Джон Рэтклиф
      Роковой бриллиант дома Романовых
      (Курьер царицы)
      Роман
      I
      В это утро - дело происходило в первых числах ноября - свергнутая с престола императрица всероссийская Александра Федоровна, вопреки обыкновению, вошла в комнату своего августейшего супруга. Николай II как раз в это время завтракал со своей старшей дочерью великой княжной Ольгой Николаевной в своем рабочем кабинете. Серое небо грязным одеялом окутывало Тобольск.
      Лишенный трона император поднялся и поспешил навстречу своей супруге.
      - Моя дорогая, - сказал он, употребляя ласкательное слово давно минувших дней, - что случилось?
      Императрица с выражением безнадежности тяжело опустилась на стул. Камердинер императорской четы Чемодуров быстро подсунул ей скамеечку под ноги. Ему показалось, что с императрицей опять случился один из тех припадков душевного потрясения, которые со времени смерти Распутина и последующих ужасных событий случались все чаще и чаще.
      - Пропал голубой Могол, - сказала императрица. В ее глазах светилась пустота. Они совершенно выцвели от страдания и распухли от слез.
      - Голубой Могол, - тихо повторил император. - Может быть, ты попросту потеряла его?
      Императрица гордо откинула голову. Ее движения стали страстными и порывистыми.
      - Ника, как ты можешь подумать так обо мне... Самый дорогой бриллиант царской сокровищницы был зашит в моей шубе. Анна Демидова сделала это в моем присутствии. Каждый день я ощупывала камень. Каждый день, Ника!
      Императрица внезапно разразилась рыданиями и встала, высоко подняв сложенные, как на молитве, руки.
      - Ты знаешь, Ника, что означает пропажа этого бриллианта? Екатерина II отняла его у Елизаветы Воронцовой, которая, в свою очередь, получила его от своего возлюбленного императора, Петра III. Вскоре после этого Алексей Орлов задушил законного императора. Александр II подарил его княгине Екатерине Михайловне Юрьевской. Она отказывалась принять этот подарок от своего царственного друга, потому что ей была известна история голубого Могола. Несколько часов спустя император был разорван брошенной бомбой.
      Император Николай улыбнулся. Он держался все так же спокойно, как тогда, в Царском Селе, до того, как Керенский отправил его в ссылку в Тобольск.
      - Не следует верить в такие вещи. Наша жизнь в руке Божией. Никто не затевает против нас ничего дурного.
      Императрица, жалко съежившись, заплакала.
      - С тех пор, как Распутин убит, - несчастьям нет конца. Каждое утро мой взгляд останавливается на портрете Марии Антуанетты, которую ведут на эшафот. С какой радостью я пойду на смерть за вас, мои дорогие! Только не это мучение... это ожидание... страх... Чего только я ни вынесла в последние годы. Каждый день встают тени несчастья! Это уже чересчур...
      В этот момент вошел дежурный офицер. Императрица осушила слезы. Каждый из тех, кто, кроме членов ее семьи, окружал ее, был либо шпионом, либо беспощадным врагом.
      Великая княжна поцеловала руку своей матери.
      - Капитан флота фон Бренкен просит разрешения быть принятым, - доложил офицер, прежде служивший в лейб-гвардии стрелковом полку.
      - Попросите его войти, - воскликнул царь.
      Царица улыбнулась, все еще сквозь слезы.
      - Верный слуга, - тихо шепнула она.
      Офицер пропустил Вольдемара фон Бренкена. У этого балтийца гордое лицо солдата. Его серые глаза глядели ясно и бесстрашно. У него не было ни выдающихся скул славянина, ни утонченных черт лица петербургского гвардейского офицера. Он производил чисто немецкое впечатление.
      - Капитан, - радостно сказала царица, быстро поднимаясь. Ее глаза светились сердечностью и теплотой. - Как вам удалось проникнуть к нам?
      Молодой морской офицер расправил плечи.
      - Я приехал с фронта, ваше величество. Перемирие протянется не долго. Немцы прочно обосновались в Риге. Разведка доносит о подготавливающемся наступлении на Киев.
      - А Керенский? - затаив дыхание, спросил царь. - Мир не должен быть заключен раньше, чем последний немецкий солдат не покинет русскую землю!
      - К сожалению, ваше величество, войска ненадежны. Разложение фронта, вследствие большевистской пропаганды, сделало очень большие успехи. Керенский не находит в себе силы выступить против Ленина. Ему приходится расплачиваться теперь за то, что в августе он объявил Корнилова изменником родины.
      - А что вам известно о бравом генерале? - спросила царица.
      - Да, кое-что мне известно. Корнилов вместе со своим текинским конвоем пробивается к Ростову-на-Дону. Там он намерен собрать новую армию.
      Царица бросила быстрый взгляд на своего супруга. Она обладала мужественным характером и была способна принимать быстрые решения. Она ни на минуту не теряла надежды, что верные войсковые части в один прекрасный день освободят ее.
      Вольдемар фон Бренкен продолжал:
      - Мне удалось сослужить службу Керенскому, когда на него затевалось какое-то покушение. Он выказал мне свою благодарность тем, что назначил меня одним из офицеров охраны ваших величеств.
      - Мы должны считать себя счастливыми, зная, что вы находитесь в нашей близости, капитан, - ответила царица. - Все люди, окружающие нас, за исключением полковника Кобылинского, грубы и временами просто невыносимы. Сегодня меня постигло несчастье.
      Спокойный взгляд Бренкена обратился на царя. Царь сказал:
      - Пропал голубой Могол.
      По загорелому бронзовому лицу офицера пробежала судорога.
      - Роковой бриллиант дома Романовых, ваше величество?
      Царь кивнул головой и отвернулся.
      - Все, что в моих силах, ваше величество, будет сделано... Вору не удастся ускользнуть.
      Царица подошла к Бренкену. Своей красивой рукой она слегка, как дыхание, коснулась его пробора. Он почтительно склонил голову.
      - Из всей моей свиты никто не способен на подобную кражу. Кроме моей камеристки никто не знал о бриллианте. Но солдаты бродят по всему дому, ни с кем и ни с чем не считаясь... Кобылинский больше не вправе распоряжаться собственной властью. Вся власть у комиссаров Панкратова и Никольского.
      Бренкен коротко кивнул головой.
      - Большевики приобретают все большее и большее влияние. Назначение комиссаров тоже дело их рук. Ваше величество не видели князя Сулковского?
      - Да, - с живостью ответил царь, ходивший взад и вперед по комнате. Князю разрешили несколько минут поговорить с нами.
      - Керенский отправил его с экстренными приказами Кобылинскому. Полковник получил предписание вплоть до применения оружия препятствовать любой попытке увезти отсюда ваше величество, кто бы ни являлся с этим приказом. И для придания вескости этому приказу я нахожусь здесь.
      Воцарилась безмолвная тишина. Как царь, так и царица поняли ту страшную опасность, на которую намекал капитан. Они впоследствии узнали, что еще тогда, в Царском Селе, левый эсер Масловский предпринял попытку самостийного переворота и предъявил коменданту приказ ЦИК Советов. Масловский должен был доставить царскую фамилию в Петропавловскую крепость. Но, хотя документ был подписан также членом Исполнительного комитета Государственной Думы Н.С.Чхеидзе, в то время комендант категорически отказался выполнить приказ.
      Тень Советов угрожающе пронеслась над комнатой. Снег, покрывавший землю перед окнами, внезапно превратился в сало. Дым, валивший из труб и под тяжестью тумана опускавшийся на землю, свисал с неба, как черный траурный флаг. Царица, только что еще очаровательно улыбавшаяся, как молодая девушка, потеряла самообладание и нервно и мрачно потирала руки. Царь побледнел. Черная мгла окутала всех.
      Вольдемар фон Бренкен поглядел на бледный профиль императрицы. В его глазах засветилось выражение мягкости. Он относился к ней с обожанием. Только что окончив морской корпус, он вскоре после этого стал ее личным адъютантом, чувствуя себя как бы ее пажем. Он любил ее, будет любить ее вечно - любовью безгрешной, непреходящей. Он любил ее свято, он молился на нее. В имени царицы Александры Федоровны заключалось все, что Вольдемар фон Бренкен представлял себе о любви. Женская доброта и красота, замкнутая в себе нежность и жажда чистоты, которая остается и по окончании земного пути. Она была в его глазах чудом любви.
      Очертания ее лица были тонкими и нежно хрупкими. Это чарующее лицо, чья душа всегда снова расцветала, не давая состариться чертам лица, имело мечтательные глаза, в которых, казалось, отражалась вся мировая скорбь. А теперь эти глаза замерзали под гнетом тоски и страдания. В них была нежность, они стремились к счастью, которое никогда не сказалось вполне. Благородная форма носа говорила о непоколебимой чистоте мышления. На этом рту, который, казалось, еще теперь улыбался, лежали тени разочарования.
      Вольдемар фон Бренкен видел царицу в полном блеске императорского величия, украшенную диадемой с ожерельем из самых дорогих жемчужин царской сокровищницы на шее, сохранявшей всегда свою девичью форму, робкой и стройной, как башенка из слоновой кости. Бренкен видел царицу в ее унижении, охраняемую разнузданной солдатчиной, которая только ждала момента, чтобы отомстить за многие сотни лет рабства и угнетения. Атласная шея царицы все еще была гордо выпрямлена. Как священный цветок, она росла на божественных плечах. Шуба быстро поднималась и опускалась от дыхания этого тяжело пораженного сердца. С бесконечной тоской и сожалением взгляд офицера остановился на императрице. Аромат зимы, отблеск снега, бесконечная печаль молчания, охватывавшая комнату, - все это действовало, как невидимая рамка, возвышавшая и уносившая ее в неведомые области.
      Теперь царица повернула голову. Ее взгляд встретился со взглядом преданного пажа. На секунду щеки ее окрасила едва заметная краска. Ее глаза подернулись таинственной завесой. В глубине глаз царицы показалось видение мира иного, мира, полного цветов, с золотыми небесами и сияющими рощами. Потом она поднялась, гордая, высокая и стройная.
      Ее лицо было смертельно бледно, а в глазах ясно отражался испуг.
      - Я боюсь, капитан, - тихо произнесла она, - да, мой страх возрастает с ночи на ночь. Разве люди в состоянии понять, что я пережила за все эти годы тайного возмущения? Я вечно жила в страхе покушения на жизнь наследника и моего царственного супруга, окруженная недоброжелательством, оплеванная искажением и ложью... и потом то, настоящее... голубой Могол не только самый драгоценный бриллиант императорской сокровищницы, капитан. Должна ли меня постигнуть судьба Марии Антуанетты?
      - Ваше величество! - в ужасе воскликнул Бренкен, как бы для присяги положив руку на то место мундира, где билось его верное сердце.
      Но государыня продолжала, понизив голос, в то время, как царь и великая княжна Ольга Николаевна стояли у окна, наблюдая за играющим на дворе цесаревичем.
      - Какое преступление совершила Мария Антуанетта? Она якобы сказала: "если у народа нет хлеба, пусть он кушает пирожные". Боже мой, что за бессмыслица! Бессмыслица настолько большая, что просто нельзя понять, как мыслящие люди могли поверить в нее! И все же они верили в нее. Так и русские. Упрекают меня в измене и предательстве народа, который я научилась любить... Все темнее и отчетливее вырисовываются тени несчастной французской королевы и Людовика XVI. О, если бы люди, которые причиняют мне эти мучения, знали бы, как я страдаю! Потеря голубого Могола последний знак, ниспосланный мне судьбою.
      Потрясенный Бренкен понял, что в душе императрицы так глубоко коренилась вера в роковые свойства голубого Могола, что действие его должно было наступить - притянутое уже одним лихорадочным предубеждением могущества бриллианта и неотвратимости несчастья. Но он не вполне понял душевную силу царицы. Эта женщина, обманутая, преданная, опозоренная, чувствуя впереди смутный мрачный конец, не отдавала себя на волю того, что казалось неотвратимым, подобно тому, как это делал царь. Она верила, она надеялась! Она бросила быстрый взгляд на царя, потом поглядела на запертую дверь. Вдруг показалось, что она как-то выросла: Елизавета английская! Ее глаза блестели, на губах снова появилась свежая краснота. Она стояла так близко от Бренкена, что ее дыхание касалось его лица. С лихорадочной поспешностью она тихо сказала:
      - Капитан - вы мой курьер - я открою вам тайну, которая должна решить судьбу мою и моей семьи - всего царского дома - всей Российской Империи.
      Адмирал Колчак поклялся в момент личной опасности для царя, для меня и для моих детей, поклялся священной клятвой, - прийти на помощь со всеми верными царю войсками, которые он собирает. Капитан, есть только один знак, которому он верит, - я сама уговорилась с ним по этому поводу - этот знак: голубой Могол. Когда адмирал Колчак получит голубой Могол, он будет знать, что это последний крик о помощи его царицы, и выступит в поход.
      Молодой офицер все еще стоял, как оглушенный. Царь обернулся и протянул ему руку.
      Бренкен низко склонился над ней.
      - Эту руку, - с печальной улыбкой произнес царь, - эту руку вчера отвергнул один из офицеров охраны. Он, по его словам, не хотел подать руку Романову, другу немцев, - и царь со вздохом добавил: - Это я друг немцев? Как мало знают меня в России!
      Не говоря ни слова в ответ, Вольдемар фон Бренкен поднес к своим губам, как священную чашу, белую руку царицы. Только его дыхание коснулось этой руки, которая была для него символом всего прекрасного и великого в жизни. Потом он поклонился и покинул рабочий кабинет царя.
      Царь, царица и великая княжна остались одни в подавленном настроении. Из нижнего этажа до них доносился веселый смех великих княжен и цесаревича Алексея, которые в этот момент в сопровождении своего воспитателя Жильяра покидали столовую. Свинцовое небо низко свисало над домом на улице Свободы.
      - Последний из верноподданных, - тихо произнесла царица, - последний...
      Когда Вольдемар фон Бренкен проходил по двору, окружавшему дом и высоким частоколом отрезанному от внешнего мира, он увидел, как великие княжны остановились у заборной щелки и глядели на улицу.
      - Мужик едет на базар, - воскликнула великая княжна Татьяна, пришедшая в восторг от этого зрелища.
      - Поглядите-ка: настоящий мужик, сани и лошадка.
      В этот момент по двору проходил комиссар Никольский. Он яростно позвал часовых и закричал на великих княжен.
      - Разве вы не знаете, что строго запрещено выглядывать на улицу? Я не позволю выходить на двор, если вы еще раз посмеете не исполнить моих приказаний!
      Прибежавший на крик часовой разразился коротким смехом. Дети царской четы испуганно остановились, а потом покорно пошли в дом.
      Вольдемар фон Бренкен, бледный, порывисто дыша, наблюдал за этим происшествием.
      - Вы превышаете ваши полномочия, товарищ комиссар, - заметил он Никольскому. Тот остановился и резко поглядел на него.
      - Как вы попали сюда в полной форме? - и гневно обращаясь к часовому, он крикнул:
      - Как этот офицер попал в дом?
      - У него удостоверение от Керенского, - ответил солдат, бросив косой взгляд на аксельбанты фон Бренкена.
      - Удостоверение от Керенского, - повторил Никольский, покачав головой, а потом снова прикрикнул на солдата:
      - Разве ты не знаешь, что со вчерашнего дня никто не вправе заходить к Романовым без подписанного мною удостоверения личности?
      - Так точно, но комендант полковник Кобылинский отменил этот приказ.
      - Комендант не имеет никакого права отменять моих приказов! - заорал комиссар петроградского правительства и с посиневшим от злобы лицом обратился к капитану фон Бренкену:
      - Итак, у вас есть удостоверение личности?
      - Нет. Я и не нуждаюсь в нем. Я получаю свои предписания непосредственно от самого Керенского.
      В этот момент к ним приблизился комиссар Панкратов с нервничающим и раздосадованным полковником Кобылинским.
      Панкратов окинул Бренкена с ног до головы долгим испытующим взглядом. Никольский тем временем прочитывал удостоверение, подписанное Керенским собственноручно. Панкратов все еще продолжал разглядывать морского офицера. Его брови нахмурились.
      - Вы - капитан флота Вольдемар фон Бренкен?
      - Так точно!
      - Известный под кличкой "курьера царицы"?
      - Об этом я ничего не знаю.
      - Но вы были офицером для поручений при царице! Я узнаю вас. Это вы доставили последнее письмо царице в Могилев?
      - Царица хотела предотвратить отречение Николая II. Члены комитета Государственной Думы прервали всякое сообщение между Могилевом и Царским Селом. Вам удалось восстановить эту связь, впрочем, без дальнейшего успеха.
      - Я отказываюсь отвечать вам по этому поводу, - высокомерно ответил фон Бренкен.
      - Вы еще заговорите, лейтенант, - ответил ему Панкратов. - Полковник Кобылинский, арестуйте курьера царицы.
      Кобылинский замялся. Но часовой громко позвал несколько своих товарищей, и капитан фон Бренкен тут же был окружен солдатами.
      - Вы не смеете действовать вопреки ясному и точному приказу Керенского, - запротестовал Кобылинский. Но Панкратов, державший в руках пачку телеграмм, совершенно забылся и заревел от ярости:
      - Керенский не останется у власти больше 24 часов. Исполнительный комитет Совета рабочих и солдатских депутатов известил меня о прибытии этого контрреволюционного офицера и приказал арестовать его. Вперед, товарищи!
      Сопротивление было бесполезно. Бренкен должен был отдать свой кортик и был переведен в городскую тюрьму.
      Царица, стоя у окна, наблюдала за всей этой сценой. Она давно уже успела усвоить себе тот род самообладания, который дается людям в результате бесконечных страданий, и поэтому осталась внешне выдержанной и спокойной. Но поздно вечером она пала на колени перед образом Николая Чудотворца и молилась несколько часов подряд, умоляя угодника спасти жизнь ее курьера.
      II
      - Братишка, гражданин, товарищ! черт тебя побери, кто бы ты ни был, помоги! Воздуху, открой мне ворот, я задыхаюсь!
      На нарах валялся человек лет тридцати. Его глаза дико блуждали. Скромная одежда была изорвана в клочья, и сквозь нее проглядывало изможденное тело. Дыхание со свистом вырывалось из его груди.
      Бренкен, которого только что втолкнули в камеру, пытливо и внимательно посмотрел на своего товарища по камере. Может быть, это шпик? Может быть, его поместили в качестве "наседки" для подслушивания? Или же он играл комедию? Но, подойдя ближе, Бренкен увидел, что этот человек обречен на смерть. Его лицо со следами былой привлекательности было ужасно искажено. Рот был открыт, и на посиневших губах выступали пузыри.
      Бренкен сделал попытку облегчить бедняге агонию. Он расстегнул ему ворот и начал массировать область сердца. Несчастный облегченно вздохнул.
      - Merci, - сказал он. Его стеклянные глаза неподвижно уставились на милосердного самаритянина. Он сделал попытку собраться с мыслями.
      - Вся тюрьма, - прохрипел он, - переполнена. Врача нету. Все возвращенцы из Сибири... здесь задерживаются. Братец... mon Dieu, все кончено! Fini... - Последовало непечатное проклятие. - Эти собаки... шакалы... Сулковский... так точно, князь... Нашел кое-что... Ну... все кончено... становишься старым... Женщина... братец... Женщина ненасытна, как волк... Женщина жестока... как тигр... Выматывают твою бедную душу... и тогда... издыхай. Лу... да, и я знаю... я хочу свою долю, Лу... вообще... все чепуха...
      Он неожиданно поднялся на нарах и снова неподвижно посмотрел на Бренкена. На его постаревшем лице мелькнуло сознание.
      - Офицер?
      Бренкен молча кивнул головой.
      Умирающий рассмеялся жутким смехом.
      - Хе, хе-хе... офицер... - Он сделал движение рукой, как бы показывая, как перерезают горло. - Все пропали, братец... И тогда, скажи сам... такой камень невозможно... миллионы, да. Кто заплатит миллионы за камень? Глупости говорю я. Только женщина в состоянии. Ах, братец! Я умираю...
      Он снова упал. Бренкен со все возрастающим возбуждением прислушивался к его полубезумным словам.
      О чем говорил этот человек?
      Он снова принялся массировать сердце умирающего, который снова на несколько минут пришел в себя.
      - Вы уже давно больны? - спросил он.
      - Non! Был здоров, как бык, до вчерашнего дня. Никогда не был malade, monsieur! Jamais! Ехал с князем... в автомобиле... никакого представления о плане Лу. Это был план Лу... Может быть, и нет... Не знаю... Женщины, батюшка, похожи на гиен. Что же сделал Сулковский... Батюшка... Oh, mon Dieu!.. Привязал меня к своему автомобилю, велел мне лежать позади автомобиля... часы... целые часы... все больше... долго... бесконечно... день и ночь... я упал... Смерть... убийство. Fini. Оставь меня лежать спокойно!
      Рот Бренкена вытянулся в одну узкую, резко очерченную линию.
      - Князь Сулковский привязал тебя к своему автомобилю?
      - Oui, monsieur! - Умирающий послал ему последний привет потухшими глазами, лежа, вытянувшись во весь рост.
      - Почему же, говори! Ведь это же варварство! Это позор!
      - Потому что... голубой камень... - Голубой камень... что за голубой камень? Дорогой бриллиант, не правда ли?
      Бренкен стал трясти его. Но внезапно понял, что держит в руках умирающего, и ласково провел рукой по его лбу.
      Несчастный долго и внимательно глядел на него. И в то время, когда предсмертный пот крупными каплями выступил у него на лбу, к нему еще раз вернулось сознание, и он сделал последнее усилие:
      - Ты должен знать, товарищ, что Лу самая замечательная женщина между Парижем и Владивостоком. Я знаю женщин.
      - Лу? Кто такая Лу?
      - Лу де Ли, солистка императорского балета.
      - Ага, я знаю...
      - Я знаю женщин, товарищ... oh, mon ami... что за женщина! Князья и короли валялись у нее в ногах. Любовь? Любовь это ничего. Любовь чепуха. Но любовь Лу... Из-за Лу я проиграл, прокутил, растратил все свое состояние. Я был маркизом де... Но это к делу не относится. Из-за Лу я попал в легион, испанский легион в Африке... Я был пиратом в китайских водах... Владельцем кабачка в Аляске... oh, mon ami... все ради Лу. Я любил Лу, как...
      Умирающий нервно сжал руками свою истерзанную грудь... Воздух с громким свистом вырвался из разбитой грудной клетки.
      - Но голубой камень... послушайте, что все это имеет общего с голубым камнем? Я хочу больше знать!
      Умирающий медленно впадал в агонию.
      - Голубой камень! - еще раз крикнул Бренкен.
      Словно повинуясь призыву издалека, бывший маркиз еще раз открыл глаза. Его лицо как-то странно преобразилось и сияло, как будто он был во власти какого-то светлого видения.
      - Голубой камень... - пробормотал он. - Князь... Лу хотела иметь самое драгоценное, чем владеет Россия... compris, oui?
      - Я правил автомобилем, знал... видел... но Сулковский не хотел сообщников... О-о-о-о, товарищ, молись за меня... L'amour, о la-la! L'amour...
      Он неестественно широко растопырил ноги. Его суставы хрустнули, послышался последний вздох, грудь сжалась. Вольдемар фон Бренкен остался наедине с мертвецом.
      В то время, как в его мозгу лихорадочно мелькали мысли и планы, он закрыл глаза бывшего маркиза, этого крестоносца любви, о котором он так мало знал и от которого он так много узнал в эти роковые минуты. Потом он исполнил последнюю волю бездомного бродяги и с чувством прочел "Отче наш" за упокой бедной души - тут же, на полусгнивших нарах.
      Взволнованный, он подошел к окну, пробитому высоко под потолком, и в состоянии сильного напряжения посмотрел на краешек желто-серого неба.
      Он напал на след голубого Могола!
      Князь Сулковский украл его! Украл для великой куртизанки Лу де Ли, бывшей солистки императорского балета, которая сейчас выступала в Аквариуме.
      Он часто видел ее портреты. Да, она была самой красивой женщиной между Парижем и Владивостоком. Несчастный маркиз был прав.
      В ее руках, следовательно, теперь находился роковой бриллиант дома Романовых. Бренкен не был суеверен. Человек по природе прямой и примитивный, он как-то не воспринимал сверхъестественных явлений, но он верил в определенные причинные связи.
      Пусть они на первый взгляд и кажутся непонятными и противоречащими здравому смыслу, но он верил в рок и в вестников рока. Он верил, что судьба человека связана с вещами, находящимися вне грани доступного изучению.
      * * *
      День тянулся ужасно медленно. Час проходил за часом. Наступили сумерки. Бесконечная ночь рядом с умершим. История этого несчастного не давала покоя Вольдемару фон Бренкену. Снова голубой Могол вызвал несчастья и преступления. Он знал тайну голубого Могола. При дворе часто говорили об этом. Его называли также "большой Орлов" - может быть потому, что этот род был так же замечателен и велик, как этот бриллиант.
      Первый из Орловых был стрельцом, с большим трудом избежавшим казни во время расправы Петра Великого со стрельцами. Его внук Григорий Григорьевич Орлов был одним из тех людей, которые в ночь с 27 на 28 июня 1762 года возвели на престол Екатерину II. Он умер в Москве в состоянии безумия. Его брат Алексей Григорьевич, убийца Петра III, умер вдали от родины. В жизни братьев Орловых голубой Могол всегда играл известную роль. Уже Иван Грозный владел этим бриллиантом... Он отнял его у царевича Иоанна Иоанновича, полагая, что его сын - его соперник у Марии Нагой, его молодой жены, и вскоре после этого грозный царь убил своего наследника. Павел I проиграл его в карты, как рассказывали... Тот самый Павел, который погиб под ударами преступных рук... и вдруг Бренкену вспомнилась кровавая судьба русских царей. Никогда раньше он не думал об этом... Борис Годунов, отравившийся от страха перед Лжедмитрием, Павел I, Александр II, Петр III. И разве не говорили, что и Великая Екатерина была отравлена?.. Да, это была жуткая галерея, достойная кисти Гойи, - история русских царей. Варварские случаи... кровь... - история русских царей. Варварские случаи... кровь... скрытые драмы... Эта несчастная Гессенская принцесса... прибыла в Россию, также не ведая ни о чем, как за полтораста лет до нее София Фредерика Ангальт-Цербстская, но принцесса Аликс не обладала крепкой здоровой натурой будущей императрицы Екатерины...
      Смутный страх охватил курьера царицы. Может быть, это суеверие, но быть может, это и предчувствие. Во всяком случае, Вольдемар фон Бренкен эту ночь находился в тюрьме, рядом с мертвецом, заплатившим жизнью за свою великую любовь к куртизанке и павшим жертвой ужасных видений. Бренкен дал самому себе клятву солдата - проследить нить, указанную ему благоприятным случаем, и не успокоиться до тех пор, пока ему не удастся вручить в прекрасные руки государыни голубой Могол. Ему казалось, что ее жизненный путь каким-то необъяснимым и странным образом связан с его собственным.
      Наступило утро.
      Тяжелая, окованная железом дверь отворилась. Гремя ключами, вошел коридорный надзиратель. Его красное лицо было покрыто пятнами и напухло. Под водянистыми глазами виднелись синие мешки. От него пахло самогонкой. На койке лежал мертвец - в форме морского офицера. В течение ночи Бренкен переодел труп в свою форму, а сам надел жалкие лохмотья маркиза. Он только вынул из своих карманов деньги и электрический карманный фонарик. Все прочее он оставил в карманах своего мундира.
      Надзиратель поставил на стол кувшин воды и кусок заплесневевшего хлеба.
      Потом он поглядел на умершего, лежавшего в полной форме. Рядом с ним, съежившись, сидел другой заключенный.
      - Эге! - сказал надзиратель. - Господин офицер! - он рассмеялся. Валяет дурака. - Он взял мертвеца за плечи и стал трясти его.
      - Вставай, офицер! эй, слышишь ли ты, чертова кукла?
      Но взглянув на восковое лицо, он понял, что тот умер.
      - Иваныч! - крикнул он в коридор. - Поди-ка сюда! Царского холопа за ночь черт успел прибрать!
      Солдат, стоявший снаружи на часах, тяжело громыхая сапожищами, в длиннополой шинели и с ружьем за плечами вошел в камеру.
      Он с любопытством склонился над умершим.
      - Так, так, - сказал он.
      - Когда он?.. - обратился надзиратель к другому заключенному.
      Они поглядели друг другу в глаза. В тот же момент заключенный выпрямился, надзиратель, получив страшный удар в живот и не издав ни звука, замертво свалился на солдата.
      - Эге! - едва успел вымолвить солдат, как кулак Бренкена опустился на его голову. Но у сибиряка оказался железный череп, и он только пошатнулся. Потребовался второй удар. Солдат выронил ружье и упал с открытым ртом, побелев, как мел. Все это продолжалось одну минуту. Бренкен взял ключи, накинул солдатскую шинель и захватил винтовку. Он заботливо запер камеру снаружи и зашагал по двору ровным шагом взад и вперед, нахлобучив фуражку на лицо. Со двора доносилась монотонная казачья песня. И этот унылый напев вызывал в нем яркие образы лесов и степей, темнооких девушек, проливавших горькие слезы о возлюбленном, находящемся в далеком краю.
      На лестнице послышались тяжелые шаги. Пришел офицер, проверяющий посты. Бренкен взял на караул. Офицер не ответил на приветствие, не обращая на него внимания, прошел дальше. Едва успели замолкнуть его шаги, как Бренкен поспешил вниз по лестнице.
      Кругом бледно-розовый рассвет. Лампы повсюду потушены, но день еще не наступил.
      - Где находится помещение коменданта? - спросил Бренкен у одного из надзирателей.
      - Вот дурак, - коридор направо. Третья дверь.
      Бренкен пошел быстрым тяжелым солдатским шагом. Он остановился, прижавшись к стене у двери комендантского помещения, и прислушался. Вдруг послышались шаги из-за угла. Часовой. Бренкен нажал ручку двери и вошел.
      - Стой! Ты куда? - кричит ему вдогонку солдат. Но в описываемое нами время дисциплина была расшатана, и на окрики никто не обращал внимания.
      Коменданта не было. За письменным столом сидел его адъютант, капитан Скобелев. Он даже не поглядел на вошедшего. Бренкен подошел к нему, отдал честь и прошел дальше. Он открыл двери, ведущие во вторую комнату, и увидел шубу капитана. К поясу была прикреплена кобура револьвера.
      - Эй, ты, сукин сын, что ты там делаешь? - спросил капитан, не оборачиваясь.
      В этот момент незнакомец вернулся в первую комнату. Капитан увидел направленное на него дуло револьвера.