Лия вскрикнула.
      Все подбежали к двери.
      Сергей, держась одной рукой за верхний прут балконной решетки, другой тянулся за листом липы. Крона ее покачивалась вровень с балконом. Лист не давался:
      относило ветром. Наконец сорвал - черенок в зубы, и перелез на площадку.
      Полина Петровна подошла посмотреть, что за шум.
      Сергей протянул лист Лии.
      - Тебе!
      Она отвернулась.
      Сергей покраснел. Держал в растерянности лист.
      Выручила Валя Звонцова, блондинка со вздернутым носиком.
      Сережа, ты герои! - провозгласила она и взяла лист.
      Лия тотчас хотела уйти: "Как он позволил!"
      Полина Петровна все заметила. Остановила Лию в прихожей.
      Не сейчас, после я поговорю с ним,- удержа
      Из комнаты донесся голос Пармена Лазухнна - друга Сергея;
      - Зачем через балкон? Когда можно было по лестпице спуститься вниз и набрать листьев в наволочку
      Л пике на подушку.
      - В цене пуховые,- изрек кто-то.
      Лия подошла к Лазухину и поцеловала его. Все рассмеялись: поняли как шутку.
      - Оценили! - воскликнул Лазухин.- Мысль оценили.
      Пармен Лазухин-студент, будущий физик.
      Сегодня на вечер собрался с особой тщательностью:
      нагладил костюм, надел белую рубашку, завязал толстым узлом яркий, клюквенного цвета галстук,
      Сидел на диване, слушал Сергея, то и дело вытаскивал из маленького брючного кармана часы с цепочкой, нажимал кнопку, и открывалась крышечка на циферблате. Ждал мгновения, когда в прихожей прозвенит звонок и войдет Феня.
      После бегства из деревни она жила у Елагиных. Работала в больнице и вечерами ходила на курсы медсестер.
      Сергей, попыхивая трубкой, рассказывал, как побывал у границы, видел румынскую землю - долину и красные черепичные крыши среди виноградников.
      - Лишь река разделяла нас. Помню, пошел дождь.
      Туча одна, а дождь на два разных мира. Как нас встречали молдаванки! Несли цветы, вино. Дорога была в пятнах от вина.
      - Они должны быть красивы,- сказал Лазухин.
      - Запомнилась одна, с гвоздикой в зубах.
      - Киноафиша!
      - Да нет. На Лийку похожа.
      - Л за балкон метнулся. Она весь свой пыл на ветер.
      Теперь дня три хворать будет.
      Лазухин прислушался к стукнувшему на лестнице лифту и вдруг бросился в прихожую - чуть не сбил Полину Петровну,- быстро открыл дверь... Она! Белый платок в брызгах, как жемчугом обсыпан.
      - Тут праздничное царство, а ты по улицам. Ведь ходила? Признайся. Не хотела идти,- шепнул Лазухин в ее разрумяненное ветром лицо. Феня стянула платок с солнечно раззолоченных волос.
      "Вот роскошь-не налюбоваться!"-схватил платок.
      На кухне, где, позванивая ложечками, готовили чашки и блюдца к чаю, Полина Петровна познакомила Феню и Лию.
      Черные глаза одной и синие другой встретились, поблестели зрачками и разминулись,
      Лия повернулась спиной, стала заваривать чай.
      - Озябла?-тронула нахоложенную руку Фени Полина Петровна.
      - Столько огней!-ответила Феня, оглядывая Лию.
      Она, чуя взгляд, приподнялась на носки коралловых туфелек - хотела что-то достать на полке,- ноги стройно потянулись.
      "А вдруг как Киря такую полюбит,- обдало жаром Феню, заполошило несусветное.- Что со мной?" - и улыбнулась, досказала, словно пропела, вволю радуясь, голосом:
      - Ой, а на дворе рябинами пахнет!
      - Есть, есть на столе рябиновая!-Лазухин подхватил Феню под руку, провел в комнату, к столу. Торопливо налил вина в бокалы.
      - Что же мы одни? - сказала она.
      - Чудеса не в трамвае творятся,- сказал Лазухин и чокнулся с Феней бокалом прикоснулся к донышку ее бокала, заглядывая ей в глаза с какой-то загадкой.
      Феня поставила бокал, прислушиваясь к голосу Сергея.
      - Лицом к лицу мы и Германия. Англия лишь отбивается. Бомбардировки, затем мощные воздушные и морские десанты, которые немцы перебросят через Ла-Манш, поставят англичан на колени.
      - Немцы могли поставить их на колени еще в Дюнкерке,- сказал Желнов, сосед Сергея по дому, и, сняв очки, нервно протер стекла платком.- Значит, немцы не так сильны, или тут скрыта какая-то тайна? - значительно поставил вопрос и надел очки, сверкнул стеклами.
      - Без тайн нет политики,- мельком ответил Сергеи и продолжал: - Вот тогда опасное приблизится к нам.
      Я-то готов ко всему. За мной, ребята, вперед, в атаку! - на последнем дыхании выкрикнул Сергей и засмеялся, будто он, уже бывалый солдат, давно привык к этой страшной для других команде.
      Лазухин поднялся и почувствовал, как Феня посмотрела на него.
      - Надо ставить стражу железную вокруг очагов с такою заразой, как война, пока не вымрет, и сжечь с землею то место,-громко заявил он.-Вот задача и цель человеческая!
      "Умник-то какой",- подумала Феня.
      Лия тихо расставляла на столе чашки, наблюдала за ней.
      "Ой, а на дворе рябинами пахнет",- все чудился ее голос; преображая слова в памятную красу рябин на опушке лесной: на даче видела, за лугом, дождем багряным пылали.
      - Я солдат, моя философия проста,- отпарировал Сергей тираду Лазухина,дело мое сражаться за Родину, чтоб нас не свалили и нс затоптали!
      Полина Петровна поставила на стол торт. Приготовила его сама, промучилась над ним и, когда увидела его на столе, под огнями, нежно покраснела: так он был хорош в изморозных узорах крема, посыпанный дроблеными орехами, как пласт со снегом, среди которого сказочно цвела отлитая из варенья роза.
      - Не Дюнкерк им нужен,-не мог успокоиться Сергей.- Россию жаждут...
      Полина Петровна с улыбкой посмотрела на сына:
      "Вот неугомонный!"
      - Сережа!-остановила его. Держала рюмку. Вино гранатово меркло сквозь грань.- Будьте всегда друзьями. Человек сильнее в дружбе.
      Зазвонил телефон.
      Сергей прошел в соседнюю комнату и снял трубку.
      Звонили из дома Южинских.
      Лия увидела, как Сергей, подняв руку, позвал ее.
      Стоял под большим оранжевым абажуром, собранный, строгий, ремни отливали на груди.
      "Мой. Он мой",- шла и думала она, прямо смотрела на него.
      - Страж,- негромко сказал он.
      - Не смей,- прошептала она.- Я запрещаю.
      Отец Лии, Николай Ильич Южинский, и мать, Ирина Алексеевна, ждали дочь: загулялась - уже вечер, пора бы и домой.
      Вот и звонили к Елагиным - сказать дочери, что через час они будут ждать ее на Донской, на углу, у булочной.
      - Но почему?-возразила Лия.-Будет поздно, меня проводит Сережа.
      - Ровно через час,- сказал Николай Ильич и положил трубку.
      Николай Ильич, как и всегда вечером после чая, разогревшись крепкой заваркой и насладившись клубничным вареньем, привычно завалился в кресло в своем кабинете и взял газету.
      "Как бы это пресечь?-подумал он: встреча дочери с Сергеем Елагиным тревожила его.-А что тут?"-развернул газету, посмотрел сводку немецкого командования о воздушном налете па Англию.
      Война шла на другом краю Европы, пока далеко. Уже и привыкли к тому, что немцы захватывали города,- взяли Варшаву, Париж, Амстердам, бомбилипускали какие-то секретные ракеты на Англию. Владычица морей ждала вторжения на свои острова. Во время налетов гибли люди, и немцы похвалялись этим в сводках-в газетах н по радио, в кино показывали, как рушились дома, как Гитлер из самолета, всртанув головой в шлеме, слозно членистоногое, глядел на залитую огнем Варшаву.
      Человечество оказалось не на высоте перед творимым злом... Одни пили пиво в барах, другие в бумажных рубахах шли на казнь, палачи рубили головы на деревянных уступах; кто-то скрывался, а кто-то выслеживал, ловил; джазы и марширующие картины оскопляли цивилизацию, разврат целовался и безумствовал; шли пленники в лагерные поля; бриллианты сверкали в заморских витринах, а идол все бормотал, все кричал с алтаря; с запасных путей трогались эшелоны на восток - к границам, поближе к русским березам, к ивам плакучим.
      Николай Ильич отложил газету. Законы знал, историю мировую, Цицерона на память читал и знал, что через убийства, закрывая полотнищами со свастикой кровь и трупы, дорвалась до власти преступная шайка, н знал, что в своих тайнах история мрачна и кровава, что страшно человеку в такой среде. Чем он мог помочь?
      Он лишь верил в высшее правосудие, историческое, которое какими-то своими путями и ходами является вдруг.
      Николай Ильич погасил свет и сказал:
      - Ира, нам пора.
      Он надел осенний плащ, шляпу, повязал шею белым пуховым шарфом и взял трость с костяным набалдашником. Опершись на нее, постоял, в раздумьях опустив голову.
      "Как бы это пресечь?" - снова подумал он, решив начать с внушения, и чувствовал, что противница его не нз послушных, как всякая любовь глуха к доводам, вспыльчива и безрассудна; благословить же не мог; не представлял, что дочь уйдет в чужой дом или в их дом придет мужчина,- все нарушалось, а главное - не хотел Николай Ильич. С таким трудом копилось и пригонялось одно к одному, как выложенные паркетины в полу, каждая занимала свое место в установленном порядке.
      Он посмотрел в раскрытую дверь комнаты дочери.
      Там было темно. Неужели уйдет или закроется с этим Сергеем? А утром после постели - к столу?
      Николаю Ильичу за пятьдесят, плечист и румян от забот о своем здоровье. Не курил, вино не пил, лишь раз в жизни выпил рюмку водки, давно, в ранней юности, на реке, упал на песок, казалось, помирал в мучениях н, выспавшись, с болью и темнотой в голове ходил потом, и с тех пор поражался, как люди вливают в себя такой яд.
      Николай Ильич взглянул па часы с золотым браслетом. Секундная стрелка выскочила из-под часовой, запульсировала по кругу с черными строгими римскими цифрами.
      - Ира, осталась одна минута.
      "Минутой раньше, минутой позже, не все ли равно, когда летят годы",подумала Ирина Алексеевна, повязывая перед зеркалом багровый платок, местами мглившийся н радужно отливавший от каждого движения - старинный, дорогой платок.
      Николай Ильич намиого старше жены. Такая разница создавала иллюзию неисчерпаемой молодости: за ним как бы следовало лето - держалась своя одинаково теплая и солнечная погода, а грозы проходили и утихали.
      Ничего не жалел, только бы не омрачалось. Давно купил крестьянскую избу на Пахре, пристроил террасу. Глядели окошки в ландышевые березняки со стонами кукушек, опадала листва, мели вьюги, и снова весна желтела подснежниками, а своя погода не менялась.
      Люди - боги своей жизни. Такой силой надо пользоваться разумно и благодарно",- вывел для себя мудрый закон Николаи Ильич и внушал другим.
      Теперь "боги своей жизни" нагоняли тучки, портили погоду.
      - Ира, твоя минута прошла,- с настойчивостью напомнил Николай Ильич.Ты готова?
      Она знала, как он был точен: шутила, рассказывая знакомым, как он однажды чихнул, посмотрел на часы и удивился: "Поразительно! В эту минуту я так же чихнул прошлым летом на даче".
      Его точность, как тщательно выверенный механизм, в который включал себя,-перерабатывал груды дел.
      О нем знали и выше, и туда, когда требовало дело, его механизм безотказно выдавал результат на исписанных мелким почерком страницах, пронумерованных и прошнурованных, с дополнительными листами справок к особо важным пунктам и параграфам.
      Он обождал жену за дверью квартиры. Лампа тускло освещала глухие каменные стены, как будто померкла и остановилась навсегда на мрачном, холодном. Слева, в глубине, под низким сводом заколоченная дверь на соседнюю улицу.
      По мостовой проехала повозка, а в двери застучало, будто кто-то рвался с той стороны, бил по дубовым доскам.
      Николай Ильич вышел из подъезда. Степенно помахивая тростью, походил у своих окон - кабинета и кухни.
      Из комнаты жены, в щель между стеной и занавеской, пробивался свет. Замелькал по корешкам книг на полках и погас.
      Ирина Алексеевна вышла с изяществом молодой и хорошо одетой женщины, в багровом платке, повязанном так, что чуть затенялась прелесть ее скул и раскосых глаз.
      Николай Ильич взял жену под руку, и они пошли под стук его трости, которой он медленно и ритмично взмахивал.
      Они жили неподалеку от Калужской - на Житной улице. Когда-то здесь торговали житом - рожью, овсом, ячменем. Потом встала пожарная каланча, дозорный в медной каске озирал дали с огородами, садами, домиками на затравевших улочках, по которым стремниной новой пробивалась Москва в грядущее - в блеске куполов, в звоне благовестном, в фабричных гудках: уходила - матушка, оставляла престол своей юной дочери в алой косынке.
      Они вышли на угол улицы. Виден отсюда Крымский мост в лунах огней. А дальше - метелица заводских зарниц: варилась сталь на серпы и оружие... Вон, с грохотом, с железным визгом, рассыпая из-под гусениц кремнистые искры, через площадь прокатились ребята на танках, скрылись в ночи.
      - Дочь наша, кажется, увлечена,- сказал Николай Ильич.- Разговаривает с ним по телефону - глаза горят.
      Л как собиралась на эту вечерку: белое платье, бант.
      Просто не узнать!
      - Повзрослела.
      - Не наделала бы глупостей.
      - Сколько было мне, когда я пришла к тебе на свидание? - сказала Ирина Алексеевна, и Николай Ильич взглянул на нее, не понимая, чем мог быть полезен такой пример.
      - Я мечтал о тебе. Мечтая, видел твой образ. Он возвышал меня. Я жил чувствами. Не хныкал и нс безумствовал, как некоторые и сейчас, когда им вдруг чтото не сразу дают, а благодарил жизнь: она дарила мне нечто божественное, и не мешал творившемуся в душе.
      Пусть наша дочь помечтает, сотворится в мечтах, а не на вечеринках, на которых, при своей слабости и нежности, разрушится. Потом будет жалеть и искать невосстановимое.
      - Что же делать?-успокаивая себя вздохом, ответила Ирина Алексеевна, поглядывая на витрину галантерейного магазина, где манекенная дама, выставив ручку вперед, показывала на кружева, ленты и коробки с духами у своих ног, казалось, взглядом удивленно проводила пару.-Если любовь, не удержишь. А слова, что слова? Уйдет из дома.
      - Куда? На ветер?
      - К нему.
      - А жить, как жить? Одной любовью не проживешь.
      Нужен хотя бы фунт хлеба на день.
      - Будет работать. Это сейчас не проблема.
      - Вот с этого и начинать. Пусть сперва заработает.
      Поедет, допустим, в тайгу с поисковой партией, на прииск, на стройку. Поворочает, закалится, узнает, как достается рублевка. И докажи Отчизне, кто ты! Тогда откроются дороги. А как же, как же! Он избалован. Мать врач, отец - военный. Каникулы - в лагере на всем готовом. Такое безделие, называемое счастливым детством, губит. Государство траткт средства, а вырастают лодыри,- возбуждаясь негодованием, громко произнес Николай Ильич.
      - Из ничего делать трагедии.
      - Я хочу добра. Надо повременить. В их семью вселилось несчастье. Ты поняла, что я имею в виду.
      - Как тебе не стыдно,- сказала Ирина Алексеевна и освободила свою руку от руки мужа.
      Николай Ильич взмахнул тростью, но стука не последовало, словно промахнулся.
      - Стыдно и печально, что ты меня унижаешь.
      - Опять. Я не вынесу,-со страданием в голосе произнесла она.
      Николай Ильич крепко подхватил жену под руку, и трость его застучала: "Вот так, вот так..."
      - Ты никуда не уйдешь в настоящем от правды.
      Дело уголовное, и Дементнй Федорович каким-то образом замешан с подлыми отщепенцами и подонками. Наша дочь лезет в омут очертя голову. Надо остановить. Если она не прекратит связь с ним, я,- Николай Ильич прошел некоторое время молча,- приму решение оставить семью.
      - Ради бога, замолчи. Она возненавидит тебя! - почти крикнула Ирина Алексеевна.
      - Я поставил тебя в известность. Ты, надеюсь, поняла? - решил он остановиться на принятом к сведению положении.- И что за любовь? Просто попалась.
      На углу булочной с пекарней, из вентилятора которой валил пар и по всей площади разносился запах горячего хлеба, в отсветах жаровен мелькнули Сергей, Лазухин и Лия.
      Николаи Ильич и Ирина Алексеевна стояли на той стороне мостовой.
      - Смотри, в отцовской шинели,-негромко сказал Николай Ильич жене.- Как хочется чем-то казаться, хотя бы в училище куда.
      Лия расцеловала мать и отца.
      - Сто лет вас не видела.
      Подошли Сергеи и Лазухин с буханкой хлеба под мышкой: у пекарей купил. Грел хлеб студента в старом и ветхом пальтишке.
      - Не узнали? Сережа,- радостно сообщила родителям Лия.
      После приезда Сергея первая встреча.
      Сергей в шинели, перетянутой портупеей, браво прищелкнул каблуками сапог, поздоровался.
      - Ирина Алексеевна, а вас не узнать, вы стали еще красивее,- сказал Сергей. Она, в дорогом платке, черноглазая, с карминно подкрашенными губами, была ярче дочери зрелостью женщины.- В вас можно влюбиться, честное слово. Так вы красивы. Необыкновенно!
      Как он сказал, наивно и искренне, понравилось бы каждой женщине, но она была и удивлена: что с ним?
      Николай Ильич чуть даже качнулся, но удержался за свою трость, какое-то мгновение молчал и вдруг подхихикнул:
      - Ах ты, петушок!
      - Я без шуток,- ответил Сергей.
      Николай Ильич подхихикнул сильнее:
      - А смешно. Очень смешно.
      - Почему же смешно?
      - Давно я так не смеялся. Развеселил,- проговорил Николай Ильич.
      - Вы не так поняли, -стал объяснять Сергей.- Я не для смеха сказал. Было бы пошло говорить женщине о ее красоте в насмешку. Ирина Алексеевна, я сказал вам чистейшую правду. Да, да, в вас можно влюбиться. А для шуток, Николай Ильич, нашел бы другое. К примеру, вашу третью ногу.
      - Третью ногу?
      - А вы ее в руке держите.
      Николай Ильич глянул на свою трость. Тут все засмеялись.
      - Насчет любви смешнее,-снова подхихикнул Николай Ильич.
      - Прошу не извращать смысл моих слов! - попросил Сергей.- Иначе потянем жребий.
      - Жребий? Какой?
      - Кому из нас достанется переломить вашу третью ногу.
      - Сережа, перестань! И ты, папа,-Лия встала между ними лицом к Сергею.Зачем ВЬЕ так.
      Николай Ильич выглянул из-за спины дочери.
      - Хорошо. Но с условием. Палку переломаю об твою голову.
      Огни вздрогнули перед Сергеем.
      Лазухин удержал его за ремень и повернул.
      - Пошли.
      Николаи Ильич удалялся. Шел степенно. Голоза его под шляпой, как врытая, посажена низко и тяжело.
      "Вот так, вот так",- стучала его трость.
      Ирина Алексеевна и Лия шли сзади.
      - Мужчину от мальчишки отличает присутствие ума, прежде всего, и сдержанность. Тут же распущенность полнейшая. Честно сказать, я даже" жалел, что из-за отца он должен нести долю несчастья. Наглец! Так сказать замужней женщине, объясняться в любовном в присутствии мужа и дочери. И ничего, как с гуся вода,-говорил Николай Ильич.- Не думал, что он такой.
      Ты все опошлил, унизил,- в слезах проговорила Лия.- И рад. Чему ты рад?
      Ирина Алексеевна молчала: думала о предшествующем разговоре, который сейчас продолжался в ином повороте.
      - ^^т" Р^ что большство показало само себя,- ответил Николай Ильич дочери.- Было бы грустно если бы открылось потом. К тому же он и глуп. Нет хуже несчастья для мужчины, когда он глуп.
      - Он не глуп, он влюблен,- сказала Ирина Алексеевна.
      Николай Ильич потел быстрее.
      "Тяк, тяк -не стучала, а тяпала его трость. Он умерил шаг.- Вот так, вот так",- еще крепче был стук и даже мерцнула искорка из-под металлического наперстника, какая-то странная: не огонь, а холодное подобие
      Вроде -бы и не под газом, а такие трели исторгал,-сказал Лазухин Сергею и засмеялся.-Как вдохновила! Я думал, ты с ней заодно и насчет свидания договоришься.
      Друзья шли по Калужской в сторону заставы. За оградой белели Градские больницы, кое-где в углубленных сводами окнах желтели огни.
      - Как-то получилось. Ведь и не думал. Глупо с моей стороны,- признался Сергей.
      - Что ты мне объясняешь. Все понимаю. Ты бы лучше ей "шумел камыш" спел или арию герцога. Репертуар проверенный, и всегда ясно: в чувствах человек. Но еще лучше с такими чувствами проветриться где-нибудь в овраге в Нескучном... Разве Липка не предупреждала тебя?
      - О чем? - спросил Сергей.
      - Представших после рюмки ее отец вообще не признает. Хоть на колени потом падай, конченное дело. А ей с детства внушил отвращение н страх к любителям заложить за воротник. И говорят, случаи был, момент, когда он внушил. В .магазине на Мытной. Там возле двери какой-то пьяный валялся. Лнйка маленькая была, увидела, что человек не на пуховой перине спит, испугалась и заплакала. Николай Ильич взял ее за руку, подвел и сказал: "Смотри, лучше смотри и запомни..." Рассказывают, - какие-то он слова произнес, что в магазине после минуты молчания в очередях зарыдали. Я только чокаюсь и по орбите - мимо рта - в исходную точку на стол. Боюсь, в дом не пустит. Без поучений останусь. Поучения у него по предметам: "хлеб", "вода", "огонь", "воля". На каждый предмет стенка с книгами. И на потолке особые полки. К услугам винтовая лестница на колесах. Если такие плотины рухнут, на всю улицу землетрясение. Для безопасности - полки па специальных аварийных цепях укреплены. Арсенал... При первой встрече скажу: от тебя квасом пахло.- Лазухин посмотрел, как на той стороне улицы, высоко, под карнизом дома, зажглось окно и тотчас погасло.- А за балкон ангелочком вспорхнул с кваса? Не поверит. Придется выкручиваться: мол,, за какой-то книгой по философии побежал, но в горячке спора дверь перепутал... А вот как вашу дуэль списать?
      - Проще пареной репы, Пармен, Лийка в мать, вылитая. Лет через двадцать такая же будет. Вот и скажи ему: в шестидесятый год мимо остановки проскочил, а Николай Ильич навстречу из-под светофора. Просто резко затормозил. Какая дуэль?
      Лазухин поправил буханку под мышкой.
      - Перед тростью его сам извинись. Трогать нельзя.
      С ней он фигура, личность. Ты когда-нибудь посмотри, как он на трамвайной остановке стоит. Всем просто асфальт, а ему пьедестал. Нечто несвержимое, сам закон.
      1ы не смейся. Внушает, и еще как. Простои случай тебе расскажу. На даче женщина к нему пришла в слезах Адвокат-все знает. "Родной, милый, помоги, что делать, совсем мужик довел, житья нету". Николай Ильич собрался. В избу пришел. Женщину и детей ее за стол усадил. "Садитесь и ешьте,- сказал он им и на хозяина взглянул.-А тебя, буян, запишу..." Все! И ушел. Так за лесом хозяин его догнал и зарекся: "Больше не буду только не записывай..." Вот войди ты в избу или я, и по."
      проьуи так скажи. А он может. Иной будет истинами сыпать, рубаху на груди рвать для веры - слушать не станут, разойдутся. А другой молча погляди/вдаль, и все поглядят. А как работает! Если бы землю копал, была оы гора от земли до небес. Один роту прокормит. Теще своей на памятник, как раб фракийский, раздетый п разутый, глыбу мрамора на горбу снес. Сила!
      - И врешь ты, Пармен, а что-то получается.
      - Понял, ясно теперь, от кого ты любимую доченьку хочешь отнять?
      Сергей подошел к ограде, метались тени деревьев и затихали: останавливалась ночная карусель на засыпанной листвою земле, и снова с нарастающим шумом кружились тени. А дальше, над обрывом, сияла вениом голицынская беседка.
      Сергей сжал холодные железины ограды.
      - Скажи, любит она меня?
      Я же специально пластинку поставил - "Утомленное солнце". После нее сразу расписываться бегут так обвораживает, месяца на два, а то и на четыре бывает.
      - Я серьезно с тобой,- с обидой сказал Сергей.
      Лазухин поднял воротник пальто.
      - Любит.
      Сергей почувствовал, как сердце его слегка остановилось - продлило миг счастья.
      - Почему ты решил? Ты что-то заметил? Что, Пармен? Только без своих фантазий!
      Хорошо. Произведем эксперимент. Вот я гляжу твои глаза.-Лазухин нарочито пристально посмотрел в глаза Сергея, спросил: -Ты что-нибудь почувствовал?
      - Да так, ничего особенного.
      - А когда она глядит, ты чувствуешь жар, волнение, приступы восторга. Не так ли? Так вот, из ее глаз исходят лучи, слегка розовые и пламенные, поднимающие температуру твоего тела. Эта горячка и есть любовь.
      - А хочу я уйти с ней, без единого гроша, куда-нибудь далеко-далеко в поля и леса родные. Ты скоро увидишь наши силуэты вдали. Прощай и здравствуй, новое, чудесное!
      - Тогда будь готов!
      С надеждой, верою веселой
      Иди Е[а все, не унывай;
      Вперед! Мечом и грудью смелой
      Свои путь на полночь пробивай.
      Так, Сергеи. Тебе сам Пушкин прислал несколько слов дорогих. Без ангельства, как видишь. Люблю его!
      Пой, ямщик! Я молча, жадно
      Буду слушать голос твой.
      Месяц ясный светит хладно,
      Грустен ветра дальний вой.
      Пой; "Лучинушка, лучина,
      Что же не светло горишь?"
      - Что же не светло горишь,- повторил Лазухин.- Дороже всех огней для меня эта лучинушка наша. Вот г расскажу сейчас про одну лучинушку, про любовь, Любовь особая. Алмазами вкраплена в породе человеческой.
      Слушай... В нашем старом доме знаешь как, жизнь каждого, считай, открытая. Все известно, и все обсуждается, критикуется, или, наоборот, ставится в пример доброта, какая-нибудь удача. В самом конце коридора каморка.
      Жили-были в этой каморке Горбачевы. Муж, жена, двое детишек-мальчик и девочка. Мать заболела безнадежно. Увезли в больницу. Через месяц пришел ее день последний. Муж прощаться пришел. Детишки с ним. Минута тягостная. Детишки, конечно, ничего не понимают.
      Рады: мамку увидели. "Мама, мамочка, приходи к нам скорей". Не пришла мама. А стала приходить к ним няня из этой больницы. Детишкам баранок принесет, ирисок или яблок. По выходным - гулять с ними. Выбегут на луг возле пруда. И галдят, и смеются, и в прятки, и в салочки играют. Вечером спать уложит... Лучинушка! Осветила их темный и горький угол. Хворает сам Горбачев.
      пыл слаб, а сейчас и вовсе после смерти жены. Никак не воспрянет. Сегодня, когда я к тебе собирался, пьяный он падал. Детишки по улице вели. Где же лучинушка их?
      Заплакали. Соседи звать побежали. Одно страшно- как она будет расставаться с ними, н как они с ней расстанутся/ Цтец детишек обнимает, плачет, и тут же в пивную бежит. Не остановишь. Жена была тихая, хорошая, де7 тишки смышленые. Работай, живи. Бывает всему готовая причина, и выбор есть: быть или не быть. А тут без выбора, без измены и убийства. Все в одном: любовь жалость совесть и лучинушка, лучина, что же не светло горишь. И идеалом не подходит, чтоб жертвовать собой а ведь и пожертвует, уже обстирывает, корытом в стенку уперлась, в цветочки на засаленных обоях.
      Друзья остановились перед откосом Окружной дороги^ь стороне отливал лужниковекий плес. Плыла баржа с фонарем на мачте, глухо стучал буксир под мостом звуки отдавались в железных арках, разносились над берегами и утихали стрекочущим эхом вдали.
      - Кто же она?- спросил Сергей.
      - Одна молодая, красивая женщина.
      - Дети есть дети. Их-то жалко. Но отец?
      - Она к плохому в дом не войдет.
      - Детей губит,-с вспышкой гнева проговорил Сергеи,- А за это ему любовь человеческую?
      - Что-то с ней такое, что каким-то образом каморка заметно на чистый свет повернулась. Я что-то рассуждал, Да и ты. А она просто, будто в свою избу вошла. "Ой же на дворе рябинами пахнет".
      - Феня?
      - Значит, уловил. Запало. Хотя в тот момент ты в политике плавал и нырял где-то в волнах Ла-Манша.
      Между прочим, Лийка заревновала
      - Да ты что?
      - Любит. Вот что!..
      Друзья спустились с откоса в ров с кустистым донником в порослях задичавшего вишенника, опутанного травой и вьюнками. Сели на старую, знакомую еще со шеольных лет, шпалу.
      Сергей ощупал свой карман: трубку и табак дома забыл.
      Лазухин достал пачку "Норда".
      По путям прошел товарный состав, земля тряслась и грохотала, в вихрях стелилась трава.
      Когда состав скрылся и доносились лишь отдаленные раскаты на мосту, Лазухин сказал про Феню:
      - В чужом углу осветила, а в своей избе, слышал, тьму сама завела.
      - Да не сама,-ответил Сергей.-Митя, муж ее, загулял. Десять тысяч растратил, в тюрьму попал. И горе еще: отец его, Федор Григорьевич, на березе замерз. Вся беда на них от Жславина. Проживал такой на хуторе подлец. И сам, говорят, пропал. Топором его уложили.
      Отца моего затянули в эту историю с убийством. Вот какой угол, Пармсн^ Глухое болото. Сверху мох, а под ним и дна нет.
      Полина Петровна налила в тазик теплой воды, опустила ложки. Развалились серебром на дне. Перемыла тарелки, чашки и блюдца. Поставила рюмки и бокалы в буфет. Посверкали на столе, и снова, надолго, закрылись стеклянными створками.
      Перед зеркалом вытащила заколки и шпильки из пучка сплетенных на затылке волос, повязала голову легкой косынкой и подошла к окну на кухне.
      Ждала сына.
      На той стороне реки, по набережной, проносились редкие, наполненные светом автобусы, удалялись красные огоньки машин.
      "Что же дальше?" - подумала она. Сын отслужил, а дальше-надо работать. Пришла пора. Все равно какая работа: копать ли землю, стоять у станка, пахать, сознавая, что люди работают друг для друга, помогают старанием, чтоб каждому жилось хорошо.
      Она врач, много лет проработала в больнице, нагляделась на прошения с жизнью и знает, что нет ничего прекраснее простого дня за окном. Как каждая мать, хотела счастья сыну. Где оно-рядом или далеко? Может и не быть его: не всем дается.
      В комнатах тихо-тихо. Феня давно спит. Молчит телефон, и Полине Петровне кажется: вот-вот зазвенит и ей сообщат что-то... Тревоги материнские, без конца тревоги.
      Одни забываются, и приходят новые, как тучи из-за горизонта: их не остановишь.
      Сергеи открыл дверь ключом, вошел крадучись.
      Полина Петровна зажгла свет на кухне.
      - Ты не спишь. Прости, мама. Заговорились с Лазухиным,- сказал он и расцепил портупею, повесил на штырь вешалки, как, бывало, отец.
      Она была рада, что он пришел.
      - Ложись. Чай принесу,- сказала сыну.
      Сергей прошел в комнату, где спала Феня, чтоб взять кисет и трубку па подоконнике.