Глава третья

В следующие три дня Мангалор музыкой, танцами и фейерверками отмечал брак Богини, Царицы Моря, с Вишну[4]. На четвертый день я возвратился в большой дом Али, уселся возле него в саду, и он продолжил свое повествование, словно и не прерывал его.

В последующие два года я неуклонно смещался к востоку, словно душа моя превратилась в кусок намагниченной стали, а притягивавший ее магнит располагался на том конце земли. Отчасти причиной этого был наш договор, я купец, и для меня обещание имеет силу подписанного контракта, — но еще сильнее действовала духовная связь с тем францисканцем. Братья Свободного Духа, отвергающие и Бога и Дьявола, по своим убеждениям сродни той исламской секте, к которой я принадлежу. Я учился у ног последователей Горного Старца, Хассана ибн Саббаха, я считаю себя адептом этой веры или, скорее, неверия — и потому обязан помогать тем, кто разделяет наши убеждения, независимо от того, происходят ли эти люди из среды мусульман, христиан или индуистов.

В этот момент Али заметил наконец мое беспокойство и умолк, вопросительно приподняв над здоровым глазом изогнутую, словно черный полумесяц, бровь. Я решился задать вопрос.

— Итак, ты ассассин?[5] — неловко пробормотал я.

Большим и указательным пальцем здоровой руки Али раздавил орех и уцелевшими пальцами пострадавшей руки тщательно выбрал мякоть.

— Можешь называть меня и так, если не будешь приписывать нам обычаи, порожденные воображением толпы. Да, я часто принимаю гашиш, а слово «ассассин» произошло от «гашишин», то есть «любитель гашиша», и порой у меня находилась достаточно убедительная причина для того, чтобы ускорить переход кого-либо из смертных к высшему блаженству. Однако это вовсе не вошло у меня в привычку.

С чувством некоторого облегчения я попросил Али возобновить рассказ.

В первый раз на побережье Малабара меня привело дело, которое я затеял в Южной Аравии, на южной оконечности Красного моря, в маленьком порту под названием Мокка. Я выторговал у бедуинских вождей коврики из верблюжьей шерсти в обмен на слитки серебра, и после заключения сделки мы все угостились напитком, который мне никогда прежде не доводилось отведать. Этот напиток назывался k'hawah и получался из размолотых зерен или косточек небольших, похожих на вишню плодов приземистого кустарника, росшего на склонах гор, обращенных к Красному морю. Меня удивило благотворное действие кавы, бодрящей, но не опьяняющей, исцеляющей головную боль и возбуждающей работу ума и духа. Кроме того, если положить в чашку сахар (его добывают в виде кристаллов из сока растущего на соседней равнине тростника), то и вкус будет изумительный.

Этот отвар произвел на меня столь благоприятное впечатление, что я тут же закупил полдюжины мешков с бобами кавы и отвез их в Венецию, где продал с большой выгодой для себя. Успеху моего предприятия способствовало искусство одного известного мне венецианского алхимика, который сумел улучшить напиток, пропуская сквозь размолотые зерна кавы пар и собирая его в закрытую реторту — таким образом усиливались и аромат, и действие напитка. Венецианец продавал его на площади Сан-Марко, беря изрядные деньги за маленькую чашечку.

Я решил, что мне наконец-то удастся сколотить состояние, и вновь поехал в Мокку, но тут выяснилось, что, пока я отсутствовал, местные имамы объявили k'hawah опьяняющим напитком, то есть запрещенным согласно Корану, и никто больше не занимается выращиванием этих бобов. Я так легко не сдаюсь. Я принялся расспрашивать купцов, где найти местность, похожую по климату на юго-западные склоны Йеменских гор, и выяснил, что лучше всего мне подойдут Западные ущелья у Малабарского побережья Южной Индии, в особенности та часть побережья, которая примыкает к гавани Мангалор. Почти за бесценок — ведь теперь кусты кавы никому не требовались — я купил четыре дюжины ростков в горшочках и вместе с ними отплыл на дау[6] к зеленым от пальм берегам Мангалора. Там я уговорил землевладельца, выращивавшего корицу, имбирь и кардамон, уступить мне четверть акра наименее плодородного, расположенного выше по склону горы участка, где земля и впрямь напоминала почву Йеменских гор. Здесь и были высажены мои драгоценные сорок восемь кустов кавы. Хозяина устраивала совсем малая арендная плата — ведь этот кусок земли обычно не приносил вовсе никакого дохода; кроме того, я посулил ему долю в грядущих прибылях.

Однако требовалось ждать не менее двух лет, прежде чем это предприятие начнет окупаться, и пока что я вернулся в Аравию, разузнав предварительно, в каком товаре наиболее нуждаются жители Виджаянагары и за что они готовы наиболее щедро заплатить.

Лошади — вот на что там был спрос.

Единственным видом кавалерии в Виджаянагаре в то время был полк отборных воинов, восседавших на слонах. В разумно устроенных и почти бескровных войнах, привычных индусам, роль этого отряда понятна и общепризнанна: когда приближаются вражеские слоны, пехота должна немедленно отступить. Но султаны отнеслись к военному делу серьезнее и угрюмее, они выяснили, что слоны боятся лошадей и, столкнувшись с ними, в смятении обращаются в бегство, топча свои же ряды и сбрасывая сидящих на них воинов. Настолько существенным было это преимущество врагов Виджаянагары, что султаны, держись они заодно, могли бы уничтожить империю еще десятки лет назад, но они воевали друг с другом с еще большим ожесточением, чем против соседних держав, а Виджаянагара тем временем начала обзаводиться собственной конницей, сохранив боевых слонов исключительно для торжественных церемоний. Лошадей не хватало, и кровного жеребца, даже невыезженного, но достаточно сильного, чтобы нести на себе воина в полном вооружении и обрюхатить кобылу, ценили на вес кориандрового семени или имбиря. А в Москве или Стокгольме за пряности давали тот же вес серебром или янтарем.

И вот — в который уже раз? — я решил, что богатство в моих руках. У меня не хватало денег на закупку лошадей и пришлось одолжить изрядную сумму в Адене, у местных евреев. Я приобрел восемнадцать лошадей, в том числе шесть чистопородных кобыл, которые должны были вот-вот ожеребиться, и, пренебрегши советами людей, хорошо знавших здешние воды, поспешил отплыть в Мангалор. Даже капитан нанятого мной судна, хотя тоже имел много долгов и хотел поскорее заработать, предлагал мне выждать несколько недель, но я никого не слушал. Северо-восточный муссон подхватил наш корабль и выбросил на коралловый островок в районе Лаккадивы. Там мы прожили пять недель, питаясь кониной, пока нас не подобрали охотники за жемчугом и не доставили в Мангалор.

Я остался без гроша, и в Йемен возвращаться не было смысла кредиторы посадили бы меня на кол в предостережение всем злостным должникам. Из всего имущества у меня чудом сохранился лишь тот черный пакет, что двумя годами ранее вручил мне брат Свободного Духа, да пригоршня припрятанных за пазухой червонцев. Я заглянул на склад к агенту одного египетского купца, с которым как-то вел дела далеко от Мангалора. К счастью, управляющий складом слыхал обо мне и дал все необходимые сведения: князь Харихара Раджа Куртейши приходился близким родственником императору, имел высокий чин в войске и, само собой, жил в Граде Победы, а туда как раз должен был через несколько дней отправиться большой караван во главе с губернатором (здесь он назывался «наяк»), и к этому каравану я мог присоединиться за умеренную плату.

Через несколько дней я выехал из Мангалора вместе с караваном, и впрямь многочисленным. Мы направлялись в область по ту сторону горного прохода. Впереди шли брамины и монахи, кто в расшитых драгоценными камнями одеждах, кто в простых платьях цвета выжженной солнцем земли, дуя в позолоченные трубы, ударяя в гонг и звеня маленькими бубенцами на пальцах. Воздух вокруг них наполнялся ароматами курений, на плечах они несли носилки с бронзовой позолоченной и ярко раскрашенной статуей танцующего четырехрукого Шивы[7], как полагается, окруженного языками огня, окутанного шелками и украшенного венками и ожерельями. Сразу вслед за монахами ехал на слоне губернатор, спешивший в Град Победы на праздник Маханавами этим праздником отмечают завершение сезона дождей и ветров, а значит, и того самого муссона, который погубил моих лошадей и разорил меня.

За слоном, на котором ехал губернатор, следовало еще пятеро, и все они были покрыты бархатными чепраками с золотой канителью и бахромой; далее ехали верхом воины, числом около дюжины, все с копьями полированного дерева и щитами, отделанными золотом, серебром, медью и перламутром — солнечные лучи так и играли на них. Солдаты сопровождали караван лишь потому, что это подобало званию губернатора, ведь султаны никогда не продвигались в своих набегах так далеко на юг, а у местных жителей не было ни малейшего повода нападать на своих правителей. В том благословенном краю даже разбойников не водится.

Вслед за почетной гвардией брело два десятка осликов, большинство из них были нагружены дорожными припасами, а на одном ехал ваш покорный слуга. Жители Запада почему-то презирают тех, кто садится верхом на осла, и используют длинноухого исключительно в качестве вьючного животного, хотя главная их богиня как раз на осле проделала весь путь из Палестины в Египет, а позднее и ее сын, пророк Иисус, оседлал осла для торжественного въезда в Иерусалим. Меня соображения престижа ничуть не тревожили, особенно с тех пор, как я достиг возраста, когда ехать гораздо приятнее, чем идти пешком. За ослами шли мулы и верблюды, на чьих спинах покачивались товары со всего света. Муссон кончился, и в Мангалоре возобновилась торговая жизнь.

Извини, что я так подробно описываю это путешествие. Был в моей жизни период, когда, чтобы прокормиться, мне пришлось рассказывать на углах и на постоялых дворах сказки о приключениях в дальних странах, а с подобными привычками расстаться нелегко.

Мы оставили за спиной суету и шум Мангалора (любой порт, как бы хорошо ни было налажено дело, полон суматохи, не правда ли?) и сперва пересекли небольшую долину, примерно тридцать миль шириной, озерный край, полный болотных птиц, рыбацких лодок, плотов и целых плавучих деревень. Там, где почва немного приподнималась, росли кокосовые и банановые пальмы. Дорога, довольно узкая, часто скрывалась под сплошным ковром лотосов. Из этих цветков деревенские женщины и девушки, тамилки, плели гирлянды, украшая ими и самих себя, и путешествовавшее вместе с нами божество. Они пели и плясали, музыка струнных инструментов и тоненькое завывание флейт приветствовали наше появление и тут же растворялись в тумане, когда мы проходили мимо.

Миновав лагуны, мы вступили в край, где земля также была влажной, но уровень воды поддерживался продуманной системой дренажа. Здесь раскинулись рисовые поля, в эту пору года они приобрели голубовато-зеленый оттенок и на фоне окружавшей их зеленовато-синей воды слегка переливались, точно дорогой мех. Земля становилась все тверже, и копыта слонов, ослов и верблюдов уже не чмокали, а цокали по ней. Мы видели пальмы, плантации риса, лагуны с водяными лотосами. В первую ночь мы раскинули лагерь на краю деревни, расположенной посреди посадок кориандра. Сладкий, густой и пряный аромат цветков и семян кружил голову, смешиваясь с более острым запахом листьев, раздавленных ногами прохожих.

Еще более острый и пряный аромат доносился с холмов, возвышавшихся над деревней, с плантаций кардамона, мимо которых мы проходили на следующее утро, оставляя за спиной побережье в переливчатой дымке тумана. Я подумал было — где-то поблизости находится и моя делянка с кустами кавы, но я понимал, что нельзя покидать караван и отправляться на поиски арендованного мною участка.

Мы видели вокруг не только кардамон, но и рощи коричных деревьев, и перечные гроздья, а возле полноводных ручьев, струившихся между холмами, — посадки имбиря. Для просушки его толстые корневища развешивали на стенах тростниковых беседок, также встречавшихся нам по пути. Посреди делянок с пряностями попадались цитрусовые сады, плоды светились среди похожих на звезды цветов, точно золотые лампы в зеленой морской ночи. Здесь выращивали и более сладкие разновидности этих плодов, завезенные из Китая.

На вторую ночь мы остановились, чуть не доходя до начала горного прохода, возле высокой и узкой расселины, по которой устремлялась в долину одна из множества рек, питавших уже знакомые нам озера. Вода в них не пересыхает и тогда, когда сезон дождей давно уже пройдет. Воздух становился прохладнее, мы поднялись довольно высоко, к тому же в ущелье и над округлым подножием горы бушевали ветры, сталкиваясь и сражаясь друг с другом. Эту местность покрывали нетронутые леса, где охотились ягуары, а над нашей головой пролетали орлы. Здесь, на укромных полянах, можно было найти не только дикий мед и прелестные цветы, но и маленьких оленей, кабанов и даже диких слонов.

Однако ты, наверное, предпочтешь, чтобы я побыстрее покончил с этой частью путешествия. Итак, начиная со следующего дня подъем по узкому ущелью становился все более и более трудным и страшным, проход был очень узок, порой мы шли по краю обрыва, а склоны внизу казались все круче и все выше, пока наконец мы не дошли до такого места, откуда смогли сверху полюбоваться орлами и другими хищными птицами. Над нашими головами вновь открылось небо, и дальше нас ждала уже не тяжкая и опасная тропа вниз, но приятная прогулка по возвышенной местности, переходящей порой в долины, а затем и в бескрайнюю равнину только нависавшие по краям утесы еще напоминали о тяготах пройденного пути. Эта просторная, разнообразная по ландшафту земля простиралась на восток, и туда же сквозь Восточный проход стремились великие реки, спеша к побережью Коромандела.

Эта равнина, пересеченная реками, разорванная ими на части, оказалась самой плодородной землей, какую мне когда-либо приходилось видеть. Те области, которых вода не достигала естественным путем, орошались с помощью сложной системы каналов и акведуков, пробитых в скале или сложенных из точно пригнанных друг к другу каменных блоков. Любой злак процветал на этой благодатной почве под теплыми лучами солнца, и урожаи были столь изобильны, что местным князьям удалось сохранить для охоты большие участки леса, не ущемив при этом права своих подданных.

Еще пару дней тропа петляла, повторяя извивы реки, пока мы не достигли того места, где наша река сливалась с большим потоком, с одной из двух главных рек империи Тунгабхадрой. На следующий день, когда, следуя за течением Тунгабхадры, мы обошли большую скалу, моим глазам предстало самое прекрасное зрелище, какое им только доводилось видеть, — Град Победы.

Нет на свете другого города, столь огромного, столь красивого, столь гармоничного и с точки зрения архитектуры, и с точки зрения обустройства жизни его обитателей. Памятники Византии и Рима могут сравняться со статуями и зданиями Града Победы, но отнюдь не превзойти их, а численно они значительно уступают им, к тому же оба древних города стали жертвами множества войн и прошедших веков, а столица Виджаянагары была заложена всего сто лет назад, и строительство еще продолжается, особенно в пригородах и на вершинах соседних холмов. Только Камбалук имеет столь же величественные храмы и площади, но Камбалук недоступен для обычных смертных.

Различные религии увлекают людей прочь от истинной цели жизни поисков счастья на земле. Нам сулят блаженство в небесном граде, якобы недоступное для этого мира. Если б жрецы и пророки этих учений могли наведаться в Град Победы, они бы признали свою ошибку.

Глава четвертая

— Мой дорогой Ма-Ло, ты, конечно же, побывал там. Зачем я отнимаю у тебя время, рассказывая о том, что ты и сам знаешь?

— Мой дорогой Али, ты, верно, не слыхал о новом законе.

— Что это за новый закон, Ма-Ло?

— После очередного нападения султанов Бахмани всем чужакам и иноземцам было запрещено покидать побережье. Торговлю с внутренними территориями теперь можно вести лишь через одобренных правительством посредников.

— Я этого не знал. Какая жалость! Стало быть, я не утомил тебя описанием нашей столицы? Ну что ж, тогда я продолжу рассказ.

Град Победы расположен в низине, через которую течет река. Возвышающиеся вокруг города отвесные скалы защищают его от нападения со всех сторон, кроме восточной. К скалам примыкают массивные стены из тесаного камня, а ворота в этой ограде, отчасти природного, отчасти рукотворного происхождения, расположены так, что и торговому каравану, и вражеской армии приходится несколько раз круто сворачивать, проходя под нависающими уступами, с которых защитники города могут обрушить на головы нежелательных гостей стрелы, копья и кипящую смолу. В воротах устроена таможня, где взимаются налоги и пошлины — основной источник богатства и блеска города. Град Победы и сам потребляет немало товаров, выменивая на доходы от пряностей, алмазов и золота предметы роскоши со всего света, и служит центром транзитной торговли — купцы с Востока и Запада предпочитают встречаться здесь, не подвергая себя опасному переходу через пустыни, горы или владения князей-разбойников к северу от Гималаев. Во всяком случае, так обстояли дела во время моего первого путешествия в те места.

У огромных Западных ворот мы простились с губернатором Мангалора, с его свитой и приближенными — нам, в особенности тем, кто и внешне отличался от жителей империи, предстояло пройти обычную процедуру: ответить на вопросы чиновников, назвать свое имя и цель прибытия, уплатить пошлину за право войти в город и так далее. Такова тяжкая доля каждого, кто пытается заработать себе на жизнь торговлей. Мне пришлось подробно рассказать о своем деле: я, мол, принес князю Харихаре Куртейши некий пакет и намереваюсь в ближайшие дни разыскать его высочество и вручить ему это послание.

Должен признать, что в Виджаянагаре (этим именем называется и вся страна, и главный город) формальности при въезде отправляются с вежливостью и искренним расположением к людям, чего в других местах мне наблюдать не доводилось. Таможенники были вежливы и точны, и притом неподкупны, поскольку их жалованье ничуть не уступало доходам других жителей земного рая. Они даже проявили истинное человеколюбие, чего я уж и вовсе не ожидал от людей, занимающих подобную должность, а именно: когда по их приказу я сбросил с себя плащ, мое лицо и тело, изувеченные шрамами, вызвали у них не страх или насмешки, как то бывало в иных местах, но сочувствие. Они весьма деликатно расспросили меня, каким образом я получил столь ужасные ранения, а затем посоветовали устроиться в маленькой гостинице при храме, где гостю обеспечен радушный прием и с него не требуется никакой платы, кроме тех денег, которые он по собственному разумению сочтет возможным пожертвовать. И вот наконец меня пропустили в большие ворота и, следуя указаниям таможенников, я начал подниматься на гору, углубляясь в Священный квартал и направляясь к храму с гостиницей.

Большая река разделяет город на две части. Обе они возведены на склонах холмов, а посреди, вдоль русла реки, остается незастроенной широкая долина. Над рекой уступами идут поля, засеянные преимущественно хлопком, а выше фруктовые сады, плантации пряностей, парки и сады. Они изобильно снабжаются водой с помощью системы каналов и резервуаров. Излишков воды хватает и на большие, богато украшенные фонтаны, устроенные на террасах, с которых жители могут любоваться видом на долину и уходящую на восток неровную линию гор, сливающуюся вдали с дымкой тумана.

Священный квартал составляют храмы той религии, которую, как я вскоре выяснил, вовсе не следует называть индуистской. Самые большие здания предоставлены Шиве, Вишну и богине Пампе, которая и есть река. Я не сумею передать словами красоту и величие огромного храмового комплекса, роскошное убранство, изобилие красок, сложный, изысканный орнамент. Было здесь немало поразительных статуй и у подножия лестницы, и по стенам, ограждавшим ее многочисленные пролеты. Тигры и слоны казались почти живыми, даже страх пробирал — как бы не оказаться под тяжкой стопой великана, не почувствовать между лопаток когти гигантской кошки.

В стенах открывались ниши и далеко уходящие галереи. Сотни тысяч образов в лепнине и красках повествовали о подвигах, приключениях и любовных союзах богов и богинь, в том числе в их героических аватарах[8]. Шива здесь мчался верхом на быке; Рама, земное воплощение Вишну, разыскивал свою жену Ситу, похищенную Раваной; далее я увидел продолжение этой легенды — Хануман, царь обезьян, вел свои косматые полки против Раваны. Там, где стены не прерывались очередной нишей или входом в святилище еще одного божества, их покрывали барельефы и фрески, изображавшие танцующих мужчин и женщин, принцев и принцесс, богов и богинь. Многие из них откровенно и радостно предавались акту любви, символизировавшему плодородие этой местности и желание людей и богов наслаждаться жизнью и разделить земные удовольствия друг с другом.

Статуи и барельефы были щедро раскрашены во все цвета радуги, особое предпочтение оказывалось алому, розовому и глубокой синеве ляпис-лазури, а также золоту. Я не упоминал еще, что золото было тончайшим слоем напылено на купол храма, а на барельефах и фресках оно сверкало в коронах и рукоятях мечей, которые, кстати, нередко украшались и настоящими алмазами из принадлежащих империи копей. И повсюду были цветы на клумбах, в воздушных корзинах, в горшках и в живых гирляндах, обвивавших шеи статуй. Белые, желтые, красные, пурпурные цветы. Их аромат смешивался с благоуханным дымом курений, плавно, невесомыми колечками выплывавшим из тысяч бронзовых кадильниц.

К югу от квартала храмов и священных участков и чуть пониже его располагается не уступающий ему в роскоши и величии ансамбль Императорского дворца, а далее, на том берегу реки, где виднеются сады и парки, начинается уже и сам город. Городские кварталы не защищены природой, как построенные на высоте храмы и дворцы, но там имеются крепостные стены, внутри которых надежно упрятались рынки, лавки и мастерские ремесленников, купеческие дома и казармы.

Храм, где ожидал меня приют на ночь, был посвящен Ганеше, слоноголовому сыну Шивы и его супруги Парвати[9] — она же Пампа, божественное воплощение великой реки Тунгабхадра. Я уже говорил об этом? Что ж, я предупреждал — иногда я впадаю в рассеянность. Один из спутников сказал мне, что Ганеше принято молиться при начале любого предприятия, и я подумал, что, стало быть, именно в его храме мне и следует остановиться в день прибытия в Град Победы: ведь мне, по всей видимости, предстояло совершить путешествие на край света и обратно.

Храм был невелик, едва ли превосходил размерами большую беседку. Ему придали форму восьмиугольника; резная крыша сандалового дерева покоилась на восьми изящных колоннах. В центре храма (крыша в этом месте резко уходила вверх, превращаясь в вершину пирамиды) на восьмиугольном же возвышении сидело божество. Статуя из красной глины изображала довольно полного мужчину с обнаженным торсом, ноги, одетые в панталоны, были удобно подогнуты и покоились на подушке, лежавшей внутри цветка лотоса. В четырех руках Ганеша сжимал ожерелье, топор, небольшой серп и цветок лотоса. Слоновье лицо сияло искренним добродушием, золотая корона была ухарски сдвинута набок. В короне опять-таки переплетались цветы лотоса. Шея, руки и ноги бога были украшены многочисленными браслетами, запястьями, перевязями, ожерельями из золотых цепочек с жемчугами и сапфирами. Со всех сторон статую окружали приношения верующих гирлянды цветов, тарелочки с едой, сладости, курильницы. Пока я стоял там, любуясь этим образом, столь домашним и милым, но в то же время внушающим уважение, в святилище вошла семья — муж, жена и трое симпатичных детишек, — принесшая богу свои дары.

Должен отметить, что религия дравидов не требует совместного посещения богов большими толпами прихожан и участия в продолжительных церемониях, потому им и не нужны такие большие храмы, как соборы христиан и мусульманские мечети. Верующие приходят, когда сами пожелают, поодиночке или с родными, приносят незатейливые дары и не через молитву, а через посредство безмолвной медитации вступают в общение с тем или иным божеством, героем или аватарой бога.

Этот прелестный храм был окружен садом, полным роз, жасмина и тех огромных ярких цветов, которые не имеют имени на моем или твоем языке, ибо они растут лишь в тех местах, где всегда тепло и нет недостатка в воде. В небольшом пруду цветы лотоса раскачивались под порывами вечернего ветра на уходящих глубоко под воду стеблях, и их тени колебались, пересекаясь с серебристыми и золотыми блестками игравших под водой карпов. Среди кустов и внизу у подножия пальм пели и свистели, порхали и важно расхаживали птицы с прекрасным переливчатым оперением. Одни из них — размером с палец ребенка, другие огромные, гордо раскрывавшие веером свой яркий, нарядный хвост.

К одной стене сада примыкал павильон. На полу его были разложены тюфяки, набитые хлопком. Они предназначались для путешественников и паломников, однако прежде, чем мы отошли ко сну, к нам явились смуглые девушки с глазами газелей, закутанные в розовые и изумрудно-зеленые шелка. Они принесли нам пиалы с рисом и приправленными пряностями овощами, а также пирожные с гашишем — наша доля в приношениях, доставшихся Ганеше. Девушек сопровождал небольшой оркестр. Музыканты играли на ребеках[10] и особых барабанах в виде горшков, девушки танцевали, звеня серебряными бубенчиками на руках. Гибкие, плавные движения, полные жизни и, должен признать, соблазна. Танцовщицы, особенно те из них, кто постарше, охотно подсаживались к понравившимся им гостям, вступали в легкую беседу, флиртовали и, если все слаживалось, тут же и отдавались на шелковых простынях, покрывавших наши тюфяки.

Глава пятая

Я проснулся на рассвете и позавтракал спелыми плодами манго и хлебом с пряностями — еду мне оставили возле тюфяка. Умывшись над мраморной раковиной, вделанной в заднюю стену павильона, я попрощался с храмовыми служительницами и двинулся вниз по широкому, усаженному пальмами бульвару в Императорский квартал. Вскоре я оказался во все более сгущавшейся толпе людей, спешивших на площадь. В центре площади было устроено каменное возвышение со стороной более чем в сто шагов и высотой в тридцать локтей. В граните, из которого была сооружена эта платформа, посверкивали зеленые кристаллы. Тонкие ткани и драгоценные камни украшали постамент, со всех сторон к нему крепились пока еще не зажженные факелы. По пути я разговорился с юношей, чья скромная одежда и бритая голова в сочетании с горделивым выражением лица навели меня на мысль, что я имею дело с только что посвященным жрецом какого-либо культа.