Обыкновенный кочегар имеет возможность за смену опрокинуть десяток банок пива "Хейнекейн" из стоящего рядом холодильника и закусить отличной колбаской. Если не роскошествовать, то треть зарплаты остается на то, чтобы накапливать сбереженьица на дачный участочек... Ну, наконец-то на Россию просыпался золотой дождь. А все почему? А потому, что нас победили гитлеровцы. Неслыханных зверств они творить не стали. Врали нам, стало быть, про них. Расстреляли, правда, какую-то шушеру. И книжечки кое-какие сожгли, Сталина того же. А больше ничего экстраординарного и не произошло. Через несколько лет их - а значит, и наш - фюрер скончался естественной смертью. На смену ему столь же естественно пришел Аденауэр. Российская же социалистическая идея плавно перелилась в национал-социалистическую, а еще конкретнее - в русскую, которая давно ждала своего часа. И вот дождалась. Дождалась, расцвела и теперь настолько безраздельно царит в стране, что в нее безропотно влились и все прочие национальные идеи. /О судьбе евреев автор, правда, деликатно умолчал/. Трудно, должно быть, найти другое произведение, где бы связь так называемой русской идеи с фашизмом была бы продекларирована столь открыто и простодушно. Даже не связь - идентичность. Понимаете ли, пресловутой русской идее все время что-то мешало. Декабристы, разночинцы, западники, Чаадаев, Герцен, социал-демократы, философы-святоши... Потом пришли большевики. Не все, правда, сразу, как граф А.Н.Толстой, поняли, что всего-то им надо было из программных установок выкинуть самим же мешающую приставку "интер", но помогли родственные по духу нацисты из Германии. Интернационализм превратился в национал-социализм. Если пользоваться советской фразеологией, то у автора просто не хватает слов, чтобы выразить полное удовлетворение. Ни о каких неприятностях от нашествия немцев автор и не вспомнил. Батраки на Украине? Немцы даже наших гебешников не турнули, наоборот, гестапо с распростертыми объятиями приняло чекистов в свои ряды: кто же станет бросаться такими профессионалами. Не было ни бредовых идей о жизненном пространстве, ни о превосходстве арийской расы, к которой "русские свиньи" вроде бы не принадлежали. Не было лагерей смерти, душегубок, крематориев, не было Бабьего Яра, варшавского гетто, Майданека, Освенцима... Ничего не было... А всего лишь пролетел над Россией тихий ангел то ли со свастикой, то ли уже с руническим знаком на рукаве, и стала она жить, да поживать, да добра наживать под сенью дружеских штыков. Мы похожие теории уже слышали; газеты пишут и о том, что кое-кто тренируется, дабы применить их на практике. Любопытна разве что эволюция самого Абрамова. Большинство его многочисленных книг, выходивших в прошлом в соавторстве с отцом, а потом и в результате самостоятельных усилий никаких мыслей не содержали. Не будем придираться - особо вредных тоже не содержали. Иногда Сергею Абрамову что-то удавалось. Что же случилось с редактором еженедельника "Семья"? А то и случилось, к чему его подталкивал ангел-хранитель, наверно, в тех же приблатненных выражениях, в которых этот персонаж общается с Ильиным. Проще говоря, к чему давно лежала его душа. Не один Абрамов испытал аналогичное "влеченье, род недуга". Если обращаться к литературным образам, то он повторил идейную эскалацию Андрея Воронова из "Града обреченного". Точь в точь. И я склонен думать, что это неплохо - человек раскрылся, и мы, по крайней мере, не будем заблуждаться насчет его истинных умонастроений. Вот почему я и начал разговор о повести Абрамова с фразы: "Вот ведь как интересно получается". Теперь уже мы должны учиться у американского автора демократическим взглядам, принципиальности, непримиримости в борьбе с таким, увы, неуничтоженным злом, как фашизм.
      "Остров Крым" Василия Аксенова был написан задолго до "Тихого ангела..." Он появился в печати как раз тогда, когда советские "Антеи" высаживали ограниченный контингент на афганских аэродромах. Сочиняя свою "утопию" Аксенов, понятно, не мог еще знать ни об Афганистане, ни о перестройке, ни о том, во что она выльется. Но из той части книги, которая посвящена описанию бывшего СССР, становится до боли очевидной неизбежность разрушения, казалось бы, прочнейшей системы. Во время спитакского землетрясения выяснилось, что в связующие растворы строители воровски подсыпали песочек вместо цемента. Тот же песочек подменил цемент в масштабах всей страны. Стругацкие, правда, предвидели этот крах задолго до Аксенова, но они были вынуждены высказываться более или менее иносказательно, тогда как находившийся за пределами влияния 5-ого отделения КГБ эмигрант Аксенов рубил с плеча и называл вещи своими именами. И хотя я говорил о предпочтении к оставшимся, это не умаляет моего уважения к автору "Острова Крым" и к самой книге. Я бы не называл манеру изображения нашей доперестроечной жизни сатирической, хотя Аксенов, похоже, стремился к этому. Но сама действительность зачастую была такой, что если натуральнейшим образом, волосок к волоску, по Шилову, выписать ее портрет, то он перешибет всякую сатиру. Вот здесь-то и заключается кардинальное различие книг Абрамова и Аксенова, хотя первый вроде бы тоже за разрушение коммунистической системы и, надо думать, причисляет себя к "патриотам". Аксенову не понадобилось призывать на родную страну варягов. Надежды на ее разрушение он возлагает на самое систему. Песок вместо цемента - достаточно ткнуть пальцем. Ткнули... Аксенов дает свой вариант истории. Он исходит из того, что в 1920 году части Красной армии не смогли осилить Перекоп, и Крым остался в руках Врангеля, основавшего там республику, которая так и продолжала существовать долгие годы, официально не признанная Советским Союзом, упорно именовавшим "белогвардейский" Крым "Зоной Восточного Средиземноморья". Одной из черт, подтверждающих жизненность аксеновской модели, может служить ситуация, складывающаяся между Китаем и Тайванем. Все то же самое - до мелочей. Богатый остров, проклинаемый центральным правительством, воинственные танцы вблизи "мятежной провинции" при одновременной оживленнейшей торговле и культурном общении двух Китаев, на что правительство закрывает глаза. И СССР у Аксенова официально не допускает Крым в международные организации, последний, однако, преспокойно там сотрудничает. Точно так же на Тайване существуют требующие как воссоединения с большой родиной, так и полной независимости. Боюсь, что и окончится дело так же печально, как в романе: могучий сосед поглотит процветающий остров. И конец процветанию. Да, похоже на Тайвань. То же и не то. Не знаю, обратил ли сам автор внимание на происшедшую у него историческую инверсию. Не могучий Союз захватил Крымский полуостров, а маленькая республика захватила огромную страну. Захватила, развалила, отбросила ненужные части и принялась за кардинальную переделку. Географический Крым при этом оказался не так уж нужен... А произошло это невидимое вторжение потому, что метафизический Остров Крым уже был здесь у нас дома, правда, временно прячась за пазухой, если не у каждого, то у многих. Как советские туристы из романа обалдевали при виде роскошных магазинов на Южном Берегу, как они завидовали свободе и гласности, которые царили в республике, как они тайком мечтали окунуться в порочную атмосферу запретных для советских граждан районов... - разве все это не Остров Крым в душе? И вдруг он пришел к нам в натуре. Не выходя за пределы Тверской, можно без очереди купить "Тойоту", одеться в такое же платье, как в лучших парижских салонах, забежать в казино или сразиться с "одноруким бандитом", как в Лас-Вегасе... Правда, бўльшая часть игрушек господам "старым русским" не по карману. Но разве раньше, когда редкие туристы скрежетали зубами при виде изобилия в зарубежных супермаркетах, оно было доступнее? Аксенов не просто противопоставляет достаток Крымской республики вечному дефициту в Советской стране. Это было бы примитивно. Он и Крым не пощадил. Вовсе это не рай земной. Там преступность, наркотики, проституция похлеще, чем у нас, там буйствуют молодежные банды с еще более завихренными мозгами, там орудуют фашиствующие "Волчьи сотни"... Республика Крым хлынула к нам не только со своими преимуществами, а так сказать, комплексно. Плюс к этому смешались и схлестнулись две несовместимые экономики - плановая и рыночная. Что ж удивляться тому, что в стране начался хаос. Может, автору не хватило воображения представить себе ту неразбериху, которая уже который год творится в нашей стране, когда мы попытались с ходу, но так же добровольно, как крымчане в романе, произвести у себя переворот.
      "Остров Крым" - не первая /и не последняя/ попытка изображения независимого государства на упоминаемом полуострове. Видимо, уж больно заманчиво его местоположение, если при одном взгляде на карту у романистов возникают безумные идеи. Первым /в советское время/ за него в 1925 году взялся молодой тогда писатель Борис Лавренев. Роман его назывался "Крушение республики Итль", и, между прочим, Аксенов тоже мог бы так назвать свою книгу. Ведь погибли обе выдуманные республики сходным образом: от внутренних раздоров и нашествия северного соседа. Но вот что удивительно: хотя у Аксенова Крым назван Крымом, картины тамошней жизни изображаются, как некогда было принято изъясняться, в формах самой жизни, в то время как у Лавренева слово Крым нигде не упоминается, республика Итль не совсем на него похожа /в Крыму нет, например, нефтяных скважин/, а автор развлекает читателей откровенной буффонадой, "Крушение..." имеет не менее прочную историческую основу, чем "Остров..." "Черный барон" П.Н.Врангель действительно пытался заложить в Крыму, где он закрепился после поражения Деникина, основы республиканской государственности: раздавал помещичьи земли крестьянам, обещал рабочим защиту от промышленников... И даже набросанный в водевильных тонах монархический мятеж принца Максимиллиана восходит к малоизвестному антиврангелевскому восстанию правых офицеров, возглавляемых одним из побочных родичей романовской династии. Лавренев разрешил себе /в 1925 году еще можно было/ слегка посмеяться и над самой революцией, введя в число руководителей повстанцев прожженного авантюриста грека Косту и кафешантанную певичку Гемму, содержанку английского офицера, привезшего ее в своей каюте под видом вестового. За что Лавренев незамедлительно получил втык от бдительных критиков. Действительно: что у нас, русских шлюх не хватало, что ли? И, кто знает, если бы Петр Николаевич Врангель не увлекся планами грандиозной Реконкисты, а бросил бы свои, немалые, силы на укрепление Турецкого вала и Ишуньских позиций, то фантазия Аксенова могла стать реальностью. Знал же и знает ХХ век две Германии, две Кореи, два Китая... Но опять-таки позорное бегство иностранных интервентов у Лавренева, все же ближе к реальности, чем предположение Аксенова о том, что воспетый советской пропагандой штурм Перекопа был остановлен полупьяным английским лейтенантом, который под угрозой расстрела заставил своих распропагандированных канониров открыть огонь из орудий главного калибра по наступающим красным цепям. "Какая чудовищная нелепость - паршивый мальчишка прервал мощный симфонический ход истории!" Да не сложится у читателей впечатления, что я, приводя эти, на мой взгляд, небезынтересные историко-литературные факты, хоть в чем-нибудь отдаю предпочтение пустоватой ррреволюционной агитке Лавренева, автору по-настоящему выдающегося рассказа "Сорок первый", в котором с большой художественной силой показана бесчеловечность революции, ее эффективность в ускоренной конвертации нормальных людей в палачей, враждебность всех этих классовых стычек, переворотов, воин и прочих государственных потрясений обыкновенному человеческому счастью. Хотя, возможно, автор ставил перед собой иные задачи..
      И уже совсем недавно, в начале 90-х годов Кир Булычев обратил внимание все на тот же Крым в своем самом крупном романе "Река Хронос". Его герои начали романную жизнь в 1913 году, когда еще не было не только революции, но и мировой войны. Соответственно и действующие лица романа, молодые люди, как сейчас принято говорить, среднего класса, временно живут спокойной, мирной жизнью российских обывателей - оканчивают гимназии, собираются поступать в университеты, соблазняют горничных, ничего не ведая о предстоящих им испытаниях. Но в воздухе пахнет грозой, которую предсказывает отчим главного героя Андрея Берестова Сергей Серафимович, фигура загадочная и не проясненная автором; может быть, он даже поднадоевший пришелец. Но Андрей отмахивается от этих предупреждений, он влюблен, он счастлив, и долгое время сюжетное повествование сосредоточивается на похождениях и переживаниях Андрея, Лиды, их друзей в стиле добротного повествования о жизни "чеховской" интеллигенции начала ХХ века. Потом начинается война, происходит Февральская революция, Николай II отрекается от престола, и только после этого автор почти незаметно, как будто продолжая повествовать о действительной истории, вводит фантастическую ноту. Я не имею здесь возможности распутывать сложные сюжетные узлы, в которых есть и психологические, и детективные, и фантастические петли, скажу лишь, что после февраля 17-ого года автор раздваивает повествование, давая героям возможность прожить два варианта русской истории. Они очень коротки, эти исторические отрезки, книга кончается декабрем того же года, но всем ясно, что именно эти несколько месяцев были, выражаясь высоким штилем, судьбоносными для России, все висело на волоске, и случайный залп пьяного лейтенанта мог и вправду изменить историю страны. Автор использует эту случайность, чтобы показать, что произошло бы в России, если бы Ленину не удалось добраться до прославившегося броневичка. В том параллельном мире, в котором некоторое время удалось пожить Андрею, все и пошло наперекосяк /а можно сказать и наоборот - все пошло, как положено/ с того момента, когда вождя большевиков арестовывают в Берлине, а адмиралу Колчаку удается взять под контроль Черноморский флот, вызволить из-под ареста царскую фамилию /правда, без главного лица/ и даже, став Верховным Главнокомандующим, осуществить давнюю мечту русской империи: бросить флот на Константинополь для захвата проклятых проливов, которые доставляли /и до сих пор доставляют/ столько неприятностей России. О том, что было с нашей страной после, автор не стал рассказывать, и мы можем судить об этом только по краткому абзацу, в котором упомянуто, что через десять лет героям-освободителям императорской семьи на месте сего знаменательного события будет установлен памятник. Следовательно, монархия в России возродилась, хотя я бы ни за что не поверил, что и ее противники, и ее бывшие союзники спокойно смирились бы с захватом проливов. Тем не менее, альтернатива, намеченная Булычевым, имела гораздо больше шансов осуществиться в реальности, чем аксеновская Республика, не говоря уже об еще более маловероятной, однако же свершившейся победе большевиков. Но, как говорит сам автор, то, что прошло, изменить нельзя, и он возвращает персонажей из параллельного мира, где они, кстати сказать, погибают, в подлинную реальность, где Андрей остается в живых и соединяется с потерявшейся Лидой. А так как наши герои имеют волшебную возможность передвигаться по времени вперед, мы застаем их в начале 30-х годов снова разлученными уже в новом романе, который называется "Заповедник для академиков" и помечен тем же 1994 годом. В этих двух романах Булычев продемонстрировал совершенно новые писательские возможности, отказавшись от привычного для его читателя, так сказать, "гуслярского" стиля и показав себя мастером крепкой реалистической прозы, что особенно относится к первому роману. Это вовсе не означает, что он совсем отбросил свою прежнюю манеру, которую мы с легкостью обнаружим в других его новых книгах, например, в "Предсказателе прошлого" или в "Любимце". Автор не сообщил, почему Андрей и Лида не воспользовались машиной времени лишний раз, и в "Заповеднике..." мы обнаруживаем, что Андрей оказался в лагере, а Лида, скрывающая замужество с репрессированным, - в привилегированном санатории "Узкое", мало чем отличающемся по царящим в нем нравам от ГУЛАГовского заведения. О 1932 годе, точно так же, как и о 1913-ом или 1917-ом, я, как и большинство читателей, могу судить только по литературе. И вот, как ни странно, мне кажется, что более далекие от нас, предреволюционные и революционные годы автор описал точнее. Не исключено, что я ошибаюсь. Ведь если о прежних временах написано множество разных, но в том числе и правдивых книг, то мы можем судить о конце первой и начале второй пятилеток только по достаточно односторонним источникам. Но все же мне кажется, что в начале 30-х годов революционный энтузиазм, хотя и во многом выветрился, но окончательно не угас. Поэтому атмосфера повального страха и всеобщего сыска кажется мне преувеличенной. Зато недостатки первой части окупаются второй, в которой протянулся параллельный ход; его нереальность автор подчеркивает заглавием: "Как это могло быть". И опять я повторяю фразу - странно, но вторая, насквозь фантастическая часть кажется мне гораздо правдивее воспроизводящей обстановку тех лет, чем первая, названная "Как это было". Правда, речь идет уже не о начале, а о конце 30-х годов.
      Мог ли Сталин создать атомную бомбу первым? Думаю, что нет, для этого необходимо было изначально иное отношение к науке и к ученым. Точно так же и Гитлер мог и не мог этого сделать по той же причине. И все-таки, какое счастье, что боги лишили двух тиранов остатков и без того небогатого разума. Может быть, мы и существуем еще на этой планете только потому, что в руках вождя народов /о чем, правда, не все народы были проинформированы/ бомба оказалась тогда, когда он уже не мог ею воспользоваться. Мы знаем, что великие физики мира согласились участвовать в американском проекте, лишь поверив оказавшимся ошибочными или сознательно искаженными слухам о том, что атомная бомба у Гитлера на подходе. Судить, как относятся к своей работе советские ученые, по роману Булычева трудно: автор нам их не показал, за исключением мрачной фигуры руководителя проекта Матвея Шавло, честолюбца и, видимо, националиста. Шавло - это не Курчатов; Курчатов стал работать над атомной бомбой, как и Сахаров над водородной, уже зная, что такое оружие у американцев есть. Но так или иначе в булычевском "Заповеднике..." в строго секретной заполярной зоне, весьма напоминающей солженыценскую "шарашку", атомную бомбу создают. Две бомбы. Одну из них испытывают на месте, построив для этой цели настоящий город, изобретательно названный Берлином, и согнав в него обреченных зеков, в их числе Андрея. Правда, и после успешно проведенного испытания Андрей как герой фантастического романа остается в живых. Но есть вторая бомба. Напоминаю, что действие происходит в 39-ом году, до начала войны с Германией. Однако Сталин все-таки подвергает бомбардировке... Варшаву, чем весьма озадачивает лидеров западных держав. Им не дано понять, что его мстительная натура затаила еще с Гражданской войны обиду на этот гордый, непокорившийся красным конникам город. И надо же было случиться, что в момент бомбежки Гитлер принимал в польской столице военный парад в честь недавнего покорения Польши. Но и Сталин ненадолго пережил фашистского визави: ему на стол с торжеством положили сувенир, привезенный с места испытаний - расплавленный кирпич, чтобы пользоваться им как пресс-папье. О существовании радиоактивности никто еще не знал, а если кто и подозревал, то побоялся сказать. После смерти Сталина от лучевой болезни в воздух поднялись англо-американские бомбардировщики и сравняли секретный объект с землей. Равновесие в мире было временно восстановлено. И что война после этого налета не началась нетрудно поверить, если вспомнить об ударе израильских ракет по строительству иракского атомного реактора. Никто в мире и не пикнул. Так что в этой, "сухой" ветви времени все, можно сказать, закончилось сравнительно благополучно, если, конечно, не считать множества невинных жертв. А Андрею Берестову, вывезенному будущими союзниками России за границу, снова предлагают альтернативу - вернуться в родную страну, в реальную историю, где, правда, живы и Сталин, и Гитлер, но зато его там ждет Лида. Суждено ли влюбленным встретиться вновь? Кто их знает. Я имею в виду писателей-фантастов. А если герои все-таки встретятся, то у них будет масса возможностей убежать по реке времени от бериевских преследований, от ужасов 41-ого года, от мобилизации в Афганистан, от Чернобыльской катастрофы... Да только вряд ли они найдут в нашем веке год, попав в который, они могли бы наконец вздохнуть спокойно, отыскать какое-нибудь жизненное призвание, завести детей... Ведь они, выбирая год остановки, ничего о нем не знают. В далеком 17-ом им и 37-ой, и 41-ый представлялись годами мира и покоя. В сущности перед нами все та же, только теперь непрерывная попытка к бегству, попытка уйти из своего времени, которая, как известно еще из повести Стругацких, не может кончиться триумфальным прибытием в землю обетованную.
      Сталин, какими бы уничижительными эпитетами его ни награждали, конечно, останется в истории одной из центральных фигур ХХ века, швырнувший век в такой крутой штопор, что мы из него не можем выкарабкаться до сих пор. Поэтому, естественно, что он становится персонажем, зачастую центральным, множества реалистических, фантастических, сатирических произведений, в которых разные авторы с разных сторон пытаются оценить эту зловещую фигуру. Недаром еще Ларошфуко сказал: "Зло, как и добро, имеет своих героев". Трагическая история нашей страны заставляет писателей рассматривать, как мы видели, самые различные исторические варианты, снова и снова пытаясь понять: а неизбежно ли было то, что с нами случилось, а нельзя ли было этих страданий избежать? Но такой оригинальной и по сути издевательской трактовки образа Иосифа Виссарионовича, которую предложил Вячеслав Рыбаков в рассказе "Давние потери" /1990 г./ едва ли можно еще где-либо найти. Молодой фантаст подумал: а что, если изобразить Сталина таким, каким он вырисовывается с плакатов, где держит на руках девочку Мамлакат, добродушным, улыбающимся в усы, лучшим другом детей и физкультурников, великим, но скромным философом, искусным дипломатом, близким другом Сергея Королева, у которого "магнитная ловушка не сбоила ни разу", и Николая Вавилова, у которого тоже "все расцвело"... Сталин у Рыбакова дан восторженными глазами его личной стенографистки-комсомолки /еврейки, между прочим/. Он совсем замучил бедную девочку государственными делами и страшно ей сочувствует, потому что ему и самому больше всего на свете хочется покончить, наконец, со всей этой суетней и уткнуться в журнал с новыми "осиными" стихами, который ему по блату дал на одну ночь Бухарин. /"Ося", как вы догадались, это Мандельштам/. Да и над собой надо поработать, ведь справедливо упрекнул его Зощенко на ХХ съезде партии за то, что он незаметно для себя стал не говорить, а вещать... Такой вот Сталин. Добрый-добрый... кто? Добрый царь? Добрый генсек? Добрый вождь народов? Автор нигде не обмолвился о том, что этот человек избран на столь высокий пост, тем более всенародно, тем более демократически. Нет, за ним стоит все та же партия /даже Зощенко оказывается делегатом съезда/, все то же политбюро, те же соратники, то есть та же диктатура пролетариата ли, партии ли, только "хорошая" диктатура, такая, какой ее изображали пропагандисты типа Радека, пускаемые ею же в расход через определенные промежутки времени. И, может быть, из всех, казалось бы, совершенно невероятных исторических зигзагов, которые прошли перед нашими глазами, этот - самый невероятный. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Хороших диктатур не бывает. Затевая разговор о романе Кузьменко, я предложил задуматься над тем, может ли существовать "хорошая" диктатура? Ну, вот вам - Рыбаков изобразил "добрую". Устраивает? От той же посылки - возрождение общественной жизни на Земле, нет, конкретнее, как у Кузьменко, - в нашей стране, после невиданного мора отталкивается и Эдуард Геворкян в романе "Времена негодяев" /1995 г./. Такое название подходит к полутора-двум десяткам новейших "фэнтези", о которых речь чуть ниже, но как раз роман Геворкяна я не хочу так называть. Итак, как у Кузьменко, государство и все его функциональные учреждения существовать перестают или доживают последние дни: остановилась промышленность, и вся металлическая техника ржавеет и рассыпается. Приходится вооружаться любимой эпикировкой новейших сказителей - мечами и арбалетами. Словом, несмотря на ХХI век, вновь раздробленная Русь оказалась в таком положении, как во времена татаро-монгольского нашествия: окруженная Дикой Степью, откуда совершают набеги духовные наследники профессиональных грабителей-кочевников. Да и своих лихих людишек хватает. Стандартная, можно сказать, обстановка у множества авторов для описания бесчисленных конных и пеших ратей и ратников, к сражениям и поединкам которых, как мы вскоре увидим, содержание книг и сводится. Но они обращены в прошлое, и относить их к утопиям ни с какого бока невозможно, в отличие от романа Геворкяна. На первый взгляд, автор видит путь к спасению в повторении того, что уже было в нашей истории. Снова наиболее сильные, наиболее волевые лидеры как их там ни называй - правители, князья, короли сплачивают вокруг себя региональные центры, которым предстоит путь к сплочению в единое государство - кровавый, жестокий, длительный и, повторяю, уже однажды пройденный путь, неизбежно сопровождаемый интригами, междоусобицей, предательством... Что будет дальше, можно прочитать в любом учебнике истории. Но я хочу понять книгу Геворкяна не так. Может быть, автор и не согласится, но трактовка уже вышедшего произведения не зависит от его воли. Написанные в 1992 и вышедшие в 1995 годах "Времена негодяев" моделируют, пусть и совсем в иных театральных декорациях, те процессы, которые происходят у нас именно сейчас, в период грандиозной ломки, непредсказуемых сдвигов в людских мозгах, когда политические деятели совершают неожиданные кульбиты, отрекаясь от вчерашних убеждений, а еще чаще не выдерживают бремени власти, как не выдержал его у Геворкяна Сармат, поначалу казавшийся таким демократично-положительным. Негодяев у нас хватает. Но все же наши времена - не времена негодяев; напротив - это времена отбора и отсева, времена выявления негодяев /в литературе, среди прочего/; мы наконец-то начинаем понимать, кто есть кто, и сбрасывать негодяев с корабля современности, хотя бы для начала в проекте. И в книге автор не стремится упрощать, но все же - назовем их по-детски - хороших людей у него больше, чем плохих. И кому отданы авторские симпатии тоже совершенно очевидно, что и делает Эдуарда наследником тех традиций, которые я называю шестидесятническими. С другой стороны, я неслучайно отнес Геворкяна и группу его сподвижников к "переходникам". Возможно, что опасение прослыть старорежимным, толкает его к включению в роман элементов, которые мне не кажутся необходимыми, хотя они сейчас очень модны. В свое время ни одна женщина не мыслила себе выйти на улицу без "шпилек", хотя не всем они шли, а уж как неудобно было ходить! Я отношу к этим элементам, например, неизвестно откуда взявшихся на Руси магов. Импортные, что ли, в красивой упаковке? Будет очень жаль, если Геворкян начнет усиливать в последующих своих книгах описания рыцарских поединков за обладание Прекрасной Дамой, а не попытается вколотить в головы многочисленным, но рухнувшим с дуба читателям истинно человеческие чувства. А поединки... Все равно сэра Вальтера Скотта не перещеголять, сколько ни старайтесь. Серьезными учеными доказано однозначно, что ясновидение, телепатия, астрология, черная и белая магия, спиритизм, тайные секты - звенья одной цепи, цепи тоталитаризма. Сам же Геворкян говорит об опасности "медиевизации сознания", то есть возвращения к средневековым представлениям. "...я как-то любопытства ради, - говорит один из его героев, - сделал выборку программ и ахнул: почти все заказанные сериалы рыцари, волшебники, пришельцы, разбойники, маги, звездочеты..." Возможно, что некоторым цветастые триллеры, заполонившие прилавки, кажутся безобидными, ну, пусть несколько грубоватыми сказочками. Об издателях я не говорю, им надо деньги зарабатывать, но я с удивлением вижу среди редакторов и авторов комментариев подобной литературы имена, к которым привык относиться с уважением...
      Вот наконец мы и подошли еще к одному подразделению, которого в нашей прежней фантастике не было или почти не было, даже в переводах. Я говорю о книгах, написанных в жанре так называемых "фэнтези". Я буду говорить только об отечественных сочинениях, хотя они большей частью подражательны. Как-то Честертон написал в присущей ему насмешливой манере: "Я видел миниатюру, на которой семиглавый зверь из Апокалипсиса плыл среди прочих в Ноевом ковчеге со своей семиглавой супругой, видимо, для того, чтобы сохранить эту ценную породу к Судному дню". По-моему, наши "фэнтезеры" только этим и занимаются - сохраняют чудовищ на развод. Осадок, который выпадет после выпаривания большинства наших "фэнтези",* ничем не отличается от осадка, остающегося после "нуль-литературы". Точнее - вообще ничего не остается. Пустое место. Хотя, иногда может показаться: что перед нами нечто более сложное, чем простодушные создания Грешнова или Михановского. Только к трем "нет" старой НЛ прибавляется еще четвертое: нет и настоящих приключений. Пустое плетение словес. Я подозреваю, что, по крайней мере, отдельные члены партии НЛ были искренне убеждены, что взаправду пишут научную фантастику. Некоторые из них прожили долгую жизнь с этим убеждением. Конечно, коммерческий расчет был всегда, но я бы оклеветал многих авторов, утверждая, что он был для них главным. Но вот наступили рыночные отношения и совокупления. Уж где-где, а в издательском деле они не только сразу же восторжествовали, но и перехлестнули через край, почти уничтожив не только так называемую некоммерческую, то есть хорошую литературу, но зачастую действуя вопреки здравому смыслу. Возникла куча частных издательств, никому не подотчетных, никем неконтролируемых... Конечно, в этом бурном потоке есть и некоторое положительное начало. Нет ничего отвратительнее государственной, а тем более партийной цензуры; железный занавес наглухо закрывал от нас подлинные шедевры мировой литературы, вроде "Властелина колец" Д.Р.Толкина или "Унесенных ветром" М.Митчелл. Но, с другой стороны, издательства нередко возглавляют люди циничные или - что предпочтительнее невежественные. Не будем и вспоминать о высокой культурной - сойкинской миссии, которую, вообще-то говоря, обязано нести всякое издательское дело. Однако многие из новичков не имели представления даже об основах издательской технологии, например, не были убеждены, что книге необходима такая инстанция, как корректор. Естественно, на первый план выдвинулась наиболее привлекающая обывателей бульварная литература во главе с ее неизменными локомотивами, так и оставшимися паровозами - "крутым" детективом, душещипательной "лав стори", "черным" шпионским романом и наконец уже упомянутыми "фэнтези". Русскому читателю стало доступно все то, что наща доблестная критика десятилетиями клеймила в растленной буржуазной масс-медиа, в первую очередь, разумеется, насилие, мистику и секс.