- Как вы выражаетесь, Владимир! Вы думаете, что мы должны бежать?
      - Да, я так думаю. Надо захватить бриллианты и деньги, голубка.
      - Вы, должно быть, снова пьяны! - Но она поглядела на него, покачала головой и снова дала ему опереться на себя.
      - От вас пахнет кровью.
      Он смеется.
      - Вы охотно вдыхаете этот запах, Ольга? Это очаровательный запах. Он делает людей влюбленными!
      Она отворяет дверь. Он видит чистую прозрачную воду и белые мощеные плиты лестницы, поднимающейся в ванную комнату.
      - Можете совершенно спокойно принять ванну, Владимир! Я отказываюсь бежать.
      * * *
      Керенский незадолго до этого вернулся с фронта. Смертельно усталый, сидит он в царской спальне. На кровати Александра III. Он одет в блестящую, кокетливую форму. Его шапка валяется на полу. Он курит. Вокруг него десятки окурков. Положение изменилось с тех пор, как он вошел победителем во дворец в Царском Селе.
      - Вы должны считать себя моим пленником, - вспоминает он свои слова, сказанные тогда императору Николаю II. Не пойман ли он сам теперь? Он вскакивает. С площади доносятся шаги. Это маршируют батальоны верных ему войск.
      Батальоны? Нет, только маленькие колонны. И каждые пять минут в комнату влетает какой-нибудь офицер, бледный, с искаженным лицом и фуражкой на голове. И каждый раз какое-нибудь роковое известие.
      - Генерал Краснов докладывает, что он не может попасть в город. Повсюду дорога преграждена баррикадами. Его силы слишком слабы для штурма. Но его войска вполне надежны.
      - Телефонное сообщение прервано. Большевики заняли телефонную станцию.
      Черт и дьявол! Неужели же все его мечты рассеялись, как дым?
      Значит он не Наполеон? Неужели он только опереточный герой, которого железные пальцы истории устраняют с арены?
      На смерть?
      Смерть? Смерть? К чему же было все? Из-за чего он боролся в Государственной Думе? Ради чего он боролся, все время имея перед собой перспективу ссылки в Сибирь? Днем и ночью подвергаться опасности за революционную пропаганду в армии и флоте, быть арестованным и осужденным, несмотря на свою депутатскую неприкосновенность? К чему он был министром юстиции?
      "Разве я не отменил смертную казнь? Чего люди хотят от меня? Разве я не отменил даже военно-полевые суды на фронте? Чего они еще хотят? Почему они больше не желают воевать с этими проклятыми немцами? Разве мой язык отказывается служить? Разве моя речь не обладает прежней силой?
      Нет! Они больше не хотят воевать! Я только что был на фронте. Они бунтуют. Они отравлены большевицкой пропагандой...
      Ленин! Я вижу его, я ясно вижу его перед собой... Вот... на том перекрестке стоит он... в сером пиджаке... с раскосыми глазами... сын калмычки... Вот он стоит... И все слушают... тысячи... миллионы... Здесь, в Петрограде, над которым проносится буря... Даже само небо выплевывает кровь... Скоро его будут слушать миллионы, затаив дыхание... Что говорит этот антихрист? Этот человек в сером пиджаке? Берите то, что ваше! Богатство есть кража! Кража, совершенная у вас, у бедных! Погоны - символ угнетения! Долой их! Бросьте ваших угнетателей в Неву! Нелепейшие фразы, уголовная логика! "Грабь награбленное!" Но это-то и необходимо толпе... Уголовная логика взрывает их преступные наклонности, как искра пороховой погреб, и все они возле Ленина".
      Снова появляется офицер.
      Один полк за другим переходит к большевикам!
      Керенский завертелся волчком:
      - Кто командует обороной Зимнего дворца?
      - Никакого командующего нет! В залах теснятся министры! Приближается хаос!
      Керенский дико озирается на окружающее его холодное великолепие. Русские цари безжизненно, с ледяным и жестоким выражением смотрят со своих портретов на человека, взявшего на себя смелость разыгрывать роль царя. Не имея ни силы, ни права на наследство!
      Не Наполеон! Не Наполеон! - насмехаются зеркала, в которых отражается лицо бледного адвокатишки.
      - Тогда я - я возьму на себя командование!
      - Войска! Войска! У нас нет войск... - стонет офицер.
      Вдруг снизу раздается топот. Мерным шагом идет батальон. Дисциплина и верность слышатся в каждом шагу.
      - Мы готовы на смерть! - написано на молодых лицах, выстраивающихся и выравнивающихся внизу, как на маневрах. Среди людей, рассыпанных по всем роскошным залам Зимнего дворца, проносится вздох облегчения.
      - Воспитанники офицерских школ - юнкера!
      Молодежь сохранила верность. Молодежь верит обманчивым обещаниям Керенского. Молодежь верит!
      А женщины!
      Вы видите их? Смотрите! Смотрите! Еще Керенский не погиб!
      Если им удастся продержаться и Краснов тем временем возьмет штурмом проклятые баррикады, то все еще может обернуться хорошо!
      Слава вам, амазонки!
      Женский батальон смерти занял позицию.
      XIII
      На площади Зимнего дворца, отдавая приказы, стоял Борис Яковлев.
      Как будто большевики только и ждали министра, чтобы несчастные юноши и девушки собрались в Зимнем дворце: неожиданно раздался приказ перейти в наступление. Солдаты, занимавшие улицы, быстро уходили или же присоединялись к красным войскам.
      Юнкера ответили лихой контратакой на наступление, и сильный огонь отбросил большевиков; женский батальон в это время разворачивался с таким спокойствием, как будто он находился на учении. Командирши еще не было. Но кроме нее не хватало только очень немногих. Большинство женщин были интеллигентные девушки, дочери врачей, профессоров и высших чиновников. Они поклялись защищать временное правительство и спасти родину в тот момент, когда мужчины откажутся ему служить.
      И они отказались! Судьба родины находилась в руках мальчиков и женщин. В тот момент, когда пули уже начали залетать на площадь, где выстраивался женский батальон, знаменосица спокойно стала впереди батальона. Это была дочь адмирала Скрыдлова, девушка редкой красоты.
      Послышались крики приветствия. По рядам защитниц России прошло движение, которое передалось вплоть до холодных зал, где в страхе теснились беглецы и дезертиры, министры и высшие чиновники.
      Прибыла командирша батальона.
      В то время, как молодые героини стояли в солдатской форме, в гимнастерках, опоясанные патронташами, прекрасная командирша последнего легиона верности появилась в одежде юности и смерти - в белом подвенечном платье любви. Александра пришла принять команду над своими храбрыми подругами.
      Приветствуемая криками радости и бесконечным ура, бледная девушка стала во главе своих амазонок. Ее подвенечное платье опоясано патронташами. Вместо венка у нее на голове фуражка ее полка. И вместо цветов, разбрасываемых по дороге к счастью, перед ней путь, полный крови и несчастья...
      В комнату, где наспех назначенный военный комендант Зимнего дворца отдавал приказы растерянным и потерявшим всякую дисциплину людям, влетает офицер:
      - Маршевая рота женского батальона смерти выступает в бой!
      И дальше с быстротой молнии это известие доходит до Керенского:
      - Маршевая рота женского батальона смерти выступает в бой!
      Бледный диктатор поднимается. Резким движением он поднимает фуражку с пола и нахлобучивает ее на голову.
      - Тогда еще не все потеряно!
      Он бросается по коридорам. Встречает солдат в забрызганных грязью сапогах, которые топают по паркетным полам, не зная, куда им нужно и чего им нужно. Они больше не желают воевать. Да, их сюда послали, но царь уже прогнан, с войною и смертным страхом покончено. Они, наконец, хотят покоя. Перед окнами густыми клубами стелется туман. В залах собираются зажечь свет, но электричество не функционирует. Мимо Керенского спешат люди, принимающие и отдающие приказы. Никто не знает, кому они предназначены, никто не знает, для чего они издаются. Дворцовые служащие, до недавнего времени последние гордые обитатели этих великолепных помещений, испуганно съежившись, прячутся в нишах и коридорах. Они утомлены, беспомощны, у них серые лица, и с тревогой они смотрят на диктатора, который шествует через хаос, в то время, как внизу юнкера ожесточенно борются с большевиками и женский ударный батальон выступает в бой.
      Грязь, изодранные кресла, разбитые ставни, сорванные дорогие обои. А министры! Молча и с мольбой в глазах смотрят в лицо Керенского, ища в нем хоть малейшую надежду!
      Мимо пробегает комендант. Керенский собирается остановить его, но никто больше не слушает его. Где-то взбунтовавшиеся солдаты громят дворцовую кухню. Они голодны.
      - Почему вы так долго разрешали безнаказанно хозяйничать Ленину? - с упреком спрашивает Керенского один из офицеров.
      - Да, да. Благодаря вашей снисходительности, мы все теперь погибаем. Вы позволили ему безнаказанно укрепиться в чужом доме вместе со своим красным штабом как раз напротив Петропавловской крепости. Вы терпели его пропаганду!
      Трах! Трах!
      - О, Господи! - кричит рядом с Керенским чей-то голос: - Они подвозят все новые и новые пулеметы!
      - Все потеряно! - беззвучно говорит кто-то. - Потеряно, - дрожью отдается в душе диктатора. Но он остается спокоен.
      - Но позвольте, полковник, что я должен был делать? Мы же не были царскими слугами, мы доверяли народу!
      - Вы не имели никакого права доверять народу. Когда министр юстиции Переверзев приказал вернуть дачу Дурново и особняк Кшесинской их владельцам, почему же вы не выселили ленинских молодцов оттуда? Почему вы терпели насильников, несмотря на судебный приговор? Вы виноваты во всем, председатель Совета министров! И кровь наша на вас!
      - Почему вы не велели повесить изменника Поливанова? - крикнул другой голос, принадлежавший старику-генералу. - Военный министр Поливанов! Боже мой - составляет "Права солдата!" Сам вносит мятеж в войска! А приказ № 1? Семенов и Чхеидзе проложили дорогу большевикам!
      - О, Господи! - кричит Керенский, - потому что кажется, что выстрелы начинают разрушать дворец. - О, Господи! Разве я был всемогущим? Я хотел дать России внутренний мир, а не кровавую диктатуру!
      Но его больше никто не слушает. Начинается паника, все бегут в беспорядке. Те, которые еще только что с надеждой и упреками окружали его, разбегаются во все стороны. Одни кричат, что большевики уже штурмуют Зимний дворец, другие тащат драгоценности, а третьи, с шашками наголо и винтовками наизготовку, спешат вниз по лестнице оказать последнее сопротивление у входа.
      В самом деле, юнкера после ожесточенного боя начинают отступать. Их начальники приходят и требуют подкреплений. Другие проклинают ощущающийся недостаток в патронах. Проклинают и Керенского. В то время, как послы юнкеров напрасно тратят время на требования помощи, остатки их, шаг за шагом, с боем отдавая каждую пядь большевикам, отступают за гранит ограды дворца.
      Суматоха во дворце достигает наивысшей точки.
      Керенский, на которого больше никто не обращает внимания, потеряв голос, бежит в свою комнату. Он видит красные флаги. Он видит людей с красными повязками, спешащих по двору. Но это не большевики. Это офицеры, которые еще недавно служили царю и сейчас же после его отречения надели красные банты; они их носят даже теперь, в борьбе с красными батальонами.
      Керенский, едва сознавая, что он делает, срывает с себя френч и бросается в соседнюю комнату. Он открывает другую дверь. Там лежит женское платье: пальто, шапочки и шляпы секретарш. Ему приходит в голову спасительная мысль; он забывает о своем прошлом, и паника овладевает им.
      Он переодевается женщиной.
      Он выбегает. Никто не обращает на него внимания.
      Достаточно много женщин мечется сегодня без толку!
      Незамеченный, он покидает дворец и скрывается за город.
      Керенский исчезает.
      А кто расплачивается кровью за его бегство? Кто борется до последнего издыхания за представителя буржуазного правительства?
      О, вы храбрые, нечеловечески храбрые русские девушки! Глядите! Ряды мальчиков поредели! Последние офицеры пали! Большевики надвигаются со всех сторон, угрожают подступам к дворцу! Но там! на каменных лестницах! Позади колонн! В туман и снежную бурю! Позади мешков с песком! Позади баррикад! В зимнюю ночь и стужу!
      Там девушки батальона смерти!
      - Мы не уйдем! Мы будем бороться! - кричит командирша. Даже обезумевшие от борьбы и крови нападающие с изумлением и не без страха наблюдают за мелькающими амазонками. Командирша рядом со знаменосицей стреляет с колена. И рядом с нею, под ней, за ней, - о! девушки Петрограда! Три раза большевики шли на приступ и три раза им пришлось отступить перед метким огнем женщин. Тут появился Борис Яковлев. Он вне себя от бешенства. Ему предстоит лишиться славы первому вступить в укрепленный замок тирании! Он стоит в передней линии.
      Большевик Советский, четыре недели тому назад покинувший свою войсковую часть на германском фронте, медленно и внимательно целится в командиршу женского батальона, которая при свете факелов моментами ясно видна в своем белом платье. Яковлев вышибает у Советского винтовку из рук.
      Советский ругается:
      - Товарищ! Ведь я так чудно взял ее на мушку! Ты с ума сошел?
      - Тебя очень прельщает подстреливать женщин?! - отвечает Яковлев, глядя на ухмыляющееся лицо Советского. Сквозь полураскрытые губы он видит его гнилые зубы.
      - Да, - отвечает Советский, - юнкерских баб... Буржуазных баб... Да... баб.
      Брови Бориса Яковлева нахмурились и сдвинулись над переносицей.
      - Прекратить огонь! - неожиданно кричит он. Он видит белое платье. Он видит лилейно-белое платье невинности и любви посреди смерти и разрушения. Ужас охватывает его. Словно удар молота, его мозг прорезывает ужасная мысль: если только не случится чуда, Александра не уйдет живой отсюда. Но мысль о том, что она может умереть, приводит его в дрожь. Он никогда не переставал любить ее. Каждое дело, каждую жертву он совершал и приносил во имя ее. Быть может, потому, что без любви неоткуда зародиться силе. А теперь стоит он в то время, как залпы недовольно прекращаются и медленно наступает мертвая тишина, и смотрит на ту сторону площади, и слушает, нельзя ли разобрать что-нибудь в гуле голосов там, напротив. Женщины последовали его примеру. Огонь прекратился.
      Он подзывает к себе своего старого друга Калинского. Тот был прапорщиком на фронте.
      - Лева, тебе не противно от мысли, что приходится сражаться с женщинами?
      - Они сами хотят этого, Борис. Милосердие сейчас неуместно.
      - У тебя есть сестра, Лева?
      - Да, в Сибири.
      Борис кусает губы.
      - Всегда одно и то же! И все-таки, Лева, я прошу тебя послушаться меня. Ступай туда, к женщинам! Предложи им свободное отступление, при условии, что они немедленно положат оружие.
      - Хорошо, товарищ!
      Лев Калинский знает историю Бориса Яковлева. Знает и об Александре. Но в этот момент он считает человечность предательством своему делу. Все равно. По приказанию Яковлева наскоро импровизируют белый флаг. С развевающимся белым флагом в высоко поднятой руке Калинский проходит через площадь. Становится совершенно темно. Там, напротив, над Зимним дворцом, ночь лежит, жуткая и таинственная. Свет факелов борется с темнотой.
      Калинский достигает решетки.
      - Стой! Кто там? - раздается звонкий девичий голос.
      - По поручению революционного комитета! - говорит Калинский, стараясь подавить глубокое волнение в то время, как бледное невыспавшееся лицо с большими выразительными глазами смотрит на него.
      - Ведите меня к командирше!
      Еще две женщины окружают парламентера. Его ведут сквозь линию заграждений. Там наспех вырыт окоп. При свете факелов в нем видны женщины. Калинского охватывает чувство тошноты. "Так вот кто они, наши последние храбрые противники". Его ведут во второй двор. Приходится перелезать через баррикады, мешки с землей скользят под ногами.
      Теперь освещенная электрическими лампами и смоляными факелами, свет которых беспокойно колеблется ветром, перед ним стоит Александра.
      Он молча наблюдает за ней. Его взгляд рассеянно останавливается на патронташах, прикрывающих белый шелк.
      - А, Калинский! - восклицает Александра. - Это вы! Мы знаем друг друга еще по лучшим временам.
      Он кивает головой.
      - Вы не были прекраснее... Даже может быть для избранных... Не для тех, которые видели язвы России.
      - Мы все видели, но относительно средств излечить нашу родину - наши мнения расходятся.
      Только теперь в тусклом свете он видит, что она носит левую руку на перевязи.
      - Вы ранены?
      - Ничего особенного. Что вам угодно от нас?
      Раньше чем ответить, он с безнадежной тоской окинул взглядом всю эту картину: прекрасные девушки, забрызганные кровью, в красном мигающем свете, выстроившиеся полукругом за спиной Александры, с винтовками в маленьких ручках, девушки, из которых Калинский знает многих по балам и вечеринкам... Все это так невероятно, как во сне - но вдруг он видит какую-то тень на земле. Хорошо знакомые очертания - воспоминания об ужасных переживаниях мелькают в его памяти, как адские молнии.
      - Из вас одна убита?
      Молчание. Случайно ярко-красный свет падает на лицо, с которого слетело покрывало... Иссиня-черные волосы рассыпались по грязной земле. Он видит восковое лицо... И испускает стон сквозь зубы. Это дочь адмирала Скрыдлова, первая красавица Петрограда.
      - Итак, что вам угодно от нас? - спрашивает Александра еще раз с видимым нетерпением.
      - Я пришел предложить вам сдаться.
      - Кто смеет говорить с нами о сдаче? Мы здесь защищаем законное правительство!
      - Существует только одно законное правительство - это правительство народа. А, впрочем, меня посылает Борис Яковлев, в чьих руках находится командование.
      Александра склонила свою красивую голову. Но она так же быстро снова выпрямилась.
      - Скажите Борису Яковлеву, что мы здесь исполним свой долг до конца! Мы не уйдем с поста и не предадим тех, кто доверился нам.
      Звонко и отчетливо раздаются слова командирши в ночной тишине. Где-то далеко в этот момент снова загорается ожесточенный бой - слышаться звуки отдаленных выстрелов.
      С разных защитных постов медленно подошли женщины и мужчины. Все офицеры, еще оставшиеся в Зимнем дворце, не хотят ударить в грязь лицом перед женщинами. Калинский видит страстные лица, на которых написано выражение решимости и отчаяния.
      - В таком случае я даю вам час на размышление, - продолжает он: - Борис Яковлев согласится на это. Переговорите с этим трусом Керенским - не согласен ли он...
      - Не оскорбляйте, пожалуйста, Керенского, если вы хотите, чтобы вас уважали как парламентера! - резко прерывает его Александра.
      Тогда раздается усталый голос одного полковника, у которого открылись и сочатся кровью раны, полученные на войне.
      - Керенского нельзя найти - говорят, что он скрылся.
      На лице Калинского мелькнула улыбка. Александра замечает это.
      - Мы здесь защищаем не одного Керенского. Мы защищаем всех граждан, мы защищаем демократию.
      - Это будет стоить вам жизни! - отвечает резко Калинский и отворачивается, собираясь уходить.
      Женщины снова ведут его через баррикады. Он может оценить положение: энергично проведенный общий приступ - и Зимний дворец в руках большевиков.
      Он вернулся к Борису и коротко доложил ему обо всем, что видел и слышал.
      - Хорошо, Лева. Я согласен дать им час на размышления, - заметил Борис: - Если Керенский скрылся...
      - То женщинам придется поплатиться за это, - буркнул Калинский.
      Борис не ответил. Он вошел в дом. Его стали забрасывать упреками из-за приостановки стрельбы. Он ответил, что будет лучше, если дочери влиятельной буржуазии живыми попадут в руки большевиков в качестве заложников.
      - Ах, вот как ты полагаешь! - ответил артиллерист, ожидавший прибытия орудия, чтобы расстрелять баррикады, окружавшие Зимний дворец. - Вот как, ха-ха - так! - он рассмеялся страшным смехом, от которого Борису вся кровь бросилась в голову. Он подошел к окну и поглядел на улицу. Ночь была темна. Повсюду слышался гул орудий. Подкатил автомобиль. Крики заглушили шум мотора.
      Прибыл Троцкий и влетел в комнату. Троцкий появлялся всюду в эту бурную ночь. Он был движущей силой кровавого переворота.
      - Яковлев, черт побери! Что означает эта тишина? Покончить с этой сволочью! Через полчаса я пошлю тебе на подмогу тысячу человек. Штурмовать! Все обстоит великолепно!
      Он бросился в кресло. Троцкий курит непрерывно и у него захватывает дыхание. В нем сидят целых десять жизней. Его нервы, как стальные канаты. Глаза горят, как угли... Они вспыхивают, потухают и снова вспыхивают.
      Он сообщает последние новости, а вожди, столпившиеся вокруг, почтительно слушают. Все важнейшие здания находятся в руках большевиков... Вокруг Ленина кипит лихорадочная работа. Тучи прокламаций разбрасываются по всей стране, прокламации рабочим, солдатам, крестьянам. Когда солнце взойдет, Россия уже будет большевицкой. Его слова встречаются ликованием.
      Ликование передается дальше. Оно проносится по всем улицам и переулкам. Адским кличем победы оно раздается по всему Петрограду. Сон выскочил из головы буржуазии. Начинается новая эпоха! Старая рушится под дымящимися развалинами! Открывается новая страница мировой истории!
      Троцкий уже снова летит дальше. Автомобиль пыхтит, как допотопное чудовище, сквозь крики и выстрелы. Борис Яковлев стоит у окна и ждет. Медленно продвигается вперед часовая стрелка...
      XIV
      Над Петроградом спустилась ночь. Ночь туманная и снежная. Небо похоже на погребальное покрывало. Отдельные звезды просачиваются, как серебряные слезы.
      По опустевшим улицам, шатаясь, идет Вольдемар фон Бренкен. У него болит голова. Его знобит. У него жар. Он никак не может понять, где он находится. Он идет ощупью, прислоняясь от времени до времени к стене, и прислушивается к выстрелам. Вдруг он попадает в толпу. Она выросла откуда-то из-под земли. Рабочие большие, широкоплечие, сильные... Женщины, подстерегающие, как гиены. Он идет вперед, как во сне.
      Вдруг позади его раздается крик:
      - Офицер! Офицер!
      Он оглядывается. Люди сгрудились в черное пятно. Это мародеры революции. Они видят офицерскую форму, они кричат, придя в безумную ярость, скучиваются и бросаются вперед густым клубком уничтожения и смерти за отдельным человеком.
      Бренкен бросается бежать. Они бегут вслед за ним. Его голова ужасно болит. Улица черна, как ночь, и пустынна. Она словно вымерла. Все, что еще живо, прячется позади густо спущенных штор.
      Жалкое зрелище! Все больше разбухающая толпа, тысячеголовая гидра бежит с воем позади него...
      Бренкен, как сквозь красный туман, видит вывеску кабаре "Крокодил". Давно как-то он был там однажды вместе с Настей... Мчась во весь дух, спасая свою жизнь и слыша позади себя дыхание многоголовой своры, он мысленно видит себя входящим вверх по лестнице в сопровождении этого милого создания. Все кругом залито ослепительным светом...
      Теперь он взлетает, спотыкаясь на ходу, вверх по широкой лестнице, устланной красным стоптанным ковром...
      Внизу раздается вой преследователей... Какой-то мясник дико размахивает над головой своим длинным ножом.
      - Погоди! Я отрежу тебе уши!
      - Нос! Отрежь ему нос! - безумным голосом вопит какая-то женщина.
      - Нос! - воет толпа. Она грязным потоком заливает мраморную лестницу. Бренкен уже наверху.
      Дверь за кулисы открыта. Не помня себя, Бренкен бросается в темное помещение, спотыкается о стулья, падает, снова подымается... Добирается до занавеса. Прокрадывается, попадает, минуя темную сцену, в ходы и коридоры... Спешит дальше... Открывает какую-то дверь и попадает в освещенные комнаты.
      Там, снаружи, толпа сперва отскакивает, завидя темноту. Она труслива и, несмотря на свой численный перевес, боится засады. Никто не хочет первым войти в темный зал. Наконец кому-то удалось разыскать на стене электрический выключатель. Но только внизу, на улице, неожиданно вспыхивает большой электрический фонарь, похожий на блуждающее солнце. Наверху все остается окутанным мраком ночи.
      Наконец преследователи нерешительно и осторожно пробираются в зал и начинают обыскивать его.
      В это время Бренкен сидит наверху в мужской уборной. Он нашел мастику и театральные бороды и лихорадочно дрожащими руками, повинуясь смутному инстинкту, приклеивает себе бороду. Срывает с себя военную форму. Механически прячет таинственное письмо француза в складках белья. В таком виде - в кальсонах, с приклеенной бородой, причудливой ужасающей фигурой он спешит, в то время как уже слышится шум погони сквозь вторую дверь... Видит перед собой оклеенную обоями дверь, открывает ее... Выглядывает в ночь... запирает за собой дверь... и задерживает дыхание.
      Толпа, толкаясь и переругиваясь друг с другом, врывается в гардеробную... Не находит беглеца, отодвигает в сторону занавес, прикрывающий выход в другую сторону... И с яростными возгласами прекращает преследование...
      Толпа начинает рассеиваться, они берут с собою на память ни к чему не нужные вещи и на прощание рвут на куски занавес. Ругань и грубые шутки замирают вдали.
      Бренкен, одолеваемый усталостью и отвращением, упал на пол. Теперь он снова медленно поднимается. Глубокий вздох... Он прислоняет голову к стене. На этот раз смерть совсем близко прошла мимо него! И какая смерть!
      Он здесь не находит покоя. Он должен идти дальше куда-нибудь и тогда он может попытаться проникнуть на маскарад, прежде чем Лу де Ли покинет Петроград... Тогда будет потерян всякий след голубого Могола.
      Бренкен больше не думает о Насте. Доля воспоминаний в нем уже потухла. Он с трудом думает только об одном: о голубом Моголе.
      Кругом все еще темно - он поднимает какой-то занавес и кричит, кричит диким голосом, как безумный... Он падает на колени.
      Перед ним стоит человек с высоко поднятым топором. Молча ухмыляется ему прямо в лицо, собираясь ударить... Но, сделав над собой последнее судорожное усилие, Бренкен сразу выпрямляется и с размаху ударяет по желтому ухмыляющемуся лицу.
      Лицо разлетается на куски. Неизвестный падает на пол и разбивается на комья - в самом деле - на комья, отвратительные комья. Этого не выдумаешь! Бренкена охватывает жар, побеждающий его ужас.
      "Проклятие, голова... моя бедная голова... Я так долго не спал! И еще удар прикладом! Все, что я здесь вижу, - нечистая сила... лихорадка. Не разлетается же человек, в самом деле, на куски. Топор!" Бренкен хватает топор - по крайней мере оружие, - думает он, - топор кажется ему легче перышка. Он поднимает голову и вдруг замечает очертания новых фигур. Как бы подстерегая кого-нибудь, стоят они без движения, не трогаются с места, беззвучно ожидают момента броситься на него. Тогда Бренкен с отчаянием самоубийцы бросается на все сонмище привидений и учиняет кровопролитие. Ужаснейший бред - люди падают под его ударами, как мухи, и никто не кричит. "Бесовский шабаш! Это привидения! Да, да, я окружен привидениями!" И снова жалкий страх закрадывается в его мозг. Но он продолжает избивать их, хочет оставаться человеком до конца, хотя от лихорадки у него готов выскочить язык. Теперь он склоняется к своим жертвам и ощупывает их. Бледный, как мел, он подымается и оглядывается.
      А вот и новые фигуры! Они стоят нескончаемыми рядами. Целые легионы молчаливых людей с отвратительными желтыми лицами.
      Он находится в паноптикуме.
      Он вспоминает. В тот раз, когда он вместе с Настей был в кабаре, они проходили мимо двери, на которой висела дощечка с надписью: "Вход воспрещается. Паноптикум".
      - Ай! - воскликнула тогда Настя, прижавшись к нему: - Вольдемар, представь себе только, что будет, если человеку, случайно забредшему туда, придется провести всю ночь среди восковых фигур!
      Сознание, что он находится среди восковых фигур, снова придает ему спокойствие.
      Маски! Маски! Ад, сам ад, или преддверие ада. Он бросается на одну фигуру и со зверским криком торжества срывает с нее голову, кидает череп на добрую сажень - он катится и исчезает. И вдруг на него нашло просветление. Он проходит один зал, другой; снег, видимый из высоких окон, светится и, пользуясь этим светом, он совершает свой обход.
      Восковые фигуры, призраки царей, бандитов и красавиц, уставлены рядами. Бренкен смотрит на них, и мысль его чего-то ищет. Но вот...
      Перед одним царем Бренкен остановился и погрузился в глубокое молчание. Его рот скривился в гримасу. Иван Грозный! Свирепый самодержец, убийца многих своих приближенных. Правда, одновременно и завоеватель Казани, Астрахани и Юрьева. Первый царь, наложивший свою могучую руку на Сибирь.
      Бренкен испускает крик, крик, похожий на клекот орла, крик первобытного человека в момент наивысшего напряжения борьбы, и уже осторожной рукой он снимает с восковой фигуры парчевую одежду, надевает пурпурово-красные штаны, накидывает тяжелый, затканный золотом кафтан, опоясывается кривой саблей и накидывает на свой маскарадный костюм дырявое пальто какого-то убийцы. Потом он ищет выхода. Но обратно пришлось пройти через театральную гардеробную и, спустившись с лестницы, Бренкен выходит на улицу. Никто не обратил на него внимания: в рваном пальто, без шапки он мог сойти за одного из сподвижников Ленина, вышедшего "грабить награбленное". Под утро он, наконец, добрался до дачи Лу де Ли, где в эту ночь собрались на маскарад старорежимные генералы, артисты и прожигатели жизни.
      XV
      У Нарвских ворот Петрограда остановилась кучка казаков. В дрянном домишке стоит генерал Краснов, заложив руки за спину, в бессильном гневе. Он начинает бегать взад и вперед большими шагами. "Что я должен предпринять? Что делать?" Его казаки три раза пытались проникнуть в Петроград. Три раза их отбрасывали. Все подступы к городу загорожены пулеметами и орудиями. Легионы восставших словно выросли из-под земли. Невозможно добиться связи с Керенским. Что сейчас происходит в Петрограде? В передней ожидают его офицеры. Надворе ржут лошади. Где сейчас Колчак? Он бы, наверное, знал, что делать! Почему разоружили армию? Генерал вспоминает о том времени, когда он еще был генерал-адъютантом. Империя казалась гранитом, окованным сталью несмотря на частые беспорядки. Миллионы солдат были готовы умереть за царя. Блестящий офицерский корпус...