/Могла ли тогда партия чего-либо не возглавлять?/ Но умные - когда они и попадались в идеологических отделах - тщательно это скрывали. Составители докладной не стали утруждать себя обходными маневрами. Нет, пару фраз в духе обязательной демагогии тех лет они все-таки написали /"записки" сейчас опубликованы/: "Авторы придали злу самодовлеющий характер, отделили недостатки от прогрессивных общественных сил, успешно /конечно же! - В.Р./ преодолевающих их. В результате частное и преходящее зло приобрело всеобщность, вечность, фатальную неизбежность. Повесть стала пасквилем". А дальше пошло без церемоний: "идейно ущербная", "антинародна и аполитична", "глумятся", "охаивание", "Прячась за складки пышной мантии фантастики, авторы представляют советский народ, утратившим коммунистические идеалы"... Если уж говорить серьезно, то самые резкие сатирические выпады в "Тройке..." рождены, разумеется, не шизофреническим стремлением "охаять" и "очернить", словечками-кастетами, смастеренными в тиши парткабинетов для борьбы нашей родной партии с нашей /и ее/ родной интеллигенцией, а самыми положительными намерениями, болью за родную страну. Я думаю, даже знаю, что иные из "докладных записок", к счастью, составлялись достаточно формально, как обязательный отклик на "сигналы" "писательской общественности", и благополучно укладывались под сукно. Но не меньше было и "указов прямого действия", за их появлением следовали выговоры, снятия и исключения... И те, и другие служили, с позволения сказать, правовой базой для идеологических экзекуций. Иногда - в непосредственной форме, например, путем снятия стружки с главных редакторов - грубой плотницкой операции, регулярно и публично проводившихся в кабинетах на Старой площади. Иногда - подспудно, ведь документы не обнародовались. И часто оставалось только гадать, почему книги вылетали из планов, почему запрещались и даже прерывались публикации в периодике, почему те или иные немилости обрушивались на головы авторов и издателей. Помню, Аркадий рассказывал мне, как, устав жить в обстановке открытого и скрытого недоброжелательства, он, может быть, с изрядной долей наивности, напросился на разговор к секретарю ЦК КПСС П.Н.Демичеву, был вежливо принят и внимательно выслушан. "Аркадий Натанович, - было сказано ему, - ищите врагов пониже, в Центральном Комитете их нет". Теперь, когда документы ЦК опубликованы, можно судить об искренности этих слов воочию. Да и тогда... Не помню уж точно, в каком году, где-то в 70-х, в Японии состоялся Всемирный конгресс фантастов, куда Стругацкие получили персональное приглашение. Не забудем, что Аркадий в совершенстве знал японский, он был офицером-переводчиком, участникам войны на Дальнем Востоке. Но поехал на конгресс "наш" человек, главный редактор популярно-технического журнала, не написавший в фантастике ни слова. Да, писателям, и редакторам, и даже иным работникам идеологических отделов приходилось быть осмотрительными, произносить ритуальные речи на партсобраниях, порою жертвовать второстепенным, чтобы сохранить главное очаги культуры, очаги разума, чтобы спасти людей от расправ. Если угодно, совсем, как посланники Земли на Арканаре. За эти компромиссы платили дорого, иногда жизнью. Тех же Стругацких настоятельно выставляли за бугор, многих их отъезд крайне устраивал. Я ничего не имею против уехавших, каждый волен жить там, где ему лучше. Пусть живут. Пусть приезжают в гости. Но я отрицаю их право учить нас, как надо жить. Напротив, я думая, что те, кто остался, как Стругацкие, как Юрий Трифонов, как Алесь Адамович, как Василь Быков, кто сохранил, несмотря на все чинимые препятствия, своих издателей, своих читателей, принес народу, стране гораздо больше пользы, больше способствовал разрушению той системы, под обломками которой мы задыхаемся и поныне.
      После мрачной, почти кафкианской "Улитки...", вызывающей "Сказки...", насквозь политизированного "Обитаемого острова", Стругацкие в "Отеле "У погибшего альпиниста" /1970 г./, похоже, решили дать небольшую передышку себе и своим недоброжелателям, выпустив в свет непритязательный, изящный водевиль. Кажется, новейшие веяния критической моды гласят: хватит, мол, нам талдычить об идейности, нравственности, воспитательном воздействии литературы и о прочих замшелых обломках старины. Это, мол, нас бесы Белинский с Добролюбовым попутали; произведения надо оценивать по тому эстетическому впечатлению, которое они производят на читателя. Ночной зефир струит эфир... В предлагаемой системе ценностей "Отель..." вполне может быть объявлен лучшей вещью Стругацких. Приглядитесь: с каким тщанием воссоздана обстановка внутри и вокруг маленькой высокогорной гостиницы. На первый взгляд, полная абстракция - страна не названа, персонажи неопределенной национальности... Но мы видим и снежную долину, и интерьеры гостиницы, и каждого ее обитателя с фотографической четкостью, словно под тем самым режущим глаза горным солнцем, которое освещало заключительную сцену драмы, разыгравшейся с инопланетянами, не сумевшими вовремя сориентироваться в земных неурядицах. Даже носящий несколько неподходящее для этих мест древнерусское имя сенбернар Лель - и тот личность. /Открою семейную тайну: так звали собаку Аркадия. Только то был пудель/. Из забавной и странной компании, собравшейся на курорте, больше всего удался образ молоденького "чада", пол которого многоопытный полицейский как ни может определить. Но я должен разочаровать упомянутых эстетических критиков. Стругацкие не были бы Стругацкими, если бы не заложили в подтекст, казалось бы, развлекательной безделушки серьезную мысль. Жизнь гораздо сложнее любых утвердившихся представлений о ней, она порой выкидывает такие коленца, которые не укладываются в привычные рамки. Люди же чаще всего оказываются неготовыми к неожиданностям, и лишь немногие в состоянии посмотреть на происходящее непредвзято. Приверженность к стереотипам порой приводит к трагедиям. Невинный всходит на эшафот, преступник становится героем, стремление как можно старательнее выполнить свой долг оборачивается подлостью. Как оценить поведение инспектора Глебски? Нашлись же люди, которые смогли осознать вероятность невероятного. К правильному выводу пришел талантливый ученый Симонэ, даже умный хозяин отеля сумел не только понять, в чем дело, но и выработать нужную линию поведения. И все их старания разбились о тупую добросовестность полицейского служаки. А ведь он не дурак и не мерзавец, честнейший Петер Глебски, хотя именно из-за него погибли щепетильные заатмосферные гости. Вероятно, мы, как физик Симонэ, станем презирать недалекого чинушу. Но ведь и Глебски прав. Что будет, если каждый полицейский начнет рассуждать, надо ли применять закон, встретившись с преступником? Сила таких, как Глебски, как раз в нерассуждающем следовании законам. И, между прочим, огромная сила, на ней держится правопорядок в цивилизованных странах. Отбрось закон, поступай по совести - опасный призыв. Но иногда только перешагивание знаменует высшую справедливость.
      Но долго развлекаться на слепящих альпийских снегах или даже на других планетах /например, в "Малыше"/ Стругацкие себе не позволили. В "Пикнике на обочине" они вновь удивили способностью находить в фантастике непроторенные тропы среди, казалось бы, хорошо знакомых перепутий. Зачем пожаловали на грешную Землю очередные пришельцы, которые, впрочем, перед читателями и вообще перед людьми не появляются, оставив лишь материальные следы на местах приземления? Эти места стали называть Зонами Посещения. Около одной из таких Зон, вблизи несуществующего города Хармонта и происходит действие "Пикника на обочине". Человеческое общество столкнулось с чрезвычайными обстоятельствами и в меру сил, в соответствии со своей моралью и философией пытается осмыслить происходящее и приспособиться к нему. И хотя в повести действуют крупные ученые, мелькают государственные мужи, приспосабливание идет главным образом "снизу". С галактической бездной, с головокружительными предположениями вступает в непосредственный контакт не академик, не герой, не разведчик-исследователь, а "простой", необразованный парень по имени Рэдрик Шухарт. Рэд - сталкер, профессию эту, как и само слово, изобрели Стругацкие. "Так у нас в Хармонте называют отчаянных парней, которые на свой страх и риск проникают в Зону и тащат оттуда все, что им удается найти", - объясняет корреспондент Хармонтского радио. Дело в том, что в Зоне понакидано множество диковин; до поры, до времени их не в состоянии прибрать к рукам земная наука. Проникновение в Зону строжайше запрещено и грозит смертельным исходом. У волонтеров-исследователей дети рождаются отличными от других детей. Понятно, что риск такого уровня оплачивается высоко, но нет такой вершины, такого безумия, такой опасности, побороться с которыми не нашлось бы добровольцев; дело тут не только в корысти, азарт состязательности присущ человеческой натуре. Но кто же оплачивает дорогие игрушки, кто провоцирует "отчаянных" парней? Тогда, в начале семидесятых, сомнений по этому поводу у нас не возникало. В мире наличествовали недобрые силы, которые игнорировали международные нормы и где-то в подполье вынашивали зловещие планы, направленные против мира и социализма. Существование таких сил было аксиомой, и даже аполитичный Шухарт прекрасно понимал, на кого работает. "Шухарт, обращается он сам к себе, - что же ты, зараза, делаешь? Они же этой штукой нас всех передушат..." Но сейчас мы, пожалуй, поинтересуемся, кто это "они"? Гангстерские кланы, имеющие в своем распоряжении тайные лаборатории? Могут быть такие? Подпольные военно-промышленные комплексы, не подвластные государственному контролю? Бывают такие? Террористы? Пожалуй, они проявляют больше интереса к дешевой пластиковой взрывчатке, чем к дорогим и опасным инопланетным диковинам... В существование "любительских" образований верили в те времена и по другую сторону железного занавеса. Вспомните, скажем, зловещую организацию СПЕКТР, в равной мере враждебную и СССР, и США, с которой ведет в кинофильмах о себе смертельную схватку агент 007, прославленный Джеймс Бонд. Беда только в том, что СПЕКТРы, как наши, так и ихние, были всего лишь фантомами холодной войны. Однако это сиюминутный политический подход. Зона в повести Стругацких имеет более широкий, обобщенный, может быть, даже символический смысл. Мы снова здесь встречаемся со столкновением цивилизаций, только на этот раз в отсталых ходим мы, земляне, ведь о большинстве из небрежно брошенных объедков космического пикника земная наука не только не имеет представления: ученые не в состоянии понять их устройства, даже положив на лабораторный стол. Сталкеры дали всем этим концентраторам гравитации, коллоидным газам, магнитным ловушкам образные прозвища, в которых отразился их суеверный страх перед непознаваемым - "комариная плешь", "ведьмин студень", "гремучая салфетка"... Зона представляется чем-то жутким, загадочным и активно враждебным человеку. На самом же деле она, Зона, никакая - ни хорошая, ни плохая. Как ядерная реакция - она тоже сама по себе никакая, и сжигающий луч лазера - тоже никакой. Появление мародеров-сталкеров свидетельствует о том, что человеческое общество еще не готово занять свое место в ефремовском Великом Кольце. Его трагедия состоит в том, что и неплохие парни, вроде рыжего Шухарта, прекрасно понимая предосудительность своих действий, тем не менее, продолжают опасный не только для них бизнес. Разве браконьеры, добивающие в африканских саваннах последних носорогов, - не те же сталкеры? Далеко не все они люди темные, многие отлично соображают, что делают. Еще ближе к этому типу похитители радиоактивных материалов, какой-нибудь "красной ртути". Зазевайся "секъюрити", они и ядерную бомбу упрут за сходную цену. Слово "сталкер" вошло уже в публицистический оборот. Никто не лезет в словарь, чтобы понять заголовок, например, в газете - "Сталкеры из Чебоксар". Психология подобных людей должна быть предметом изучения художественными средствами, чем и заняты Стругацкие. Фигура Рэда вообще выламывается из фантастики, фантастика не привыкла к подробным психологическим разработкам. Мы испытываем симпатии к этому парню, но симпатии горькие. Ведь из Шухарта мог получится толк - он не только смел и умен, он добр, в нем живет чувство справедливости, на него можно положиться, и вовсе не врожденной порочностью объясняется тот путь, по которому он идет к последнему, жестокому преступлению. С каждым витком сюжетной спирали авторы делают образ Зоны все обобщенней, она приобретает почти мифологические очертания. Как крайнее выражение надежд, разочарований, радостей, печалей, откровений и мечтаний о лучшей жизни в легендах сталкеров возникает Золотой шар, который исполняет любые желания. Но высказать ему свое ходатайство можно, лишь преодолев множество жутких препятствий, среди которых "мясорубка", требующая принести в жертву одного человека, чтобы мог пройти второй. Шухарт идет на этот раз не за наживой. Цель его возвышена и эгоистична одновременно - он хочет спасти дочь. И ради ее спасения он берет с собой романтически настроенного юношу, который ни о чем не подозревает. Шухарт против мальчика ничего не имеет, но он затаптывает в себе человеческие побуждения, он заранее положил на одну чашу весов судьбу дочери, на другую - жизнь Артура. К тому же он не сомневается, что и Артур идет к шару, чтобы попросить у него столь же личное. Но, делая последний шаг, молодой человек успевает выкрикнуть то, ради чего он пошел на смерть: "Счастья для всех!.. Даром!.. Сколько угодно счастья!.." Эти же слова, став лицом к лицу с Золотым шаром и как бы выполняя последнюю волю погибшего, произнесет потрясенный, сломленный, слишком поздно прозревший Шухарт. Но, даже и прозрев, он останется сыном современного земного общества. И погибший мальчик тоже. Их и нас долго приучали к вере в различных идолов, и разве в своей молитве они не напоминают первобытных охотников, которые просят у каменного истукана удачной охоты для всего племени? Может быть, в личном плане для данного охотника это принципиальная победа над эгоистическими стремлениями захватить всю добычу себе одному, но почему, собственно, мы должны выпрашивать счастье у добрых дядей из космоса? Да и добрых ли, со своими "мясорубками"? Именно здесь, в финальной части "Пикника..." усмотрел свою тему великий режиссер нашего времени Андрей Тарковский, поставивший по сценарию Стругацких, по-моему, лучший свой фильм "Сталкер", главный герой которого, кроме профессии, ничего общего с Рыжим Шухартом не имеет.
      Несколько слов об "Обитаемом острове" /1971 г./. Страною, в которую свалился после космической катастрофы земной парень Максим, правит военная директория, претенциозно называющая себя Неизвестными Отцами, захватившая власть после долгих лет войны, голода и разрухи. Примерно как на ефремовском Тормансе. А может быть, Стругацкие попробовали проиграть и более близкий вариант. Он, к счастью, у нас не осуществился, но я не стал бы биться об заклад, что он был невозможен. Как и на Тормансе, власть поддерживается жестоким насилием - главным орудием фашистских /как бы они себя не именовали/ диктатур. Впрочем, перед нами все же фантастика. Основной прием, с помощью которого Неизвестным Отцам удается удержать народы в послушании - не одурманивающие военные марши, не орды штурмовиков. Правители используют дьявольские волны, которые способны воздействовать на психику человека в нужном хозяевам передатчика направлении. А для отвода глаз излучающие башни выдаются за систему ПВО. Массовый гипноз на специальных собраниях, применяемых на Тормансе, кажется весьма примитивным по сравнению с этой наукоемкой технологией. Фантастика? Такая ли уж фантастика? Уже газеты, как о совершившимся факте, пишут о появлении средств, воздействующих на мозг. Мне пока довелось читать только о химических препаратах, но это разница непринципиальная. Подмешал в питьевую водичку - и порядок... Даже дешевле. Никто не готовил Максима Каммерера к революционным действиям. Войны, каторги, расстрелы - на его утопической Земле давно забыты, К тому же Максим вовсе не само совершенство, он частенько бывает легкомыслен, нередко ошибается, в не самое подходящее время влюбляется в местную девушку, словно родной брат Руматы. Причины здесь чисто литературные - и великим не убежать от расхожих сюжетных обязанностей, И все же то, как действует Максим в соответствии со своими морально-этическими принципами, говорит что они, эти принципы, близки к тем, которые мы тщетно искали уже много лет. Больше всего потрясает, пожалуй, в Максиме то, что он в любой ситуации остается человеком. Это действует сильнее, чем его способность быстро заживлять раны или видеть в темноте.
      И опять: после "Пикника..." и "Сталкера", допускающих различные толкования - "Парень из преисподней" /1974 г./, может быть, самая простая из повестей Стругацких. Самая простая в том смысле, что ее антивоенный и антифашистский смысл обнажен. Может быть, эта простота объясняется тем, что "Парень из преисподней" замышлялся как сценарий, предназначенный, конечно же, не для Тарковского, и по непонятным причинам отвергнутый тогдашним Госкино СССР. А может быть, и понятным: из-за того, что авторами были Стругацкие. Бесполезно спрашивать: почему Евтушенко не позволили сыграть роль Сирано де Бержерака, почему Шукшину запретили поставить "Степана Разина", почему десятки прекрасных картин ложились на полку. Ну, не любило Госкино слишком самостоятельных художников. И, может быть, не стоило бы вспоминать эту повесть сейчас, если бы и по сей день слово "фашизм" ассоциировалось бы у нас только с 41-ым годом, только с гестапо, СС, Освенцимом... Подобно "Обитаемому острову" "Парень из преисподней" начинается на одной из похожих на Землю планет, где живут во всем подобные людям обитатели и где мы сразу попадаем на театр военных действий. Война ведется между двумя державами с имперским уклоном. Грязная, жестокая, бессмысленная бойня. На этой войне был смертельно ранен юноша-солдат, один из Бойцовых Котов - так назывались отборные части Великого Герцога, надежда и опора местного режима. Незамеченные никем земные разведчики перевезли на Землю обожженное и простреленное тело, и всемогущая медицина будущего вернула парня к жизни. Столкнуть лицом к лицу с моралью прекрасного мира, каким стала Земля, отравленное милитаристскими и шовинистическими предрассудками существо, для которого высшее наслаждение - вешать пленных... Ради усиления контраста Стругацкие позволили себе вернуться к утопической Земле "Полдня", выбрав, таким образом, крайние полюсы противостояния в разворачивающейся нравственной дуэли. Как вложить парню в голову, что на свете есть не только злоба и ненависть, но добро и доброта? Трудно вытравлять фашизм из костей Гага. Гаг оказался неглупым, смелым, искренним. Попав в невероятную для его убогого сознания переделку, он довольно быстро сумел понять, что очутился не в загробном мире, а действительно на другой планете. Фантастическую технику землян он освоил легко, но осознать, что у обитателей Земли не только другие машины, но и другая шкала нравственных ценностей, он не может. Гаг благодарен за спасение, но не в силах поверить в бескорыстие спасителей. Он все меряет своими мерками. В чем только он не подозревает землян, когда узнает, что они тайно наблюдают за его родной планетой. Даже в том, что им нужны рабы, которых можно было бы убивать на киносъемках. В новой повести люди с Земли ведут себя активнее, чем сподвижники Руматы, им удается прекратить кровопролитную бойню. Кстати, если бы рецензенты назвали бы Землю, "умыкнувшую" Гага, коммунистической, никто, даже авторы не стали бы протестовать. Так почему надо было запрещать сценарий? Впрочем, я уже дал ответ. Авторов волнует прежде всего нравственный и духовный мир Гага. Все его мысли сводятся к одному: вернуться на родину и снова служить обожаемому Герцогу. В сущности, он остается равнодушным к земной роскоши. Комнату свою он превратил в подобие казармы, вместо удобной одежды парится в бойцовской униформе, а робота Драмбу, старого, добродушного робота Драмбу, приставленного к нему в услужение, он умудрился превратить в беспрекословного, вымуштрованного пехотинца. Литературно процесс оболванивания бедного робота выполнен с блеском. Вот "рядовой Драмба" отрыл по приказанию Гага "траншею полного профиля". "- Молодец, - сказал Гаг негромко. - Слуга его величества, господин капрал! - гаркнул робот. - Чего нам теперь еще не хватает? - Банки бодрящего и соленой рыбки, господин капрал". /Боюсь, правда, что последняя фраза взята не из лексикона Бойцовых Котов/. Гаг помещен в идеальные условия для психологического эксперимента. Не только слова, но и дела окружающих его людей, должны были бы убедить молодого человека, что в мире существует Добро и что оно не только сильнее, но и, если можно так сказать, лучше, интереснее Зла. Но яд проник глубоко. У землян, которые решились на эксперимент, опускаются руки. И его отправляют домой без особой надежды на то, что перевоспитанный Гаг станет строителем нового мира. Пожалуй, даже они, опытные педагоги и психологи, просмотрели надлом, все же произошедший в его душе. Однако проходивший мимо путник, который стал безропотно вытаскивать из грязи машину с медикаментами, уже не прежний Гаг. Завершая рассказ о "Парне из преисподней", я подумал, что, может быть, зря назвал его в начале таким уж незамысловатым. Он ведь писался до афганской и до чеченской войн, и, может быть, именно сейчас такой фильм оказался бы современным и нужным. Но повесть-то Стругацких осталась. Ученики и поклонники Стругацких выпустили в 1996 году не совсем обычный сборник: несколько молодых фантастов написали продолжение их повестей. У меня нет сомнения, что и в самом замысле "Времени учеников", осуществленным А.Чертковым, и в стараниях его участников проявилось трогательное уважение к большим мастерам. Так же, как нет сомнения: они, прекрасно уловив стилистику Стругацких, не смогли проникнуться их духом тем задорным и неунывающим духом, который поддерживал и вдохновлял нас в трудные минуты. Обо всех говорить не буду, только о Михаиле Успенском, как раз и написавшем большое продолжение, как бы вторую часть "Парня из преисподней". По его версии, Гаг не простой ландскнехт, а наследник престола, затем и правитель герцогства. Гигандская разведка расшифровала земных наблюдателей, и Гаг позволяет себе разговаривать со своими бывшими спасителями в ультимативном тоне. В конце концов они между собой договорились - я не собираюсь влезать в тонкости изобретательно придуманного сюжета. Я хочу сказать о другом. При таком повороте событий намертво рухнул замысел Стругацких. Земля и Гиганда как бы уравниваются в своих намерениях /по-моему, Гиганда даже переигрывает Землю/, и вместо того, чтобы испытывать боль и страх за искалеченные "бравым пеньем солдат" юношеские души мы присутствуем при очередной военно-приключенческой игре противоборствующих спецслужб. Популярная патриотическая игра скорее усиливает "партию войны", нежели гасит вирулентность ее бацилл. Успенский, как и почти все остальные авторы сборника, написали свои продолжения в духе сегодняшней фантастики - разочарованной, недоброй, не видящей света в конце туннеля. Стругацкие здесь, конечно, не причем, но, ребята, может быть, не надо писать таких продолжений, даже из лучших побуждений.
      В повести "Миллиард лет до конца света" /1976 г./ авторы не раскрывают тайну происхождения безжалостной силы, которая идет на крайние меры, чтобы заставить нескольких ученых отказаться от своих занятий. Сами ученые предполагают, что их исследования затронули устои мироздания, и оно вынуждено обороняться. Понятно, при такой несоразмерности масштабов жизнь и достоинство отдельной личности мало что значат. Но это объяснение выглядит слишком естественнонаучным, чтобы мы могли принять его, имея дело со Стругацкими. Стругацкие и здесь воссоздают ситуацию постоянного давления, под гнетом которого находятся мыслящие и творческие люди в тоталитарном обществе. Конкретный источник этого давления каждый может назвать по-своему. Но, может быть, еще важнее тема внутренней стойкости человека. Даже когда пресс становится невыносимым, даже когда все вокруг капитулировали, обязательно находится кто-то, кто не сдается, хотя бы для того, чтобы сохранить уважение к самому себе. Написанная в середине семидесятых, то есть в самый-самый период "расцвета застоя", повесть доказывает, что и ее авторы не сдались, не согнулись, не пошли на моральные компромиссы. До сих пор не могу взять в толк, почему публикация этой повести в журнале "Знание - сила" обошлась без оргвыводов в отношении редакции. Зато отдельного издания авторам пришлось ждать очень долго.
      Приступая к разговору о повести "Жук в муравейнике" /1979-80 г.г./, хочешь-не хочешь, приходится вспомнить, что двое из его героев - Максим Каммерер и Рудольф Сикорски уже встречались читателям в "Обитаемом острове". Там Максим, пытаясь помогать несчастным жителям по собственной инициативе, не подозревал о том, что Земля уже давно стремится сделать то же самое, но только "сверху", внедрив в высшее руководство страны своих ставленников, среди которых был и Сикорски, чем и объясняется его странное для тех времен прозвище "Экселенц", Ваше Превосходительство. В новом романе постаревший Экселенц возглавляет КОМКОН, буквально - Комиссию по контактам, в сущности же, земную службу безопасности, а сильно возмужавший Максим трудится в ней под началом Экзеленца. Сочетание слов "служба безопасности" долго еще будет нести для нас пугающий оттенок, хотя вряд ли кто сомневается в необходимости подобных учреждений. Но для чего она в том мире, который описывают Стругацкие, когда уже давно на всей планете царит мир и в человецех благоволение? Должно быть, организация Сикорски ближе к нашему Министерству по чрезвычайным ситуациям, чем к настоящей Госбезопасности, но, сохраняя подобную структуру, Стругацкие как бы хотят сказать, что едва ли наступит такое время, когда человечество может посчитать себя полностью застрахованным от любых неожиданностей. Природа, космос, мироздание, непредсказуемость поведения иных разумных существ, рецидивы фанатизма могут нанести удар из-за угла, и к нему нужно быть готовым.
      И вот, кажется, такая непредвиденная опасность придвинулась к Земле. Но прежде чем принимать контрмеры, Экселенц и его помощники должны решить: а действительно ли это опасность? Перед читателями, как и перед героями произведения, возникла загадка - чего же хотели, чего добивались неведомые силы, которые еще в эмбрионах запрограммировали развитие нескольких десятков землян и "заклеймили" их иероглифом-тавром. Что случилось бы, если бы хотя бы один из отмеченных, тот же Лев Абалкин, добрался бы до заветного саркофага, где был спрятан шар с "его" знаком, Всемирная Катастрофа или, наоборот, Всеобщее Озарение? В этой повести авторы не дали разгадки, не дали принципиально. Можно сказать, что в умолчании и состоит главный замысел "Жука...": как должны действовать люди, когда необходимо принять ответственное решение при явной нехватке или полном отсутствии информации. Выбрать ли путь осторожничания - лучше непонятное и загадочное уничтожить, чем рисковать? К такому решению склоняется начальник КОМКОНа. Противоположную позицию - ничего не запрещать, а там будь что будет, - занимает доктор Бромберг. Психологически наши симпатии, возможно, окажутся на стороне Бромберга, ведь слово "перестраховка" - почти что ругательство. Но, если призадуматься, то окажется, что все не так просто и, может быть, мы придем к выводу, что не столь уж неправ был куратор безопасности, пошедший на преступление, чтобы оградить людей от неведомой угрозы. Преступление тяжелое и прежде всего для него самого: ведь уверенным в том, что убитый им молодой человек заслуживал смерти, он не мог. Он решился преступить закон. Надо обладать большой мудростью, мужеством и самоотверженностью, чтобы совершить то, что совершил Сикорски. И гипертрофированным чувством ответственности. Перед первым атомным взрывом знаменитый итальянец Энрико Ферми держал с коллегами веселенькое пари: вся ли земная атмосфера загорится после взрыва или пожар ограничится областью Лос-Аламоса. Если существовало хотя бы малейшее опасение, что вся, может быть, кнопку не следовало нажимать? Но она была нажата: человечество склонно бодро шествовать по маршруту, пропагандируемому бодрым старичком Бромбергом, а не прислушиваться к предостережениям осмотрительных кассандр. Опять модель. Через несколько лет в повести "Волны гасят ветер" /1985-86 г.г./ авторы решили раскрыть читателю старую тайну. Мне кажется, что они это сделали напрасно. Ответственность выбора, о которой шла речь в "Жуке...", звучала бы сильнее и убедительнее, если бы тайна иероглифов так и осталась нераскрытой. Пусть бы каждый придумал свое объяснение. Это ведь не детектив, где непременно должна присутствовать разгадка на последней странице. А те, совершенно иные, самостоятельные задачи, которые авторы поставили перед собой в "Волнах...", не худшим образом могли быть решены и без обращения к трагическим событиям предыдущей повести. Однако, как бы я ни огорчался, авторы и на этот раз решили по-своему. Так кто же все-таки являлся причиной и тех давних, и свежих, но столь же непонятных, необъяснимых феноменов, которые скрупулезно собирает и исследует дотошный Тойво Глумов. И когда мы вместе с ним все больше и больше приходим к убеждению, что все это и вправду проделки неких галактических Странников, тайком шастающих по нашей планете, то начинаем испытывать нарастающее разочарование - как, неужели ответ будет столь обыден? Опять изрядно надоевшие инопланетные пришельцы, которые служат универсальной отмычкой к любым нагромождениям загадок. Прилетела летающая тарелка, и сразу все неясности стали ясностями, хотя такое разъяснение ничего не разъясняет. Впрочем, даже если бы Стругацкие остановились на этой гипотезе, было бы несправедливо не заметить, что они проанализировали подозрения героя основательно, и прежде всего опять-таки по нравственным параметрам. Еще и еще раз они допрашивают себя и нас: добро это или зло, морально это или аморально, если высшая цивилизация вмешивается в дела низшей, пусть с благородными намерениями, но, разумеется, без ведома опекаемых. Неблагодарные могут не оценить проявляемой заботы. И что тогда делать принуждать их к счастью силой, как рекомендовали еще Херасков и Белинский? Тойво категорически выступает против любого вмешательства. Вот какой примечательный диалог происходит у него с женой: - Никто не считает, будто Странники стремятся причинить землянам зло. Это действительно чрезвычайно маловероятно. Другого мы боимся, другого! Мы боимся, что они начнут творить здесь добро, как ОНИ его понимают!