О Кире Булычеве мы уже говорили не раз, но вспомним его рассказ - "Я вас первым обнаружил" /1972 г./ как противовес к рассказу Лапина. Звездолет "Спартак" пять лет летел к чужой звезде и долетел и геройски выполнил свою задачу, двенадцать человек из восемнадцати улетевших остались в живых. А на Земле из-за относительности времени прошел век. И еще век пройдет, пока они смогут добраться до дому. И вот на последней из посещенных планет они обнаруживают записку, из которой узнают, что люди уже успели побывать здесь и в тот же год вернуться обратно. Наука сумела открыть принципиально новые способы покорения пространства. Жертвы, принесенные экипажем "Спартака", оказались напрасными. С горьким чувством разочарования ложится экипаж на обратный курс; ведь на Земле, как они считают, их никто и не помнит, не ждет, кому они там будут нужны через двести лет. Булычев никак не описывает переживания, которые охватили команду "Спартака", когда в корабельных динамиках они услышали звонкий голос: "Спартак", "Спартак", вы меня слышите? "Спартак", я вас первым обнаружил! "Спартак", начинайте торможение... "Спартак", я - патрульный корабль "Олимпия", я - патрульный корабль "Олимпия". Дежурю в вашем секторе. Мы вас разыскиваем двадцать лет!.. Я вас первым обнаружил. Мне удивительно повезло..." Автор словно молчит вместе с экипажем, у которого перехватило горло от волнения.
      В нашей фантастике существовал и может быть благополучно сдан в макулатуру еще один многочисленный подвид, о котором волей-неволей приходилось не раз вспоминать. Его нельзя назвать безыдейным, так как идея в нем не только наличествовала - выпирала. Это были книги, в которых авторы вели "бой кровавый, святой и правый" с империализмом. Империализм обыкновенно воплощался в облике какой-нибудь страны, иногда конкретной, чаще всего США, иногда тем же США присваивался прозрачный псевдоним, вроде Бизнесонии. Час пик в истории противоборства с империализмом в фантастике насупил в конце 40-х - начале 50-х годов, в разгар "холодной войны". Одна за другой появлялись такие книги, как "Патент АВ" и "Атавия Проксима" Л.Лагина, "Лучи жизни" С.Розвала, "Вещество Ариль" /"Красное и зеленое"/ В.Пальмана, "Черный смерч" Г.Тушкана и т. д. Все эти книги были выстроены по сходному алгоритму. Научное открытие, фантастическое или реальное, попадая в руки империалистических заговорщиков, ставит мир на грань катастрофы. Но, само собой понятно, всегда находятся парни, благодаря которым мы пока еще живем на этой планете... Даже после начала оттепели фронт еще долго не был оголен: "Глиняный бог" А.Днепрова, "Невинные дела" С.Розвала, "Льды возвращаются" и "Купол надежды" А.Казанцева, "Битые козыри" М.Ланского, повести В.Ванюшина, А.Винника, З.Юрьева... Повторю, что это была наиболее безопасная для фантастов тема. Что бы там ни написать об империалистических происках, никто "наверху" возражать не будет. Именно поэтому среди подобных опусов наиболее часто встречается откровенная халтура. Но в той же группе были и книги вполне приемлемые по литературным достоинствам, такие, например, как названные романы Лагина, "Сдвиг" Александра Щербакова... Из названного цикла именно "Сдвиг" /1978 г./ кажется мне наиболее интересным или - если хотите - наименее прямолинейным. Неразумные предприниматели приняли полвека назад решение закачивать отработанные воды атомной электростанции в основание острова, хотя уже тогда нашелся ученый, который предупреждал об опасности непродуманного решения. Но от него отмахнулись: строгих доказательств не было, а экспертиза требовала больших денег и еще большего времени. И вот в один далеко не прекрасный день новоявленная Атлантида тронулась с места. Дальше происходило все то, что и должно происходить в таких случаях - всенародное бедствие, растерянность правящих кругов, самоотверженность и мужество лучших представителей нации, проявления международной солидарности... Конечно, по тогдашним представлениям наплевательское отношение к собственной стране могло "иметь место" только у "них"... До чернобыльской катастрофы оставалось восемь лет... Плодовитый Зиновий Юрьев написал множество повестей о Шервуде, выдуманной им, но легкораспознаваемой стране. Неплохих по своему уровню. Но, пожалуй, лишь одна из них имеет право на продолжение существования, и опять-таки потому, что в ней не столько обличаются миллионеры и милитаристы, а поднята насущная этическая проблема. Герой повести "Человек под копирку" /1974 г./ доктор Грейсон нашел способ выращивать неотличимые человеческие копии из клеток "оригинала". На базе своего открытия он создал прибыльное дельце: его "слепки" служат складом живых "запчастей" и даже запасных туловищ, в том случае, если "первый экземпляр" постареет, заболеет или попадет в катастрофу. Фантастика? В очень небольшой степени. Зато беспросветный моральный тупик. "Тысячи людей мечтают заполучить сердце, печень или почки 17-летнего парня, который бы только что разбился на мотоцикле". Это цитата из газеты "Нью-Йорк Таймс". Можно не сомневаться: покупатели на подобный товар найдутся. Разумеется, это недешевое удовольствие могут позволить себе только очень состоятельные люди, поэтому предприятие держится в глубочайшем секрете. Под названием "Люди и слепки" повесть была напечатана в журнале "Наука и религия", где состоялось ее обсуждение, в котором приняли участие писатель, философ, историк и биолог. В разговоре они коснулись очень непростого вопроса.Руководствуясь "гуманными" соображениями, а практически желая избежать ненужных скандалов и слез в день, когда у слепков приходится "изымать" части их тел, Грейсон выращивает питомцев в изоляции от человеческого общества. Персоналу под страхом мучительной казни на муравейнике запрещено разговаривать со слепками, а тем более учить их говорить. Как считает руководитель питомника, слепки лишены человеческого сознания. И ведь верно, Маугли, как известно, всего лишь красивая выдумка Киплинга. Выросший в волчьей стае ребенок будет иметь сознание волчонка, а не человека. Так же как и Тарзан - обезьянье воспитание и образование. Но в таком случае можно ли считать слепки людьми, а если нет, то в чем аморальность эксперимента Грейсона? Отбросим в сторону идеологические накрутки. В конце концов такой опыт можно поставить в любой стране. Никто не стал бы возражать против выращивания ног, рук или почек в отдельности. И никто не считает безнравственным использовать в медицинских целях, допустим, обезьян. /Брижит Бардо все-таки считает/. Тут дело упирается в старую, почти сфинксову загадку: что такое человек? Только ли "душа", как считают многие философы, для которой тело лишь ее вместилище, презренная оболочка, или психобиологическое единство, которое не может искусственно расчленяться на божественный разум и слепую материю. Человеческие задатки могут быть реализованы лишь в социальном окружении, а потому, как утверждал доктор философских наук Б.Григорьян, "Грейсон совершает преступление уже в самом начале эксперимента, изолируя слепки от культурного мира, искусственно предотвращая развитие их интеллектуальных и духовных способностей". Но кто бы мог обязать его это делать, как и никто не заставлял его их выращивать? Каким бы нехорошим человеком ни выставлял автор Грейсона, может быть, преступлений он все-таки не совершал? Отвечать придется самим читателям. Ни фантаст, ни ученые ответить на него не сумели.
      Фантастическая литература, которой все время приходится иметь дело с нечеловеческими разумами - кибернетическими, внеземными, выращенными на питательных средах и т.д. очень часто пытается разобраться, что такое человек, в чем его сущность. Если верить Веркору /я подразумеваю его роман "Люди или животные?"/, ответить не смогли даже лучшие умы планеты. Право же, я и сам не могу объяснить, почему заканчиваю эту главу несколькими произведениями для детей, которыми фантастика 60-70-х годов, конечно, не ограничивается. Лишь соображения о невозможности объять необъятное вынуждают меня пропустить книги В.Мелентьева, Е.Велтистова, Н.Максименко и других не менее достойных авторов. Но о нескольких писателях, без которых картина все же была бы совсем неполной, хотелось бы упомянуть. Одной из первых больших книг, проросших уже в новой почве, был "Экипаж "Меконга" Евгения Войскунского и Исая Лукодьянова /1962 г./. Типичны для того времени были его авторы, пришедшие в фантастику со "стороны": Войскунский - бывший военный моряк, и Лукодьянов - инженер-нефтяник. Типична тема - герои заняты прикладными, сиюминутными изысканиями, добиться, например, экономичных способов транспортировки нефти. Типична, нет, не сама атмосфера солидарности и оптимизма, ее-то, в действительности, боюсь, как раз и не было, но типично для книг того времени изображение атмосферы вдохновения в научно-исследовательских институтах, молодежных коллективах и даже в коммунальных квартирах, хотя, как положено, везде мельтешат и мешают хорошим людям консерваторы и мещане. Нельзя сказать, что все это было сплошной неправдой. В те годы Баку был /а может, считался/ обыкновенным советским городом, где азербайджанцы, армяне, русские /в их числе авторы романа, или, например, такие фантасты, как Г.Альтов и В.Журавлева/ жили у себя дома и в этом совместном проживании различие национальностей как-то не замечалось. От старой фантастики в "Экипаже "Меконга" шел его подчеркнуто научно-популярный стиль, тогда считалось необходимым как можно основательнее, если нужно, то с чертежами, обосновывать технические прожекты. Не обошлось и без диверсанта. И все же, несмотря на внешние признаки традиционной советской НФ, книга едва ли устроила бы теоретиков "ближнего прицела". Она отличалась свободным дыханием, гипотезы в ней выдвигались без оглядки на утвердившиеся научные догмы, авторам удалось сугубо практическим делам придать романтическую окраску, чего никак не удавалось Казанцеву, Немцову, Томану и их соратникам. В романе - и это не такая уж мелочь - нет всезнающих парторгов, которым вменено в обязанность следить за тем, чтобы молодежь не слишком-то заносилась и почаще обращалась к опыту старших товарищей. Молодые герои словно не знают об этой опеке, и их раскованность - несомненный признак нового времени. К тому же авторам удалось завязать увлекательный приключенческий сюжет, соединив события сегодняшнего дня с путешествием в Азию, совершенным петровским офицером почти три века назад, и умело доведя до наших дней тайну, вывезенную Федором Матвеевым из Индии. Именно этот сюжет обеспечил роману успех среди молодых читателей, хотя немаловажное значение имеет и то, что авторы сумели создать /хотя можно пожелать и большего/ живых и разнообразных героев. Несмотря на всю свою переходность, "Экипаж "Меконга" был одной из тех книг, которые и создавали знаменитую фантастику 60-х. А то, что в ней не было больших философских обобщений, то не будем забывать, что книга изначально была рассчитана на подростковую аудиторию, и в этом качестве может считаться одной из родоначальниц новой фантастики для детей. И хотя в последующих книгах /"Этот далекий Тартесс" - 1968 г., "Ур, сын Шама" - 1975 г., "Незаконная планета" -1980 г./ Войскунский и Лукодьянов, казалось бы, решительно отказались от родимых пятен НФ и стали разрабатывать взятые на вооружение новой фантастикой космические, космогонические, футурологические темы, книги не имели успеха "Экипажа..." Должно быть, потому, что сами эти темы уже были обкатаны в десятках книг. Отсюда совсем неоригинальный вывод: как важно быть первым.
      Увлеченная мировоззренческими, моральными, разоблачительными и прочими важными заботами наша фантастика порой упускала из виду, что молодежь больше всего привлекает приключенческий дух. Поэтому так свежо прозвучал в других отношениях вполне традиционный роман Виталия Чернова "Сын Розовой Медведицы" /1976 г./. Действие его романа начинается еще до Октябрьской революции. На "воспитание" к медведице, потерявшей детенышей, попадает осиротевший двухлетний малыш с одинокого горного стойбища, родители которого в свою очередь стали жертвами чумы. История эта, разумеется, вымышленная, но автору удалось добиться максимального - для избранной ситуации - правдоподобия. В то, что ловкий, беспощадный к врагам и преданный друзьям Хуги никогда не существовал, молодым читателям, очевидно, будет поверить нелегко, а заставить читателя верить в заведомо невозможное - несомненный признак фантастики высокого класса. Автор красочно описал богатую и величественную природу Тянь-Шаня, ее разнообразных обитателей. В этом плане книга совершенно реалистична, а ее фантастической версии придает добавочную убедительность умелое использование легенд и слухов о снежном человеке, которые усиленно распространялись несколько лет назад. В книге Чернова эти слухи, например, о виденных кем-то гигантских следах, получают простое и логичное объяснение. Часть глав отдана многолетней одиссее самого Хуги - медвежьего приемыша, мальчика, юноши, взрослого мужчины. Автор пытается обосновать маловероятный случай: человеческий детеныш сумел не только выжить в борьбе с жестокой природой, но и вписаться в нее, стать частью природы, победить врагов и сделаться хозяином округи. Примитивное, неразвившееся, но своеобразное мышление Хуги, его "первобытная" психология, его сложные и разнообразные отношения с окружающим миром, в том числе с человеческим, все это автор изображает с глубоким проникновением в характер, несмотря на всю необычность такого характера. Особенно трогательна нежность, которую испытывают друг к другу Хуги и его приемные "родители" - Розовая Медведица и Полосатый Коготь. Конечно, автор несколько очеловечивает повадки и разум животных, но далеко не в той степени, как это сделал Киплинг в "Книге Джунглей", и тем более Берроуз в "Тарзане". Другие главы переносят нас в населенные части Тянь-Шаня, к людям, которые долгие годы пытаются установить контакт с загадочным существом, внушающим суеверный страх местным жителям. Впервые Хуги был замечен еще в 20-х годах отрядом красных конников, посланных на борьбу с басмачами. Мысль об увиденном среди медведей человеке не дает покоя бывшему командиру отряда Федору Дунде, и через семь лет, став исследователем, он на свой страх и риск организует экспедицию в горы. Но маленький отряд бесследно исчезает. И лишь еще через двенадцать лет, перед Отечественной войной, молодому казахскому ученому Ильберсу, который волей судеб оказывается двоюродным братом Хуги, удается раскрыть обстоятельства трагической гибели отряда Федора и попытаться довести его дело до конца. Ученые понимают, что возвратить несчастное /а впрочем, по-своему счастливое/ существо в человеческое общество невозможно; "мауглизация" /такой термин употребляет Федор/ не проходит для человеческого разума даром. Разумеется, уникальный случай представляет огромный интерес для науки, но изучать психику Хуги можно только в естественной для него среде, не применяя насилия. Так считал Федор, к такому же гуманному выводу приходит и Ильберс, разрезая веревку на пойманном Хуги и возвращая ему свободу, дикую свободу. Но центральное место в нашей фантастике для детей, именно для того самого прекрасного возраста, когда в ребячьих мечтах тесно соприкасаются две равно неразрешимые трудности: одна - в преодолении светового барьера, другая - "А что по этому поводу скажет мама?", занимает Вячеслав Крапивин. Он написал много книг, вышло даже собрание сочинений, вполне заслуженное в отличие от некоторых ветеранов, самолично назначивших себя в классики. Книги Крапивина обладают той свежестью раннего летнего утра, которое охватывает каждого, кто в нее погружается. Вероятно, каждый мальчишка /а может быть, и не только мальчишка/ мечтал попасть в сказку. Чтобы бродить по узким кривым уличкам старинного города с узорчатыми крепостными башнями. И чтобы на боку болталась шпага, небрежно засунутая в кожаную перевязь. И чтобы рядом шли верные друзья с расцарапанными коленками, готовые ради тебя рискнуть жизнью. И чтобы были жестокие схватки с лютыми гвардейцами, нет, нет, не кардинала, кардинал - это из другой книги... Конечно, чтобы схватки кончались нашей полной победой, но хорошо бы и врагов не очень убивать. В мальчишеских грезах выглядит это примерно так: " - Руки... - сказал я и вынул рапиру. - Что? - не понял командир гвардейцев. - Руки с эфесов! - повторил я и почувствовал, как внутри меня все задрожало. Не от страха. - Уйдите с дороги! - Юный Рыцарь, нас трое, - снисходительно сказал командир. - Отдайте оружие, сейчас не до игры. И три острия затронули мою рубашку. ...Валерка правду говорил, слабаки они были в этом деле. Не дошла еще их фехтовальная наука до нашего уровня. Всего-то два простых захвата - и две шпаги зазвенели по мостовой..." Кто ж этот храбрый фехтовальщик? Он - взрослый. Но взрослый только на планете Земля. Ему повезло в жизни, он иногда переносится на другую планету, где его ожидают два друга, два брата. На той планете ему всегда двенадцать лет, и он участвует в чудесных и опасных приключениях. Первый раз это случилось с Сергеем Витальевичем в повести "Далекие горнисты" /1975 г./. Потом - "В ночь ночного прибоя" /1977 г./. Несколько позже было напечатано и заключение трилогии - "Вечный жемчуг" /1980 г./. В этих повестях есть все, что требуется в подобных случаях - и старые гриновские корабли в заброшенных гаванях, и волшебный кристалл, предсказывающий будущее, и разумные крабы... Да, в строгой "научной" фантастике едва ли допустимо связывать две планеты веревочкой, пока ребята ни побудут вместе, но так ли это важно? Назову еще одну из лучших вещей Крапивина - тоже повесть, и тоже сказку "Дети синего фламинго" /1981 г./ Здесь появляется невидимый для всех, кроме сказочных героев, остров, на котором при внешнем благополучии царит жестокая казарменная дисциплина. Малейшие отступления от заведенных правил, от "равновесия порядка" немедленно пресекаются и наказываются. Взрослые давно смирились, и только в детских душах зреет протест. Для того, чтобы держать народ в страхе, правители используют ящера, спрутообразное кибернетическое устройство, которое когда-то было создано гениальным ученым для защиты острова от врагов, но - как это часто случается не только в фантастических сказках - достижения науки и техники обращаются против людей и даже против самих изобретателей. Вы чувствуете взрослые мотивы в детской сказочке? Согласно легенде, чудовище должен победить юный рыцарь, им предназначено стать одиннадцатилетнему Женьке Ушакову, и он действительно побеждает дракона, то бишь ящера, после многих "страшных" приключений.
      В этой главе передо мной открывался такой богатый выбор, что, как я ни старался, мне не удалось разобраться, хотя бы внутренне, кто за кем здесь должен шествовать, кого с кем соединять или, напротив, разъединять, о ком стоит сказать побольше, а о ком можно, с сожалением или без сожаления, умолчать. Авторов и книг было так много, в них кипела молодая, задорная кровь, и они, иногда расталкивая друг друга локтями, накидывались на читателя со всех сторон; все было ново, все было интересно, все хотелось испытать и попробовать - жанры, темы, идеи, гипотезы, стили, хвалу и проклятия. Уже закончив и перепечатав текст, я хватался за голову: а где же "Четыре четырки" моего тоже уже покойного друга Н. Разговорова, а где же виртуозные по исполнению рассказы В.Григорьева, а где... Но не фарисейством ли выглядят эти запоздалые вздохи? Кто мне мешал их включить? Но тогда глава либо выросла бы до невероятных размеров, либо превратилась в скучный перечень. Не удивлюсь, если кто-то сочтет, что она и в данном виде уже обрела оба эти качества. Фантасты тех незабываемых лет напоминали разнокалиберную ватагу удалых сорванцов, которых некогда на Волге называли сарынью и которые по знаменитой команде атамана "Сарынь на кичку!" одновременно, беспорядочно, но неудержимо бросались на судно. Кто-то падал в воду, кого-то давили, кто-то тонул, однако сопротивляться этой массе было невозможно, и в конце концов она одерживала победу. Удалось ли вычленить сокровища из обшей смеси? Не мне судить... Разговор о фантастике тех лет еще не окончен...
      * Моя оценка вовсе не означает, будто я против того, что надо обучать детей работать на компьютере. Только их учат компьютеризации снова так, что они продолжают ненавидеть литературу.
      "Ф А Н Т А С Т И К А
      Э Т О Н Е Ж А Н Р,
      Э Т О С П О С О Б Д У М А Т Ь "
      Впрочем, чудное было время.
      Хоть и душили нас эти падлы,
      а время было чудесное.
      В.Аксенов
      Братья Аркадий и Борис Стругацкие работали вместе почти 35 лет и написали около 25 крупных романов и повестей, не считая рассказов, киносценариев, вариантов и произведений, написанных порознь. Некоторые их книги я опущу вовсе, о других скажу вкратце, и те из читателей, которые заподозрят, что пропущенные вещи нравятся мне меньше других, не ошибутся, хотя я затруднился бы полоностью объяснить даже себе свои предпочтения. Но насколько могу, я постараюсь умерить субъективность и умолчу лишь о тех сочинениях, которые, как мне кажется, принципиально новых нот в творчество Стругацких не добавляли. Заранее согласен с теми, кто предложит иной принцип отбора. Как я уже писал, после 1957 года на сцену буквально выпорхнула целая плеяда до того никому неизвестных сочинителей, которые в сжатые строки создали совершенно новую, социально значимую, отвечающую современным требованиям фантастику, слава и популярность которой стали угрожающе расти. Среди этого пополнения были и братья Стругацкие, первые их рассказы появились в том же 1957 году, а через год вышла и первая книга в твердой обложке - "Страна багровых туч", вызвавшая сразу большой интерес и сразу обруганная критикой, хотя, честно говоря, в книгах этих еще ничего особо вызывающего критику не было. Просто в "серьезных" журналах было принято заведомо относить фантастику к "осетрине второй свежести". И, кстати, в большинстве своем она к этому сорту и принадлежала. Стругацкие с самого начала поставили себе целью сломать утвердившуюся тенденцию не кликушескими заклинаниями: "Золушка! Падчерица!", а конкретными произведениями. Читатели оказались зорче литературоведов. Они быстро выделили братьев-соавторов и стали расхватывать их книги. Аркадий рассказывал мне о начале их творческой деятельности так: "Фантастику мы с братом любили с раннего детства. Сначала втянулся я, а потом соблазнил и Бориса. Наш отец в юности тоже увлекался Жюль Верном, Уэллсом, и эта любовь перешла к нам. Жюль Верна я проглатывал уже лет в семь и принялся сам рисовать комиксы на фантастические темы, Но хороших книг в те годы выпускалось мало, дома были подшивки старых журналов, читались они с жадностью, многое нравилось. Потом началась война. С февраля 1943 до середины 1955 - тринадцать лет я послужил в армии, большей частью на Дальнем Востоке как переводчик с японского. Обстановка тех мест описана в повести "Извне". Когда я вернулся к родным в Ленинград, я уже был автором, вернее соавтором с ныне покойным Петровым, повести "Пепел Бикини"; это была не фантастика, а о чем книга, понятно из ее названия. Согласно семейному преданию первую фантастическую повесть мы с братом сочиняли на спор, подзадоренные моей женой, которая выразила сомнение, в состоянии ли мы написать интересно про путешествие на Венеру. Как человек военный я поставил жесткие сроки - так родилась "Страна багровых туч". Конечно, нас очень вдохновило, что первая же наша книга получила премию Министерства просвещения. Вот с той поры и пошло. Хотя мы с самого начала ставили перед собой задачу оживить героя в фантастике, сделать его человечным, наделить истинно человеческими качествами, тем не менее, большое место в "Стране багровых туч" занимает научно-техническая идея, можно даже сказать, что она и была главным героем. Масса мест там отведено бессмысленному, как нам теперь кажется, обоснованию возможности полета на Венеру: фотонная тяга, спектролитовые колпаки... Мы собрали все известные сведения о Венере, стараясь описать планету такой, какой ее представляла в те времена наука. А если и были фантастические допущения, то и они отвечали тогдашней моде - трансурановые элементы, след удара метеорита из антивещества и тому подобная чепуха..." Готовя свое первое отечественное собрание сочинений, Стругацкие не хотели вставлять в него "Страну..." Но мы можем расценить авторскую оценку первого романа слишком суровой. "Страна багровых туч" и сейчас читается как добротный приключенческий роман, в котором, конечно, привлекает поведение героев, а не избыток научных сведений. Но от науки в романе все же никуда не денешься. Вот что говорил по этому поводу старший из соавторов: "Хотя в нашем дальнейшем творчестве наука играет чисто вспомогательную роль, тем не менее, она у нас присутствует в каждом произведении. Действие наших повестей, как правило, происходит в достаточно отдаленном будущем, а там научно-технические чудеса станут обыденным явлением. К проблеме, которую мы затрагиваем, все это никакого отношения не имеет, но это не значит, что писатель-фантаст может позволить себе быть невеждой. Наши познания в сегодняшней науке достаточно солидны, особенно у моего брата, астронома по специальности, мы в состоянии легко оперировать научными данными, изобретать фантастическую терминологию и не делать просчетов по безграмотности... Фантастику часто называют жанром, темой, особым видом литературы... Фантастика - это не жанр, не тема, это способ думать, она позволяет создавать такие ситуации /их я и называю моделями. - В.Р./ в литературе, которые я не могу себе представить иначе. Человечество волнует множество глобальных, общечеловеческих, общеморальных забот. Как их перевести на язык литературы? Можно написать трактат, но в трактате не будет людей. Ну, а раз появились люди, то и задачи ее приближаются к общелитературным задачам, или - как любили говорить раньше - к человековедению"... И все-таки, несмотря на все сказанное, в "Стране багровых туч", в "Пути на Амальтею", в "Извне", в первых рассказах Стругацкие еще не стали Стругацкими. Чего же не доставало? Были в их книгах захватывающие приключения, были хорошие люди и остроумный диалог, но не было большой человеческой, большой философской "озадаченности". К счастью, братья поняли свой просчет раньше других и решительно отказались от традиционной научной фантастики. Однако и осознав недостатки первых книг, Стругацкие не сразу выбрались на собственный путь. В начале 60-х годов они попробовали выступать в роли создателей утопий. Утопические мотивы мы обнаружим в "Стажерах" /1962 г./, в "Далекой Радуге" /1963 г./, а "Полдень. ХХII век" /1966 г./ - это уже полная утопия. "Полдень..." /в первом варианте "Возвращение", 1960 г./ мне не представляется их большой творческой удачей, он писался в прямой, хотя и дружеской полемике с автором "Туманности..." Снова слово Аркадию: - В "Полдне" мы пытались представить себе, какой будет коммунистическая планета. Конечно, мы отталкивались от "Туманности Андромеды", завидовали Ивану Антоновичу в том, что ему удалось создать такую замечательную картину будущего. Нам она представлялась очень полным отражением самых современных представлений научного коммунизма. Но нам там не хватало людей! Мы считали, что "завтрашние" люди будут похожи на нас, недаром один из рассказов мы так и назвали "Почти такие же". А если говорить совсем откровенно, то мы пытались представить себе наших друзей, молодых ученых, как бы они могли жить и работать, если бы у них было всего в достатке, аппаратуры и прочего, не надо было бы беспокоиться о хлебе насущном и думать об угрозе ядерной войны... Какие великие дела они могли бы сотворить!.. И действительно мы находим в романе симпатичных людей, среди них космонавт-разведчик Леонид Горбовский, может быть, любимый герой Стругацких. Кочуя из романа в роман, он будет помянут и в одной из их последних книг. "Почти такие же" - ключ к роману и вообще к первым произведениям Стругацких. В своем желании приблизить "их" к "нам" или "нас" к "ним", авторы, например, снабжают героев современной лексикой. Мальчишки у них выражаются так: "Как вот врежу!", "Но, но, втяни манипуляторы, ты!", за что авторы получили критический выговор: будущие школьники и вправду вряд ли так будут изъясняться. Но это сознательный прием, заостренный против стерильной речи героев Ефремова, который, лишив их "так называемого остроумия", сразу же превратил в напыщенные рупоры идей, лишенные чувства юмора, которое, надеюсь, умрет только с последним человеком. Впрочем, если не считать речевых красот, жизнь героев "Полдня" мало похожа на нашу. Хотя от изображенного в "Туманности..." изображенное в "Полдне" отделяет, видимо, несколько веков, уровень благосостояния и научно-техническая мощь Земли уже достигнуты неменьшие. Планета благополучна и благоустроена во всех отношениях, что авторы специально подчеркивают, иногда двойной чертой: "Никакие стихийные бедствия, никакие катастрофы не грозили теперь планете недородом или голодом... Проблема питания перестала существовать так же, как никогда не существовала проблема дыхания"... Но, как известно, недостатки суть продолжение достоинств. Чрезмерным покоем и статичностью веет от этого благополучного мира, где самые острые конфликты возникают от того, что озорники-кибернетики заложили в разумную машину заведомо неразрешимую задачу и развлекаются, наблюдая за мучительными потугами старательного компьютера решить ее, за что и были поколочены стареньким руководителем палкой в первом издании и оттасканы им за бороды во втором. Есть результаты, но нет процесса, есть великие дела, но нет никаких осложнений, не над чем ломать голову. Описывается, например, школа, похожая на ефремовскую, и более живо описывается, но принципов ее организации мы не узнаем, а потому нет оснований спорить, соглашаться, заимствовать. Вероятно, нам интереснее и важнее узнать про творимое будущее, проследить бесконечный процесс приближения к истине, увидеть пути, ведущие к ней. Нет, не нашли себя Стругацкие в этом жанре. Не получилось у них Большой Утопии. Утопия предполагает изображение инфраструктуры идеального общества - образование, воспитание, семья, мораль, власть, экономика... Логические конструкции утопий почти всегда входят в противоречие с изображением индивидуальных судеб, недаром существует устойчивое мнение, что утопия не относится к ведомству художественной литературы. А Стругацкие ощущали себя художниками, старающимися преломить глобальные тревоги через конкретные человеческие судьбы.
      Поворотной для Стругацких стала повесть "Попытка к бегству" /1962 г./. В ней они впервые для себя нащупали новый вид конфликта и новый тип фантастического героя. Начало повести кажется продолжением "Возвращения", там изображается такой процветающий мир, в котором отдельные "частники" имеют личные звездолеты и могут проводить отпуск на необитаемой планетке за тридевять созвездий. Но в туристский рейс к двум молодым людям напрашивается странный человек по имени Саул, отрекомендовавшийся историком, специалистом по ХХ веку.