Елагин умирал в забытьи, и не чудились ему счастливые минуты прошлого.
      Трава будто бы хоронила его - гуще и выше сплеталась над ним, шелестела: "Вот и все. Не жалей. Ты зацветешь травою вольной и вечной".
      Он хотел разорвать ее путы, закричал, и вдруг кто-то задышал в глаза.
      - Никак живой, милый.
      И он увидел лицо,, как у той женщины, которая во сне манила его распахнутой шубой.
      * * *
      Полк, а по численности батальон, после боев под Минском дважды выходил из окружения и, сбивая заслоны и засады немцев, шел на восток.
      Шли лесами и проселками. Бились, мучились и прощались-словно свинцом затекало сердце, когда гибли товарищи и даль оставляемой земли скрывала могилы.
      Есть предел, за которым усталость затмевает сном и волю, и разум, и чувство опасности. Люди падали от усталости. Их будили, трясли, ругали. И они, как в бреду, шли дальше.
      Шел и их командир - один, уцелевший, из всех командиров и комиссаров полка,- в пропыленной гимнастерке, порыжелый и поседевший от зноя.
      Не думал Невидов, что придется так отступать. Отступало и прежнее в его понятии: раньше он и не представлял себе жизни без Кати и сына. Но вот жил, думал и действовал среди грохота, страданий и смерти, от близости которой уже не так вздрагивало и бешено, с тошно* той колотилось сердце.
      Он знал, что война - это бедствие, но никогда не представлял, как чудовищна ее жестокость.
      И глаза его суживались, жесточали.
      Полк после изнурительного ночного марша остановился в глухой малой деревушке неподалеку от Березины.
      И повалились солдаты. Спали в кустах, возле сараев и в канавах под лопухами. Нагрянь немцы, и ничто, верно, не крикнуло бы, не шелохнулось. Спал и Невидов за сараем на ворохе прошлогодней соломы возле ржи. И когда очнулся, на какое-то мгновение замер от ужаса: показалось ему, что вокруг него лежали убитые.
      Но вот чуть отдохнули. Как после тьмы, сияло солнце, зелень, алые маки на огородах. Чисто звенели ведра, и нежными, мягкими казались женские голоса. Запахло варевом, печеным хлебом, и исподволь, набирая силу, уже всходил царственный мясной дух.
      В эту деревушку и принесли Елагина. Дали попить молока. А врач промыл рану и перевязал чистыми, выстиранными бинтами.
      - Организм молодой. Возьмет свое, если не намудрит гангрена.
      Его положили в сарай, заваленный соломой. Здесь он заснул: понял-среди своих, и даже пусть это бред, но когда наяву бывало такое счастье! Солома шуршала, навевая сладкую дрему. Тихо. Хорошо. Даже слышался смех. Может, мир пришел на землю?
      - Кто раненый?- спросил Невидов старшину - командира разведки полка Любицына, с большими темными глазами юношу.
      - Девушка здешняя подобрала в лесу,- ответил Любицын.- Документов нет. Чуть живой.
      - Могут и под видом чуть живого подбросить. Проверить! Сволочь всякую расстреливать на месте!
      Разговор происходил в сарае на краю деревни. Стол и две лавки, раскрыта дверь для света. Невидов сидел на лавке. Только что хорошо выспался. Побрит, чист, сапоги блестят, и ремни с лоском, будто не версты боев позади, а только сошел с порога училища.
      На столе самодельная карта - большой лист бумаги, на котором было помечено главное, что встретится в пути. Это выяснили, расспросив одного старичка в деревне.
      Любицын доложил, что восточнее деревни, в семи километрах, замечено движение немцев в направлении Красного бора -так назывался один из здешних лесных массивов.
      - Видимо, где-то наши прорвались из окружения и идут сюда. Немцы расставляют невод. В этот невод попадаем и мы... Я могу сделать свое заключение?
      - Не тяни,- поторопил его Невидов.
      - На север пути нет. На юге - болота. Один выход - уйти в леса. Будем бить.
      А Невидова манила Березина, и виделась ему какая-то обреченность в остановке здесь. Надо было решать: оставаться, идти лл прямо к дороге или обойти болотом?
      - Ты предполагаешь, что где-то поблизости наши?- сказал Невидов Любицыну.- Вместе н разорвем невод.
      Выясни. Установи связь. Немцев притягивает к бору чтото сильное. Кровь из носу, а найди ядро, Любицын,- сказал Невидов, оставляя время для окончательного решения, чувствуя тревогу и радость, что это сильное в своем движении, как стремнина, тянуло и полк.
      Невидов вышел из сарая. Сиреневые и малиновые разливы кипрея перед опушкой на меже луга. Казалось, только чуть пройди - и увидишь Угру, а там родной дом.
      "Что же с Катей?"- и все глядел Федор на отдаленный луг, по которому темными серпами махал ветер.
      Вернулся один из разведчиков. Последние его слова - полку приказано по краю бора пробиваться к дороге.
      Он лежал в траве, в больших изорванных ботинках, перетянутых обмотками. Неподвижный, остановленный каким-то странным удивлением взор устремлен в небо.
      По пути сюда погибли его товарищи. Добрался только он, и еще не замелся по краю гречишного поля широкий и взъяренный след его.
      - Вот и ушли наши-то,- услышал Сергей Елагин.
      Он лежал у стены, под кручей наваленной соломы в сарае Палаши Семиловой. Это она наткнулась на него в лесу.
      - Как ушли? А я?- Сергей хотел встать, от слабости и от отчаяния свалился.
      Губы его затряслись. Зарылся лицом в солому. Душно, горячо и мокро от слез.
      - Не надо, милый. Всем теперь такая жизнь. Тут-то, может, и лучше. Поправишься и пойдешь,-сказала Палаша.
      Она сидела, поджав ноги, и юбка казалась копной, в которую зарылась до пояса Палаша. Кофточка, как из гречишных цветов - и белая, и розовая, туманилась перед Сергеем.
      Бледный лоб его холодила испарина. Палаша наклонилась, погладила его голову.
      - Не бойся. Спрячу. Никто не найдет.
      - Дай воды.
      Она зачерпнула ковшом из стоявшего тут же ведра и остановилась.
      * * *
      Немцы подожгли лес с трех сторон.
      Огонь должен был гнать наших из Красного бора в болота через горловину, с двух сторон которой встали автоматчики, таились пулеметы, минометы, танки, на случай, если русские попытаются прорваться. А в болоте добьет авиация: полягут, сгорят в камышах. Из недр пожара сквозило раскаленным ветром. Потоки пламени надвигались, и небо над лесом было сумрачно, как в затмение.
      Улетали птицы, змеи ползли от своих буреломов, все живое уходило от огня. Деревья с покорностью принимали пламя. В глубине пожара они стояли как сверкающие столбы. Казалось, преисподняя извергалась н затапливала землю. Два батальона пехоты, находившиеся в лесу еще в начале пожара, оврагом прошли к северной оконечности бора и вместе с полком Невидова, вырвавшись из дыма, опаленные, в ярости сбили заслон и двинулись к дороге, закрытые от немцев горевшим лесом. Тем часом наши, преодолев болото, поставили заслон по одну из сторон горловины и главными силами ударили через дорогу. Расположение их напоминало рогатину: один конец ее распорол дорогу, другой - всей отлучиной - сдерживал немцев, которых прижимал пожар.
      То, что предназначалось нам, постигло врагов.
      Немцы заметались и бросились в болото под удары своей авиации, горели в охваченных пламенем камышах, тонули в прорвах, кричали, ослепленные огнем.
      Вп.херт и Флеминг, находясь на другой стороне горловины, были потрясены: русские, словно бы без труда, одним ходом смешали все.
      На этот ход надо было решиться, одолеть версты непроходимых болот или, завязнув, погибнуть в них. Были затоплены пушки, раненые лошади. Люди шли по трясине по пояс и по горло с поднятыми винтовками, стволами и станинами пулеметов на плечах.
      На камышовых снопах перебирались через прорвы, несли раненых.
      Всю ночь без отдыха шло скрытое от врага, неустанное движение вперед, к дороге. Насыпь ее лилово мрачнела над горизонтом.
      Утром, перед последним броском в ждущем еще тяжелом пути, солдаты затихли.
      Лежали в камышах, под кустами, в высокой болотной осоке, и болото казалось безлюдным. Садились вороны на спящих, как на мертвых.
      И вот теперь поток хлынул через насыпь.
      Командир, седой, с моложавым лицом майор, стоял под склоном, в тени дуба, выслушивал донесения, приказывал и глядел на бегущих мимо солдат. Они проносились и скатывались по склону, исчезали в осиннике.
      А на насыпи поднимались стволы винтовок, каски, хрустел песок и скрежетали камни под сапогами. В жарком воздухе стоял запах пота, мелькали юные лица и забородевшие, чистые и в прокопченных бинтах, реяли в рядах звезды политруков и отливали рубиново командирские петлицы на расстегнутых воротниках; котелки, фляжки, кобуры оттягивали кожаные и брезентовые ремни. Весь боеприпас на руках - в противогазных сумках патроны и гранаты.
      Быстро прошла женщина, опустив голову в фуражке.
      Военврач.
      - Поля!
      Она оглянулась. Большие темные глаза встретились с глазами седого майора.
      - Простите,- сказал он.
      Женщина пошла дальше...
      Дементий Федорович Елагин не встретил жену, а встретил войну на рассвете в Орше. Спал на полке, когда вдруг все потрясло грохотом и по вагонам простонало железо.
      В открытое окно он увидел над путями багровый смерч. В родниковой чистоте кропившего прохладой рассвета затлело тротилом.
      "Война",-понял он, чувствуя, как что-то непомерно тяжелое стало сердце.
      Тогда он не представлял, что постигнет страну, что в окруженных немцами лесах соберет отчаявшихся людей, будет прорываться на восток и скажет солдатам па трудной версте:
      - Не врагу стоять на нашей пашне, а нам в белой рубахе, с голубым дитем, с женой золотой, радостной!
      В минувшие часы они превозмогли врага. Дементий Федорович поверил не в то, что немца бить можно - и так били, он поверил в другое. Самые безнадежные и отчаянные положения, которые стремились создать немцы, эти самые положения, когда надо было, казалось, сложить оружие, поднимали силы нашей стороны до вершин такого сопротивления, что враг сам становился жертвой.
      Он глядел на поток уже знавших его и веривших ему людей и думал, что это отступление, как медленное и тяжелое течение, тянуло немцев в водоворот к отдаленной и пока еще невидимой прорве.
      Передовые отряды дивизии уже переправились через Березипу, вышли на тот пологий лесистый берег и с флангов прикрыли переправы, по которым тремя колоннами двинулись полки.
      Все вокруг свистело, выло и бухало от ударов бомб.
      Вода бурлила и тянулась смерчами, внутри которых мигал мрачный огонь. Несло течением разбитые плоты, трупы. Корчи н коряги ворочались и шлепали. Реку замарило дымом, и в эту мглу уходили солдаты и некоторые тут же проваливались в сверкнувшую бездну. Дементий Федорович укрылся со штабной группой под обрывом на берегу. Плыли со стеклянным блеском ракеты.
      У самой воды вспыхнуло, на миг озарив в какой-то неподвижности людской поток, словно отлитый из железа и бронзы, и одни стояли поклонясь, опустив головы, другие с поднятыми руками куда-то звали, и в пламени висели плоты, и носилки на плечах чернели, как в скорбном шествии.
      Густая, взбитая взрывами кровавая пена тянулась у берега.
      "Я не мог иначе. Жизнь или смерть? Другой дороги нам нет и не будет,-думал Дементий Федорович.- Только это... пора и мне".
      Он низко нахлобучил каску и посмотрел на тот берег с темными провалами в огне.
      - Пошли, товарищи!
      - Живей! Живей! - подхватили другие голос командира.
      - Эй, живей, когда с милкой потесней!..
      "Отчаянный",- и Демептий Федорович бросился в воду. Впереди колышутся каски, плоты, на которых переплавляли раненых, а дальше красные чудовищные пузыри мгновенно вспухали и лопались, и желтая жижа со смрадом волнилась.
      Под ногами Дементия Федоровича дно провалилось вдруг.
      "Вот и все. Пошел,- ознобило смертью и оборвало ее тьмой, и он, захлебываясь и задыхаясь, все бил и бил в эту тьму, и в мгновениях видел свет, красный и оранжевый и резко белый, который вертелся, и ломался, и поднимал над водой сгорбленных людей, и они исчезали среди грохочущих столбов.- Вот и все..." - застонав, он замахал руками, ударил перед собой, и вдруг что-то твердо и сильно толкнуло под ноги. Дементий Федорович упал на колени.
      - Выбрались! - услышал он и поднялся.
      Навстречу ему двигалась узкая полоска истоптанной солнечной земли.
      Дементий Федорович остановился в лесу на косогоре, за поймой, у края сухого сосняка, изрытого воронками и землянками с истертой в них соломой, тряпьем и грязными бинтами.
      Было видно отсюда, как по сторонам переправ колыхались горевшие поля камышей. А выше по течению вздувался свипцово простор реки, и прямо на черте горизонта, где стоял большой город, тяжело опускалось к земле кобальтовое небо. Ветер с вздрагиванием доносил оттуда знобящие муки сражения.
      А с переправ все шли и шли солдаты, и перед ними зеленеющими глубинами вставал на востоке край земли родной.
      Дементий Федорович посмотрел за Березину, где хмурели леса. Там, прикрывая отход дивизии, все еще бился полк.
      "Нет оправдания сотворившим такую жуть на земле.
      Даже оогу",- подумал Дементий Федорович.
      * * *
      Полк Невидова не уступал небольшую полоску окруженной дороги,остервенело отстреливался по эту и по ту сторону изрытой, почернелой от минных взрывов заваленной убитыми насыпи.
      В небольшой лощине скапливалась группа для прорыва. Здесь две братские могилы, оставленные прошедшей дивизией,-небольшие курганы. Обгорелый и оборванный осинник напоминал пашню с торчавшими из земли кольями. А там, дальше, за стволами дремучих сосен с вспышками голубого и зеленого света замерли немецкие автоматчики.
      Невидов под гимнастеркой перепоясался снятым с древка знаменем, крепко стянул ремень на полотнище.
      - Пора,- вздрогнул Любинын, услышав звуки боя вступившего в схватку с немцами отряда из арьергарда дивизии, который должен был с внешней стороны пробить брешь.
      - Пошли! Пошли, товарищи! - крикнул Невидов.- Кто это полюшко пройдет, долго жить будет! Вперед!
      Будто тяжкий вздох из лощины поднялся. Немцы били по бегущим в упор из автоматов и пулеметов. Но вот сошлись врукопашную.
      Кольцо разорвали с двух сторон. Впереди луг. После смрада из лощины дыхнуло свежестью.
      Два вышедших из засады танка встали по углам луга и встретили огнем своих пулеметов.
      Невидов бежал с Любицыным по лугу. Рвались мины.
      - Сюда! - крикнул Любицын и упал.
      Невидов рванулся в сторону. Из-под дерева обожгло с грохотом, и голоса сразу отдалились, утихли, а он все куда-то падал и задыхался.
      "Где я? Что со мной?" - подумал Невидов, с ужасом оглядывая поле. Лежали убитые, кровь на траве. Дрожат вдали какие-то красные пятна, и среди них немцы.
      Голову заломило сильней и сильней. Потянуло тошнотой, и перед глазами померкло. Он услышал свое дыхание, от которого вроде бы вода рябила мертвенно.
      И вдруг сверкнуло в сознании: "Знамя!" Схватился...
      "Здесь!" - на груди, под гимнастеркой. И снова ткнулся в мох.
      Очнулся-солнце уже зацепилось краем за острую маковку далекой ели, уходило за лес; на опушке, рядом, передвигались, рыча и лязгая, немецкие танки - как глухари в папоротнике, устраивались на ночлег; видимо, от полевой кухни струился над лесной гущей дымок.
      Лишь ночью, когда на опушке угас последний всплеск губной гармошки, а над лугом застелился туман. Невидов пополз к дороге, на которой то и дело немецкие грузовики, пробегая, светом фар косили тьму.
      Не помнил, как перебрался через дорогу, как прошел бором,- очутился у знакомой деревушки.
      Долго лежал в лопухах, слизывая с листьев росу:
      прислушивался - нет в деревне немцев? Чуял запахи хлевов, огородов и хлеба. По картофельным грядам прокрался поближе к домам. Тихо в деревне. Прижался к сараю. Шепот за стенкой.
      Шептались Сергей Елагин и Палаша. Спрятала хозяйка раненого от чужих глаз в тайную нору в соломе.
      Под стеной в малинники ход прорыла.
      Л многих раненых, что оставили в деревне наши, высмотрели немцы. Увезли куда-то.
      Полюбился Палаше этот молоденький: таких и не видела, как из светлого какого-то края явился, и глядит на нее ясно и с грустью. Все уж ему"- и ласка, и хлеб, и табак, только живи, пока незаметно, тихонько, а там видно будет. Стронулся свет. Как пучиной всех захлестнуло. Не до воли. Далека она теперь, воля-то. По здешней дорожке и не дойдешь: поймают, забьют.
      Как-то через щель сарчя глянул Сергей в лугапронзило больнее раны: какой-то вроде бы человек показывал на сарай, уходил и снова возвращался, хотя Сергей и не видел его.
      И с той минуты темнота казалась Сергею добрее света. Успокаивала. Ночь приходила как избавление. А с рассвета все снова. Прокричит петух - сердце так и оборвется. Опять страшный день. Вот-вот крикнет кто-то:
      "Выходи"... На душе тоска, страх. Словно на казнь приговорен. А казнь долгое ожидание крика:
      "Выходи"
      - Не могу больше. Уйду,- сказал Сергей.
      - Куда ты слабый пойдешь. От добра да к беде.
      Или жить надоело?
      - Доберусь. Не сверну с зари. Так прямо на нее и пойду. А там наши.
      - Я кому хочешь про твою совесть скажу: командиры тебя оставили. Ты сам-то и не помнишь. Без памяти бьгл. Тебе еще лежать да лежать. Голова-то твоя горячая, вон- какая горячая.
      - Страшно здесь, Палаша.
      - А там? Земля горит. Березина, говорят, из берегов вышла: столько убитых приплыло.
      - Там война. Но там свои, Палаша.
      Шорох за стеной. Показалось или подкарауливает кто-то, следит?
      Полезла Палаша из норы в ход под стеной. Прокралась к углу... Человек лежит.
      Как на последнем шаге своем свалился Невидов, стащила его Палаша в сарай.
      - Хлеба,- прошептал он, чувствуя, что еще минута - и он упадет.
      Она принесла ломоть. Невидов сжал его трясущимися руками и откусил. Потом привалился к соломе, задышал с хрипом и всхлипыванием.
      Сергей выбрался из соломы. На земле лежал незнакомый, вздрагивал и хрипел, и вдруг сон его оборвался.
      Он вскочил и быстро ощупал что-то на гимнастерке; искал оружие.
      - Гляди, какой с хлеба-то сильный стал.
      Услышал насмешливый голос, и радость, недоверчиво еще, тронула Нсвидова.
      Но что за молодец в крестьянской рубахе? Стоит, на палку опирается.
      - Кто? - спросил Невидов хозяйку.
      - Ты сам-то...- и не договорила: узнала командира - помнила, как он зашел в сарай, поглядел на лежавшего в соломе малого, сказал: "Притащила, кого - не знаешь?"
      Невидов встал, и что-то как отбросило его. Едва удержался. Схватился за стояк ворот.
      - Хорошо сидеть, а идти надо.
      Прислушался. Громче забрехали собаки.
      - Так они, сдуру,- успокоила Палаша.
      Елагин отбросил палку. Приблизился к Федору.
      - Я с тобой.
      - Кто таков?
      - Моя фамилия Елагин.
      Невидов пристально посмотрел на него.
      - А Дементия Федоровича знаешь?
      - Мой отец!
      - А палку свою возьми, если собрался. Не форси.
      Знаю только, тащить тебя придется.
      Вот и Палаша. В руках холщовый мешочек. В нем сухари, корки. Что было из печеного, все собрала. Несколько картошек, соль в тряпке. Елагин быстро надел свои ботинки. Спешил, не отстать бы. Палаша стояла перед ним в отцовском с завернутыми рукавами пиджаке, закутанная в темный платок, из которого черемухово белело лицо с блеском глаз под скорбной полосою.
      - Прощай, Палаша. Судьба, жена моя...
      Ворота были раскрыты, и прямо над лугом стояла луна в оранжево-красном тумане, озаряла сарай - свидетельница прощания,
      * * *
      - Ты не спеши. Потом скорость наращивать будем как в темп войдем. И крепче на палку нажимай,- сказал Невидов, когда они были уже в лесу.- Я тут дорогу примерно знаю. И дальше не собьемся. Перекресток один - фронт.
      Елагин шел сзади. С листьев брызгало, обдавало пахучей сыростью лицо, и он чувствовал, как просыпалась в душе сила.
      - Сейчас чуть отдохнем, Елагин, Хочу выспаться Не потяну дальше. Хоть чуток. Ты - в караул, согласен?
      итоспался под теплым бочком.
      Они забрались под ель. Теплилась на земле прелая хвоя. Невидов достал из мешочка сухарь. Разломил Половину подал Елагину.
      - Ты ешь. Я не голоден.
      Невндов половнику убрал в мешочек. Помаленьку откусывал от сухаря.
      Елагин вылез из-под ели и сел на меже. На той стороне заходила луна. Огненно-желтая глыба ее висела в тумане, который клубился и плыл с холодным радужным сияньем, казалось, светилась сама земля. Елагин прижался спиной к столбу, что врыт на границе леса ногу ломило: разбередил ходьбой.
      "Все перетерплю. Но дойду",-подумал он ион в том краю, далеко-далеко Москва. Неужели жил там когда-то? И окно светило над духотою вечерних
      Над лугом пролетели немецкие самолеты. Видны их смутные силуэты, и бортовые огни похожи на летящие звезды. Уже отбомбились, посеяли где-то смерть и возвращались назад. Воздух с дрожью долго ныл от их звуков.
      Елагин поднялся и оглядел луг. По краю его гряда тумана. В медленном пару деревья как бы поднимались и тонули. Прислушался. Тихо. Подошел к Невидову. Он лежал под елью, откинув руку. другой сжимал ворот гимнастерки.
      Уже мутпее ночь, рассвет чуть-чуть мжил над горизонтом.
      Они шли через луг. Так было ближе до темневшего вдали леса.
      - Первая наша задача - достать оружие. Без него мы щенки, Елагин.
      Трава была высокая, по грудь. С напористым шелестом шел Невидов. А за ним Сергей крепко нажимал на палку.
      - Как твоя нога?
      - Сознательная. Скорее палка сдаст.
      - Палку подберем посолиднее. И мне что-то надо вроде кола, чем отмахнуться. Хоть и древний способ, но выбора пока нет.
      Сочился парным молоком рассвет, и уже в высоте яснились облака и смутно отражались в росе луга, как будто мокли ситцы в траве.
      В лесу остановились. Здесь прошел полк. Следы, всюду следы сотен прошедших людей уже запряло травой.
      Как спешили к дороге! А теперь тишина. Розовые и голубые лучи пронзали лес. Пар вился от хвои. Среди игл сверкали капли. Тянуло от земли прелью, как от опары.
      - С выходом,- сказал Елагин и вытащил из кармана кисет, крепко перевязанный в середине.
      Невидов скручивал цигарку и смотрел на следы, как на самое сейчас для него дорогое и печальное.
      Елагин посек кресалом - кремнистым камнем ударил несколько раз по краю железной трубки, из которой торчал обгорелый фитиль. Попала искра, и фитиль затлел. Елагин раздул жарок посильнее. Поднес прикурить Невидову. Лицо его, как из пластов земли,- и грязь, и пыль, и кровь,- все спеклось и потрескалось.
      - Отличная махра! - с жадностью затянулся он, долго не выпуская дым.
      Они пробирались через орешники и краем обходили поляны в буреломах, из гнилой тьмы которых вырывались малиновые стрелы иван-чая.
      * * *
      Курился дым, сливаясь в высоте в сумрачную завесу.
      Плыл красный диск солнца над этой черной и еще жаркой пустыней.
      Пожар на границе поля, где недавно прошел бой, казалось, смирился, ушел под землю - в корни и торфяные пласты. Но там, тлея, прокрался через просеку и ночью, взбешенный ветром, метнулся по вершинам сосен, разбрасывая потоками раскаленного воздуха языки пламени па многие километры.
      Прямо на север двинулась огненная лава, сжигая все на своем пути: деревни, застигнутый в лугах скот, немецкие склады и колонны танков. Дороги исчезли о море огня. Вихрь дошел до станции, перекинулся через нолотно.
      Из горящих эшелонов выпрыгивали солдаты в надежде спастись. Пожар и багровое, клубившееся в тугах небо наводили ужас. Казалось, сама земля пришла в ярость.
      Невидов и Елагин перебрались через остывшее пожарище по краю оврага. Вокруг черпая пустыня. Вдали дорога. По ней двигались немецкие машины в сумраке из пепла и пыли.
      Падали редкие капли дождя, и от их ударов с шипеньем взрывался потревоженный жар.
      Елагин остановился перед ямой. Из треснувшей земли парило смрадом. Здесь был колодец. Неизвестные спустились к воде, чтоб спастись от огня, задохлись.
      Невидов шел сгорбись, торопливо.
      - Ты прибавь шагу. А то ветер в нашу сторону. Накроет дымом. Задохнемся,- сказал он.
      Среди этого пекла холодным ознобом обдавало Елагина и мутило голову: крался в кровь своей отравой угар. Елагин упал на колени и со стоном стал выплевывать что-то горькое, а перед глазами блестела холодная, прозрачная в зеленой траве вода. Хоть бы глоток.
      - Да пей! Пей же! - слышал он голос.
      Глотнул и еще раз глотнул, ощущая свежесть, которая словно омыла сердце. Он увидел прозрачную зеленую траву где-то в глубине и понял: родник.
      Невидов слышал, как Елагин спешил за ним: задыхался - бился из последних сил.
      - Прости, что я тебе как хомут достался.
      - Довольно.
      Невидов на секунду задержался у куста среди высокой травы и пошел дальше.
      Елагин отшатнулся. Под ветками лежал мертвый, в гимнастерке, босой: не встал со своего последнего привала, не было сил, и уснул в этой высокой траве... навечно.
      На лбу Елагина выступил холодный пот. Что-то темное и красное поплыло перед глазами, и тошнота душила. И уж не слышал, что говорил Невидов,рухнул как подкошенный.
      Невидов подошел. Неподвижно в рыжей щетине лицо Елагина. Прямо он лежит.
      "Поспи, дружок".
      Елагин раскрыл глаза. Заря заливала березник красным светом. Невидова не было. Он взял палку и, опираясь на нее, встал. Боль колыхнулась в ноге. Резко кланяясь над своей палкой, пошел. Лес поднимался и падал с гулом. Сергей бился между стволов и, казалось ему, бежал.
      Вот какое-то озерко. Вода горит, как подожженный деготь. Вспыхивают темные глубины. Сергей упал, отполз. В траве два автомата, и кто-то лежит рядом... Глядят с неустрастимым блеском глаза...
      - Это ты, Невидов?
      - Не шуми... Ранило меня... Не дотяну,,. Придется тебе нести...
      Из-под гимнастерки красным потекло полотнище. Никак не возьмет его Сергей. Тяжелое. Скользит из рук и вьется в траве.
      - Скорее. Завяжи покрепче.
      Кто-то храпит и храпит в озерке.
      - Не спи, Елагин!
      Что это? Какой-то бледный свет и что-то черное блестит внизу.
      -- Река, Невидов!
      - Ложись! Березина... Не жди меня...
      Над камышами птица взмахнула. Мелькнул огонек и погас. И вот кругом замелькали огни и загрохотали,
      - Невидов!
      - Живей на тот берег!..
      Взлетела ракета. Медленно опускалась, озаряя реку, По воде захлестали пули.
      На миг ясно, с мукой и болью увидел все это Сергей и упал на камыши, стал разгребать стебли.
      - Невидов!
      И куда-то провалился. Его завертело и понесло.
      Перед ним насквозь горел огненный простор, в котором из-под земли яростно и скорбно вздымались тени.
      "Фронт... вот он какой",- подумал Сергей.
      Медленно сдвигались огромные тени, погребая друг Друга мраком, и еще ярче сквозь них и под ними зиял неугасимый пожар.
      - Скорее... скорее...- слышал он голоса.
      Какие-то люди склонились над ним, подняли, и все закачалось.
      Потом он почувствовал, что захлебывается чем-то теплым, и застонал. Вода! Надо бы выплыть! Но руки не повиновались.
      "Вот и конец... Топу... Неужели такая густая вода! - В тумане большие белые люди, кто-то рядом стонет и плачет. На столах окровавленные лежат.
      "Неужели казнь?" - с ужасом подумал Елагин.
      - Вероятно, гангрена... Полосуйте ногу.
      - Укол... Еще укол. Скальпель.
      - Галина, а ну погляди своими глазищами, нигде не кровоточит?
      Душный туман заколыхался и посветлел. Вдруг все прояснилось. Елагин увидел глаза-только глаза: лицо закрыто маской. Как прекрасны они!
      "Сон... опять сон!"
      - Зажим... Еще зажим... Еще,-повторял где-то голос.
      Глаза приблизились.
      - Полина Петровна, что с вами?
      - Боже мой... Сережа... Сережа... Товарищи, это мой сын!
      "Голос мамы... Но где она?.. Где?"
      Слезы выступили на глазах. Стекали по рыжей щетине щек.
      - Сережа... Прощай... Пора.
      Опять голос матери. Она сидит рядом в гимнастерке"
      Пилотка со звездой. Глаза печальны, задумчивы, словно и не видят его.
      Подошел кто-то и сказал:
      - Прощайтесь. Трогаем.
      Мать склонилась над ним и поцеловала, Он медленно приподнялся. Светит напротив что-то синее и дышит свежестью, это же окно вагона!
      За окном, на откосе, стояла женщина в военном.
      - Мама!
      Мимо нее проносились вагоны с разбитыми окнами, с пробоинами. На подножках люди в белых йалатах.
      - Мама...
      ГЛАВА VII
      Родион Петрович был по делам в лесхозе и возвращался домой.
      Горела Вязьма. Доносился гул взрывов, зажигалась тьма в полях. Солдаты, покинув свои эшелоны на железнодорожном полотне, стояли во ржи.
      Брели толпы беженцев. Скрипели и постукивали повозки. Гнали скот коров, овец. А навстречу долго, бесконечными колоннами шли солдаты. Невидимая в темноте пыль застилала мраком дорогу.
      Родион Петрович шел долго и не чувствовал усталости. Привык ходить, когда надо было, и очень быстро, но сейчас он шел шагом умеренным, ссутулясь, с березовой палкой, как странник. Вечный странник, затерявшийся в ночи. Бредет давно-давно через ржаную теплынь полей, бредет в неведомое.
      Горюнили сверчки во ржи, и похоже было, что из прошлого доносились звуки ночей.
      Наперерез лугом ехала машина: перебиралась с большака на проселок, чтоб сократить путь. Родион Петрович остановился. Шофер открыл дверцу, спросил:
      - Здешний, отец?
      - А что надо-то?
      - Под Ельню поскорей.
      Родион Петрович стал рассказывать, как проехать:
      называл деревни, подсказывал, как можно и еще ближе, если там-то и так-то свернуть.
      - Да мне по пути, собственно,- сказал он, не напрашиваясь, а предлагая свои услуги.
      - Посадите деда, ребята!
      Солдаты, сидевшие в кузове, помогли Родиону Петровичу забраться в машину. Он сел у борта на какой-то ящик. Поставил между коленей палку.
      В кузове спали солдаты, укрывшись шинелями, и сидели, сгорбясь.
      Ехали лесом. Хлестали по бортам машины ветки, оставляя осиновые и березовые запахи потревоженных и порванных листьев.