когда оно в основном было завершено, один, а то и два человека могли заниматься и другими важными делами.
      Приближалось лето, снега на берегу становилось все меньше, и очень скоро мы поняли, что нам будет чрезвычайно трудно сохранить наши запасы свежего мяса. Эту задачу Кемпбелл поручил решить мне.
      Я выбрал место на склоне большой горы у подошвы припая и довольно высоко над уровнем моря вырубил во льду пещеру, которая должна была служить нам ледником.
      Однако стремительное наступление моря вскоре подмыло пещеру, и мне пришлось чуть ли не вплавь спасать те несколько пингвиньих тушек, что я успел заготовить. Значит, подошве припая доверять нельзя, а надежный сугроб ближе чем в полумиле [805 м] от нашего лагеря не найти. Оставались только самим соорудить ледник.
      Мы собрали пустые ящики - наследие экспедиции Борхгревинка, - уложили их по периметру квадрата и заполнили льдом, выбитым из айсбергов и льдин у подошвы припая. Три ряда ящиков, поставленных один на другой, составили стену высотой в пять футов [1,53 м] - и холодильник был готов. Внутри мы уложили на землю, вернее на гравий, слой льда толщиной в несколько дюймов, а на него - первую партию свежего мяса. Сверху его плотно накрыли осколками льда. По мере того как мы добывали животных, мы наращивали новые слои, пока наше хранилище не заполнилось до отказа.
      В первый месяц солнце стояло еще довольно высоко, так что приходилось следить за состоянием льда и время от времени возобновлять его запасы. Но зато мясо сохранялось прекрасно, особенно после того как первые зимние ветры намели у подветренной и наветренной стен ледяного дома плотные сугробы.
      Теперь, когда ледник был готов, остановка была за малым: надо было наполнить его большим количеством мяса, притом свежего. Кемпбелл и Левик день или два спустя после высадки забраковали нашу баранину, и мы всю ее выбросили в море. Пока осенняя непогода не заставила птиц покинуть эти края, мы должны были запасти вдоволь пингвиньего мяса. Иными словами, предстояло уничтожить несколько сот пингвинов - операция необходимая, но крайне неприятная. Спору нет, путешественник должен уметь охотиться, иначе он не путешественник, но отвратительное избиение пингвинов Адели и охотой-то не назовешь.
      Несчастные птицы гак доверчивы, что на них не поднимается рука, а тут еще не всегда удается уложить их одним ударом - так сильна в них жажда жизни. Но что поделаешь - свежее мясо было необходимо для нашего здоровья, и за несколько дней мы убили, ощипали и положили на лед несколько сот птиц. С тюлениной нам повезло меньше: до осени, когда станет лед, тюлени на побережье - редкость, но мы все же ухитрялись добывать их и лишь изредка дополняли рацион пингвинами.
      Опыт этого года убедил нас всех в том, что экспедициям необязательно и даже излишне тратить энергию на то, чтобы запастись новозеландским мясом. По своим качествам мясо пингвинов Адели и тюленей ничуть не уступает баранине и говядине, пахнет пингвинятина не хуже любой другой дичи, а тюленина вполне съедобна, хотя довольно безвкусна.
      Как я уже говорил, волны все время размывали подошву припая, окаймлявшего южный берег мыса Адэр. За первые десять дней нашего пребывания на нем море местами продвинулось до двадцати ярдов [18,3 м]. Как только выдавалась свободная минутка, мы кидались спасать наши вещи, стремясь оттащить их в глубь от берега, подальше от прибоя.
      Тем не менее некоторые вещи из нашего багажа, виденные однажды кем-то на берегу, впоследствии уже не смог увидеть никто, и в их исчезновении бесспорно повинно только море. Серьезные потери случились лишь в самые первые дни, ибо мы очень скоро поняли, какая опасность угрожает нашим припасам. Но ведь мы в это время переносили оборудование, то есть перетаскивали тонны груза на несколько ярдов от берега, а это требовало много времени и сил.
      Если бы те две недели, что мы строили для себя дом, нам пришлось ночевать под открытым небом, мы бы, наверное, гораздо лучше прочувствовали, каким недостатком является его сложная конструкция. Мы, однако, с первого же дня расположились со всеми удобствами в покинутой хижине Борхгревинка, а Кемпбелл и Левик - большие любители свежего воздуха - предпочли устроиться в бывшем складе, натянув над головой вместо сорванной крыши брезент. Но они с самого начала не были там безраздельными хозяевами. Еще выметая мусор, мы потревожили и выгнали пингвина, который облюбовал это уединенное место для линьки. Он вернулся, его снова выдворили, и так продолжалось до тех пор, пока, из уважения к его отваге и упорным попыткам выжить новых соседей, мы не заключили с пингвином перемирие и не позволили ему делить жилье с нами. Он, конечно, не мог не видеть, что мы убили и бросили в холодильник десятки его сородичей, приходивших к нему с визитом, но не придавал этому значения и больше двух недель ни на шаг не отходил от дома.
      Мы прозвали его Перси. Иногда казалось, что пингвин реагирует на свое прозвище, что не мешало ему, хотя он никогда не спускался к морю за едой, упорно отказываться от нашей пищи, даже когда мы соблазняли его сардинами. Какая его постигла участь - неизвестно, боюсь, после того как он кончил линять и появился в новом обличье, мы его не узнали и убили. Так или иначе, он исчез, и несколько дней нам очень не хватало этого растрепанного чудака с забавной физиономией и неизменным пучком перьев в клюве.
      ГЛАВА IV
      ОСЕНЬ НА МЫСЕ АДЭР
      Восхождение на скалу. - Следы, оставленные пингвинами. - Эрратические валуны и их значение. - Могила Хансена. - Признаки приближения зимы. Образование новой подошвы припая. - Осеннее море. - Пингвины, покалеченные прибоем. - Внутреннее убранство нашей хижины. - Ее размеры. - Кабинки. Порядок мытья и стирки. - Исчезновение пингвинов. - Первый настоящий осенний буран. - Потеря палатки. - Фотографирование в Антарктике. - Снежные горы и айсберги
      Теперь, когда у нас была крыша над головой и хоть немного налажен быт, не грех было выкроить время для осмотра ближайших окрестностей.
      До сих пор мы не выходили за пределы низкого берега - очень небольшой территории, как видно из фотографий, - на котором стоял наш дом. Но вот в воскресенье 5 марта, после краткой утренней молитвы, Кемпбелл, Левик, Абботт и я взобрались на скалу, венчающую мыс Адэр, и достигли ее восточной оконечности, откуда открывается прекрасный вид на море Росса.
      Подъем был крутой, до высоты 850 футов [259 м], но вид с вершины щедро вознаградил нас за труды. Карабкаясь вверх, мы обратили внимание на то, что вся земля вокруг усеяна гуано и трупами пингвинов, значит, летом они обитают даже на такой крутизне. Некоторые еще и сейчас сидели в своих гнездах - скорее всего это были молодые особи выводка этого года, еще не кончившие линять. Честь и хвала их родителям, у которых хватило энергии высидеть и выкормить птенцов на высоте около тысячи футов [305 м] над уровнем моря. Смертность здесь была, вероятно, чудовищная - на скале валялось в среднем гораздо больше тел пингвинов, чем мы встречали внизу на птичьем базаре, так что, по-видимому, только скученность тамошней популяции могла заставить несчастных гнездиться так высоко.
      Поднимались мы легко, если не считать одного-двух снежников, где неплохо было бы иметь кошки. Кроме того, раза два мы попадали на мелкие осыпи, которые ползли у нас под ногами. Неприступную с первого взгляда крутизну мы преодолевали без особого труда только благодаря пингвинам, превратившим путь наверх в твердую дорогу.
      Не доходя вершины мы заметили несколько гранитных и кварцитовых глыб, которые, очевидно из-за быстрого выветривания базальтового слоя под ними, скатились вниз по склону. Сама вершина, довольно плоская, была усыпана этими чужеродными камнями. "Эрратические валуны" [26] - так их называют геологи - на фоне черной вулканической породы резко бросались в глаза. Они имеют для науки неизмеримое значение, ибо красноречиво, как если бы мы собственными глазами видели лед, свидетельствуют о том, что некогда из глубин континента надвинулся гигантский ледник толщиной во много тысяч футов, несший на поверхности огромные куски гранита и другие камни с больших горных хребтов. Когда видишь отложения, оставленные этим могучим потоком льда, начинаешь понимать, почему здесь полностью отсутствуют наземные животные и растения, если не считать мелких видов, занесенных, вероятно, ветром из северных краев с более благоприятными условиями жизни [27]. Именно оледенение - главная причина скудости видов, характерной для Антарктического континента.
      На мысе Адэр скончался норвежский биолог из экспедиции Борхгревинка. Исполняя последнюю волю доктора Хансена, его тело подняли на вершину скалы и здесь предали земле. В этот раз нам не удалось найти могильный крест, но впоследствии мы его отыскали. На следующее лето Дикасон, прожив несколько дней на вершине, расчистил могилу, выровнял ее и на гладкой черной базальтовой пластинке выцарапал осколком кварца надпись. Она хорошо видна на снимке.
      Температура начала упорно падать, да и другие признаки говорили о приближении зимы. Несильные штормы, налетавшие время от времени, приносили с собой снег, но он таял, как только стихал ветер, теперь же с подветренной стороны дома и холодильника образовались прочные сугробы, которые сильно увеличивали безопасность одного и эффективность другого. Вдобавок к этому, охлаждались и суша, и море; и оно уже не разъедало прошлогодний припай, а напротив, наращивало его новыми отложениями льда.
      Следить за постепенным образованием новой подошвы припая было чрезвычайно интересно. Эта часть антарктического побережья выступает на север почти до области влияния мощных западных ветров, свирепствующих между сороковыми и шестидесятыми южными широтами по всему земному шару [28]. Они бушуют почти без перерыва круглый год и составляют главную опасность для путешествий в Антарктику. И не только потому, что дуют с необыкновенным упорством и силой: не встречая никаких препятствий в виде суши, они разгоняют на этих широтах гигантские волны, каких больше нигде в мире не увидеть.
      У северных берегов нашего мыса, имевшего форму треугольника, постоянно неистовствовал могучий прибой. Зрелище было замечательное. Колоссальные величественные валы, увенчанные на гребне осколками льдин, непрерывно катились к берегу, вздыбливаясь на десять и даже двадцать футов [3-6 м] перед тем, как удариться в него. Здесь они закручивались и водоворотами белой пены разбивались о гальку, обрушивая на нее куски льда, пронесенные на много ярдов выше нормального уровня воды, и катапультируя льдышки размером с крокетный шар через наши головы на каменный пляж, где они разлетались ледяными брызгами. О размерах наиболее крупных ледяных глыб дает представление фотография и то обстоятельство, что три-четыре таких глыбы обеспечили нас на целый год пресной водой для мытья и нужд кухни.
      Расхаживая по берегу и любуясь грозными волнами, мы обратили внимание на несколько темно-красных пятен. Они оказались кровью пингвинов. Мы присмотрелись к нескольким птицам, еще остававшимся на берегу, и поняли, что они сильно изранены. Это, несомненно, было последствием ударов: пингвины при всей их необычайной подвижности в воде не могли совладать с сильным прибоем, перемалывавшим хаос крупных и мелких кусков льда. День или два спустя, когда прибой был намного слабее, я наблюдал за пингвинами, которые пытались усесться на проплывавшую мимо берега льдину. Их усилия очень забавляли меня, но нетрудно было себе представить, что будь море чуть беспокойнее - и действия пингвинов уже казались бы не смешными, а трагичными, и многие из них, как говорится, "пали бы смертью храбрых". Да и в этот раз, при относительно тихой погоде, один пингвин едва успел вскарабкаться на льдину, как прибой его сбросил и засосал, хотя он изо всех сил старался удержаться, отчаянно работая когтями, крыльями и даже клювом.
      Добыть на мысе Адэр пресную воду было нелегкой задачей. Ураганы, обычные для холодного времени года, под конец чаще всего бесснежные, почти начисто смели снег с берегов. Уцелевшие же на суше сугробы настолько пропитались пылью гуано, что снег из них не годился для приготовления пищи.
      В конце концов нам пришлось воспользоваться глыбами льда из подошвы припая. Большинство из них были образованы морским льдом и насыщены морской водой, но в начале зимы мы отыскали две глыбы с сердцевиной из глетчерного [29] льда. После того как мы стесали с них верхнюю оболочку, мы получили лед превосходного качества. Позднее мы убедились, что из ледяных глыб, бесспорно морского происхождения, соль постепенно выходит и лед сохраняет лишь едва заметный солоноватый привкус.
      К концу марта наша хижина выглядела внутри вполне обжитой. Все повесили у себя над койками фотографии и санные вымпелы, расставили книги по полкам. Кроме того, Браунинг смастерил несколько полок для общей библиотеки.
      Камбуз тоже имел опрятный вид. Печь работала довольно хорошо, и в относительно спокойную погоду мы поддерживали в помещении температуру между 50 и 60° [30] [между +10°C и +15,6°C]. При сильных буранах, однако, по нашему дому гулял ветер, и во время метелей частенько бывало, что верх печи и первые несколько футов дымохода раскалялись докрасна, а в комнате было ниже нуля.
      При подготовке к экспедиции я предполагал, что каждый из нас выгородит себе занавеской как бы кабинку длиною в шесть футов [1,83 м], свои личные, так сказать, владения, и закупил для этой цели очень красивую ткань. Но со временем выяснилось, что никто не испытывает потребности в таком уединении, и материя была использована для других нужд. Каждый мог расставить предметы обстановки и украсить свой угол, как хотел, но поскольку наши вкусы совпали, достаточно описать мою кабинку - и можно представить себе их все.
      Официальными границами, отделявшими меня от соседей справа и слева, считались две карандашные отметки на стене. Воображаемые прямые линии длиною в шесть футов [1,83 м] от них к центру комнаты определяли пределы моей территории. Одну линию я сразу отметил, поставив вдоль нее койку, но зона между Кемпбеллом и мной осталась разграниченной условно, так что я с полным правом пользовался столиком для морских карт, вторгавшимся на мой участок. Койка занимала добрую половину моей площади, а под ней в деревянных ящиках лежали геологическое снаряжение, смена одежды и образцы пород, с которыми я иногда работал. Таким образом, ни один дюйм пространства не пропадал зря. Но это имело и отрицательные последствия: панцирная сетка не казалась мне таким уж благом. На койке, составленной из ящиков, какую я имел в экспедиции Шеклтона, спать было не хуже, чем на панцирной сетке, которой упиравшиеся в нее рукоятки геологических молотков и ледорубов, а также края различных консервных банок придавали очертания, сильно смахивавшие на пересеченный рельеф Вест-Кантри в Англии.
      Рядом с койкой на ящике из-под муки размещались подсвечник и книги, скрасившие мне многие часы досуга. Вот и вся обстановка.
      На стене над изголовьем койки висели три полки - мой дамоклов меч на протяжении всей зимы. Они были забиты книгами по геологии и другой литературой и всевозможными геологическими приборами, притом бьющимися. К счастью, и здесь качество наших столярных изделий было намного лучше их внешнего вида, и если наша хижина сохранилась до сих пор, то скорее всего и полки целы. Под ними располагалась картинная галерея в миниатюре, а еще дальше я прибил к стене - исключительно для уюта - красочную карту Антарктики. На нескольких гвоздях висели вещи, которые я надевал каждые два часа, чтобы выйти наружу и произвести метеорологические наблюдения.
      В нашей жилой комнате было двести квадратных футов [18,6 м2], и после выделения кабинок - шесть на шесть футов каждая [3,35 м2] - еще оставалось вполне достаточно места для общего пользования, так что нам никогда не приходилось тесниться [31]. Сравнительно большие размеры дома сослужили нам во многом хорошую службу, это следует помнить при возведении жилья всем экспедициям, которые ставят перед собой серьезные научные задачи. Благодаря просторному помещению и наличию хижины Борхгревинка мы могли в основном работать у себя дома, а это куда приятнее, чем под открытым небом. Но вот большая высота дома была явным недостатком. Из-за нее строительство потребовало значительно больше времени и материалов, она же лишь делала его более уязвимым для ветров.
      Из плана [Fig_1.gif] видно, что кабинки матросов и камбуз располагались на одной стороне комнаты, а кабинки офицеров и хронометр в футляре, находившийся в ведении Кемпбелла, - на другой. Печь нарочно поставили как можно ближе к двери - чтобы легче было подносить к ней топливо и лед, - и трубу дымохода пришлось сделать довольно длинной. Впрочем, это было скорее преимуществом, чем недостатком, так как она давала больше тепла, а опасность пожара уменьшалась. Обеденный стол расположили как можно дальше от окон.
      Важнейшей деталью нашей обстановки была бельевая веревка, протянутая от центральной балки к гвоздю над дверью. Поскольку нас было шестеро, установить очередность мытья и стирки не составляло труда. Каждому отвели для банно-прачечных дел один день недели, и если он не менялся с товарищем, то в этот день стирал что хотел и при желании мылся сам. Предварительно требовалось лишь принести ведро льда, вырубленного из подошвы припая. Таким образом, хотя мы мылись не чаще раза в неделю, а то и реже, воздух был всегда насыщен водяными и мыльными парами. Если кто-нибудь из-за работы отказывался от мытья, он по крайней мере имел удовольствие наблюдать между делом, как моется другой, что почти так же приятно. Но вот стирку одежды, особенно антарктического снаряжения, уже не назовешь удовольствием, это скорее прекрасное силовое упражнение. Однажды я стал свидетелем того, как четверо здоровых мужчин выжимали свитер. Они вкладывали в свое занятие столько усилий, что с моих уст невольно сорвалась моряцкая припевка, какой мы подбадривали себя на "Терра-Нове" при особенно тяжелых работах.